Текст книги "Избранные записи"

Посмотрел сегодня в интернете раскрашенные «Семнадцать мгновений весны». Смотрел минуты три. Потом почитал материалы по поводу этого раскрашивания и объяснения тех, кто это сотворил… Ну, то есть их попытки прокомментировать своё деяние.

Я знаю, что раскрашивали и раскрашивают многое: и «Касабланку» раскрасили в своё время, и какую-то хронику… Но тут у нас в стране раскрасили столь важный именно для нас большой культовый фильм. Сразу скажу: долго я смотреть не смог.

Не все помнят, в силу возраста, но кто-то должен помнить… Когда-то во всех учреждениях, на фабриках, заводах висели Доски почёта. Там были вывешены фотографии передовиков производства и просто лучших людей. Цветной печати тогда у нас не было, их раскрашивали анилиновыми красителями вручную. Это были очень страшные фотографии. Мой отец оказался на такой доске как один из лучших преподавателей университета, и когда увидел эту фотографию, я на миг ужаснулся, потому что мне показалось, что папа умер: любимое лицо важнейшего в моей жизни человека было как у покойника… Те, кто раскрашивал «Семнадцать мгновений», сделали практически то же самое.

Я читал объяснения разных людей из тех, кто продюсировал это великое раскрашивание… Они говорили: мол, чёрно-белый старый фильм неинтересен, неприятен юным людям, и, раскрасив, мы тем самым придадим ему современное звучание и привлечём молодых, подарим наше любимое кино детям и внукам. Чушь собачья!

Так могут начать рассуждать и египтяне: «А не сделать ли нам евроремонт пирамид! Тогда они больше понравятся молодым!» или греки скажут: «А давайте Парфенон восстановим! Будет аккуратнее!» Или какая-нибудь дама подумает: «Как-то надо привлечь молодое поколение. Не сделать ли мне что-нибудь из силикона?»

В материалах об этом акте творчества написано, что над ним трудились много лет много людей. У меня в голове не укладывается! Это как надо любить деньги, чтобы много лет и сил потратить на такое бессмысленное и бездарное дело. Чего только не выдумают, чтобы освоить бюджет…

В этом раскрашивании любимого фильма и в производстве огромного числа многосерийных фильмов на тему Великой Отечественной войны, которые вышли за последнее время, – про юных диверсантов, про мифических снайперов, про создание немцами летающей тарелки, про суперразведчиков… Во всём этом мусоре главным образом видно одно – всеобъемлющее РАВНОДУШИЕ. Тем людям, которые это делают, безразлично, по какому поводу осваивать бюджеты. Им не важно, что делать: снимать ли фильмы про Смутное время, про Первую мировую войну или про подвиги защитников Сталинграда. Поступит заказ сделать прямо противоположное – сделают. Закажут «Семнадцать мгновений» в трёхмерном изображении – изобразят.

Абсолютное равнодушие. И из этого равнодушия ничего не может вырасти, выползают только вернувшиеся мушкетёры, реинкарнация «Иронии судьбы», бесконечные песни о чём угодно, только не о главном, и экранизации великой литературы в виде многосерийных пособий для тех, кто не любит читать…

Что я увидел в этом раскрашивании? Я увидел, что люди, которые это делали, не любят того, что есть. А есть прекрасный фильм, любимый многими поколениями, миллионами зрителей… Любить можно то, что есть и как оно есть. А если не любишь, можно пытаться менять, переделывать, перекрашивать. То есть те, кто покрасил Штирлица, Штирлица не любят и никогда не любили.

Трагедии большой не случилось. Кто-то денег дал, кто-то за эти деньги покрасил любимых героев. Благо у нас есть возможность смотреть и видеть этот фильм таким, каким мы его любим. Сам этот факт обнаруживает присутствие в нашем мире огромного, циничного, бессмысленного, лишённого всякого вкуса и чувства жизни РАВНОДУШИЯ.

Когда-то Майкл Джексон из цветного стал белым. Шаг сильный и странный. Цветным он мне нравился больше, чем мумифицированным. Но это его дело, он сам себя перекрашивал. Чувствуете разницу?

Вчера ездил к родителям на дачу, чудесно и долго чаёвничали. Мама прочла то, что я написал про раскрашенные «Семнадцать мгновений весны». Меня заинтересовало, что она по этому поводу думает, и мама сказала так точно, верно и тонко, что я вижу необходимость её процитировать, потому что для меня мама своим высказыванием объяснила всё окончательно и практически закрыла тему. Для меня закрыла. Мама же моя.

Она сказала приблизительно следующее: «Я помню прекрасно, как смотрела этот фильм в первый раз, когда он только вышел, то есть когда фильм был свежий и ещё не был ни культовым, ни классическим, ни неприкосновенным. А просто вышел на экраны телевизоров многосерийный фильм. (Кстати, я тоже это хорошо помню. Мне было шесть лет. Мне не нравилось это кино, потому что на время его показа со мной никто не играл, мне не разрешали задавать вопросы и требовали от меня тишины.) Мы стали его смотреть и, конечно же, сразу полюбили. И я помню, какое от фильма исходило таинственное ощущение чего-то значительного, глубокого и умного. Такими мы никогда не видели немцев, никогда не видели любимых артистов в такой обстановке и такой одежде. Голос Капеляна звучал завораживающе… А сейчас, в майские праздники, делать было нечего, и я посмотрела весь фильм в цвете. Мне совершенно неважно, хорошо его раскрасили, плохо – просто я поняла, что впервые его смотрю как обычный телевизионный детективчик. Вся значительность и таинственность исчезли. Обычный сериал, ничего особенного. То-то, наверное, юные, кто смотрел в первый раз, удивлялись придыханию, с которым мы говорим об этом фильме. Хорошо сделанная работа. Научились у нас на телевидении из всего сделать обычный детективчик».

Приблизительно так мама сказала, очень спокойно, с улыбкой…

Последние два дня живу с сильным ощущением большой утраты. Узнал позавчера о смерти Олега Ивановича Янковского. Не очень знал, с каким настроением и какой краской играть вечером спектакль. К тому же не так давно Олег Иванович был на той самой сцене Уфимского драматического театра… Не удержался, сказал перед спектаклем о беде, которая буквально накрыла русский театр и русский кинематограф. Зрители долго аплодировали. Как вы понимаете, не мне.

Мне посчастливилось быть знакомым с Олегом Ивановичем. Четыре года назад у меня было к нему предложение… В итоге ничего не вышло, но около трёх месяцев мы довольно много общались. Не буду говорить о нём как о человеке, потому что у меня нет никаких прав и оснований это делать. Мы не были ни приятелями, ни друзьями. У нас был только небольшой эпизод… и симпатия, надеюсь, взаимная. Могу сказать, что он не очень был похож на своих персонажей… но это всё неважно. Сильнейшее горе я испытываю из-за того, что не стало великого русского артиста.

Когда уходит из жизни пожилая, в прошлом великая балерина, или некогда великий оперный певец, или отошедший от дел писатель, или ушедший на покой и переехавший куда-нибудь далеко режиссёр… или тихо, скромно, умирает забытая публикой пожилая певица… Это всегда беда и горе, но это беда и горе скорее для тех, кто знал этих людей раньше, для близких, для друзей, детей. Семейная трагедия. Смерть Олега Ивановича Янковского совершенно другого уровня событие – это беда национальная.

Феномен Янковского в том, что он безупречно прожил в кино все свои возрасты. Он появился совсем юным и сразу не в эпизоде, а в большой роли. Мы знаем много примеров того, как, появившись юным на экране, актёр не переживал перехода в другой возраст, то есть публика полюбила его молодым и другим увидеть не захотела. Янковский блестяще справился с возрастом тридцатилетнего, потом сорокалетнего героя. Когда у него возникали паузы, мы с волнением ждали, каким он будет на новом этапе жизни. И он был всегда безупречен. Участие Янковского всегда вызывало как минимум доверие к фильму, потому что в плохом и бессмысленном он не участвовал. А туда, где смысла было не очень много, привносил дополнительные смыслы.

Я очень боялся того, как Янковский войдёт в зрелый возраст. Потому что в наш новый кинематограф мэтры вошли с трудом, а то и не смогли войти вовсе. И вот я вижу Янковского в фильме «Любовник» и с восторгом понимаю, что он опять на такой высоте и опять такой новый, каким прежде мы его не видели. Он вошёл в своё шестидесятилетие в прекрасной, кристальной форме… и вот его не стало. Я знал, что он давно болен, и болен даже не тяжело – безнадёжно. Но всё равно его не стало вдруг. И горе, которое я переживаю последние два дня, – исключительно зрительское: мы не увидим на экране и в театре Янковского семидесятилетним, семидесятипятилетним и далее. Мы не узнаем, как он мог сыграть героев в тех возрастах. Этих ролей не случится. А так, как он, этого не сделает никто – актёров с такой интонацией, таким звучанием нет и не будет…

В Екатеринбурге спектакли прошли радостно, здесь я два раза сыграл премьеру «+1». Очень волновался, поскольку екатеринбургский театр – самая большая театральная площадка, на которой мне приходилось и приходится выступать. Волновался потому, что не знал, как смогу держать внимание в таком большом зале, волновался за техническую сторону… Но спектакли прошли так!

Вчерашний получился лучшим из премьерных, и могу с полной ответственностью сказать, что тот успех, который я ощутил, та овация, которая случилась в конце, и та атмосфера, которая накопилась к финалу… такого я не испытывал за все десять лет театральной работы. Вчера у меня было ощущение абсолютного счастья. Всё было каким-то особенным, таким, какого прежде не было. Сейчас ощущаю только усталость, опустошение и при этом полное удовлетворение. Как же здорово! Все билеты были раскуплены за две недели, причём без всякой рекламы. Люди ждали. После спектакля многие говорили, что тоже очень волновались, опасались разочароваться, опасались повторений ранее разработанных тем, боялись не увидеть и не услышать ничего нового. А я, в свою очередь, волновался, что то новое, что есть в спектакле, может быть не услышано или окажется ненужным.

Еду в Тюмень, улыбаюсь и понимаю, что начинается определённо новый этап, новый спектакль «+1» уже начал свою жизнь… погода прекрасная. И, в общем-то, в данный момент больше ничего не нужно.

В начале гастролей прибыл в Уфу, отыграл спектакль, думал, отдохну, высплюсь и поеду в Магнитогорск. Выспался. Как бы не так! После спектакля подошли ко мне двое моего возраста: один моего роста, другой существенно выше. Стоят, улыбаются, смотрят пристально. Тот, который высокий, очень аккуратно одет, идеально наглажен, и весь какой-то… в общем идеальный. Совершенно седые волосы на голове идеально уложены, и причёска идеальная. Представьте себе, по этой причёске я его и узнал. Я не видел этого человека 21 год – ровно полжизни, а причёска у него не изменилась, только волосы стали седые. Это оказались два моих сослуживца: Артур и Фаниз.

Фаниз был идеальный матрос, а потом старшина. Он даже робу умудрялся наглаживать до такого состояния, что можно было порезаться о стрелку на брюках. Именно по причине своей аккуратности он стал корабельным почтальоном, то есть ежедневно отправлялся на почту в посёлок. А Артур… он сильнее изменился. Но по-прежнему остался весёлым татарином с огромными блестящими глазами. Фаниз приехал в Уфу из Набережных Челнов, только чтобы меня увидеть. А Артур в Уфе и живёт. Оба они страшно далеки от театра (улыбка), но им нужно было со мной повстречаться, нужно было всё вспомнить, а ещё им было важно, узнаю ли я их. Узнал! Разумеется, выспаться не удалось. Фаниз из Набережных Челнов привёз, как он сказал, особо хорошей татарской водки… Ночью мы звонили в Хабаровск Джамалу Беридзе, выдёргивали друг у друга телефон, смеялись и плакали. Как я доехал до Магнитогорска, не очень помню.

В Магнитогорске тоже очень хотелось после спектакля отдохнуть. Но 23 мая у нескольких магнитогорских друзей случился день рождения, который совпал ещё и с днём рождения моего сына Саши. К тому же спектакль именно в Магнитогорске прошёл так остро и здорово, что спал я уже по дороге из Магнитки в Челябинск и все красивые виды уральской природы пропустил.

В Челябинске у нас был первый с Игорем Золотовицким по-настоящему гастрольный спектакль «По По». Игорю так понравилось выступление в Челябинске, к тому же его самолёт был в шесть утра, что он категорически не захотел ложиться спать и решил дождаться самолёта. Всё это, разумеется, переросло в стихийный праздник, на котором Игорь Яковлевич Золотовицкий был и именинником, и тамадой, и Дедом Морозом в одном лице. Он блистал, рассказывал анекдоты, говорил тосты – в общем, Игорь улетел, а я оказался в Екатеринбурге, опять же не заметив дороги.

В Екатеринбурге случился тот самый триумф, о котором я уже писал, к тому же на спектакль пришли дорогие моему сердцу «Чайфы»… Я очень рассчитывал на отдых в Тюмени. Добравшись до Тюмени к вечеру, думал: сейчас отосплюсь, а отоспаться было необходимо, потому что на следующий день должен был прилететь Игорь Яковлевич Золотовицкий… И вот вечером захожу в гостиницу, а в фойе ко мне подходят, как оказалось, врачи-онкологи, которые собрались на какой-то симпозиум или семинар со всей страны. А врачи для меня – это люди, перед которыми я испытываю благоговение, трепет и бесконечное уважение. К тому же некогда мой любимый дядя Игорь Михайлович Окунев руководил кемеровской онкологией и был деканом лечфака нашего мединститута… Встретившие меня врачи оказались чудесными людьми, и выпивать врачи умеют как никто… А на следующий день, в два часа, ко мне в номер в гостиничном халате явился Игорь Золотовицкий и предложил отобедать…

В Тюмени выстроили новый театр – потрясающее сооружение. Других таких оснащённых театров, роскошных и удобных залов в стране я не знаю. Даже в Москве нет такой роскоши. Спектакль прошёл замечательно. По окончании на сцену, среди тех, кто вышел подарить цветы, выбежала девушка, которая спросила: «Можно я вас просто обниму?» – обняла нас с Игорем Яковлевичем и убежала. Игорь служит в театре уже больше двадцати пяти лет, и с ним такого не случалось. Он растрогался настолько сильно, что превзошёл самого себя. К тому же в гостинице нас ожидали онкологи.

Из Тюмени мы улетали в шесть тридцать утра, обогреваемые утренним солнышком, обдуваемые ветерком и окружённые тучей страшно кусучих мошек. Местные их называют мошкА. Она будет царствовать в городе всё лето. Как с ней жить, я не понимаю, это ужас! Чешусь до сих пор. Но я дома! У меня есть неделя отдыха. А потом ждёт Украина. Я не очень люблю летние гастроли, потому что случается слишком много радости. Я люблю радость, но надеюсь, что в предстоящих гастролях радость будет не такой концентрированной, как в предыдущих.

Вчера с детьми были на мультфильме «Вверх». Прекрасное времяпрепровождение!

Какой хороший и в самом лучше смысле странный фильм! Как сильно в нём чувствуется почтенное влияние великого Хаяо Миядзаки!

Детей в зале было полно, причём маленьких. Как же они были растеряны и обескуражены, когда в самом начале фильма герой становится стариком, то есть практически перестаёт быть героем, а героиня исчезает (то, что она умирает, детям непонятно). Как же это тонко сделано! Как нежно, печально и осторожно подано! Аналогию могу припомнить только в фильме «Айболит-66», когда почти в самом начале Айболит и другие герои тонут и звучит трагическая песня. Мне так нравится в этот момент наблюдать реакцию детей! Они начинают обескураженно глядеть по сторонам. Им в этот момент не так жалко героев, они просто удивляются: мол, как же так, только начали смотреть, и всё закончилось… Короче, тем, кто ещё этого не сделал, со всей ответственностью и смелостью рекомендую посмотреть мультфильм. Не пожалеете ни времени, ни денег. А голос Джигарханяна придаёт фильму шарм и делает эту картину почти нашей, родной.

Вчера по очень хорошей дороге и очень красивой местности доехал в Днепропетровск из Харькова. А в Харькове произошло два важных события. Первое: после тщательной подготовки и сильнейшего волнения потрясающе здорово прошёл премьерный для Украины спектакль «+1» – повторилось то чудо, которое случилось в Екатеринбурге. А второе… я был в Харькове в шестой раз и наконец-то разглядел, почувствовал и полюбил этот город. До того Харьков казался мне холодноватым и при этом неухоженным, большим и при этом очень провинциальным. И вдруг он для меня открылся… Как это случилось? Как всегда такое случается – совершенно неожиданно и, казалось бы, из-за чепухи.

Прилетели мы в Харьков очень поздно на небольшом самолёте с пропеллерами, и поэтому заходили на посадку не как на реактивном, то есть быстро и прямолинейно, а долго кружили возле города, зацепляя крылом его предместья. Я в первый раз увидел Харьков с самолёта, весь в огнях.

На следующий день, перед премьерой, я прогулялся по улице, увидел невероятное количество красивых женщин, одетых в основном в большие солнцезащитные очки и маленькие цветные лоскутки. Потом было очень сильное волнение перед спектаклем, потом сам спектакль, а потом я чувствовал, что никаких сил у меня не осталось, потому что спектакль «+1» действительно труден для исполнения… Так вот, я чувствовал, что сил никаких нет, но я при этом счастлив… Сложилась маленькая компания приятных людей: не было никаких особенных разговоров, было немного вина, первая моя в этом году вкуснейшая окрошка на открытом воздухе, а над головой полная луна и подвижное ночное харьковское небо. Мы сидели долго, в основном помалкивали, а я смотрел-смотрел в это небо и в три часа ночи увидел, как в него пришёл рассвет. В городе было ещё темно, а небо светлело прямо на глазах и шевелилось разными цветами. Было тепло… Потом я пешочком дошёл до гостиницы, упал в постель и моментально уснул.

Проснулся я от очень громкого колокольного звона. Я вспомнил, что рядом с гостиницей католический собор. Молотили они в колокол отчаянно и однообразно. Посмотрел на часы – полдень, а они молотят и молотят. Мне хотелось ещё поспать часика два, была такая возможность. К тому же я всегда тревожусь, если слышу близко церковный колокольный звон: как слышу, что в церкви звонят колокола, всегда думаю, ой, опять какой-то важный праздник пропустил, или что надо бы хоть иногда ходить в церковь, или этот звон напоминает, что не так как-то живу. И вообще он напоминает о том, что надо бы всё делать по-другому, лучше, ответственнее… А тут звон был прямо за окном. И вот я тревожился, а он вдруг раз – и стих, и возникла удивительная тишина…

Если в маленький прудик или озерцо, которое всё подёрнулось ряской, ну представляете, которое всё покрыто свежей зеленью, – в такое озерцо бросить камушек, он плюхнется, и на поверхности появится маленький кругляшок чистой воды, в котором очень ярко отразится небо, но постепенно-постепенно ряска затянет кружок чистого неба, и снова поверхность озерца будет зелёной. Представляете? Так же случается после того, как замолкает колокольный звон. На некоторое время возникает над городом звенящая тишина, будто машины перестали ездить, птицы – кричать, а деревья – шелестеть листьями. Абсолютная, непроницаемая тишина. Конечно, и машины, и деревья, и птицы остались на своём месте, но какое-то время после громкого колокольного звона ничего не слышно, будто среди шума возник чистый кружок тишины. А потом, точнее довольно скоро, тишина начинает заполняться городским шумом, голосами птиц и шелестом деревьев: ряска городской жизни затягивает пятнышко тишины. Вот так и случилось со мной при пробуждении в Харькове. Немного тишины за окном – а потом опять городская возня.

Я лежал в гостиничном номере, разбуженный колоколами, слушал шум за окном, глухие шторы были плотно задёрнуты, в углу свистел кондиционер, в номере было довольно прохладно, и мне показалось, что на улице пасмурно, погода испортилась. Ну потому что у меня-то в комнате было темно и прохладно. Я подошёл, раздёрнул шторы и почти сразу распахнул окно. На меня обрушился полуденный зной. Окно моё находилось на самом верхнем этаже, передо мной открылись крыши Харькова, какие-то дальние холмы, кроны уже немного запылённых деревьев, узенькие улицы… Я был самую малость выше всех остальных крыш, то есть строго на той линии, где город заканчивается и начинается его небо. И всё это небо было исчерчено стремительными ласточками. Ласточки чертили небо, будто много-много людей одновременно пытаются заштриховать карандашом один листок бумаги, но только след от карандаша моментально исчезает. Я обрадовался, увидев ласточек, – в этом году я их ещё не видел. И так я стоял у окна, и мне открылся Харьков.

Не знаю, что произошло. Я описал цепочку непримечательных обстоятельств, при которых он для меня открылся, но теперь точно знаю, что город стал мне ближе, знаю, что мне в нём будет не так, как раньше, а намного лучше, и с этих пор ощущаю его своим, потому что в нём случилось то, о чём я рассказал.