Текст книги "101 миниатюрный детектив"

Змеиный, шипучий яд

Судебные органы Российской империи стали прибегать к помощи филологов в тех случаях, когда требовалось установить по документам их автора. Первый случай такой литературно-текстологической экспертизы относится к 1886 году.

При вскрытии трупа скоропостижно скончавшегося липецкого помещика Петина выяснилось, что причиной смерти стало умышленное отравление. Возбудили уголовное дело, при расследовании которого студент Анисимов, живший в семье Петина на правах домашнего учителя, сообщил, что незадолго до своей кончины хозяин передал ему анонимное письмо, могущее помочь в установлении истины. Текст письма начинался словами: «Тебе, утратившему подобие Божие, погрязшему в гнусном разврате и леденящих душу преступлениях, Каину и извергу, давно уже хочется мне сказать несколько слов.»

Далее письмо содержало множество ругательств и угроз, а заканчивалось словами: «И я думаю, что на тебя, закоснелого злодея, достойного виселицы, от которого откажется и сама холодная могила, мои правдивые слова пахнут змеиным, шипучим ядом, но я уверен, что за подлеца не придется отвечать ни перед Богом, ни перед людьми».

Вслед за этой анонимкой судебному следователю было представлено еще одно письмо, полученное за два месяца до смерти Петина липецким уездным предводителем дворянства. В нем рассказывалось о грязных слухах и сплетнях, которые будто бы распространяются о нем Петиным среди окрестных помещиков. В то же время Анисимов по собственной инициативе представил судебному следователю «краткую биографию» умершего, в которой не пожалел красок для описания отрицательных качеств покойного.

Возникло сильное подозрение в причастности самого Анисимова к смерти Петина. Основанием послужила не только не скрываемая студентом острая неприязнь к покойному, но и вскрывшийся факт близких отношений, существующих между домашним учителем и молодой женой помещика. Появилось также предположение, что автором обоих писем мог быть Анисимов.

Внешний осмотр этих манускриптов, однако, ничем не подтвердил подобные предположения: бумага, чернила и почерк говорили о разных источниках их происхождения. Оставалось одно: попытаться исследовать не только внешние данные писем, но и само их содержание. Для этого судебный следователь пригласил в качестве экспертов профессора Тихонравова, Брандта и магистра Рузского. Эксперты подвергли исследованию два анонимных письма и «краткую биографию» Петина.

В результате кропотливых трудов они пришли к единодушному выводу, что автор всех этих документов не кто иной, как студент Анисимов. Эксперты отметили, что в обоих письмах, по внешним признакам так непохожих друг на друга, содержится одно и то же выражение: Петин именовался в них «отвратительным подонком мошенничества». Общими не только для писем, но и для «краткой биографии» покойного оказались излюбленные Анисимовым выражения: «змеиный, шипучий яд», «послужить к чему-нибудь» и «сказать несколько слов».

Происшедшие события во всех исследуемых документах излагались как происходящие перед глазами читателя, а предложения после точки начинались с союза «и» («И когда за чаем.», «И причина его болезни.»). В одном и том же предложении часто употреблялось несколько местоимений третьего лица («и послать ему его к тебе», «и стал ему его объяснять»). Местоимения всюду употреблялись неправильно, а вместо предлога «из» автор писал «с» («мне известно с телеграммы», «с его рассказа стало ясно»). Периоды предложений отличались крайней длиннотой, запутанностью, несогласованностью начала с концом.

Наряду с отмеченными характерными особенностями манеры изложения, слога и стиля документов эксперты обратили внимание на общую для всех их основную идею. Она состояла в том, что не следует искать виновника смерти Петина, так как он заслужил ее своим «чертовски» развратным поведением. По мнению автора писем, Петину «следовало самому покончить с собой».

Экспертиза явилась не единственным доказательством, но ее значение было очень велико. Анисимову было предъявлено обвинение в умышленном отравлении Петина стрихнином. И хотя он не признал себя виновным в совершении этого преступления, присяжные заседатели вынесли ему обвинительный вердикт. Окружной суд приговорил Анисимова к каторжным работам.

Змеиный, шипучий яд, скопившийся в душе этого недоучившегося студента и отравивший ее настолько, что молодой человек решился на убийство, сделал свое черное дело.

Конан Дойль против Скотленд-Ярда

Когда весной 1909 года суд в Эдинбурге вынес смертный приговор Оскару Слейтеру, только один человек осмелился во весь голос заявить, что произошла трагическая судебная ошибка. Это был «отец» знаменитого сыщика Шерлока Холмса – писатель Артур Конан Дойль. Лишь он обратил внимание, что во время судебного разбирательства главным доказательством виновности Слейтера была сдача им в залог драгоценностей, принадлежавших убитой старушке. Хотя он заложил драгоценности еще при жизни старой девы, суд все же взял за основу показания полицейских – свидетелей обвинения – и приговорил Оскара к смертной казни через повешение.

Благодаря своему высокому авторитету Конан Дойль спас приговоренного от петли. В результате агитации популярного писателя петиция королю о помиловании Слейтера собрала двадцать тысяч подписей. Казнь была высочайше заменена пожизненным тюремным заключением. Но писатель на этом не успокоился. Он продолжал бить во все колокола, что приговор, даже смягченный, вопиющая несправедливость, ибо вынесен невиновному. Создатель рассказов о знаменитом сыщике настаивал, что в этом деле полиция почему-то была заинтересована в обвинительном приговоре, потому скрыла от судебных властей целый ряд фактов, которые послужили бы Оскару в оправдание.

Когда один агент тайной полиции захотел предъявить некоторые документы комиссии, назначенной в результате агитации писателя для обсуждения возможности пересмотра дела Слейтера, этого агента немедленно уволили, обвинив в «букете» служебных проступков. Этим, очевидно, преследовалась цель не допустить его показаний перед специальной комиссией. Свидетельства могли бы изобличить полицию в очень неблаговидных махинациях.

Но, как это ни странно, Конан Дойль приводил еще и такие тривиальные «доказательства» невиновности Оскара Слейтера. «Ко мне неоднократно являлся дух мисс Гилькрайст, – утверждал он в своих заявлениях для печати и судебным властям. – Дух протестует против неправильного приговора. Он утверждает, что суд вынес обвинительный приговор ни в чем не виновному человеку». Понятно, что свидетельства духа убитой мисс Гилькрайст вызывали в лучшем случае снисходительную усмешку и, конечно же, отнюдь не могли способствовать перемене в судьбе Оскара Слейтера, томящегося за решеткой.

Знаменитый писатель, однако, не складывал оружия. Наряду с многочисленными спиритическими сеансами, на которых он с друзьями вызывал дух мисс Гилькрайст, чтобы осведомиться насчет истинных ее убийц, Конан Дойль настойчиво продолжал свои розыски доказательств невиновности осужденного.

Прошло одиннадцать лет, а Оскар все еще сидел в тюрьме. Тогда «отец» Шерлока Холмса возбудил ходатайство о применении к узнику закона, по которому лица, осужденные на пожизненное тюремное заключение, подлежат освобождению, если в течение последних пятнадцати лет вели себя безупречно. Но, видимо, слишком могучие силы были заинтересованы в том, чтобы Слейтер не вышел на свободу. Когда этот вопрос был поднят в парламенте, министр по делам Шотландии во всеуслышание заявил, что, расследовав дело «этого гнусного убийцы», он не находит достаточных оснований к его досрочному освобождению из тюрьмы.

И все же Конан Дойль не случайно известен как автор приключений знаменитого Холмса. В тиши своего кабинета он продолжал заниматься делом Оскара Слейтера. Результаты этих многолетних изысканий способствовали выходу в свет книги известного журналиста Уильяма Парка. В ней были приведены неопровержимые и убийственные для шотландской полиции данные, обвиняющие ее в фабрикации ложных документов и фальсификации доказательств, имевших целью скрыть истинных убийц мисс Г илькрайст и очернить совершенно непричастного к преступлению Оскара Слейтера. Опубликованные Парком сведения собрал не кто иной, как Артур Конан Дойль.

Книга имела успех и привела к тому, что британские судебные власти не решились дальше упорствовать: назначили-таки пересмотр этого злополучного дела. Слушалось оно в Эдинбурге, интерес к процессу возрастал с каждым днем. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что приговор 1909 года был вынесен на основании ложных показаний полицейских чинов.

Справедливость, хоть и с опозданием на девятнадцать лет, все-таки восторжествовала: Слейтер был признан невиновным и освобожден из тюрьмы. В долгой борьбе с полицейскими и судебными властями победителем вышел писатель Артур Конан Дойль.

Кем был Шерлок Холмс?

Каждый мало-мальски любознательный читатель сразу даст ответ на этот вопрос: известно кем – знаменитым сыщиком. И будет прав, но только наполовину, ибо Шерлок Холмс, как известно, это литературный персонаж, а не настоящий сыщик или его собирательный образ. А вот «срисован» он с доктора Джозефа Белля, умершего в Эдинбурге в возрасте семидесяти трех лет в начале прошлого, ХХ века.

Конан Дойл так вспоминал о Белле: «Наблюдательность его была из ряда вон выходящая, и когда я, добившись степени врача, отправился на службу в Африку, где мне пришлось попасть под начальство доктора Белля, то замечательная индивидуальность и умение распознавать людей, подмеченные мною у старого учителя, произвели на меня такое глубокое впечатление, что, без сомнения, послужили толчком к перемене призвания: вместо врачевания я занялся писанием рассказов.

Белль мог распознать характер человека, его профессию по одному виду его рук, по рукавам пиджака, по коленям брюк. В большинстве случаев он определял профессию своих пациентов, лишь только они входили. Ошибался он чрезвычайно редко. В одном из писем Белль подчеркивал: «Необходимо, чтобы молодежь училась наблюдать. Чрезвычайно интересно при одном взгляде на человека знать его национальность и профессию. Все это более легко, чем может показаться на первый взгляд. Так, например, по физиономии всегда можно определить национальность, по акценту и выговору – родину.

Почти каждое ремесло оставляет свои знаки на руках рабочих людей. Шрамы и рубцы на руках работающих в копях совершенно иные, нежели у рабочего на каменоломнях. Мозоли у плотника не те, что у каменщика. Портной и сапожник совсем различны. Сухопутный солдат и матрос различаются по походке. Брелоки на цепочке часов у матроса скажут вам, где он тратил свои деньги. Татуировочные отметки опишут вам те места, где он побывал. Глубоко изучая подобные мелочи, вы увидите, что многое можно сказать о человеке, едва он только войдет в комнату».

Доктор Белль всегда выказывал глубокий интерес к преступлениям, казавшимся общественности загадочными, и даже помог раскрыть одно странное убийство, известное как «запутанное дело Риппера».

С этого незаурядного человека Артур Конан Дойл и нарисовал образ неутомимого сыщика Шерлока Холмса, так поражавшего простоватого доктора Ватсона (и не только его) своей феноменальной наблюдательностью.

Тайна похищения «Джоконды»

Более четырех лет люди восхищаются бессмертным творением великого Леонардо да Винчи – портретом двадцатишестилетней жены флорентийского нотабля Франческо дель Джокондо – Моны Лизы Герардини.

22 августа 1911 года в парижских газетах появилось сообщение, которое французы восприняли как весть о национальной катастрофе и просто не поверили своим глазам: из луврского салона Карре исчезла «Джоконда». Парижане обычно говорили о чем-то невозможном: «Это то же самое, как если бы вознамерились украсть “Мону Лизу”. Тем не менее всемирно известный портрет был похищен. Пустую раму потом обнаружили на запасной лестнице, которой пользовались только ремонтные рабочие и персонал музея, а вот картина пропала.

Как писал об этом по горячим следам российский журналист Овсянников, «кража, смелая до наглости, грандиозная по ценности и мировая по своему значению, совершена 8 августа в Париже. Франция в числе других государственных сокровищ обладала всесветно известною, лучшею картиною знаменитого художника Леонардо да Винчи «Джокондою». И вот это-то достояние государства, эта вещь, которой цены нет, украдена среди бела дня, на глазах многочисленного штата хранителей и служителей музея Лувра, из этого, казалось, неприступного для воров хранилища мировых произведений искусства. Похищенная картина, потерю которой теперь оплакивает вся Франция и весь цивилизованный мир, куплена еще королем Франциском I за сумму в сто двадцать тысяч рублей на наши деньги. Нынешняя же ее ценность, по определению экспертов, равняется по крайней мере нескольким миллионам».

В Лувре по особому разрешению администрации в тот понедельник находились лишь хорошо известные художники и фотографы да несколько рабочих-штукатуров, ремонтировавших помещение. В восемь часов утра сторож увидел, что картины нет, но решил, что ее унесли фотографировать. Так он объяснил отсутствие картины и бывшим в музее художникам.

Только на следующий день выяснилось, что картину для фотографирования никто не брал. Тогда и подняли тревогу, принялись за поиски. Дали знать в Министерство изящных искусств, генеральную прокуратуру, префекту полиции. Собрались власти, отдали приказ закрыть все входы, музей оцепили усиленным нарядом полиции. Стали искать, допрашивать, осматривать все помещения, коридоры, все уголки и закоулки. И на площадке одной из лестниц нашли, пустую, без картины, массивную раму «Джоконды». Внимательно ее осмотрели и убедились, что похищенная картина была вынута из рамы не спеша, с большой осторожностью и аккуратностью.

«Теперь, как это всегда и везде бывает в подобных случаях, – писал Овсянников, – остается одна надежда – на полицию: авось она разыщет. Конечно, парижская полиция, управляемая таким опытным и энергичным префектом, как господин Лепин, не пощадит своих сил, энергии и умения, чтобы разыскать и возвратить Франции ее национальное, художественное сокровище. Но ведь разыскивать-то придется ни более ни менее как на пространстве обоих полушарий, на пространстве всех пяти частей света. Легко ли это?..»

Полицией и впрямь были предприняты самые экстренные и экстраординарные меры. Осмотр места происшествия в Лувре произвели высшие чины французской полиции и прокуратуры. На ноги поставили все имеющиеся силы, за всеми границами и портами был учрежден неусыпный надзор, багаж всех выезжающих из страны подвергался тщательному досмотру. Полицейской проверке подверглись тысячи заподозренных, в том числе все душевнобольные, одержимые манией любви к «Моне Лизе». В краже портрета подозревались и такие знаменитости, как Гийом Аполлинер, Д’Аннунцио, Пабло Пикассо. Но ни одно из подозрений не оправдалось.

Не помог и обнаруженный на стекле музейной витрины отпечаток пальца похитителя. Надо сказать, что дактилоскопический метод регистрации преступников во Франции в то время еще не был признан, хотя во многих странах он уже применялся. Будь во Франции налажена дактилоскопическая регистрация преступников, виновника нашли бы в считаные часы. А так полиция сбивалась с ног, подгоняемая всеобщим возмущением и возбуждением. И чем дольше длились эти «слепые» поиски, тем основательнее были презрительные насмешки и упреки.

Спустя почти двадцать восемь месяцев после исчезновения «Джоконды» неизвестный, назвавшийся Леонардом, предложил флорентийскому антиквару Альфредо Гери купить знаменитый портрет. Он заявил, что у него нет иной цели, кроме как вернуть Италии произведение искусства, украденное Наполеоном. (Замечу, что эта версия не соответствует действительности: картина была продана французскому королю за четыре тысячи дукатов, после чего и «приняла французское гражданство)». Через некоторое время некий Леонард явился с портретом во Флоренцию, где и был арестован.

Открытая им тайна похищения «Джоконды» оказалась весьма простой. Украл шедевр сам Леонард – итальянец Винченцо Перруджа. Одно время он работал в Париже маляром и недолго – в самом Лувре. В тот черный для французских криминалистов понедельник, когда исчезла «Мона Лиза», он решил навестить своих товарищей-маляров. Лувр был закрыт для посетителей, но сторожа знали Винченцо и впустили его в музей.

Улучив подходящий момент, Перруджа снял портрет со стены, вышел на запасную лестницу, где вынул картину из рамы, и, спрятав ее под одеждой, покинул Лувр. Затем он положил портрет под кровать в своей каморке, где тот и находился более двух лет.

Надо сказать, что французские криминалисты сумели извлечь урок из этого дела. Весной 1914 года Третья республика приняла на вооружение дактилоскопию.

Скрипка Николая Второго

То ли неудачи Русско-японской войны с ее огромными человеческими потерями, с Цусимой, Мукденом и Порт-Артуром, то ли могучая волна революции, прокатившаяся по России в 1905 году побуждали российского самодержца Николая II ежедневно наигрывать грустные мотивы на редчайшем, старинном экземпляре скрипки – произведении знаменитого Страдивари. Согласно преданию мастер собрал ее из частей вдребезги разбитой скрипки, звучание которой ему не понравилось. Но, как это бывает у великих мастеров, склеенные между собой, они составили дивный, прекрасно звучащий инструмент.

Купленная за пятьдесят тысяч рублей золотом скрипка была верноподданнически поднесена Николаю. И часто по вечерам сидела со скрипкой в руках сгорбленная фигура властителя шестой части вселенной, освещенная рассеянным светом Малахитового зала, отделанного в ликующих светло-зеленых весенних тонах. Такой же ковер, как луговой дерн, покрывал весь пол.

Огромное трюмо в дни больших празднеств отражало бокалы, серебряные ведра, чарки, расшитые золотом мундиры, фраки, модные дамские прически, кружевные вырезы, аксельбанты, монокли, лощеные проборы, молодцевато расправленные плечи, а нередко косматую фигуру царского советника – сибирского чудотворца в лакированных сапогах и шелковой поддевке Григория Ефимовича Распутина. В последнее время все чаще и чаще оно отражало последнего российского самодержца с его тяжелыми, смутными думами, бродившего со скрипкой в руках взад и вперед по залу, словно предчувствуя неминуемую, близкую беду.

Попутно рождались новые указы, толкавшие Россию на ее крестный путь. Слабеющей рукой, словно замаливая смертный грех свой, извлекал

Николай II по вечерам из старинного Страдивария робкие звуки, единственным слушателем которых иногда бывал петербургский градоначальник, верный фон дер Лауниц. Сидя почтительно на краешке кресла и незаметно позевывая в кулак, он ждал, когда наконец взор повелителя остановится на нем и царские пальцы пожмут его руку, отпуская милостиво домой.

Но вот однажды Николай, пожелавший музицировать, не нашел скрипку на месте. Стали ее искать, вся челядь была поднята на ноги, но любимый Страдиварий не находился. Вызвали Лауница. И тотчас самые лучшие сыщики были привлечены к розыскам пропавшей скрипки. Проводились обыски, допросы многочисленной челяди, велось неусыпное наблюдение за местами, куда могла попасть скрипка, но все было тщетно. Инструмент бесследно пропал.

Самодержец был ужасно разгневан. Он полагал невероятным, что из дворца могли так незаметно украсть лично ему принадлежащую драгоценную вещь, и явившемуся к нему для доклада министру юстиции Щегловитову строго приказал произвести тщательное расследование этого прискорбного происшествия и найти скрипку во что бы то ни стало. Щегловитов поручил это деликатное дело следователю по особо важным делам Александрову.

Опыт подсказывал следователю, что вора нужно искать среди людей, близких к царской семье. Негласным и чрезвычайно осторожным следствием он выяснил, что вскоре после пропажи скрипки выбыла в заграничный отпуск княгиня Гагарина, очень приближенная к царице фрейлина. Под предлогом внезапной болезни она срочно выехала в Париж. При помощи французской полиции на берегах Сены начались тщательные розыски. В первую очередь были проверены все музыкальные и антикварные магазины, и уже вскоре царского Страдивария обнаружили у одного из антикваров Латинского квартала.

Скрипку антиквару продала российская подданная Михайлова, о чем имелась ее собственноручная расписка с указанием парижского адреса. Последний был проверен. Оказалось, что по нему действительно проживает некая Михайлова, прибывшая по заграничному паспорту из Петербурга. Александрову из Парижа полетела подробная телеграмма, после чего он озаботился получением образцов писем, написанных княгиней Гагариной собственноручно. Снабженный ими, Александров вместе с экспертом-каллиграфом выехал в Париж, где при сличении почерка княгини и расписки из антикварного магазина была установлена их полная тождественность.

Попутно выяснилось, что Михайлова – камеристка фрейлины Гагариной, по паспорту которой княгиня прописалась в Париже, чтобы легче и безопаснее сбыть с рук украденную у царя скрипку.

Установив все это, Александров возвратился в Петербург и доложил о результатах произведенного следствия министру Щегловитову, а тот – царю. Скандал получился жуткий: сиятельная подруга императрицы оказалась банальной воровкой. Николай решил не давать делу огласки, и по высочайшему повелению оно, не будучи доведено до суда, было прекращено, а выкупленная у антиквара скрипка вернулась к своему сиятельному владельцу, удрученному происшедшим, кажется, не меньше, чем злосчастным Цусимским сражением.

Александра Федоровна милостиво простила свою любимицу, хоть и отдалила ее от себя, – это и стало для Гагариной наказанием за кражу драгоценного Страдивария.