Текст книги "101 миниатюрный детектив"

Таинственная пропажа

В конце Великой Отечественной войны в одной из среднеазиатских республик сотрудники милиции раскрыли хорошо организованную группу дельцов, спекулировавших драгоценностями и произведениями искусства. Приобреталось все это за бесценок у людей, которые остро нуждались: у вдов, оставшихся с сиротами на руках, у эвакуированных, не могущих устроиться хоть на какую-нибудь работу. А покупателей эти стервятники подыскивали среди тех, кто разжирел на чужих страданиях и горе. Не всем, как известно, война была мачехой.

«Визиря» нашли при обыске в тайнике у главаря группы Каратоя Садыкова. По неопытности начинающего следователя алмаз, в нарушение инструкции, не был сдан на хранение в Госбанк, а находился при уголовном деле, в пакете с вещественными доказательствами.

Закончив расследование, следователь, как положено, передал материалы прокурору для изучения и утверждения обвинительного заключения. На следующий день секретарь прокуратуры Маслова вернула ему дело с подписанным обвинительным заключением. Пакет с вещественными доказательствами был вскрыт, сафьяновой коробочки с бриллиантом в нем не оказалось.

На вопрос следователя о бриллианте секретарь пояснила, что его взял прокурор, о чем в деле имеется расписка. Действительно, между листами обвинительного заключения лежала расписка, напечатанная на пишущей машинке и заверенная знакомой всем сотрудникам незамысловатой подписью прокурора.

Прошло три дня. Дело пора было передавать в суд. Следователь зашел в кабинет к прокурору с распиской и попросил вернуть бриллиант.

– Какой бриллиант? – удивленно вскинул кустистые брови Николай Кузьмич. – Я только просмотрел протоколы, прочел обвинительное заключение и поставил на нем свою подпись.

– Как же так? Вы мне вернули распечатанный пакет, без коробочки с камнем. А взамен – вот это, – и следователь протянул расписку.

Прокурор близоруко прищурился, несколько раз пробежал глазами текст, побледнел так, что сразу проступила седая щетина на щеках и подбородке, и едва выговорил:

– Подпись моя. Но я драгоценность не брал и расписку за нее дать не мог. Тут какая-то ошибка.

Они долго молчали, стараясь не смотреть друг на друга. Потом следователь попросил:

– Вызовите секретаря, может, и прояснится это недоразумение.

Уяснив, в чем суть вопроса, Маслова раздраженно ответила:

– Откуда мне знать, где этот ваш бриллиант?! Я передала вам, Николай Кузьмич, дело с запечатанным пакетом, а получила со вскрытым. Хотела у вас сразу спросить, но увидела расписку и решила, что так и надо. Я человек маленький. Сразу же понесла все материалы по принадлежности.

– Людмила Федоровна, – наконец нарушил гнетущее молчание прокурор, – камень мог взять только кто-то из нас троих. Сергей Петрович направил его мне в запечатанном пакете. Я пакет не вскрывал. Может быть, вы оставили дело без присмотра, пусть на несколько минут?

– Это просто смешно, Николай Кузьмич! Что вы такое говорите? Ведь в деле лежит ваша расписка за бриллиант! – Маслова передернула покатыми плечами, считая разговор беспредметным.

Эксперты говорят: «Он»

Историю с исчезновением бриллианта поручили распутывать следователю по особо важным делам, присланному из столицы. Он сразу же назначил экспертизу расписки. Эксперт-почерковед установил, что ее текст напечатан на машинке, которая стоит в приемной прокуратуры, а подписал расписку Николай Кузьмич. Да и сам он с горестной обреченностью повторял: «Моя подпись, моя! Собственноручно подписал. А как и когда, хоть убейте, не помню!»

До выяснения обстоятельств пропажи камня прокурора отстранили от должности. Никого не желая видеть, он сиднем сидел дома, под добровольным арестом. Прокуратура гудела, словно растревоженный улей.

Маслову осаждали вопросами. Она плакала, говорила, что без Николая Кузьмича, который к ней относился лучше отца родного, работать не хочет, силилась вспомнить все до мелочей.

Людмила Федоровна была аккуратным, исполнительным работником, и постепенно ее оставили в покое. Приезжий следователь, казалось, был равнодушен к внутренним проблемам прокуратуры и секретаршу до поры до времени словно не замечал.

Вел он следствие довольно нестандартно: рано утром приходил на службу и запирался в угловом кабинете. У него иногда бывали местные жители в стеганых халатах и тюбетейках, сотрудники милиции, прибывшие, судя по разговорам, из других городов. Телефон в его кабинете звонил почти без умолку. Все обвиняемые, их родственники, свидетели, проходившие по делу Каратоя Садыкова и его сообщников, были снова допрошены, в подозрительных случаях проводились тщательнейшие обыски, увы, безрезультатные.

Следствие продолжается

Однажды к прокуратуре подъехала потрепанная легковушка, оперативник провел в кабинет следователя – парня в замасленной спецовке. Парень пробыл там довольно долго. На следующий день он опять приехал, но уже на огромном «студебеккере». В кабине с ним сидели старый узбек и сержант милиции. Они часа два пробыли у следователя, потом парень уехал на грузовике, а старика увезли на милицейском «воронке».

Утром столичный следователь зашел к заместителю прокурора и попросил, чтобы тот поручил Масловой выбрать в архиве городского суда по списку несколько давно рассмотренных уголовных дел.

– Не послать ли ее на машине, чтоб поскорее обернулась?

– Не нужно, мне не к спеху.

Маслова ушла. И тотчас закипела работа. По быстроте и четкости чувствовалось – все подготовлено и продумано заранее. На «эмке» прокуратуры привезли пожилую, чем-то перепуганную женщину, явился под конвоем сержанта старик-узбек, приехал привозивший его шофер. Последними вошли две санитарки из соседнего госпиталя – понятые, а с ними еще трое парней.

Пока они рассаживались в пустующем прокурорском кабинете, пока милиционер объяснял понятым, что от них требуется, следователь допрашивал мать Масловой. Потом он проводил ее в кабинет прокурора и сказал:

– Шуйская, здесь сидят четверо довольно похожих друг на друга мужчин. Кому из них вы отдавали корзину с фруктами?

Та дрожащими пальцами нацепила на острый, словно у зяблика, нос круглые очки в металлической оправе, внимательно оглядела молодых людей и указала на шофера.

– Этому вот. Только тогда он был одет в спецовку.

– А кому фрукты посылали?

– Не знаю. Людмилочка сказала, что ее друзья сами подойдут к машине и возьмут корзину.

– Николаев, так дело было?

– Ага! Я бы ноль внимания, если бы в другом городе подошли. А то в пяти километрах от центра, на бензозаправке. Да и аксакала этого я много раз на базаре видел – чалма у него приметная. Зачем, думаю, ему гранаты посылают, когда он сам ими каждый день торгует? Тут что-то нечисто! Не шпионы ли орудуют?

– Ну, а дальше?

– Отдал, понятно, корзину, как бабуля просила, а когда вернулся из рейса, рассказал о своих подозрениях другу. Он в милиции работает. Махмуд тоже решил, что дело тут керосином пахнет, и к вам меня сопроводил.

– Что вы на это скажете, Усманов? Теперь вспомнили про корзину с гранатами?

– Заставил вспомнить, начальник.

– Кто вам поручил забрать ту корзину? Кому следовало ее отдать? Что в ней было кроме гранатов? Сколько вам заплатили за выполнение поручения?

– Зачем так быстро говоришь, начальник? Одни гранаты были. Хороший человек просил, уважительный, в военной форме, раненый – лицо бинтом замотано, один нос торчал. Сам пойти не мог – занят был чем-то. Сказал номер машины, мне не тяжело, я принес корзину. Большой бакшиш посулил, как не пойти? Деньги в пыли дорожной не валяются. А я бедный, одинокий старик.

– Вы этого военного больше не встречали?

– Нет, аллах свидетель!..

Идеальный секретарь под реальным подозрением

Через час вернулась из городского суда Маслова, принесла в кирзовой хозяйственной сумке несколько уголовных дел. Столичный следователь тут же пригласил ее в свой кабинет.

Небольшой рост, ничем не примечательная внешность, возраст – немного за тридцать, гладко зачесанные светло-русые волосы, собранные на затылке в бублик, розовая, без всяких рюшек-финтифлюшек, кофточка и строгая черная юбка – идеальный секретарь для любой канцелярии. Этот образ портили юркие в темных кругах глаза, которые беспокойно перебегали с предмета на предмет, да толстые, словно мужские, пальцы, беспрерывно застегивающие и расстегивающие «цыганскую» булавку, пристегнутую на кофте «головой вниз».

– Говорят, вы надумали увольняться, – бросил пробный шар следователь.

– Да, пора уезжать в родные края из этой азиатской жары.

– Трудно вам будет с двумя иждивенцами. И путь неблизкий. Вы ведь, кажется, из Смоленска?

– А кому сейчас легко? Перебьемся как-нибудь. Бог не выдаст – свинья не съест.

– Переехать – что погореть. И обустройство денег потребует…

– Пока своей зарплаты хватало. Карточки исправно отоваривают, и на базаре еда недорогая.

– А на толкучку по выходным ходить, пальто, платья, туфли на троих покупать?

– А это уж не ваше дело! Я переводы получаю.

– От кого?

– От мужчины. Только говорить о нем с вами не стану.

– Придется, Маслова! Никаких переводов вы не получаете и близкого друга, на которого намекаете, у вас нет. Я все проверил. А вот тратите вы в последнее время куда больше, чем одну зарплату. Придется это объяснить.

– Не дождетесь! И на испуг меня не берите. Недаром три года в прокуратуре отработала, насмотрелась.

– Ну что ж, Маслова, я дал вам шанс облегчить свою участь и рассказать все, как было. Вы им не воспользовались. Пеняйте на себя.

Следователь попросил помощника прокурора пригласить двух понятых и, когда Маслова сдала дела, тщательно обыскал ее стол, металлический шкаф, тумбочку. Из стола он изъял записную книжку и несколько исписанных ее круглым почерком листов. В нижнем ящике тумбочки оказались незаполненные бланки командировочных удостоверений с оттисками гербовой печати прокуратуры и подписями Николая Кузьмича.

– Это что за бланки, Маслова?

– Не видите, что ли? Командировочные. Они заготовлены на тот случай, когда нужно срочно выехать по делам в область, а прокурора на месте нет.

Следователь присоединил бланки к изъятым бумагам. Вскоре он вернулся из своего кабинета и протянул Масловой два официальных документа.

– Прочтите эти постановления, Людмила Федоровна.

– Зачем?

– Так полагается по закону. Это постановление о производстве обыска у вас дома, а это – на ваш арест. Оба, как видите, санкционированы вышестоящим прокурором.

Рискованный шаг

Столичный следователь понимал, что арест секретаря прокуратуры – шаг весьма рискованный. Если в ближайшие дни ему не удастся собрать веских доказательств ее вины в краже бриллианта, придется выносить постановление об освобождении из-под стражи, приносить извинения. Тогда уж выговора за нарушение законности не миновать…

Длившийся несколько часов обыск на квартире ничего не дал, только напугал пенсионерку-мать, опознавшую шофера, и двенадцатилетнюю дочь Масловой. Арестованную привезли в тюрьму в тяжелой истерике и сразу госпитализировали.

Сотрудники прокуратуры, не посвященные в историю с фруктовой корзиной и другие детали, молчаливо, но явно давали понять, что не одобряют это решение приезжего следователя. Все знали, что тюремный врач нашел у Масловой глубокую нервную депрессию. А тут еще сильно захворал Николай Кузьмич. Сдало сердце.

В тот день, когда в прокуратуре узнали о болезни Николая Кузьмича, следователь, который вел дело группы Каратоя Садыкова, попросил столичного коллегу об аудиенции.

– Пришел я потому, что чувствую себя очень виноватым в этой нехорошей истории. Это моя оплошность с бриллиантом положила ей начало. Но я хочу не покаяться, а рассказать о своих сомнениях. Мне все время не дает покоя мысль, что тех двоих мужчин, при которых Маслова получила от меня дело с пропавшей драгоценностью, я раньше встречал. Теперь же я твердо уверен, что они каким-то образом связаны с той шайкой. Не раз они попадались мне на глаза в коридоре и возле прокуратуры.

– Любопытненько! Спасибо, что рассказали.

– Понимаете, мы все будто под гипнозом от этих почерковедческих экспертиз. И как-то запамятовали, что Маслова иногда подписывала мелкие бумаги и командировочные удостоверения за Николая Кузьмича. У него это тоже, видно, из головы вылетело, а ведь еще в прошлом году удивлялся, что не может отличить свою подлинную подпись от проставленных секретарем.

– Это уже улика, да еще какая! Благодарю, коллега! Теперь будет о чем допросить Маслову.

Доставленная под конвоем из тюрьмы, арестованная выглядела неважно.

– Вот три препроводительных письма, восемь командировочных удостоверений, два банковских чека. А вот протоколы допросов бухгалтера-кассира, следователей, заведующей канцелярией. Все утверждают, что в прошлом году вы не раз подписывали документы вместо Николая Кузьмича. Вы это отрицаете?

– Зачем? Что было, то было.

– А на пустых бланках командировочных удостоверений тоже ваши подписи, выполненные вместо прокурора?

– Это пусть эксперты установят. Мне теперь спешить некуда, а помогать вам – была нужда!

– Воля ваша. Поставьте свою подпись в протоколе допроса. Я как раз собрался назначить третью экспертизу расписки и хочу получить у вас образцы почерка и подписи.

Корифеи делают вывод

Следователь уехал в Москву. Там он собрал комиссию из трех экспертов самой высокой квалификации. В ее состав вошли два профессора и доцент – корифеи советского судебного почерковедения. Им предстояло подвергнуть сравнительному исследованию злосчастную расписку, многочисленные тексты и подписи Масловой, а также ее факсимиле подписи прокурора (это подтверждали пятнадцать свидетелей), а также пачку подписанных впрок и заверенных печатью бланков командировочных удостоверений.

Эксперты скрупулезнейшим образом изучили подпись на расписке за бриллиант и сравнили ее с подписями от имени прокурора, которые Людмила Федоровна признала выполненными своей рукой. Исследовались также подлинные подписи Николая Кузьмича и Масловой.

На фототаблицах, где были наклеены сильно увеличенные фотокопии подозрительных подписей, удалось выявить неразличимые простым глазом, но устойчивые отличия, которые идеально совпадали с характерными элементами подлинных подписей Масловой. Это дало комиссии экспертов основания для единодушного вывода, что подпись на расписке за бриллиант не подлинная. Выполнена она с искусным подражанием оригиналу, а воспроизвела ее подозреваемая Л. Ф. Маслова.

Вооружившись этим заключением почерковедов, следователь поехал обратно. Главное, что теперь вызывало особую тревогу, – где бриллиант? С этим вопросом следователь и обратился к Масловой.

– А я почем знаю? – ответила та. – У меня его нет. – И тут же перешла в наступление: – В тюрьме сгноить меня задумали? Троих человек сразу решили в могилу свести!

– Не нужно излишне драматизировать ситуацию, Маслова. Вашей матери и дочке Советское государство не даст пропасть и без вас. Но вот как вы смогли поставить под удар Николая Кузьмича? До острых сердечных приступов его довели! Он же к вам всегда, вы сами это говорили, как отец родной относился.

– А что, правда, Николай Кузьмич серьезно болен?

– К сожалению, да. Врачи поставили очень плохой диагноз: предынфарктное состояние. Проще говоря, возможен разрыв сердца.

На этом допрос пришлось прервать, так как с Масловой внезапно началась истерика.

Жизнь или бриллиант?

Утром следующего дня арестованная попросила вызвать к ней в тюрьму следователя, которому без обиняков заявила:

– Хватит в кошки-мышки играть! Бриллиант украла я. Украла и продала. Не по своей воле, конечно. Меня принудили это сделать.

– Кто? При каких обстоятельствах? – задал уточняющие вопросы следователь.

– А вот при таких. Сергей Петрович принес пакет при посторонних. Я заперла его в шкаф. На обед поспешила домой. Иду по улочке старого города, узкой такой, с обеих сторон глинобитные заборы в человеческий рост – дувалы по-местному. Внезапно отворяется калитка, и женский голос зовет меня по имени. Призывно так. Я от неожиданности остановилась. Тут мне кто-то сзади набросил на голову большую шерстяную шаль.

Схватили меня и затащили во двор, а оттуда в дом. Я пыталась сопротивляться, да куда там. Одна, а мужиков трое, и все коренастые. Двое – те, что в прокуратуре околачивались. Третий приставил мне к горлу кривой такой кинжал и рычит: «Будешь брыкаться – зарэжу сперва тебя, а потом твою маму и девчонку. Сделаешь, что прикажут, – всем хорошо будет».

Тут за меня вступился тот, который постарше: «Не видишь, трясется она, как овечий хвост. Не пугай, все выполнит. Куда ей деваться?» И ко мне обратился: «У тебя в шкафу дело и пакет, а в нем бриллиант в сафьяновой коробочке. Ты его оттуда вытащи и нам передай. Только и всего!»

Я ответила, что не успею этого сделать, как меня тут же арестуют. И им несдобровать.

«Арестуют, если по-глупому украсть, а надо мозгами пошевелить. На другого человека подозрение наведи. Лучше всего – на начальство. Оно выкрутится. Мы тебе заплатим и за это. Иди, возьми алмаз и спрячь. А вечером мальчик домой к тебе придет, корзину с фруктами принесет. Ты камень затолкай внутрь переспелого граната, он на дне будет лежать, а коробочку мальчишке отдай, как знак, что все сделано.

Завтра утром твоя мать пусть найдет в гараже шофера большой американской машины, на которой фрукты из сельхозартели в другие города возят, и попросит, чтобы он передал корзину по дороге твоему знакомому. Ее наш человек возьмет. В корзине под гранатами для тебя деньги будут, много денег – тебе за три года столько не заработать. Потом еще два мешка муки-сеянки получишь и пуховый платок. А откажешься или донесешь, – берегись! Кинжал у него острый, – он кивнул на своего дружка. – Выбирай! Нас послушаешь – хорошо жить будешь, нет – на тот свет отправишься и маму с дочкой с собой прихватишь».

Я и про обед забыла. Вернулась в прокуратуру как во сне. Осторожненько пакет вскрыла, коробочку – в ридикюль, а потом расписку напечатала и подписала за Николая Кузьмича. Вечером ее в дело сунула и отнесла Сергею Петровичу. Все гладко сошло. В первые дни волновалась, уговаривала себя – никто, мол, не пострадает: у спекулянтов столько добра изъяли, подумаешь, один камень. Следователя, Сергея Петровича, обвинить не за что, меня выручит расписка, а на прокурора никто плохого не подумает. В крайнем случае решат, что он по рассеянности потерял драгоценность.

Маслову осудили. Николай Кузьмич постепенно оправился от болезни и ушел на пенсию. А молодой следователь, вы, наверное, уже догадались, что его фамилия была Миронов, с тех пор мечтал найти бриллиант, похищенный и по его вине. Теперь понимаете, почему мне так важно было удостовериться, что найден именно «Визирь»?

Старому ювелиру не терпелось узнать, как бриллиант снова очутился в руках Миронова.

Куда исчез «Визирь»

«Некоторые детали я опущу, – начал Сергей Петрович, – но об основных моментах сказать можно. Те люди, которые завладели алмазом, оказались дезертирами. Они ходили в подручных у матерых уголовников, проживали под чужими фамилиями в частном секторе. Один квартировал в пристройке, а две соседние комнаты снимала эвакуированная семья часовых дел мастера. Во время облавы преступник, захваченный врасплох, начал отстреливаться, но был убит. Маслова опознала в нем того, кто угрожал ей кинжалом. Бриллианта при нем не оказалось.

После победы над фашистской Германией семья часовщика вернулась в родные места. Через несколько лет они получили новую квартиру, а когда размещали вещи, хозяин решил почистить старинные настенные часы, побывавшие с ними в эвакуации. Вынув механизм, он обнаружил за циферблатом потертую сафьяновую коробочку, а в ней – крупный бриллиант. О находке он счел за благо сообщить, куда следует, так как догадался, кто его туда засунул. Вот такая история приключилась с “Визирем”».

Глава 2. Дела давно минувших дней

Кто есть кто?

В поле зрения Ираклия Андроникова, знатока и исследователя творчества М. Ю. Лермонтова, попал портрет молодого человека, несколько похожего на поэта. Портрет был известен под названием «вульфертовс-кого» – по фамилии его владельца В. К. Вульферта. Для проверки своего предположения И.Л. Андроников обратился в Криминалистическую лабораторию Академии наук СССР, где работал известный криминалист профессор С.М. Потапов.

Портрет и миниатюру, написанную в 1840 году художником П.Е. Заболотским, на которой поэт изображен в таком же ракурсе, сфотографировали в одном масштабе. Затем диапозитивы совместили, и поскольку при взаимном наложении изображения в основном совпали, профессор Потапов высказал мнение, что «доставленный тов. Андрониковым портрет масляными красками представляет собой один из портретов М.Ю. Лермонтова».

Когда появились новые, более совершенные методы отождествления личности по ее изображению, лицо человека, запечатленного на «вуль-фертовском» портрете, повторно исследовали эксперты Н. С. Полевой и Р.Э. Эльбур. Они применили более точный метод графических идентификационных алгоритмов. Он состоит в том, что на изображении выделяют особенности человеческого лица, которые кодируют системой точек-ориентиров. Точками обозначают вершины наружных и внутренних углов глаз, переход лба в переносицу, центр основания носа, вершины наружных углов рта и так далее. Они достаточно устойчивы, их совокупность у каждого человека своя. Путем специального графического построения эти точки разных изображений преобразуются в ломаные линии – определители, которые и сопоставляются между собой.

Для большей надежности Н. С. Полевой и Р.Э.Эльбур построили линии-определители с шести разных портретов М.Ю. Лермонтова, написанных художниками в различные годы его жизни, двух рисунков, запечатлевших поэта на смертном одре, а также «вульфертовского» портрета. Линии-определители бесспорных изображений Лермонтова совпали, а вот определитель «вульфертовского» портрета имел иной вид. Значит, художник рисовал кого-то другого.

Почему же ошибся профессор Потапов? Может быть, метод фотосовмещения ненадежен? Не будем спешить с выводами. Дело в том, что тогда он только разрабатывался, теперь же в сочетании с другими методами портретной идентификации дает вполне надежные результаты. Этот метод и сейчас помогает раскрывать загадки рисунков, фотографий, портретов, других изображений, а потому широко используется отечественными и зарубежными криминалистами.