Текст книги "Между двух стульев (Редакция 2001 года)"

Глава 8
Лото на лету

Как ни странно, бегущему Петропавлу удалось догнать Летучего Нидерландца без особого напряжения: летел тот с такой же скоростью, с какой люди обычно ходят, и, кстати сказать, на очень небольшой высоте, а именно – на высоте роста Петропавла.

Оценив эти достоинства полета Летучего Нидерландца так, как они того заслуживали, Петропавел разрешил себе задать вопрос вслух:

– Простите, если Вы летаете на такой высоте и с такой скоростью, то зачем Вы вообще летаете?

Летучий Нидерландец остановился, некоторое время повисел без движения, неторопливо рассмотрел Петропавла и неточно процитировал:

– Рожденный ползать – понять не может.

Цитата, хоть и неточная, обидела Петропавла. Он сразу же замкнулся и долго брел замкнутым. Летучий же Нидерландец, насупившись, летел рядом. Петропавел ускорил шаг, а Летучий Нидерландец – полет, Петропавел замедлил шаг, Летучий Нидерландец – полет.

– Перестаньте меня преследовать, – строго сказал Петропавел.

– К сожалению, мы движемся в одном направлении, и, к еще большему сожалению, нам одновременно приходят одни и те же мысли, – запальчиво возразил Летучий Нидерландец. – Я не приглашал Вас в спутники. Это Вы догнали меня и навязали мне неприятный разговор.

– Я рассчитывал, что он будет приятным, – не солгал Петропавел.

– Приятные разговоры с таких хамских вопросов не начинаются, – поделился опытом Летучий Нидерландец. – Хамить тоже надо уметь, – тут он подумал и привел пример: – Ваще Бессмертный – вот кто умеет хамить! Впрочем, Вы сами услышите… Он недалеко живет – в ХАМСКОЙ ОБИТЕЛИ.

– В ХАМСКОЙ ОБИТЕЛИ? Простите, кто бессмертный?

– Ваще Бессмертный, что значит – кто? – не понял Летучий Нидерландец.

– Он – Кощей?

– Он – мой друг, – противопоставил понятия Летучий Нидерландец.

– Одно другому не мешает, – растерялся Петропавел.

– Мешает! – Летучий Нидерландец отвернул от Петропавла голову и полетел так. Спустя некоторое время он проворчал: – Хочу – и летаю, стар уже – отчитываться!

– Извините, я не думал Вас обидеть… – Петропавел наконец понял, что задел Летучего Нидерландца за живое.

– А знаете ли Вы, – охотно заорал тот, – что это такое – когда душа в небо просится?

– Догадываюсь…

– А догадываешься – так лети рядом со мной! – приказал Летучий Нидерландец, по-родственному перейдя на «ты».

Петропавел усмехнулся, подумав о Ньютоне.

– Чего ты ждешь? – торопил Летучий Нидерландец. – Лети давай!

– Я не знаю, как… как начать…

– Так и начни: упади вперед и маши руками, только сильней, а то разобьешься. Ну?.. Запустить тебя? – И Летучий Нидерландец отвесил Петропавлу такого подзатыльника, что тот действительно упал вперед. В эту же самую секунду Летучий Нидерландец крикнул ему в ухо: – Руками маши, чтоб тебя!..

…Ощущение полета было ни с чем не сравнимым. Петропавел летел на высоте сантиметров тридцати от поверхности земли: луговые травы тихонько хлестали его по лицу. Несмотря на то, что приходилось затрачивать на полет колоссальные усилия, он испытывал настоящее блаженство. Движение было неровным и плохо координированным. Летучий Нидерландец – почему-то то с одного, то с другого бока – командовал что твой физрук:

– Спокойнее, спокойнее: вдох – вы-ы-ыдох, вдох – вы-ы-ыдох!

Когда руки совсем онемели, Петропавел мешком упал в траву и выразил свое теперешнее мироощущение сложно: он завыл, как зверь, и заплакал, как дитя. Растрогался и Летучий Нидерландец, уронив поблизости от Петропавла одну светлую слезу и хрипло сказав:

– Неплохо. Поначалу даже я ниже летал.

«Хороший он все-таки мужик!» – подумал Петропавел и хотел было произнести это вслух, но не успел: его ослабленный организм нахально потребовал сна. А выполнив требование организма, Петропавел уже не увидел над собой Летучего Нидерландца. И – испугался: не исчезла ли вместе с Летучим Нидерландцем способность летать? Чтобы проверить это, он вскочил с належанного места и упал вперед, сильно-сильно замахав руками… Полет – продолжался!

Конечно, это был не в полном смысле слова полет: если бы Петропавел просто шел на своих двоих, он бы и то передвигался быстрее. Но не в скорости было дело и даже не в высоте… Ощущение полета – вот что составляло смысл мучительного этого перемещения. «Я орел!» – гордо подумал Петропавел, но тут со всего размаху неожиданно врезался в дверь откуда-то взявшегося на его пути дома.

От удара головой дверь не открылась, зато все строение значительно подалось вперед. Петропавел, конечно же, не мог заметить этого: он без чувств лежал у порога. Однако обитательница дома, кажется, заметила. Она распахнула дверь, которая открывалась наружу, и возмущенно воскликнула:

– Милостивый государь, чайник бы свой пожалели!

Петропавел очнулся, но, увидев хозяйку, чуть было снова не лишился чувств. Она состояла из двух четко отграниченных одна от другой половин – левой и, естественно, правой, – причем, по всей вероятности, половины эти принадлежали раньше двум разным людям. Левая сторона была, несомненно, заимствована у красавицы: золотые кудряшки, трогательный серый глазок с длинными пушистыми ресницами, половинка изящного носика и пунцовых губок безупречного рисунка, половина подбородка с половинкой ямочки, половинка точеной шеи, обольстительное плечико, прекрасные линии руки, талии, бедра, стройная ножка – во все это можно было бы без памяти влюбиться, если бы не правая сторона. Всклокоченные белобрысые патлы нависали над косеньким глазом, дальше следовали половина приплюснутого и, видимо, перебитого в бою носа, уголок толстых брюзгливых губ, шея в складках, свисающих с подбородка, могучее мужское плечо… ну и так далее, до земли. Вертикальный шов на платье соединял кружевной сарафанчик с грубошерстным салопом, левая ножка была обута в серебряную туфельку, правая нога – в черный резиновый ботик. Обувь изобличала вопиющее несоответствие размеров…

Увидев Петропавла, хозяйка тоже сильно удивилась и тотчас принесла странные извинения:

– Простите великодушно: я думала, это Тупой Рыцарь, от которого я уже припухла!

Все вместе – и дикое несоответствие частей, и странный лексический контраст, не говоря уже о голосе, невероятным образом совмещавшем в себе разные регистры, – настолько ошарашило Петропавла, что тот не только не извинился, но и не поздоровался.

– Смежная Королева, – очаровательно противно улыбнулась хозяйка и, опять не дождавшись ответа, предложила: – Входите, пожалуйста, или уж тогда гребите отсюда!

Петропавел не смог выбрать ничего из предложенного и остался сидеть на земле.

– Вы лишились рассудка или просто прилично долбанулись? А может, Вы датый? – осведомилась Смежная Королева.

Потрогав голову, Петропавел встал и поклонился: это было все, на что он оказался способен. Смежная Королева по-разному пожала двумя плечами и вернулась в дом. Петропавел, как завороженный, последовал за ней. Стоило ему только закрыть за собой дверь, он ощутил легкий толчок, словно дом отделился от земли. Так оно и было. В единственной, правда, довольно обширной комнате начался сильный сквозняк, поскольку вдоль всех четырех стен было вырублено немыслимое количество дверных проемов при полном отсутствии дверей – кроме той, через которую они вошли. Создавалось впечатление, что ты в беседке, открытой всем ветрам. «Как бы не выпасть отсюда!» – озаботился Петропавел, не зная, куда приткнуться понадежнее. Однако из мебели в комнате был только огромный, красного дерева трон: он стоял посередине. На него села Смежная Королева, повесив себе на грудь простенькую, но любовно сделанную табличку с надписью «Смежная Королева» и пояснив:

– Это бейджик.

Петропавел кивнул.

– Могу ли я предложить Вам лечь на пол? – любезно спросила хозяйка и добавила: – А то дрейфить будете. Вы ведь стремщик, наверное?

Дом сильно накренился – и Петропавел нехотя лег на пол.

– А Вы всегда так – автостопом? – Смежная Королева подождала ответа, сколько смогла, потом рассердилась: – Я не постигаю, что Вы за пассажир! Колитесь, наконец – или язык проглотили?!

Петропавел помотал головой и спросил невпопад:

– Почему Вы все время сквернословите?

– Сквернословлю? – удивилась она. – Во-первых, жаргон – не сквернословие. А во-вторых, то, что сегодня считается жаргонным словечком… или даже нецензурным, завтра может стать салонным выражением.

– Мне к Слономоське надо – а мы куда летим? – буркнул Петропавел.

– Ну вот, сразу с расспросами наезжает!.. – разочаровалась Смежная Королева. – Мне, в сущности, до фени, куда мы летим. Все равно сейчас Вам едва ли удастся сойти.

Петропавел вздохнул и, глядя на дверные проемы, поинтересовался:

– Что это у Вас тут все так распахнуто?

– Видите ли, это смежная комната – я сама балдею!

– Смежная – с чем?

– Не Ваше собачье дело, с Вашего позволения. – Она отвратительно мило подмигнула и снизошла: – Смежная – со всем миром! С первого раза не врубишься, но это кайф! – Смежная Королева прищурила левый глаз: – Но Вы, может быть, вообще не любите идею смежности? Или просто пока не въехали?

– Не въехал, – блеснул Петропавел. – Смежности, простите, чего – чему?

– Смежности, позвольте, всего – всему! Это в высшей степени соблазнительная идея – смежность, я от нее тащусь по всей длине!

Стилистические перепады в речи собеседницы, богатейшая мимика и пластика двух, казалось, не связанных друг с другом сторон не давали возможности сосредоточиться.

– Тут фишка в том, – продолжала Смежная Королева, – что сама я – олицетворение смежности. Я есть переход от сущего к должному… Или наоборот. У Тупого Рыцаря, это мой кавалер, просто шифер ползет при виде меня. Я иногда такие корки мочу!.. Вот почему, даже задумав исчерпать меня всю, он меня всю не исчерпает. И Вы не исчерпаете, – предупредила она. – Слабо Вам… шланг!

– Но я не собираюсь исчерпывать Вас всю!

– Это офигительно огорчительно… – безо всякой последовательности заметила собеседница. – А вот… чем я, по-вашему, владею как Смежная Королева?

Петропавел испугался ответственности и промолчал, а дама заключила:

– В общем-то, Вы – чмошник. Вас даже жалко.

Петропавел не знал, что такое «чмошник», но сердито сказал:

– А вот это уже ни в какие ворота!..

– Обиделись? Отпа-а-ад! Я же не хотела Вас этим обидеть!

– Интересно, а что этим еще можно было сделать? Не польстить же мне!

– Ну Вы и загнули – польстить! Просто – констатировать факт. Вы ведь не будете возбухать, если я позволю себе заметить, что Вы брюнет?

– Не буду, конечно, – Петропавел галантно поклонился. – Особенно если учесть, что я блондин.

– Ой, блонд!.. Голдовый! – Смежная Королева прижала руки к груди. – Но это все неважно. Смежность – вот что действительно важно. Нет ничего более клевого в мире, чем смежность. Но Вы – как Тупой Рыцарь: ему тоже не катит, когда я высказываюсь о смежности. – Она заскучала и короткопалой правой рукой потрогала симпатичный золотой локон за левым ушком. – Вы вот не понимаете, чем я владею. А я ничем не владею! Класс? Мне это в лом – владеть. Я отличаюсь от Королевы Англии тем, что у меня нету Англии! – и она тошнотворно заразительно рассмеялась.

– Почему же тогда Вы вообще считаетесь Королевой?

– Вы, почтеннейший, уже достали меня своим занудством!.. Весь балдеж именно в том, чтобы пребывать на границе, когда в поле твоего зрения – сразу обе стороны: два государства, две идеи, а образ, который при этом создается в воображении, – один! – и это образ границы. – Должно быть, не увидев на лице Петропавла энтузиазма, Смежная Королева оборвала себя: – Ладно, довольно ля-ля! Не соблаговолите ли Вы составить мне партию в лото?

Петропавлу пришлось соблаговолить. Тогда Смежная Королева, соблюдая всяческие предосторожности, сползла с трона и тоже легла на пол. Потом приподняла крышку люка и вынула детское лото. Петропавлу досталась картонка, на которой были нарисованы музыкальные инструменты. Смежной Королеве – картонка с изображениями овощей и фруктов. Он уже забыл, когда в последний раз играл в эту игру – во всяком случае, теперь она была ему совершенно не интересна.

Внезапно Смежная Королева осведомилась:

– Вас тут у меня не вырвет? У некоторых это от высоты бывает…

– Не беспокойтесь обо мне, – пресек заботу Петропавел.

– А то возьмите целлофановый пакет. – Она с опаской поглядела на него. – Что-то вид у Вас – атас полный!..

– Ничего, играем! – браво выступил Петропавел, и они принялись играть.

– Барабан! – объявила Смежная Королева, доставая из полотняного мешочка первую карточку.

– У меня! – обрадовался Петропавел, но, не обращая на него внимания, Смежная Королева положила барабан на свою картонку – в квадрат с изображением арбуза.

Петропавел сказал:

– Вы ошиблись. Барабан – это не овощ.

– Без Вас скользко! – огрызнулась Смежная Королева и достала вторую карточку: – Флейта!

– Мое! – мрачно заявил Петропавел.

– Перебьетесь, если не возражаете, – и Смежная Королева положила карточку с флейтой на квадрат, в котором был нарисован гороховый стручок. – У меня уже два квадрата заполнено, я выигрываю! А у Вас – голяк. Улетная игра!

– Это нечестно, – сказал Петропавел. – Вы положили флейту на горох.

– А Вас это почему, мильпардон, так колышет?.. Дать Вам в репу? – и она тут же сильно ударила Петропавла по голове полотняным мешочком с карточками. По весу это был мешочек с дробью.

Петропавел чуть не вылетел в открытое небо. Он оторопело смотрел на бессовестную партнершу, мысленно прощаясь с последними представлениями о том, как играют в лото.

– Ну, и что Вы уставились, как баран Мюнхгаузен?.. Разрешите предложить Вам продолжить нашу увлекательную игру.

– Я не играю больше, – отклонил предложение Петропавел. – Это игра против правил.

Смежная Королева взглянула на него обворожительно косо:

– Я могла бы попросить Вас заткнуться и не знобить?.. Виолончель! – удар полотняным мешочком повторился, и Смежная Королева захлопала в ладоши: – Смотрите, опять в кассу! – она положила карточку с виолончелью на изображение груши.

У Петропавла все плыло перед глазами, и он – скорее, машинально – прошептал сквозь слезы: «Моя виолончель…»

– Потрясно все сходится! – Смежная Королева не услышала шепота. – А у Вас опять облом. Постойте-ка… почему Вы за меня не радуетесь? Может быть, Вы завистник?

Петропавел, прикрыв голову руками, с отчаянием воскликнул:

– Вы что – чокнутая?!

– Любезнейший, фильтруйте базар! Перед Вами все-таки Королева!..

– …которая не способна отличить овощ от музыкального инструмента! Сначала разберитесь с Вашей картиной мира, а потом ложитесь играть! – Он схватил с картонки Смежной Королевы карточку с виолончелью.

– Отвяньте, умоляю Вас! – завизжала партнерша, отнимая у него карточку, и ни с того ни с сего принялась яростно лягаться, норовя отпихнуть Петропавла к ближайшему дверному проему. – Вам в крезу пора! Только попробуйте поднять на меня руку или ногу! – приговаривала она, толкая Петропавла сильной своей ступней. – Я пользуюсь правом неприкосновенности!

Пока Петропавел поспешно соображал, сможет он лететь на такой высоте или упадет и разобьется, Смежная Королева внезапно сникла и устало произнесла:

– Кончаем кипеж… Вы не творческий человек – Вы нормальный упитанный середняк, который так же разбирается в смежности, как свинья в мокасинах. Мне крайне прискорбно, что Вы такое фуфло… – Она вынула из мешочка следующую карточку. – Здесь бубен. Нате, положите его на бубен и испытайте радость идиота, знающего, что такое бубен. – Она вздохнула. – Надо же так скозлиться за какие-то десять минут!

Петропавел демонстративно и мстительно положил бубен на бубен.

– Надеюсь, Вы удовлетворены? – спросила Смежная Королева. – И что же, Вы в состоянии забалдеть от такой игры? Возьмите тогда весь мешочек и наяривайте в одиночестве. Вы какой-то совершенно завернутый…

– У каждой игры есть свои правила, – сухо напомнил Петропавел, принимая мешочек. – Дыня. Это наконец Ваше. Берите.

– Правила создаются по ходу игры, – возразила Смежная Королева. – А дыню положите себе на бестолковку. – Хорошеньким пальчиком левой руки она постучала Петропавлу по лбу, потом отползла к трону и воссела на него. – Я наигралась. Вы зашибенный партнер. Было прикольно до смерти.

– Не понимаю, чем Вы недовольны, – Петропавел из последних сил держал себя в руках. – Каждому ясно, что барабан, флейта и виолончель – музыкальные инструменты, а груша – фрукт…

– Юноша! – в голосе Смежной Королевы прозвучала неизбывная скука. – Никогда не следует держаться того, что каждому ясно. Нет никакого кайфа в том, чтобы повторять общепонятное. И интересно не то, что сечет каждый, а то, что сечешь только ты. – Она усмехнулась. – Кажется, мне везет… Еще один Тупой Рыцарь.

Тут со Смежной Королевой произошло нечто странное: правый глаз ее закрылся, правая рука безжизненно повисла на подлокотнике трона – и вся правая половина уснула под мерные теперь покачивания летящего дома. Но левая половина бодрствовала – и речь не прерывалась: она только выровнялась, лишившись элементов жаргона.

– Вы из породы тех, кто постоянно требует: «Давайте называть вещи своими именами!» При этом они уверены, что именно им дано знать подлинные имена вещей, хотя так же, как и другие, называют вещи невпопад. Но от других они отличаются тем, что всегда убеждены в своей правоте и в своем праве называть вещи так, а не иначе. Не дай Бог кому-нибудь в их присутствии уподобить барабан арбузу, флейту – гороховому стручку, а виолончель – груше. Тут же восстановят справедливость!.. И если даже вы сыграете для них на флейте горохового стручка какую-нибудь сонату ми-минор, они с пеной у рта станут доказывать, что гороховый стручок – не музыкальный инструмент. Такие люди всегда губили художников…

– Я не губил художников! – с негодованием воскликнул Петропавел.

– Допускаю, – откликнулась Смежная Королева, – что пока Вы их действительно не губили. Все впереди. Дерзайте! Вы ведь правдоборец и за правду не пожалеете живота своего, даже не допуская мысли о том, что Ваша собственная правда – это еще не вся правда, не правда всех людей на земле, хотя, быть может, и правда большинства.

– Меньшинство должно подчиняться большинству! – на автомате выдохнул Петропавел и – испугался себя.

А Смежная Королева рассмеялась:

– О, дорогой мой, не во всем, не во всем… Большинству не приходят в голову гениальные идеи, но оно охотно пользуется гениальными идеями единиц. А ведь что такое, по существу, любая гениальная идея? Любая гениальная идея – только новая аналогия, новый тип смежности, когда два очень далеких явления вдруг оказываются рядом, в то время как об их родстве никто из живущих не подозревал. Но вот человек указал на это родство – и оно тотчас же стало очевидным для всех. Впрочем, может быть, и не тотчас же… – уж как повезет! Это еще и от нас зависит: насколько легко наше воображение может перенести нас с травинки на облако.

– При чем тут травинка и облако? – проворчал Петропавел.

– Просто еще одна аналогия. Предположим, воображение наше привыкло двигаться так: с травинки на цветок, с цветка на кустик, с кустика на дерево, с дерева на облако. Но чье-то воображение вспорхнуло с травинки на облако – сразу, вдруг осознав нечаянную их близость. Так вот, пока есть такие люди, пока подобные Вам еще не погубили их, я буду у них Королевой – даже несмотря на то, что здесь, на земле, у меня и места-то нет, где бы я могла собрать их всех: я ведь не владею ничем! – Смежная Королева очень грустно рассмеялась, а потом добавила: – Сейчас Ваша остановка. Хотите сделать финт ушами?

При появлении в речи «финта ушами» Петропавел понял, что правая половина Смежной Королевы пробуждается. Не успев никак отнестись к этому, поскольку дом стукнулся об землю, он действительно сделал финт ушами – от сильного толчка вылетел в один из дверных проемов, сопровожденный восклицанием: «Рисуйте ноги, друг мой!»

Он отлетел на такое далекое расстояние, что дом Смежной Королевы исчез из поля его зрения.

Глава 9
По ту сторону понимания

Итак, дом Смежной Королевы исчез из поля его зрения, но в тот же миг это поле погрузилось в полную тьму, как будто кто-то огромный заслонил солнце. «Спящая Уродина проснулась сама!» – ужаснулся Петропавел, живо представив себе страшные последствия такого пробуждения.

Через некоторое время туча сфокусировалась в подобие облика – и вот уже перед Петропавлом вверх ногами предстало еще одно в высшей степени странно одетое существо.

– Тридевятая Цаца, – представилось существо и тут же спросило: – Почему Вы стоите вниз головой?

Уже от одного этого вопроса все поплыло перед глазами Петропавла, и он едва удержался на ногах.

– Чтобы нам было удобнее разговаривать, я тоже стану вверх ногами, – Тридевятая Цаца любезно перевернулась в воздухе. – Ну, как я Вам? – любуясь произведенным впечатлением, спросила она.

– Потрясающе! – честно восхитился Петропавел.

Он и на самом деле в жизни не видел ничего подобного. Тридевятая Цаца оказалась довольно высокой, одетой в серый мужской костюм английского сукна поверх, по-видимому, бального платья. Бусы из огромных ракушек почти закрывали грудь. Голову украшала шляпа сомбреро со страусовыми перьями, а ноги были босы. Все вместе выглядело не столько нелепо, сколько как-то грандиозно. Причем лица разглядеть не удавалось: попробуйте-ка на таком фоне!

– А зачем Вам все это? – поинтересовался Петропавел с уважением.

– Вы о моей одежде? Многие интересуются. – Тридевятая Цаца горделиво приосанилась. – Но ведь каждый должен быть во что-то одет.

– Конечно! – С этим Петропавел от всей души согласился. – Странно только, что костюм надет у Вас на платье…

– Странно, – откликнулась Тридевятая Цаца. – Я вообще странная. Поговорите со мной – тоже будете странным!

– Зачем? – Петропавел не понял прелести перспективы.

– Да так! – беспечно ответила Тридевятая Цаца и тут же спросила: – Странно, что я так ответила?

– Очень! – признался Петропавел.

Тридевятая Цаца улыбнулась и расплакалась. Петропавел смутился.

– Не надо, – жалобно сказал он. – Зачем Вы так… это лишнее.

– Ой, я такая странная! – напомнила она и хрюкнула. – А знаете ли Вы, что я и вообще-то – оптический обман?

– Что Вы имеете в виду?

– Ах, да ничего! – рассмеялась Тридевятая Цаца. – Странно, правда?.. Признаюсь Вам, что в данный момент я нахожусь от Вас за тридевять земель. Это очень далеко, – серьезно уточнила она.

– Но Вы же тут! – уличил ее Петропавел.

– Да ничего подобного! Если бы я была тут, Вы бы вообще меня не увидели. Дело в том, что у меня есть одна страсть – уменьшаться по мере приближения и наоборот… Я люблю нарушать законы перспективы. Судя по тому, что сейчас я Вашего роста, я где-то не совсем вблизи. Впрочем, Вы можете потрогать меня… или опустить в ведро с керосином: уверяю Вас, Вы ничего не почувствуете. Как и я.

Петропавел, проигнорировав второе предложение, ткнул пальцем в плечо Тридевятой Цацы. Та ойкнула.

– Вы же сами предложили мне потрогать Вас, – оправдался он.

– Ах да!.. Как странно: я все забыла о себе! Я ведь не только оптический обман – я еще и тактильный обман… ну то есть обман осязания. Кроме того, я – обман обоняния. Например, тут – у себя, за тридевять земель – я надушена очень крепкими духами. Но Вы же там этого не чувствуете?

– Чувствую – и еще как! – Петропавел поморщился, определив, наконец, источник тошнотворно сладкого запаха.

– Да?.. Ну, пусть. А впрочем… я же опять все перепутала! Именно сегодня я не надушена никакими духами, а Вы их чувствуете! Это и есть обман обоняния.

– Вы меня запутали совсем, – угрюмо сказал Петропавел. – Вы вообще-то – существуете?

– Я существую. Но я с этим не согласна. Мур-р-р… Ведь я не дана в чувственном опыте. Наоборот, я – обман чувств. Вы знакомы со Смежной Королевой? Что о ней скажете?

– О ней ничего определенного не скажешь! – усмехнулся Петропавел.

– Это потому, что Вы, наверное, смотрели то на одну, то на другую ее половину, а так оно сбивает… На самом деле, она ничем не отличается от прочих – по внешности, я имею в виду: заурядная, в общем-то, внешность. Но это в сущности. А Вы, должно быть, не умеете видеть сущности – и видите две половины… Значит, Вам будет трудно со мной: я ведь вся не такая, какой кажусь в реальном мире. – И Тридевятая Цаца кокетливо улыбнулась, умудрившись при этом так и не показать лица. – Собственно говоря, меня нет в реальном мире: я нахожусь в возможном мире. Или где-то еще… Смежная Королева – та все-таки пограничное явление, а я… я вообще за границей понимания – адекватного понимания, имею в виду.

– Вы – галлюцинация? – Петропавлу показалось, что он раскусил Тридевятую Цацу.

– Фи! – поморщилась она. – «Галлюцинация»!.. Я – обман чувств, говорю же! Скорее уж иллюзия, чем галлюцинация.

– Не вижу разницы, – отрубил Петропавел.

– Ни одной? – ужаснулась Тридевятая Цаца. – Галлюцинация и иллюзия – это даже две разницы, причем большие! При галлюцинациях объекта нет в действительности. А при иллюзиях объект есть – вот он! – Цаца опять приосанилась. – Но воспринимается он ложно. Как я, – скромно добавила она, должно быть, во избежание дальнейших недоразумений. – Впрочем, меня необязательно считать и иллюзией. Меня можно считать кофемолкой или Эйфелевой башней… А? Как я Вам – в качестве кофемолки?

– Не очень, – честно ответил Петропавел.

– Ну и зря, – огорчилась Тридевятая Цаца. – Увидеть во мне кофемолку Вам мешает знание языка. Забудьте язык, которым Вы пользуетесь, – и тогда Вам будет удивительно легко считать кофемолкой меня… А давайте поиграем: в дальнейшем мы с Вами вместо «да» станем все время говорить «нет», ладно?

– Но на каком основании? – захотел ясности Петропавел.

– Да ни на каком! – возбудилась Тридевятая Цаца. – Можно подумать, будто Вам понятно, на каком основании «да» означает согласие, а «нет» – несогласие. Само по себе слово ни к чему не отсылает определенному: это только люди соотносят слова со всем, с чем им заблагорассудится. Стало быть, Вам ничто не мешает соотнести «да» с несогласием, «нет» – с согласием, а меня – с кофемолкой. Или с Эйфелевой башней, как Вам больше нравится.

– Мне никак не нравится. И потом, существуют обычаи! – сказал Петропавел голосом капризной старухи.

– Ах, я не придерживаюсь обычаев, я такая странная!.. Между прочим, значения слов со временем искажаются сами по себе – я только немножко ускоряю этот процесс, помогая словам. А Вы говорите по привычке, хотя привычка – это всего-навсего умение неправильно объяснять новые явления старыми причинами… Впрочем, не хотите играть в «да» и «нет» – не надо! – она смерила Петропавла точным взглядом и резюмировала: – Просто Вы – крепдешин.

– Давайте лучше обсудим, правильно ли я иду к Слономоське, – неестественно бодро предложил Петропавел.

– Путь к Слономоське обсуждать нечего: все пути ведут к Слономоське. А Вы сейчас сдадите мне экзамен на Аттестат Странности.

– С какой стати? – вознегодовал Петропавел.

– Да ни с какой! Напрасно Вы ищете для всего логические объяснения. Поступки ведь могут иметь не только логические причины, но, скажем, еще и чисто психологические или даже невропатические… Отвечайте на мои вопросы. Если разговор Вам неприятен, что нужно сделать?

– Прекратить его!

– Двойка! – Тридевятая Цаца хихикнула. – Правильный ответ: если разговор неприятен, его надо продолжать до бесконечности.

– Зачем? – Петропавел действительно захотел это понять, но Тридевятая Цаца только пожала плечами и задала второй вопрос:

– Если человек толстый, какое прозвище ему лучше всего дать?

– Пончик, – сказал Петропавел все, что знал об этом.

– Опять двойка! Правильный ответ: если человек толстый, больше всего ему подходит прозвище «На всякого мудреца довольно простоты»!

– Это не прозвище, а пословица…

– Неважно! – возразила Тридевятая Цаца. – Третий вопрос: если Вам холодно, что следует предпринять?

– Одеться потеплее, – уже без всякой надежды отвечал Петропавел.

– И снова двойка! Правильный ответ: если Вам холодно, следует сойти с ума.

– Разве от этого станет теплее?

– Кто знает… – зевнула Тридевятая Цаца. Потом она долго-долго смотрела на Петропавла и вдруг покачала головой: – Ну, Вы недале-е-екий! Видела я недалеких, сама не слишком далекая – всего каких-то тридевять земель, но Вы уж такой недалекий… И я, хоть зарежьте меня, никогда не выдам Вам Аттестата Странности.

– Да пропади он пропадом, Ваш Аттестат Странности! – Петропавел просто вышел из себя. – Я и аттестатом зрелости обойдусь!

– Так я и думала! – развела руками Тридевятая Цаца. – Едва лишь увидев Вас, я решила: этот обойдется аттестатом зрелости. Стало быть, милый мой… что же Вам сказать? Никогда не читайте книг! Дальняя смысловая перспектива для Вас закрыта навеки. Вы на всю жизнь обречены воспринимать только буквы – одни буквы, и ничего больше. То, что кажется маленьким, для Вас так и останется маленьким навсегда. А то, о чем вообще умалчивают, Вам и вовсе недоступно. Потому-то Вы, наверное, и ходите вверх ногами… Странно я закончила, правда? Ах да, Вы ведь не можете этого оценить! – Тридевятая Цаца перевернулась в воздухе и отодвинулась на полшага. – Хотите на прощанье еще одну странность? Я скажу Вам то, чего Вы не поймете, маленький Вы человечек! Большой Смысл, Главный Смысл – всегда очень далек. А Здравый Смысл всегда очень близок. Привет!

И она зашагала, видимо, вдаль, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, пока не заслонила небо. Сделалось темно и жутко.

Петропавел развернулся и побрел в сторону: иметь дело с Тридевятой Цацей – близкой ли, далекой ли – ему больше не хотелось.

А когда тьма рассеялась, прямо перед глазами его обозначилась дверь, на которой размашистыми буквами было написано: «ХАМСКАЯ ОБИТЕЛЬ». Он толкнул дверь и чуть не наткнулся на стоявшего за ней человека – не то старообразного юношу, не то моложавого старика.

– Ваще Бессмертный, чтоб я сдох, – представился тот, нагрубив, как показалось Петропавлу, самому себе, и без остановки продолжал: – Сейчас я буду тебя учить. Урок первый…

– По какому предмету? – вмешался Петропавел в неестественный ход событий.

– Ни по какому. Это урок ваще.

– Не бывает уроков «ваще» – бывают уроки по каким-нибудь предметам! – огрызнулся Петропавел: ему не понравилась сама идея.

– Слушай, кто тут учитель – ты или я? – сразу заорал хозяин ХАМСКОЙ ОБИТЕЛИ.

– Этого пока никто не определял.

Ваще Бессмертный извинился за упущение и определил:

– Учитель тут я, а не ты. Внимай моим словам.

– Очень надо! – Петропавел насупился.

– Если ты пришел взаимодействовать со мной, взаимодействуй. Жанр приказа предполагает подчинение. Все прочие реакции неуместны.

– Но кто сказал, что Вы вообще… ваще имеете право мне приказывать? Насчет этого нет никаких указаний! – ерепенился Петропавел.