Текст книги "Первая любовь"

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
О ТОМ, ЧЕГО МЫ НЕ ЗНАЛИ

Вскоре на «Октябрь» пришли люди в военной форме и увели Грисюка

Гнусную биографию Грисюка мы узнали позднее после суда над ним. Свидетелями на суд вызывали Костиного отца, моего дедушку и еще многих других, которые знали, чем занимался Грисюк.

Настоящая фамилия Грисюка была Сазанов. Когда-то, еще до революции, он был надсмотрщиком в одной из далеких сибирских тюрем. Потом перебрался в Архангельск и работал официантом в трактире. Там ему и дали прозвище Шестерка. Одновременно он служил в охранке и доносил на «неблагонадежных». Тогда же Сазанов связался с иностранной разведкой. Когда Архангельск захватили белые и интервенты, Сазанов-Грисюк стал работать по своей старой «специальности» – старшим надсмотрщиком в архангельской тюрьме, а потом – на Мудьюге. Свирепости и жестокости Сазанова не было предела. Он избивал заключенных, издевался над ними. Это он заставлял их раздеваться догола, выстраивал в шеренги на морозе и производил «смотры». «В моей воле всех вас перестрелять!» – кричал он.

Летом в жару он раздевался по пояс и с плеткой в руках ходил по лагерю. И заключенные видели на его груди жуткий символ смерти – татуированный синий череп. Сколько людей погибло от его руки! Сазанов – Синий Череп – застрелил на работе Лукина.

Убежать вместе с белыми Сазанов не успел. Чтобы спасти свою шкуру, он укрылся в одной из пригородных деревень, жил по подложным документам, а потом бежал на Новую Землю.

На Новой Земле он выдал себя за спасшегося из экспедиции «Ольги» матроса. Об этой экспедиции он слышал еще в Архангельске и разузнал о ней все, что было возможно. На Новой Земле он прожил три года. Он лгал нам, что знал моего отца, что прощался с ним, обнимал его. В действительности же он никогда не видел «Ольги» и не знал никого из ее команды. Деда Максимыча он мог помнить еще по тем временам, когда был официантом в трактире. Ведь Максимыча в Архангельске знали многие.

Лгал Грисюк нам и тогда, когда говорил, что не знал капитана Лукина. Лицемерными были его слова при разговоре со мной: «Так за что же его убили? Вот гады! А я что-то его не помню…» И это говорил человек, который собственноручно убил Олиного отца!

Скрываясь под видом промышленника на Новой Земле, Сазанов-Грисюк надеялся позднее, когда все «успокоится», скрыться за границу.

Он нарочно не стриг себе волосы и не брился, чтобы в Архангельске его случайно не могли узнать.

Решение суда было коротким: расстрелять!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ОБИДА НА КОСТЮ

Пока мы ехали до Кузнечихи на трамвае, мысль о Грисюке, убийце капитана Лукина, не покидала меня. Становилось жутко и противно, когда я вспоминал о том, что разговаривал с ним и верил ему. Ведь я даже приглашал его в гости, хотел познакомить с дедушкой и мамой.

Костин отец, Костя и Илько молчали. Конечно, они думали о том же, о чем думал я.

Внезапно хлынул грозовой ливень. Улицы мгновенно опустели. Прохожие прижимались к стенам домов, прятались в подъездах.

Туча была небольшая, но густая и тяжелая. Она повисла над городом и, казалось, застыла. Молнии, взметнувшись в кромешной черноте тучи, на секунду-две охватывали, словно пожаром, город. И гром был не глухой и раскатистый, как обычно, а трескучий, похожий на оглушительные взрывы огромных ракет.

Выскочив из трамвая и моментально промокнув, мы укрылись под железной крышей на высоком крыльце какого-то дома.

– Вот это дождь! – воскликнул Костя, вытирая платком лицо.

– Хорошо, – сказал отец Кости. – Воздух очистится… Да, чистить-то нам еще много нужно…

Я понял намек на Грисюка и ему подобных.

Туча отодвигалась от города и становилась пепельно-серой.

Дождь почти прошел, и небо заголубело. Все кругом заискрилось и засверкало. От деревянных тротуаров поднимался легкий пахучий парок.

Мы перешли по мосту в Соломбалу. Ярко зеленели кусты и деревья, омытые ливнем. Дышалось свободно и хорошо, идти было как-то легко.

Илько отправился к Чижовым.

Я пообещал попозднее зайти к Косте. Дедушки дома не было. Он уехал на рыбалку. Нет, видно, только смерть разлучит моего милого неуемного старика с его карбасом, с сетями, с далекими лесными речушками.

Мама несказанно обрадовалась моему прибытию.

Я ни словом не обмолвился о Грисюке, чтобы не расстраивать ее. Зато, войдя в комнату, сообщил:

– Знаешь, мама, меня и Илько приняли в комсомол. Мать взглянула на меня и улыбнулась.

– Какой ты комсомол, ведь тебе еще только пятнадцать лет?..

– С четырнадцати принимают, – возразил я. – Костю Чижова еще весной приняли. И потом, Костя у нас теперь машинистом на «Октябре». А в следующую навигацию и я машинистом буду.

Мама опять посмотрела на меня, подошла к столу.

– Оставался бы ты, Димушка, на берегу, – ласково и просительно сказала она. – Дедушка плавал, отец плавал, а до чего доплавались! Один без ноги остался, другой и совсем не вернулся. Лучше бы тебе на берегу…

– Нет, мама, я тоже плавать должен. Зачем же тогда было в морскую школу поступать? Я море люблю.

– А я опять переживать и беспокоиться должна. И так всю жизнь… А мне уже немного осталось.

– Что ты, что ты, мама! – испуганно сказал я. – Разве ты плохо себя чувствуешь, ты болеешь, да?..

– Нет, нет, я так просто… к слову…

После ужина я пошел к Косте. Где-то в моей душе теплилась затаенная надежда – встретить Олю. Дважды я прошелся по нашей тихой улице, но не встретил никого из знакомых. Маленькие ребята у дома, где жил Гриша Осокин, играли в казаки-разбойники. Они делились на команды, и я слышал их шумные крики, такие знакомые мне с детства.

Минуты две я постоял около смущенно поглядывающих на меня ребят. Когда-то мы здесь так же играли, спорили и дрались.

Я вышел на набережную реки Соломбалки. Речка обмелела. Бесчисленные карбасы и лодки стояли, уткнувшись носами в илистые берега.

Я оглянулся. Далеко в пролете нашей улицы было видно похолодавшее багряное солнце. Вечер был тихий. Березы и тополя дремотно склонялись над заборами и крышами маленьких одноэтажных домов.

Отчаявшись встретить Олю, я пошел к Косте.

Все сидели за столом после чаепития и слушали Чижова. Костин отец рассказывал о Мудьюге и о Грисюке-Сазанове. «Всего этого не знает Оля, – подумал я. – Она не знает, как погиб ее отец, капитан Лукин. Если бы она знала, что мы привезли его убийцу на своем пароходе!»

Костина мать предложила мне чаю, но я отказался, мне не сиделось. Хотелось найти Олю. Мы пошли с Костей на улицу. Илько остался у Чижовых ночевать.

Долго мы бродили с Костей по притихшим улицам, почти не разговаривая. Костя о чем то задумался. О чем же? Я думал об Оле.

И вдруг я ее увидел. Она стояла на углу нашей улицы со своей подругой Галинкой Прокопьевой.

– Только ты ничего не говори ей о Грисюке! – шепнул мне Костя.

– Конечно, нет, – так же тихо отозвался я. Мы подошли к девушкам и одновременно, словно торопясь опередить друг друга, сказали:

– Здравствуйте!

– Добрый вечер! – улыбнулась Оля.

Галинка состроила чуть заметную гримасу и отступила, давая нам дорогу. Весь ее вид как будто говорил: «Проходите, пожалуйста!» Но мы остановились.

– Дима, – сказала Оля – ты, кажется, плаваешь на «Октябре»? Я читала в газете, что вы спасли английских моряков.

Я хотел ответить, но Костя вдруг опередил меня:

– Я тоже плаваю на «Октябре», машинистом, а Димка – учеником.

Никогда, кажется, я не обижался так на Костю, как сейчас. Мне хотелось все рассказать об англичанах, но я не находил слов, а Костя задорно продолжал.

– Мы спасли шесть англичан, не шесть, а пять англичан и одного маленького китайца Его зовут Ли. Может быть, он останется у нас, в Советском Союзе… А шторм был сильный, вы бы знали! Английское судно на дно ушло…

Даже Галинка, пренебрежительно относившаяся к нам, заинтересовалась рассказом Кости.

– Если бы не мы, быть этим англичанам тоже на дне океана…

Из-за Кости я никак не мог вступить в разговор.

– Вы… мы… – пробормотал я.

И тут Костя смутился.

– Ну, не мы, а вся команда «Октяря».

– Пойдемте, проводим Галинку, – предложила Оля.

Галинка Прокопьева жила за мостиком, неподалеку от Кости. Когда мы с ней попрощались, я сказал:

– А теперь проводим Костю.

– Нет, лучше я вас провожу, – спокойно возразил Костя, и я еще больше разозлился на него.

Теперь разговаривать уже совсем не хотелось. Костя тоже почти всю дорогу молчал, изредка и односложно отвечая на вопросы Оли.

Проходя мимо своего дома, я хотел остановиться, но какая-то непонятная сила потащила меня дальше, к дому Оли. Тут мы коротко попрощались.

– Завтра воскресенье, – сказала Оля. – Мы собираемся поехать на кошку. Поедемте с нами на лодке. Галинка тоже поедет. Будем купаться и загорать. Разведем костер, даже можно рыбу половить.

– Можно поехать, – согласился я.

– Поедем, – сказал Костя.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
НА ОСТРОВАХ

Летом в воскресные дни жители Соломбалы любят выезжать за Северную Двину, на необитаемые песчаные острова, густо поросшие ивняком. Такие острова у нас называются «кошками». Говорят, что лучших пляжей, чем здесь, не найти даже на побережье Черного моря – чистый и мелкий бархатистый песок, твердое, ровное дно у реки и теплая вода. Жаль только лето короткое – купаться можно лишь два месяца – июль и август.

С утра через широкую реку к кошкам словно наперегонки устремляются моторные лодки, шлюпки и байдарки. На низких берегах разжигаются веселые костры. Готовится немудреная пища – тресковая уха, грибной или консервный суп, варится в котелках и запекается в золе картошка, кипятится чай. В былые времена привозили даже самовары и граммофоны.

Выезжают на острова целыми семьями и большими компаниями. Древние старики, устроившись поближе к дымным кострам, под горячим солнцем прогреваются крепко заваренным чаем, мальчишки и девчонки почти весь день плещутся в реке или ползают в ивняковых зарослях, воображая себя исследователями и следопытами. Парни и девушки купаются, загорают, играют в мяч и даже танцуют на твердом утрамбованном приливами прибрежном песке. Обычно тихие острова в воскресные дни оживают. Всюду слышны переклички и шумная болтовня, песни, звуки гармошки и гитары.

Возвращаются в город к вечеру, когда спадает жара и от воды начинает нести сыростью и прохладой.

Костя пришел ко мне рано утром и сообщил, что лодка Прокопьевых, перегруженная пассажирами, уже готова к отплытию.

– Значит, мы не поедем? – с тревогой спросил я.

– Поедем на «Молнии», – решил Костя.

И вот впервые в эту навигацию мы снова поплыли по реке на нашей заслуженной, дряхлой шлюпке. Мы и теперь с Костей гордились своей шлюпкой, на которой так много попутешествовали и пережили столько необычайных приключений. Хорошо, что дед Максимыч залатал и подкрасил ее. Когда-то мы дали нашей шлюпке, тяжелой и неуклюжей, громкое название «Молния». Теперь мы чувствовали – оно звучало насмешливо. И все-таки менять его мы не стали.

С нами поехали Илько и Гриша Осокин. Как ни старались мы грести в две пары весел, «Молния» никакой скорости развить не могла. Нас легко обгоняли даже презренные вертлявые плоскодонки.

Выехав на Северную Двину, мы сбросили с себя майки и рубашки.

Долго не могли мы выбрать подходящее место, чтобы пристать к берегу. Грише все берега казались чудесными. Костя же считал, что в одном месте много народу, в другом – нет кустов. Я соглашался с Костей и разыскивал глазами лодку Прокопьевых, на которой должна была приехать Оля. Но этой лодки нигде не было видно.

Так мы плыли вдоль берега и спорили. Гриша горячился. Только Илько молчал и улыбался. Было видно, что ему совершенно безразлично, где приставать.

Наконец я заметил на острове Олю и Галинку, и в это же время Костя вдруг сказал:

– Вот здесь, пожалуй, местечко подходящее. Пристанем?

– Здесь Галинка Прокопьева, – шепотом запротестовал Гриша. – Она такая вредная… Поедем дальше.

– Нет, здесь хорошо, – поддержал я Костю. – А то мы так никогда хорошего места не найдем. Приворачивай, Костя!

– Да где здесь кусты? Здесь в сто раз хуже, чем… – начал было Гриша.

Но Костя круто повернул шлюпку, и через полминуты «Молния» носом врезалась в отлогий берег.

Гриша первым выскочил из шлюпки и принялся собирать топливо, чтобы развести костер. Вообще-то костер нам был не нужен – солнце палило нещадно, а варить мы ничего не собирались. У нас даже не было ни котелка, ни чайника. Просто с костром на берегу всегда веселее.

Костя разлегся на горячем песке. Я бродил по берегу, раздумывая, как лучше встретиться с Олей.

Девушки подошли к нам сами. Они были в легких сарафанах, босые. С ними подошел красивый парень в брюках кремового цвета, в рубашке «апаш», и брат Галинки – мальчишка лет восьми.

Гриша Осокин сморщился. Девчонок он вообще не любил, а Галинку Прокопьеву просто ненавидел. С давних, еще детских лет он был убежден, что Галинка – зазнайка и выскочка. Щегольской чистенький вид парня, спутника девушек, тоже был явно не по душе Грише.

– Давайте купаться, – сказала Оля.

– А вы плавать умеете? – насмешливо и сумрачно спросил Гриша.

– Наверно, не хуже тебя, – съязвила Галинка.

– Я и то умею, – крикнул Петька, Галинкин братишка, и побежал к реке.

Вскоре все мы уже были в воде. Даже Илько, который не умел плавать, и тот, шумно отфыркиваясь и смеясь, барахтался на самом мелком месте. Только Бэба (так звали щеголеватого знакомого Галинки) все еще раздевался на берегу, бережно и подозрительно долго укладывал свои кремовые брюки и «апашку».

Оля смело, по-озорному вбежала в воду и так же смело бросилась головой вперед. Она сильно и резко плыла в сторону фарватера, и мы едва поспевали за ней. Я был восхищен ее смелостью и умением плавать.

Чем дальше мы плыли, тем холоднее становилась вода.

Когда, возвращаясь, мы подплывали к берегу, Илько сидел у костра, а Бэба, едва замочив трусики, выходил из воды.

– Поганый! Поганый! – кричал Петька, прыгая и злорадно беснуясь около Бэбы.

Тех, кто разделся для купания и не выкупался, не окунулся с головой в воду, соломбальские мальчишки презирают и называют «погаными».

– Замолчи ты! – прикрикнула на братишку Галинка, сама смущенная водобоязнью Бэбы.

– Конечно, поганый, – засмеялся Гриша, стараясь больше обидеть Галинку.

– Ладно, не обращайте внимания, – снисходительно сказал Костя.

Хорошо после купанья лежать на горячем песке и любоваться сверкающей на солнце рекой.

– Как красиво! – сказала Оля. – Я никогда не была на юге, и меня почему-то совсем туда не тянет. Ни за что бы не променяла наш север на юг. Правда, у нас хорошо?

– Хорошо, – согласился я.

Вид, открывавшийся с острова на Северную Двину и на город, был в самом деле прекрасен. В знойном нежно-голубом небе застыли густопенистые кучевые облака. Узкая полоска противоположного берега ярко зеленела березовым бульваром. Город и его белые здания издали казались игрушечными или нарисованными. Такими же игрушечными казались и стоящие у причалов пароходы и шхуны, маленькие, резко очерченные, неподвижные. И широко, спокойно лежала, словно живая, играющая отблесками солнца, сказочно могучая река.

– Да, там очень красиво, в городе, – задумчиво сказала Галинка.

– Если там красиво, зачем же ты ехала сюда? – спросил Гриша Осокин. Словно какой-то бесенок ссоры сидел в этом мальчишке.

Галинка с ненавистью посмотрела на Гришу.

– Не ссорьтесь, – сказала Оля. – Пойдемте лучше за цветами.

Идти за цветами Гриша, Илько и Петька отказались. Петька сказал, что он лучше еще раз выкупается, а цветы ему совсем не нужны. Гриша, видно, вполне разделял взгляды восьмилетнего Петьки.

Мы разбрелись по острову, перекликались, сходились и вновь расходились. Все цветы, какие я насобирал, я отдал Оле. На берег я вернулся с малюсеньким пучком синих колокольчиков. У Кости было три стебелька петушков. Зато Оля принесла огромный букет, и я заподозрил, что Костя тоже отдал свои цветы ей.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В ОПАСНУЮ МИНУТУ

– Давайте купаться, – предложила Галинка. – А то ведь скоро и домой нужно ехать.

– Мы с Петькой только что из воды, – сказал Гриша. – Купайтесь, если хотите…

– Мне не хочется, – отозвался Илько, рисуя на песке причудливые узоры.

Бэба, видимо, был доволен, что он не один останется на берегу. Конечно, он боялся воды. Зато Петька радостно закричал:

– Купаться! Напоследок купаться!

И опять Оля первая ворвалась в воду. Как смело, сильно и быстро она плыла! Мы с Костей не без труда удерживались за ней. Галинка осталась далеко позади. Вскоре она повернула назад, вышла на берег и стала одеваться.

А Оля все плыла и плыла – к фарватеру, на быстрину.

– Оля! – крикнул я. – Нужно возвращаться, скоро пойдет дождь!

Большая серая туча своим краем уже коснулась солнца.

Оля повернулась на спина и некоторое время отдыхала. Я задержался возле нее, а Костя, не обращая внимания ни на тучу, ни на нас, продолжал плыть вперед. Может быть, он хотел показать свою смелость и выносливость, а может быть, просто не заметил, что мы решили возвращаться.

– Костя! – закричал я. – Назад! Дождь бу-у-дет!..

В это же время я скорее почувствовал, чем услышал слабый голос Оли. Рванувшись к ней и не соображая, что происходит, я лишь увидел ее руку, беспомощно протянутую над водой. «Судороги», – мелькнуло в моей голове. У меня никогда в жизни не было судорог, но я знал по рассказам других, что это страшно и опасно, когда ты находишься в воде.

Еще несколько секунд, и голова Оли скрылась под водой. Но я уже был около девушки и успел схватить ее за лямку купального костюма.

– Костя! – заорал я что было силы. – Костя, на помощь!

Я знал, что нельзя допускать, чтобы тонущий схватился за твои руки – иначе верная гибель обоим. Подхватив Олю под руку, я старался сделать так, чтобы ее голова была как можно выше и чтобы она могла свободно дышать. Но с одной рукой мне плыть было трудно. Кроме того, я сам перепугался – все это могло окончился очень плохо. Поэтому я выбивался из сил, захлебываясь, а Оля между тем потеряла сознание.

Но помощь была близка. Поняв, что случилось несчастье, Костя быстро плыл к нам. «Только бы не захлебнуться, только бы выдержать», – билось в моей голове.

– Держись, Дима! – услышал я и увидел моего друга около себя. Он подхватил Олю с другой стороны. Я отдышался, и мы, равномерно работая свободными руками, поплыли к берегу.

На берегу уже заметили, что у нас что-то случилось. Илько и Гриша вскочили на «Молнию» и плыли к нам. Но быстрее их к нам подошла легкая байдарка. В байдарке сидел не знакомый нам парень. С его помощью мы уложили Олю в байдарку.

Оля скоро пришла в себя, но не могла сообразить, что произошло, и сильно дрожала от холода.

Едва мы все вместе выбрались на берег, как полил дождь. Страшно перепуганная Галинка увела Олю в кусты переодеваться, а вокруг нас собралась толпа. Кто-то нас ругал за легкомыслие и лихачество, кто-то расспрашивал о том, как все произошло, кто-то восхищался тем, что мы не оставили девушку в беде.

Но дождь усилился, и толпа рассеялась.

Одна за другой отплывали от острова лодки. С Олей нам как следует поговорить так и не удалось. Семья Прокопьевых тоже второпях покинула кошку. У нас на «Молнии» был парус, и мы отдали его девушкам, чтобы они могли укрыться от дождя.

– Олю только жалко, – ворчал Гриша, – а этот маменькин сынок Бэба да Галинка пусть бы мокли, не сахарные, не растают.

Какой был чудесный день, и как вдруг неожиданно испортилась погода. Пока мы доехали до устья Соломбалки, наша одежда так промокла, что ее пришлось выжимать.

Мы поставили «Молнию» на место и разошлись. На другой день я встретил Олю на нашей улице. Она была очень бледна.

– Ты очень испугалась? – спросил я. – У тебя, наверно, была судорога.

– Перепугалась и ничего не помню, – ответила она. – Как вовремя вы подоспели. Еще бы полминутки… Я как вспомню, меня и сейчас начинает трясти… Я пойду, Дима, а то у меня кружится голова.

– Да, Оля, иди домой и ложись, – сказал я ласково и наставительно. – Может быть, ты простудилась и теперь можешь заболеть.

– До свидания, Дима. Спасибо!

И она пошла к своему дому нетвердой походкой, поеживаясь. Я смотрел ей вслед и думал: «Как хорошо, что все так благополучно обошлось!»

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ПРИЧУДЫ БОЦМАНА РОДИОНОВА

Обычно наш боцман ходил по палубе строгий и унылый, выискивал всевозможные непорядки и придирался. Придирался при каждом случае к матросам, кочегарам и машинистам. Казалось, он был счастлив, если находил отогнувшийся конец канатного коврика, серо-манную крупку пепла на фальшборте или где-нибудь под трапиком окурок.

Боцман Иван Пантелеевич Родионов даже представить себе не мог, что на судне может быть полный порядок. Он не мог спокойно есть, не мог спокойно спать. Вечно ему мерещились угольные следы кочегарских ботинок на палубе, потускневшие поручни, масляные пятна на стенках и переборках. Найти соринку и распечь виновника! – этим жил наш боцман.

Он был дисциплинирован и придирчив до крайности. Не верил ни в бога, ни в черта, не был суеверен, кроме… понедельника. В понедельник он ничего не начинал, а в море никогда не пошел бы. Из-за этого он готов был остаться без работы, мог даже поссориться с капитаном – что было для него почти немыслимо. Всех капитанов и штурманов он уважал и во всем им подчинялся беспрекословно. Старой морской закваски был наш Иван Пантелеевич.

И вдруг наш боцман раздобрился. Где он взял футбольный мяч, об этом никто из команды сказать не мог. В эту боцманскую тайну был посвящен один только Костя Чижов.

Однажды после обеда на палубе появился Иван Пантелеевич и к необычайному удивлению всей команды выбросил на причал кожаный мяч. Новенький темно-желтый упругий мяч запрыгал по причалу, словно резвящийся котенок.

Такой причуды от нашего боцмана трудно было ожидать.

Моментально на причале оказался Костя Чижов. Он схватил мяч и ловким ударом ноги послал его вверх. Виляя хвостиком шнуровки, мяч взвился выше складских крыш.

Минуту спустя за футбольным мячом уже гонялись человек десять из команды «Октября». А Иван Пантелеевич, преобразившийся, совсем не похожий на себя, стоял на палубе у борта и подзадоривал футболистов:

– Эх, мазила! Кто же так бьет! Пасуй, пасуй! Костя, нападай! Эх, Чижов!

Мяч уже дважды побывал в воде. Страсти на причале и на палубе разгорались. Наконец пришел береговой надзиратель и потребовал немедленно прекратить нарушение портовых порядков.

– Ладно, ребята, заканчивайте, – весело сказал боцман. – А вечером идем на тренировку!

В этот момент по причалу проходил моряк стоящего по соседству норвежского парохода «Луиза», приписанного к порту Берген. Мяч подлетел к норвежцу, и тот «принял» его на ногу. Этого-то, видимо, так страстно и ожидал Иван Пантелеевич. Хотя норвежец ударил очень недурно, боцман «Октября» сморщил лицо и пренебрежительно сказал: «Слабовато».

И тут начался разговор о встрече. Иван Пантелеевич крикнул радиста Жаворонкова и сам пошел на причал.

Норвежец знал английский язык.

– Ну что, ребята, вызовем команду «Луизы» на матч, – предложил Родионов. – Нечего бояться.

– Вызовем, – восторженно отозвался Костя Чижов. – Устроим международную встречу.

– Так вот, Павлик, – возбужденно продолжал Иван Пантелеевич, – скажи камраду, что так, мол, и так. Вызываем вас сыграть с нами в футбол вызываем, мол, дескать, на товарищескую встречу. А то вчера…

На предложение Павлика Жаворонкова норвежец одобрительно закивал головой и сказал, что вызов передаст команде своего парохода.

«А то вчера…» Что могли означать эти слова нашего боцмана?

Выяснилось это позднее. Оказывается, у Пантелеевича был сын, штурман и заядлый футболист, Штурманским званием сына Родионов гордился, а на его увлечение футболом смотрел, как на ребячью забаву.

Штурман Георгий Родионов плавал на тральщике «Нырок». Тральщик после открытия навигации долго стоял в ремонте, и свободное время штурман Родионов проводил на футбольном поле.

В прошлый приход в Архангельск отец-боцман уговаривал сына-штурмана пойти в кино. Сын идти не соглашался.

– Пойми, папа, – говорил он, – у меня сегодня встреча. Не могу же я сорвать игру. Пойдем на стадион, посмотришь, как мы играем, а в кино на последний сеанс попадем.

Наконец отец согласился. Георгий усадил его на самое лучшее место и побежал готовиться к матчу.

Иван Пантелеевич сидел и попыхивал трубкой. Он старался казаться равнодушным. Не дело пожилому моряку интересоваться такими пустяками, как футбол!

Все-таки он внимательно следил за Георгием и незаметно для себя увлекся. Когда сын неудачно ударил по воротам, Иван Пантелеевич вдруг вскочил, выругался и погрозил Георгию кулаком. Но спохватившись, тут же смутился, огляделся и сел.

После первой половины игры в перерыве Иван Пантелеевич зашел в буфет, на ходу выпил кружку пива, не доел бутерброд с любимым балыком и поспешил на свое место. «Если он через пять минут не забьет гол этим пищевикам, уйду, – твердо решил он. – Уйду, пусть не позорит родионовскую фамилию!».

Но прошло десять минут, а Георгий так и не сумел отличиться. «Еще пять минут подожду и уйду», – мысленно грозился боцман. Прошло еще десять минут, но Иван Пантелеевич все сидел на своем месте. И вдруг он увидел, как Георгий принял мяч, прорвался с ним к воротам противника и точным ударом в левый угол забил гол.

Иван Пантелеевич снова вскочил и вне себя от радости заорал на все поле:

– Правильно, Гошка! Вот как надо бить!

Ему очень хотелось рассказать соседям, что этот мяч забил его сын, Георгий Родионов. Но почему-то опять на него никто не обращал внимания, и боцман, обиженный этим, уселся. Все вокруг него кричали, свистели, хлопали.

Водники выиграли, и после футбола отец и сын пошли смотреть кинокартину с участием Мэри Пикфорд. За полтора часа боцман Родионов стал болельщиком футбола и теперь не столько смотрел кино, сколько поучал сына, как нужно пасовать, как обводить и, главное, как бить по воротам, хотя сам в жизни ни разу не прикоснулся к футбольному мячу. Уметь бить по воротам Иван Пантелеевич считал главным, потому что в конце концов это решало исход всей игры.

Вчера вечером вместе с сыном Иван Пантелеевич был в интерклубе. Сидели в буфете и ужинали. За соседним столиком расположились иностранные моряки.

– О футболе разговаривают, – сказал Георгий, – с кем-то играли или собираются играть…

– Вот бы нашим с ними сыграть, – высказал мысль Иван Пантелеевич. – Хотя бы нашей команде с «Октября».

А сегодня боцман отправился в город, захватив с собой Костю Чижова, и купил футбольный мяч. Вечером команда «Октября» проводила первую тренировку, готовясь к встрече с норвежскими моряками.