Текст книги "Кабанье урочище"

– Без проблем, – прежде чем придвинуть к Павлу открытый блокнот, Алексей Леонидович что-то в него вписал. Рыболов увидел короткий список: Стамбул – Прохор, Волгарь – Трида, Тапир – Гэдульдихт, Магз – Налим, Змей – Мельник, Сфагнум – …

– А, что, нашего коротко стриженного друга до сих пор никто не смог обыграть в бильярд?

– Как раз наоборот, – усмехнулся Алексей Леонидович. – Господин Сфагнум слил первую же партию. Но тут же заявил, что не успел размяться и потребовал, чтобы считали по двум победам из трех партий. Вторую он выиграл, но третью слил, после чего потребовал, чтобы считали по трем победам из пяти партий. По моим сведениям сейчас счет два – два. Там на них нехилые ставки делают.

– Оч-чень интер-ресно!

Лёва с Павлом, заплатив и приняв из рук хозяина трактира по высокой кружке пенистого пива, проследовали в бильярдную, и не без труда протиснулись в первый ряд болельщиков, наблюдавших за игрой их приятеля. В Москве Павлу не раз доводилось сражаться со Сфагнумом в бильярд. Он никогда не был инициатором подобных дуэлей, да и с точки зрения финансов немного жаба душила. Обычно заводилой был Сфагнум, да и платил, как правило, он, хотя и Павлу, пусть редко, но тоже приходилось раскошеливаться.

Объективно Сфангнум был опытнее и сильнее, но Павлу часто везло. Здесь, судя по всему, легенде рыболовного спорта, а так же и легенде столичного бильярда – так он сам себя называл, попался более достойный соперник. Сфагнум давно скинул пиджак, накрахмаленная рубашка была расстегнута почти до пояса, на лысой, то есть, коротко стриженной голове блестели капли пота. Кажется, он вновь проигрывал. Но кому?!

Соперницей вальяжного бильярдиста оказалась невысокая, хрупкая, востроносая девчонка, которой можно было дать от семнадцати до двадцати пяти лет. Она, как и многие в трактире, была в егерском камуфляже, а на голове – надетая задом наперед бейсболка, из-под которой неряшливо топорщились пепельного цвета волосы.

– Не могу поверить, чтобы эта пигалица… – начал Лёва, но замолчал, глядя, как девушка, неторопливо прицелившись, с резким щелчком вколотила шар в дальнюю от себя лузу.

Раздались возгласы разочарования, но больше – одобрения. Кто-то ринулся сделать очередную ставку. Тем временем еще один шар, на этот раз очень медленно закатился в лузу, не коснувшись ее стенок.

– Если Сфагнум проиграет, она может стать одним из ваших егерей? – мрачно произнес Лёва.

– Я не пр-ротив, – откликнулся Павел. – Я вообще всегда р-ратовал за то, чтобы девушек в рыболовном спорте было больше…

Он вдруг почувствовал, как кто-то настойчиво тянет его за пояс назад. Сопротивляться не стал, посчитав главным – не расплескать из кружки пиво. Когда оказался выдернутым из толпы болельщиков, обернулся и встретился с хмурым взглядом своей давней знакомой.

– Ниночка, у тебя такие р-р-роскошные волосы, – сорвалось у него с языка.

– Это парик, – тряхнула она головой. – Я возвращаюсь на базу. Ты остаешься, или пойдем вместе?

– Вместе, – машинально ответил Павел.

– В таком случае – не отставай!

– Постой, а как же Лёва, а остальные?

– Лёва в три раза трезвее тебя, – сказала Нинель, вцепившись ему в рукав. – Доберется самостоятельно. А до остальных тебе разве есть дело?

– Ну-у-у… надо же как-то вместе…

– Так ты – вместе с ними, или только со мной одной? – глядя Павлу в глаза, она почти вплотную притянула его к себе.

– С тобой – одной, – ответил он, понимая, что сказать что-либо другое, и тем более возражать у него не осталось сил.

Павел не запомнил, как покидал трактир, кажется, Нинель вытащила его на улицу буквально на своих плечах. Он взбодрился, глотнув свежего воздуха и еще от того что, спустившись с высокого крыльца, нос к носу столкнулся с Магзом.

Если Павла держала за руку суровая с виду Нинель, то самого известного питерского спиннингиста опекали две, цветущие улыбками, неотличимые друг от друга китаянки или кореянки. Кто из рыболовов больше пьян, понять было сложно, но, открывший рот Павел, так ничего и не сказал, зато Магз, многозначительно ему подмигнул и изрек:

– Змей, все нормально! – После чего, подхватил под мышки и приподнял завизжавших, болтающих ногами азиаточек, развернулся с ними на сто восемьдесят градусов и был таков.

– Молодец, Магз! – запоздало крикнул вслед приятелю Павел.

– А ты? – жарко прошептала ему в самое ухо Нинель. – Ты на этот раз покажешь себя молодцом?

Глава шестая
Сэмэн, Мельник, Нинель, Осока…

Cмутное беспокойство заставило Петра Васильевича Нешпаева открыть глаза. За окном только-только забрезжил рассвет, а предстоящий день обещал быть тяжелым. Не мешало бы поспать еще часок-другой, но на втором этаже, судя по звукам, кто-то, кажется, наткнулся на стул, и сон у хозяина дома, как рукой сняло.

Нешпаев бесшумно поднялся с кровати и подошел к двери. Он редко селил приезжих в офисном здание, где помимо прихожей, гостиной и его апартаментов, включая личный кабинет, кухню и спальню – на первом этаже, на втором имелись три комнаты для гостей и большой холл. Вчера, будучи в немалом подпитии, Нешпаев отошел от правил и предложил остаться ночевать у себя главного судью предстоящих соревнований Станислава Пашкевича и журналиста Константина Какуева. Почему-то в такую рань кому-то из них не спалось.

Приоткрыв дверь, Нешпаев узнал спускающегося по лестнице журналиста, полностью одетого, с кофром на плече и штативом в руках. Беспокойство прошло, появилось любопытство – куда Какуев собрался в такую рань?

Судя по всему, тот не ставил целью остаться незамеченным, просто не хотел никого будить. Нешпаев собрался, было, его окликнуть, но в это время журналиста, что-то насторожило и вместо того, чтобы идти по коридору к выходу, он повернул в сторону кухни. Нешпаева бесшумно последовал за ним. Не исключено, что гостю захотелось с утра пораньше промочить горло, и он собрался заглянуть в хозяйский холодильник…

Все оказалось гораздо хуже. Дверь на кухню была открыта, и там, сквозь крохотную щель в дощатом полу, бил в потолок тонкий луч. Нешпаев застыл с поднятой ногой. Свет в подполе загорался автоматически, при открывании люка, и также автоматически гас, когда люк закрывали. Нечего особо ценного в подполе не хранилось – обычные запасы консервов и спиртного, разве что в немалом количестве. Другое дело, что там было кое-что зарыто. Даже не кое-что, а кое-кто…

Петра Васильевича даже передернуло от мелькнувшей догадки, что произошло в его подполе. Между тем, Какуев, словно был у себя дома, сдвинул лежавший на полу разноцветный матерчатый коврик, прикрывавший люк, взялся за металлическое кольцо и, потянув его, открыл вход вниз. Свет в подполе зажегся. Какуев отложил штатив на пол и стал спускаться по короткой лестнице. При других обстоятельствах Нешпаев не упустил бы возможности подшутить над излишне любопытным журналистом: чуть выждав, захлопнул бы и запер на задвижку люк, после чего отключил бы в подполе свет – пусть Какуев за свое чрезмерное любопытство некоторое время покукует в темноте замкнутого пространства. Но сейчас был не тот случай.

Приблизившись к прямоугольному отверстию в полу, Нешпаев осторожно заглянул вниз. Журналист успел сделать пару шагов и остановился, так что теперь Нешпаеву были видны только его ноги. Какуев стоял на хорошо утрамбованном песчаном полу, из которого, словно из продырявленного гвоздями брезента, сразу в нескольких местах выбивались тонкие лучики, светившие строго вверх параллельно друг другу.

Напрасно же он туда спустился, подумал Нешпаев и тут увидел, как рядом с правым ботинком Какуева из песка выбился еще один лучик, и вместе с ним – перламутровый, абсолютно вещественный сгусток. После чего лучик, как и все остальные лучи ударил вертикально в потолок, а сгусток скользнул вверх по каблуку и дальше – под джинсы журналиста.

Нога Константина Какуева дернулась, словно от удара электрическим током, при этом журналист не проронил ни звука, а Петру Васильевичу, чтобы не закричать пришлось зажать себе рот единственной рукой. Он сразу и о многом догадался, но прекрасно понимал, что ничем не сможет помочь гостю, сунувшему нос не в свои дела. Между тем, Какуев начал подниматься по лестнице, и Нешпаев поспешно ретировался, прижавшись спиной к стене за шкафом.

Какуев его не заметил – особо не торопясь, вылез из подпола, опустил на место крышку люка, прикрыл его ковриком, поднял штатив и покинул кухню. Судя по звукам, журналист поспешил прочь из дома, в предрассветные сумерки последнего летнего месяца, но Нешпаеву было уже неважно, куда тот пойдет и что станет делать. В подполе творилось что-то сверхъестественное, и разобраться с этим надо было прежде всего и важнее всего.

Как с этим сверхъестественным следовало разбираться, он не знал, поэтому действовал по наитию. Для начала, вернулся в спальню и оделся в привычный камуфляж, только вместо треккинговых ботинок, обул забродные сапоги, чтобы никакой сгусток не смог проникнуть под штанину. Затем вытащил из шкафа пятилитровую канистру полную чистого спирта и, ничуть не усомнившись в правильности своего решения, перелил ее содержимое в обыкновенную садовую лейку. Ну а потом, открыл люк в подпол.

Остановившись на предпоследней ступеньке, он начал поливать утрамбованный песчаный пол, из которого били вверх тонкие лучки. Кажется, он все делал правильно; во всяком случае, как только струйки спирта окропляли продырявленный лучами песочек, те моментально гасли, словно слабенькие огоньки пламени под мощными напорами воды, бьющей из брандспойта. Ношпа не экономил, щедро поливая спиртом каждый сантиметр песчаного пола, и даже когда лейка опустела, и все лучи были «погашены», открыл еще одну пятилитровую канистру и уже без всякой лейки поливал и поливал сырой пол, после чего открыл третью канистру и не успокоился до тех пор, пока и она не опустела, а под ногами не захлюпало от сырости…

* * *

Как правило, сколько бы накануне ни выпил спиртного Павел Балашов, в каких бы пропорциях не намешал разные напитки: водку, коньяк, вино, виски, пиво… следующим утром, на удивление собутыльникам, он выглядел свежим, как огурец. Но только при двух сопутствующих условиях: если, выпивая, – закусывал, и если ночью удавалось поспать хотя бы три с половиной, а лучше – четыре часа. Другой разговор, что уже днем, когда заканчивался тур соревнований или просто утренняя рыбалка, Павел превращался в выжатый лимон, и ему ничего так не требовалось, как парочка часов спокойного сна. После которого, кстати, он вновь начинал колобродить и обычно вырубался далеко за полночь.

Знающие его люди, удивлялись такой выносливости организма, сам же Павел не придавал этому значения. Единственное, из-за чего страдал, так это от провалов в памяти. Она, то есть, память, конечно же, восстанавливалась. Особенно, если ему по дружбе рассказывали: с кем он умудрился поспорить, с кем скорешиться, с кем и о чем договориться. Но бывало, что и собутыльники ничего вспомнить не могли.

Проснувшись на этот раз и лежа с закрытыми глазами, Павел мучительно пытался восстановить цепочку вчерашних событий, но пока помимо беседы с бывшим лодочником Евдокимычем, все остальное вспоминалось смутно.

Послышались торопливые шаги, Павел сел на кровати и, зевая, принялся протирать глаза. Дверь в его комнату распахнулась, Лёва переступил порог и, глядя на друга, почесал себя за ухом:

– Павлик, ты все проспал!

– А сколько сейчас времени?

– Время тут не при чем. Новость есть!

– Надеюсь, нормальная?

– Это с какой стороны посмотреть, – Лёва плюхнулся в кресло, на спинке которого небрежно висела одежда приятеля. – Константин Какуев умер.

– Врешь.

– Когда я тебе врал?!

– А… – отмахнулся Павел, и тут до него дошло. – Неужто, в самом деле, копыта отбросил?

– Ну, да! Здесь вот какое дело! Я сегодня специально пораньше проснулся, чтобы, так сказать, в лучах восходящего солнца запечатлеть рыболовную базу и ее окрестности. Пришел на речку, смотрю – наш «обожаемый» конкурент уже в раскладном стульчике на берегу расположился, штатив перед собой установил. Я ему молча кивнул и в сторонку отошел, чтобы ракурс получше выбрать. Потом на Какуева оглянулся – как сидел, так и сидит, голова на грудь свешена, фотик – на коленях. Подошел и сразу все понял. Да ты сам можешь посмотреть, – Лёва достал из сумки цифровой фотоаппарат.

– Не хочу я на мертвеца смотреть. Меня от самого вида Какуева и при жизни воротило.

– Короче, вызвал я полицию, те, в свою очередь, вызвали медиков. Приехали очень быстро, видимо, им здесь частенько приходится факты смерти констатировать.

– И какова причина смерти? – Павел встал, вытащил из-за спины Лёвы свои джинсы с футболкой и начал одеваться.

– Причина пока не установлена. Визуально – никаких ран не обнаружено. Может – сердце гикнулось. В общем, медики тело господина Какуева увезли, будут разбираться.

– И какой теперь расклад с соревнованиями?

– Надеюсь, все пойдет по плану. Разве что сегодня график сдвинется. Потому что и меня, и всех спортсменов будут вызывать, как потенциальных свидетелей.

– Тебя – понимаю, – Павел заглянул под кровать в поисках кроссовок. – А остальные тут при чем?

– В окошко выгляни – и все поймешь. Берег реки – как на ладони. Из других домов – то же самое видно. Понятно?

Павел подошел к окну и приложил ко лбу ладонь, защищаясь от слепящего солнца. На берегу, как нарисованные, выделялись раскладной стульчик и штатив.

– Вот ведь человек! – Павел в сердцах ударил кулаком по подоконнику. – Пока жил – гадил всем и каждому. А своей смертью – нагадил вдвойне.

– Да ладно тебе, – скривился Лёва. – В народе говорится – о покойниках либо хорошо, либо ничего.

– Вот это верно! А ты помнишь песню, с такими словами: «Тенни-ис большо-о-ой – это хорошо-о!» Можешь считать, что я кощунствую, но, несмотря на предстоящие геморройные объяснения с полицией и со всем остальных, я спою так: Какуев уме-е-ер – это хорошо-о!

– Павел, ты и в самом деле кощун. Никакого почтения к смерти…

– Да. И, говоря о смерти сегодняшней, девять человек из десяти со мной согласятся. И ты – среди них. Или я не прав?

– Ты в десяти случаях из девяти прав.

* * *

– Друзья! М-ня зовут Сэм…. Изв… меня зовут Се-ме-не…, изв… Семе…, извините… Семец… ц-ц-ц… нецкий…

– Немецкий? – уточнил Павел и улыбнулся парню, одетому, как и большинство в этих местах, в камуфляжную форму, который только что приблизился замысловатыми зигзагами к их домику. На крыльце которого они с Лёвой сидели уже третий час, время от времени уделяя внимание металлическому бочонку с пивом, чтобы открыть кран и наполнить высокие кружки пенящимся напитком.

– Не… – парень покрутил перед лицом Павла указательным пальцем. – Не немецкий…

– Значит, – ненецкий? – спросил Лёва.

– Не… Что вы все время путаете! Сэмэн – так все меня называют.

– Сэмэн, друг, а вот мое имя Павел, можно – просто Паша. Пивка с нами выпьешь?

– Выпю!

– Держи, Павел протянул ему свою почти полную кружку. И садись, – он хлопнул ладонью по ступеньке между собой и Лёвой и немного отодвинулся, чтобы не было тесно.

Парень сел, сделал три осторожных глотка, словно боялся обжечься, и в глазах его вдруг сразу прояснилось.

– Жаль! – сказал он. – Очень жаль, что никто из вас не пригласил меня быть егерем!

– А тебя господин Ношпа в свой личный списочек включал? – поинтересовался Лёва.

– Нет! Не включал! И знаете почему? – он сделал еще пару маленьких глотков. – Потому что я самый невезучий из всех егерей.

– В каком плане ты невезучий?

– Не я, а мои клиенты невезучие.

– Расскажешь?

– Чего там рассказывать! Один слепым из кабаньих урочищ вернулся, второму маски ступню откусил, третий и вовсе утонул… – парень вновь приложился к кружке, в то время как Лёва с Павлом недоуменно переглянулись.

– Почему слепым вернулся? – спросил Лёва, но парень тупо на него уставился и ничего не ответил. Следующий вопрос задал Павел:

– Ты сказал – маски? То есть, маскинонг? Здесь разве водятся маскинонги? Кажется, они только в Канаде обитают?

Но и Павлу он не ответил. Молча вернул кружку, поднялся и все такими же замысловатыми зигзагами направился к соседнему домику. Ничего не понимая, Павел и Лёва смотрели ему вслед.

– Почему мы должны жалеть, что не пригласили его быть егерем, раз он невезучий? – наконец, спросил Павел.

– А почему с его клиентами в заповеднике всякие несчастья происходили, тебя не интересует?

– Может быть, они нам расскажут? – Павел кивнул в сторону дорожки, по которой шли человек десять, и среди них – капитан полиции, недавно его опрашивавший, как потенциального свидетеля, Ношпа, Станислав Пашкевич… Эти трое и еще Мельник повернули в сторону домика Павла и Лёвы, остальные двинулись дальше. Все до одного были в болотных сапогах.

– Еще, что ли один допрос собираются устроить? – удивился Лёва и поспешно опустошил свою кружку.

– На этот раз с пристрастием, – хмыкнул Павел.

На самом деле он уже ответил на все вопросы: в последний раз видел Какуева накануне в гостиной господина Нешпаева; ночью спал, поэтому ничего не видел и не слышал; о смерти журналиста узнал от Лёвы после того, как покойника увезли медики…

– Распорядок дня меняется, – приблизившись, сказал Петр Васильевич и показал на полицейского. – Вот он все объяснит.

– Господа, – сказал капитан. – В связи с утренним печальным событием на прилегающей территории объявлен суточный карантин. Убедительная просьба – находиться в своем доме. Если же возникнет серьезная потребность его покинуть, будьте добры, ходить только в высоких резиновых сапогах. Поверьте, это в ваших же интересах.

Предвосхищая возможные вопросы, поясню: на теле гражданина Какуева, если точнее – на правой икроножной мышце обнаружена свежая ранка, которую теоретически могло оставить какое-нибудь неизвестное существо, выбравшееся из заповедника…

– Вероятность этого очень мала, – пояснил он разинувшим рты Павлу и Лёве. – До сих пор не зафиксировано случая, чтобы хоть какая-то козявка самостоятельно пересекла границу заповедника. Скорее всего, Какуев ночью сунул свой журналистский нос за колючку, вот и поплатился.

– А почему мы до сих пор не в курсе, что Кабанье урочище так опасно? – поинтересовался нахмурившийся Лёва.

– Не опасней любого леса и даже парка. Но только при соблюдении определенных мер предосторожностей, о которых вам подробно расскажет господин Мельник. Остальных спортсменов просветят егеря, которых они выбрали сами, по собственному желанию.

– Значит, соревнования все-таки не отменяются? – с надеждой поинтересовался Павел.

– Ну, если только мастера-спиннингисты не испугаются каких-то мифических опасностей, – развел руками главный судья соревнований.

– Ты сам-то в заповедник пойдешь? – ухмыльнулся Павел.

– Естественно! – излишне пафосно воскликнул Пашкевич.

– А как насчет обеда? – обратился Лёва к Нешпаеву.

– И обед, и ужин, и завтрашний завтрак будут доставлены к порогу вашего дома. По расписанию, – пообещал тот.

* * *

– Старый Мельник, среди остальной делегации егерей я даже отсюда, издалека узнал вчерашнюю победительницу нашего коротко стриженого друга. Но, кажется, там шла еще одна женщина? – поинтересовался Лёва, после того как они попрощались с Нешпаевым и зашли в дом.

– Ее зовут Трида, – поморщился егерь. – Ее завербовал один из ваших.

– Нетрудно догадаться, что это Волгарь. Получается, из шести егерей – две женщины? И это при том, что о Кабаньем урочище ходят очень малоприятные слухи – в плане всяких опасностей…

– Если говорить без утайки, урочища очень слабо изучены, особенно отдаленные места за Лебяжьем озером, так называемые топи. Они непроходимые и тянутся на десятки километров, до самого моря. Никто понятия не имеет, что за животные в них обитают, и я очень сомневаюсь, что в ближайшие годы, что-нибудь в этом плане изменится. Разве что у ихтиологов емеется возможно изучить в заповеднике подводных обитателей, рек, стариц, озер…

– Ну, так поведай нам, пожалуйста, все, что знаешь, – попросил Павел. – Времени у нас предостаточно. Если хочешь, пивка себе налей – вон стаканы, вот бочка…

Рассказ Мельника оказался очень занимательным. Соблазнившись неплохими заработками, он приехал в эти места сразу после того, как только доступ в заповедник Кабаньи урочище стал официально разрешен, и появилась потребность в опытных егерях-охотниках. В тех, кто знал о природе и о животном мире не только по картинкам, книжках и фильмам, но на своей шкуре успел познать, что такое, к примеру, столкнуться нос к носу с разъяренным кабаном.

Заработки превзошли все мыслимые ожидания, но и работенка действительно оказалась слишком серьезной и опасной. Чуть ли не каждый второй поход в Кабанье урочище заканчивался трагедией: люди возвращались либо покалеченными, либо вообще не возвращались.

Нет, никакой радиации, никаких вредных излучений в заповеднике не наблюдалось. Беда пришла с другой стороны: даже мирные животные, обитавшие в урочище, через некоторое время после вспышки, стали слишком агрессивны в отношении человека. Что уж говорить о хищниках!

Это казалось невероятным, но складывалось впечатление, что звери словно бы прониклись общей целью – защищать свою территорию от вмешательства двуногих врагов. И первое время защищали довольно успешно. Именно тогда, в первые свои вылазки на территорию заповедника тот же Мельник был награжден несколькими шрамами. Кто бы мог подумать, что белочка с пушистым хвостиком и симпатичными глазами-бусинками прыгнет со старой разлапистой ели на голову проходящего мимо егеря и начнет полосовать удлиненными когтями его лицо! Ту белку Мельник вовремя, пока не выцарапала глаза, успел схватить и раздавить ее голову своей лапищей. Зато другая любительница орешков умудрилась разодрать одному нерасторопному ботанику не только лицо, но и горло, и спасти человеку жизнь не удалось.

Кто бы мог подумать: белка – убийца! Но вскоре всем стало ясно, что звери дельты Кабанье урочище, ставшее после вспышки заповедником, в прямом смысле слова озверели в отношении человека. И тогда люди решили все-таки доказать, кто на самом деле царь природы…

Павел и Лёва слушали егеря и не знали, верить ему или не верить, иронично улыбаться или озабочено хмуриться. Между тем, Мельник с абсолютно серьезным выражением лица рассказывал о том как, спустя пару месяцев после невероятного противоборства с живностью заповедника, когда люди один за другим становились не охотниками, а добычей, участники походов-экспедиций сообща задумались, как жить дальше.

В трактире «Бодрые поползновения» собралось десятка четыре егерей – ни полицию, ни армию призывать не стали. И как-то уж так получилось, что кота за хвост тоже тянуть не стали: всегда инициативный Монокль, уже тогда «щеголявший пирсингом», произнес бурную речь, смысл которой заключался в том, что необходимо немедленно вооружиться до зубов и всей толпой выдвинуться в заповедник, причем, не через контрольно-пропускной пункт, а прямо напротив его трактира смести к чертям колючую поволоку, затем растянуться в цепь и углубиться, как можно дальше, безжалостно расстреливая всю, оказавшуюся на пути четвероногую живность.

Удивительно, но это абсолютно авантюрное предложение было принято почти единодушно. Но еще более удивительным оказалось то, что предложенная Моноклем смертельно опасная затея удалась. На егерей нашла какая-то общая юношеская бесшабашность, они всем скопом ринулись через границу заповедника и, действуя словно годами слаженная команда, не жалея боеприпасов, стали даже не теснить, а изгонять «четвероногих хозяев» с, казалось бы, спорных территорий. Однако неизвестно, чем бы закончилась это бодрое егерское поползновение, не приди на помощь нескольким десяткам гражданским три сотни до зубов вооруженных солдат и полсотни не менее вооруженных полицейских.

Сражение, а иначе противоборство людей и природы никто не называл, длилось неделю. Несколько человек погибло, но зверья было уничтожено на порядок больше по сравнению с теми месяцами, когда в заповеднике велась обычная охота. В итоге территория между реками Сырая и Скорогадайка на несколько километров вглубь заповедника, вплоть до самого Лебяжьего озера была полностью очищена от хищников. В Лебяжьи топи, которые стали убежищем уцелевшим в бойне четвероногим, люди соваться не стали – туда и до вспышки-то никто не ходил, а теперь и подавно.

Появляться в заповеднике стало сравнительно безопасно, но с другой стороны и малоинтересно. Во всяком случае – для охотников, приезжавших сюда за потенциальными трофеями. Перевелись трофеи. Как следствие – услуги егерей-охотников стали почти никому не нужны. Зато, во многом благодаря активности господина Нешпаева, в Кабаньем урочище начала развиваться трофейная рыбалка. Как вскоре выяснилась, рыбалка в заповеднике оказалась не менее опасной, чем охота и в этом плане никто, с кем успели пообщаться журналисты, не сгущал красок. Егеря, скорее, даже недоговаривали.

Бывало, рыболовные мини экспедиции, отправлявшиеся в междуречье всего лишь на денек, попросту исчезали. Но если нападавшего на охотника зверя было видно, то обитатели подводного мира показывались на глаза только, попавшись на крючок. В саму же воду никто не лез даже в скафандрах – боялись. А все из-за того, что не во всех, но в некоторых местах стоило погрузить в воду ногу хотя бы по щиколотку, как вода вокруг, мало того, что вместо теплой и прозрачной становилась холодной и перламутрового цвета и абсолютно не просматривалась, так еще и стремительно начинала густеть, словно вот-вот готовилась превратиться в лед. Такие места получили название «мигрирующие кляксы».

Кляксы и в самом деле постоянно перемещались, причем без всякой закономерности. Ученые ихтиологи до сих пор не могли разгадать эту загадку природы. Не могли ответить ученые и на вопрос, почему забрасываемые в воды заповедника рыболовные приманки, а также леска не подвергаются точно такому же воздействию «перламутра», но стоило после этого окунуть их в обычную воду за пределами заповедника, и они на глазах растворялись, словно попавшие в сильнодействующую кислоту…

– Минуточку, – перебил егеря Павел, – получается, я могу заранее распрощаться с приманками, на которые буду ловить?

– Да. Если будете ловить на них в определенных местах, то есть там, где в данный момент окажется мигрирующая клякса, – развел руками Мельник.

– Дайте-ка, я угадаю, – сказал Лёва. – Рыболовам сообщают об этом чудесном свойстве воды только при выходе из заповедника? Да можно и при входе сообщать – в любом случае без приманок ты туда не пойдешь.

– Абсолютно верно, – согласился Мельник. – Сообщают три входе.

– Но только не заранее, ведь так? Ношпа даже по старой дружбе нам в Москве ничего об этом не сказал!

– Лёва, но мы с тобой все равно бы не отказались от поездки, – пожал плечами Павел. – Разве нет?

– Не про нас речь, а про тех, кто над каждой своей драгоценной приманочкой трясется. Да и тебе, думаю, будет не очень приятно лишиться десятка воблеров, каждый из которых не меньше полтыщи стоит. Кстати, Старый Мельник, рыбаки, понявшие, что в нормальной воде их приманкам наступит кирдык, что с ними обычно делают?

– Как правило, оставляют своему егерю – в подарок.

– О! Дай-ка я еще раз угадаю! А егерь впаривает эти приманки новым клиентам, верно?

– Как правило, приманки продают господину Нешпаеву.

– По дешевке, конечно же?

– Да. И кто не соглашается с предложениями господина Нешпаева, попадает в его черный список…

– Прекрасно! – воскликнул Лёва. – Не потому ли он тебя проигнорировал, когда собирал команду на «Кубок мастеров»?

– В том числе и поэтому.

– Ага! Я всегда говорил, что Ношпа очень непростой человек! – обратился Лёва к Павлу, словно тот когда-нибудь с ним по этому поводу спорил. После чего, подмигнув Мельнику, достал из холодильника бутылку виски.

– Вот это правильно, разговеться пора, – одобрил Павел. – Все равно целый день дома сидеть…

* * *

Когда служанка базы «Граничная» Хеллен принесла сумку с термосом и контейнерами с горячим обедом, Лёва, Павел и Мельник успели опустошить бутылку виски и принялись за коньяк. Поговорили о многом. Мельник подтвердил, что хозяин базы лишился правой руки несколько месяцев тому назад в заповеднике. Как именно это произошло, Ношпа умалчивал. Максимум, чего смог от него добиться следователь, так это рассказа, о том, как Петр Васильевич и его приятель Геннадий Белов в один прекрасный вечер отправились ловить рыбу на берег Лебяжьего озера, где Нешпаев ни с того ни с чего впал в беспамятство и очнулся только на кордоне, где его, безрукого, истекающего кровью, подхватили медики. Куда подевался его напарник, так никто и не узнал. Нешпаев же, выйдя из больницы инвалидом, казалось, стал абсолютно равнодушен к затеянному им бизнесу, даже пошли слухи, что собирается продать приносившую прибыль базу «Граничная», но потом неожиданно для всех взбодрился, и занялся организацией этих самых рыболовных соревнований.

По словам Мельника очень уж серьезных проблем во время предстоящего шестидневного рыболовного марафона возникнуть было не должно. Главное – постоянно помнить о том, что заповедник это особая территория, ходить по которой можно только в сапогах, ловить рыбу необходимо в перчатках и обязательно в очках – не столько, чтобы защитить глаза от солнца, сколько от попадания брызг.

Пойманную рыбу – сразу же передавать егерю, в обязанности которого входило освобождать ее от крючков, взвешивать, фотографировать и отпускать обратно в водоем, либо, если трофей окажется необычным, неизученным, забирать его с собой. Кроме того егеря будут вооружены автоматическими винтовками, либо автоматами Калашникова и пистолетами, ну и, конечно же, – постоянно поддерживать радиосвязь с главным судьей и непосредственно с организатором соревнований, то есть, с господином Нешпаевым…

– Старый Мельник, ты вот что мне объясни… – доев последнюю ложку наваристого борща, обратился Лёва к егерю. – Если в зоне, то есть, в Кабаньих урочищах настолько опасно, что необходимо носить с собой оружие – я так понял, на случай, если вдруг очередной кабан из топей выскочит – то с какого перепугу среди егерей позволили оказаться двум женщинам?

– А тебе, что, жалко? – встрепенулся Павел. – Может, они поточнее любого мужика стр-реляют!

– Вообще-то стреляют они действительно неплохо. И Осока, и Трида… – произнося имя второй женщины, Мельник вновь поморщился, и это не ускользнуло от наблюдательного Лёвы.

– До стрельбы, я надеюсь, дело не дойдет, – усмехнулся он. – А если, не дай бог, наш Пал Евгеньич в очередной раз ногу себе поломает, каким образом та же Осока его на себе к финишу потащит?