Текст книги "У Пяти ручьев"

V. У лесных людей

Крак куда-то исчез с утра и долго не давал о себе знать.

Ребята начали уже тревожиться, как вдруг до них донеслись его отдаленные крики и собачий лай.

Дед с просиявшим лицом моментально схватил ружье и выстрелил.

Вскоре из лесу донесся ответный выстрел.

– Вогулы! – с торжеством вскричал старик, подбадривая свою Сивку ударом ветки, но Сивка, несмотря на это поощрение, не обнаружила большой энергии.

Надо сказать, что лошади за эту трудную дорогу совсем измучились и имели крайне изнуренный вид. Было ясно, что им не дойти до далекого еще лога у Пяти ручьев.

Здесь, в этом северном краю, на лошадях по лесным дорогам не ездят.

Надежды ребят на выносливость лошадей не оправдались, и перед экспедицией уже несколько дней стоял грозный вопрос, как быть с багажом... Подгоняемые теперь понуканием, Сивка и Лыска едва шли, тяжело дыша.

Наконец, лай собак и крики Крака стали слышны где-то совсем вблизи. Очевидно, ворон затеял драку с вогульскими псами.

Караван двинулся быстрей. Через полчаса глазам путешественников представилась живописная картина. В полуверсте от берега реки стояло среди поляны несколько высоких конусообразных жилищ. Оттуда высыпало человек восемь женщин, детей и один старик, все одетые в какие-то длинные рубахи. Они с изумлением и страхом глядели на невиданное зрелище – птицу, нападавшую на собак.

Картину оживляли группы крупных серо-бурых животных с длинными ветвистыми рогами. Часть их паслась в лесу между деревьями, другие, как коровы, лежали около жилищ на траве, пережевывая жвачку. Оленей ребята видели впервые.

Перед одним из чумов – так, по словам Яна, называлось конусообразное жилище, – у горевшего костра две вогулки чинили сани, на которых зимой и летом ездят здесь на оленях.

Несколько таких саней, называемых «нартами», стояло в стороне. Тут же валялась на траве несложная ременная упряжка.

В отдалении на реке виднелись четыре очень длинные и узкие долбленые лодочки с веслами похожими на перо.

Ребята во все глаза смотрели на лесных людей и их хозяйство. Это был для них новый, действительно совершенно своеобразный мир.

– Лайки! – сказал вдруг радостно Андрей, видя приближающихся с злобным лаем пятерых собак. – Для охотника не собаки, а золото!

По внешнему виду эти вогульские собаки походили на эскимосских собак. Две из них были желтоватого цвета с подпалинами и три серые, как волки, на которых они походили и другими приметами: острой мордой, ушами торчком, живыми глазами, сильными крепкими ногами при широкой груди; отличал лишь хвост кренделем на спине.

Мишка моментально кинулся от них в лес, чуть не опрокинув Пимку.

Старый вогул отогнал псов. Гришук в свою очередь позвал Крака, пробовавшего усесться к оленю на рога.

– Вы видите около чумов двух всегдашних друзей вогула, – сказал Ян, – оленя и лайку. Без них жизнь здесь была бы невозможной.

– Эх, не фартит! – вздохнул дед. – Бабы одни. Домовничают. Мужики, верно, рыбу промышляют. Вот тебе и проводник...

Тошка и Пимка не отрывали глаз от оленей.

– Э, да у них, кажись, праздник? – продолжал дед, пристально всматриваясь. – Вишь, сколько нарт стоит и олени... Гости приехали!

– Ну, дед, ступай, разговаривай с ними. Ты нашим переводчиком будешь, – сказал Ян.

Дед кое-как говорил, по-вогульски, а старик вогул, оказывается, умел объясняться немного по-русски. С помощью жестов беседа скоро наладилась.

Дед выяснил, что среди вогулов, действительно, находятся приехавшие с севера гости, приглашенные на праздник.

– Что за праздник? – обратился к деду Ян. – Спроси.

– Медвежий праздник, – ответил старик. – Охотник Савелий, хозяин юрты, убил на днях медведя и созвал по этому случаю гостей. Они привезли с собой и два чума, поставленных на поляне. Третий чум принадлежит Савелию. Сам он уехал за шаманом и должен сегодня вернуться.

Пока старики разговаривали, ребята и вогулы взаимно разглядывали друг друга.

Вогулки были крепкого телосложения, среднего роста, черноволосые, нос приплюснутый, рот с тонкими губами и желтыми зубами. Руки длинные, ноги кривые. Сходство лиц с Пимкой было поразительное.

Женщины, видимо, тоже заметили, что Пимка – вогуленок, что-то по-своему говорили и, указывая на него, громко хохотали.

– Узнали родню, узнали! – смеялись и ребята.

– Разве у вогулов не растут бороды? – удивленно спросил Гришук у Яна, указывая на совершенно безбородого старика манси.

– По преданию, первому вогулу отростил бороду дьявол, – ответил Ян, улыбаясь, – но благочестивый вогул ее выщипал. Остальные подражают этому хорошему примеру.

Одежда вогулов имела много общего с обычной крестьянской.

– Очевидно, они кое-что усвоили, бывая в наших деревнях.

– Смотрите, ведь это гости выходят! Из чума-то, из чума!

– Эти совсем... Глядеть страсть! – сказал Федька.

Действительно, приехавшие с севера вогулы носили одежды из звериных шкур. Волосы их были заплетены в две длинные косы, перевитые шнурком. Длинные руки покрыты татуировкой.

Степан, – так звали старика, – оказавшийся отцом Савелия, приглашал всех в юрту.

Общее изумление вогулов вызывал ходивший около ребят Мишка (он только что прибежал из лесу) и садившийся Пимке на плечи Крак.

Крак уже показывал свое искусство лаять, и дед сказал, что вогулы прозвали его «крылатой собакой». Но Мишку пришлось увести подальше от чумов, так как вогульские собаки не давали ему покоя.

Пимка и Тошка подошли к оленям и начали их осматривать. Эти крупные животные оказались совсем смирными и ласковыми. Особенно хороши были глаза их, большие и грустные. Спина оленей покрыта густой темно-бурой шерстью, ноги и брюхо буровато-белые. У некоторых животных рога были велики и ветвисты, у самок оленя, напротив, они значительно меньше. Во время жвачки олени очень часто давились и кашляли, «перхали». Время от времени животные издавали звук, похожий на сиплое мычание.

Между тем Ян и дед вели деловую беседу. Старик Степан сообщил, что вечером вернется Савелий и можно будет переговорить о проводнике.

– Как нынче лесовали? – спросил дед.

– Савелий – хороший охотник, – ответил Степан. – По насту залобовал пять зверей да тридцать оленей, девять лис, трех медведей, очень много белок, есть соболь и куница.

– А нынче какую охоту ждете?

– Не знаю. Урожай орехов хорош. Белка будет, если шайтан не угонит куда...

Андрей тем временем отправился осмотреть лодки. Это был обделанный ствол выдолбленной осины, длинной до двух сажен, а шириной не более аршина. Внутри были распорки.

В такую лодку можно поместить не более трех человек. Андрей попробовал поднять ее. Она оказалась легка, точно из картона. Много груза поднять такая лодка, конечно, не могла.

Гришук занялся приготовлением обеда. Ему помогал Пимка. Накормить семь человек – дело нелегкое.

Под вечер из лесу раздался выстрел. Сидевший на поляне с гостями старик вогул тотчас вскочил, схватил ружье и выстрелил. Из лесу ответил другой выстрел. Все бросились навстречу.

Скоро из-за кустов показались оленьи рога. За ними виднелась скуластая физиономия вогула.

Приехал Савелий и привез с собой шамана, страшного уродливого карлика.

Савелий первым делом пригласил экспедицию принять участие в празднике, который начнется утром следующего дня и продолжится пять дней.

Затем, переговоривши с Яном, он предложил купить имевшийся у него запас ржаных сухарей и круп. И то и другое экспедиции как нельзя более было на руку.

Что касается проводника, то, по мнению Савелия, едва ли кто из охотников пойдет с ними ввиду скорого начала осенней охоты. Соблазнится разве Иван, неудачливый охотник, но и то лишь после праздника.

Ян опросил, не продадут ли они пары нарт и четверки оленей, так как лошади экспедиции совсем отказываются служить.

Савелий нашел это возможным и обещал оказать содействие. Яну удалось, наконец, устроить и последнее дело: Савелий взялся отправить со Степаном на кордон лошадей с коллекциями экспедиции.

Теперь, закончив все дела, можно было успокоиться и посмотреть, как лесные обитатели будут справлять свой медвежий праздник. Раньше его окончания, видимо, все равно ничего невозможно было предпринимать.

– Опоздаем. Беспременно опоздаем... не поспеть до зимы, – ворчал дед. – Провалиться бы им с их волчьими да медвежьими праздниками. Кто святых празднует, мучеников и преподобных, а они... медведей!

Ребята, напротив, очень были довольны этой остановкой на несколько дней. Кроме того, что предстояло посмотреть местный праздник, им надо было просушить некоторые шкурки и привести в порядок свои коллекции.

Необходимо также было очень тщательно упаковать материал, предназначенный к отправке на кордон, и написать письма для пересылки через лесника домой.

VI. В чуме

Летнее переносное жилище вогула, или чум, состоит из длинных жердей, прикрытых снаружи большими, сшитыми между собой кусками бересты. Вместо дверей – входное отверстие, вышиной менее человеческого роста, прикрыто тоже куском бересты.

Посреди чума на камнях устроен очаг. Над ним висит котел, где варят обед.

Вогулы сидят вокруг огня прямо на голой земле, иногда подстилают оленьи шкуры. Чум обычно полон дыма и грязи. Необделанные оленьи шкуры издают отвратительную вонь. От вечного дыма у многих вогулов постоянно болят глаза. Но дым – непременный спутник туземца на севере Урала, только им он опасается от комаров.

Тут же, в чуме, в мешках из оленьих шкур хранится и разное домашнее имущество, стоят ящики, полки для посуды.

В таком чуме обычно живет по нескольку семей. На ночь они укрываются под низкими пологами, где можно только лежать, но пологи зато хорошо защищают от комаров.

Вместо постелей служат те же оленьи шкуры. Мешки и одежды из шкур сшиваются нитками из беличьих жил.

Чтобы наблюдать домашнюю жизнь вогулов, Ян и Гришук поселились с согласия Савелия в его чуме, сославшись на легкое нездоровье. Хозяева встретили их очень радушно.

Гришук внимательно наблюдал новые для него нравы.

Жизнь в чуме начиналась очень рано. Прежде всех подымалась хозяйка. Она разводила огонь, вешала котел с водой и, ввиду приезда гостей, еще медный чайник. В котел клалась лосина.

Когда лосина сварилась, приступили к чаепитию.

Небольшой столик был поставлен возле хозяина. Гости и семья расселись вокруг него по нарам.

Чай пили с сахаром вприкуску. Окончив его, сразу принялись за обед.

Хозяйка вытащила мясо, ноги и голову, разрезала на куски и положила в деревянную чашку. В другую чашку насыпала соли и развела ее похлебкой. Эта чашка служила потом солонкой.

Начался обед. Каждый протягивал руку, брал из миски с мясом кусок, который ему нравился, макал его в солонку и зубами отрывал, сколько требовалось. Некоторые, держа кусок мяса правой рукой, отрывали от него куски левой и пихали в рот. Тут же обедали и дети.

Когда с мясом было покончено, хозяйка налила в большую чашку похлебку и раздала всем ложки.

Как мясо, так и похлебка поедались без хлеба. Хлеба у вогулов здесь нет. Достать его трудно и стоит он дорого. Ездить надо далеко, а печь его как следует вогулы не умеют.

В качестве десерта были предложены мозговые кости. Мужчины разбивали кость вдоль, вывалившийся мозг собирали руками и, не соля, застывший, отправляли в рот.

Попутно они сообщили Гришуку, что нет ничего вкуснее мозга из задних ног оленя. Его добывают и съедают сырым, как только снимут шкуру. Превкусно!.. Очень недурен также сырой жир, вырезанный со спины, если его макать в теплую еще кровь оленя.

Гришук заметил, что к приезду экспедиции вогулы отнеслись недоверчиво. Им была непонятна цель этого приезда. Царский режим недавнего прошлого приучил их видеть в приезжих только чиновников или эксплуататоров. В общем, однако, настроение вогулов было совсем не враждебное.

На вопросы о религии они отказывались отвечать, но о своем домашнем быте говорили охотно, особенно женщины.

Вогульская женщина всегда в работе. Еще девушкой, лет с 12, она начинает помогать в хозяйстве охотника. Она льет пули, снимает шкуры со зверей, рубит дрова, – словом, она – правая рука зверовщика.

Осенью женщины собирают в лесах бруснику, кедровые орехи. На каждую приходится пудов 8-10 за сезон. Но все это обычно сбывается зимой приезжему купцу-«благодетелю» за бесценок. Себе вогул почти ничего не оставляет и вечно живет впроголодь.

Домашнего скота вогулы не держат, да в их условиях это и трудно. Скоту на зиму надо запасать сено, а это привязало бы кочевого туземца к одному месту и перевернуло бы весь строй его жизни.

Кормить скот для продажи – отсюда слишком далеко до рынков. Пахать у вогулов здесь нечего, – не сеют. Ездить по здешним болотам и топям на лошадях нельзя. Иные держат только кур и петухов, да и то последних исключительно для жертв домашним шайтанам. Для этой же цели иные кормят белых барашков.

– Случается вам голодать? – спросил в разговоре с женщинами Гришук.

Женщины ответили, что это бывает.

Пища вогулов вообще очень плоха. Хлеб стал проникать сюда сравнительно недавно. Да и то, чтобы добыть его, надо ради 3-4 пудов ехать за 200 верст. И цена на него, в обмен на пушнину, дорога. Главная пища – мясо: сырое, вяленое, вареное. Когда едят рыбу, костей не бросают, а сушат их и зимой кормят ими собак. А если бывает голод, то едят и сами, размалывая кости в порошок, который смешивают с мукой и приготовляют болтушку.

В долгие зимние месяцы, когда мужчины «лесуют», оставшиеся дома женщины занимаются по хозяйству. Работы много: обделывают, мнут звериные шкуры, шьют из них одежды. Кроме того, занимаются обработкой растительности, которая дает вогулу все необходимое для хозяйства. В особенности полезной оказывается береза. Вываренная кора ее идет на тысячи поделок. Из нее делаются ведра, чашки, колыбели, миски. Из кедра и осины выдалбливаются лодки, делаются грабли, нарты, корыта, луки, стрелы. Из ивовой коры вьют веревки. Из соломы травы-пырей – кульки и веревки. Обделывают крапиву, вяжут сети, из мерзлой сосны или ели приготовляют деревянный рукотер – «вотлиб»[27]27
  Вотлиб – древесные мелко наскобленные стружки. Ими вытирали лицо, руки, посуду. Изготовляют вотлиб из промерзшей древесины березы или тальника, которые стружат ножом.


[Закрыть]. Кроме того, женщины ведут все домашнее хозяйство по юрте. Раньше вогулов беспощадно эксплуатировал купец, который не выпускал туземца из долга. При торговых сделках огромную роль играла водка, ради которой вогулы готовы на все. Печальная картина местной жизни поразила Яна и ребят.

Все это являлось наследием проклятого прошлого, и теперь, при советском режиме, положение вогулов, живущих на Северном Урале, начинало постепенно изменяться в лучшую сторону[28]28
  Советская власть открыла для манси широкий путь к национальному развитию и обеспеченной жизни. Развиваются национальные отрасли хозяйства: охота и оленеводство. Значительная часть манси ведет оседлый образ жизни. В годы Советской власти создана письменность на мансийском языке, у манси появились свои писатели и поэты. Создана широкая сеть школ и культурно-просветительных учреждений. Благодаря ликвидации – существующего прежде высокого процента смертности, значительно увеличился прирост населения.


[Закрыть].

Жизнь туземцев в чуме произвела сильное впечатление и на их сородича Пимку. Однажды он заявил Гришуку, что он думает, вернувшись в город, поступить в школу, чтобы учиться и быть потом доктором, как Ян. И непременно приедет сюда, на север, чтобы жить здесь, работать и, сколько можно, изменить быт вогулов. Ян слушал его и одобрительно улыбался.

VII. Медвежий праздник

Все жители поселка уже с утра, на другой день, собрались на поляне. Из лесу послышалась сначала стрельба. Потом долетело пение, и, наконец, показалась странная процессия.

Хозяин юрты нес шкуру большого бурого медведя, снятую с головой и лапами, как вогулы снимают только для жертвоприношений. Набитая сеном шкура лежала у него на груди, а голову зверя вогул положил себе на плечо.

Его сопровождала группа вогулов с пением.

Дед и говоривший по-русски будущий проводник Иван объясняли ребятам значение отдельных действий.

– Все пение, пляски и стрельба делаются для умилостивления тени убитого медведя, – предварительно сообщил ребятам Ян. – Совесть вогула требует примирения с медведем, павшим в бою. Туземцы Америки также украшают убитого медведя, вставляют ему в рот «трубку мира». А эту трубку, как вы знаете, курят вожди при заключении мира между племенами. Видите, какой почет убитому? Предполагается, что после этого он успокаивается и не мстит.

После длинной церемонии вогул Савелий, убивший медведя, приблизился к шкуре, налил рюмку, поклонился медведю и сказал:

– Прости меня. Я убил тебя нечаянно. Вперед никогда больше не буду.

И выпил.

Снова поклонился и отошел. Затем подходили и другие, тоже кланялись, пили и уверяли медведя, что не они его убили, а русские. И они кивали в сторону экспедиции.

Ребята фыркали от смеха.

Ян сказал им, что вогул, встретясь неожиданно с медведем в лесу, также вежливо ему кланяется и приветствует, уверенный, что зверь его понимает. «Подожди немного», – просит он медведя, заряжая ружье.

Все присутствующие в это время надели берестяные маски на лицо. Чтобы тень медведя не могла их узнать.

Шаман зазвонил в колоколец. Раздались звуки какого-то струнного инструмента, и началось целое представление.

Дед, видевший это не впервые, едва успевал пояснять.

Музыканты запели песню о жизни медведя на небесах и о сошествии его на землю.

«Медведь, сын великого Торма, творца вселенной, в давнее время обитал на небе, но любопытство тянуло его на землю, где он видел зеленые луга и леса. Люди в то время не знали еще ни луков, ни стрел и не умели добывать огня.

Он отпросился у отца на землю. Чтобы он не умер на земле от голоду, Торм дал ему лук, стрелы и огонь и велел быть справедливым. Но он стал злоупотреблять своим искусством, и нашелся человек, который отнял у него оружие.

Однажды, когда он сидел и грелся у костра, семь братьев-богатырей вогулов попросили у него огня...»

Песня была монотонна и напоминала произносимые нараспев «а-ы», «а-ы», с повышениями и понижениями.

Служивший для аккомпанемента пятиструнный музыкальный инструмент сангульи[29]29
  Сангульи – вариант названия струнного музыкального инструмента, встречающегося у манси и хантов и носящего название нарс-юх (играющее дерево). Представляет многострунный щипковый инструмент, корпус которого имеет вид плоской лодки длиной до 100 см. Обычно выдолблен из елового дерева.


[Закрыть] представлял собой подобие миниатюрной лодки длиной около метра.

В эту минуту шаман накинул на себя шкуру и в такт музыке начал приплясывать, (подражая движениям медведя.

Далее замаскированные старались в лицах изображать то, о чем говорилось в песне.

«...Семь богатырей-вогулов попросили у него огня, – пели музыканты. – Он не дал».

К шаману приближались семеро замаскированных. Началась «борьба за огонь».

На спину шамана привязали клок сухой травы и зажгли ее.

«Тогда один из братьев заколол его, а лук, стрелы и огонь взял себе. С тех пор вогулы узнали, как владеть луком, стрелами и как пользоваться огнем».

Один из нападавших повадил шамана и отнял у него огонь.

Музыканты пели дальше:

«Так вогулы научились пользоваться огнем. А он, чтобы не замерзнуть без огня, стал уходить на зиму спать в берлогу...»

Между тем поспел обед. Все участвующие ели медвежатину и пили водку.

Под вечер едва не вышел грандиозный скандал из-за Крака.

Дело в том, что медвежье мясо вогулы варят и едят с особыми церемониями. Так, например, кости не раздробляются, а разнимаются по суставам. Сохраняются они, чтобы обеспечить медведю спокойное загробное существование.

Крак, державшийся в вогульской юрте запросто, точно на кухне Хорьковых, без дальнейших околичностей, стащил ни много ни мало, как такой священный предмет – кусок медвежьего сердца.

Легко себе представить ужас вогулов. Они и так считали Крака, поразившего их лаем и кудахтаньем, за шайтана.

Ребята случились поблизости и отняли награбленное. А то бы дело грозило большими неприятностями. Тем более, что шаман невзлюбил Крака, который бегал за ним и клевал медные бубенцы и подвески его костюма. И в первый же вечер похитил у него и бросил куда-то в лес одного из привезенных им шайтанов.

С той минуты Крак только и караулил шамана, дожидаясь удобного момента, чтобы утащить еще маленького шайтанчика.

Праздник продолжался пять дней.

Некоторые гости прибыли издалека, верст за 150.. за 200, и появились на пиршестве только на второй, на третий день. Вновь прибывающих опрыскивали водой. Каждый день ели медвежатину, напивались, пели и плясали медвежью пляску вокруг шкуры.

Танцев у вогулов было несколько. Один заключался в подражании походке медведя. Затем был танец, похожий на «русский» – вприсядку. И еще один, заключавшийся в том, что танцоры прыгали на одном месте и вертелись волчком.

Вперемежку с танцами вогулы изобразили, по-видимому, сцену охоты на медведя.

Закрыв себя берестяными масками, взяв в руки: платки, они начали вокруг шкуры медведя медвежью пляску.

Схватив затем палку, изображавшую, очевидно, ружье, они повели между собой оживленный разговор. В нем передавались подробности охоты. Говорили они какими-то странными пискливыми голосами. При этом, наглядно изображалось, как они идут по лесу... Наткнулись на медведя... Испугались, спрятались...

Каждая сцена начиналась и кончалась тем, что все вставали перед медведем и кланялись.

...На другой день искали пищу... Ели... Пошли его разыскивать... Нашли и убили...

Этот мимический рассказ то и дело прерывался пляской и сопровождался музыкой.

– Вогульская опера, – сказал Ян.

Все это было ново и интересно, и ребята не заметили, как пролетели второй и третий дни праздника.

Празднество закончилось на рассвете. В поле вынесли шкуру, голову, лапу и сердце. Череп медведя повесили на дерево. Шкуру потом принесли обратно в юрту, завернули в самые дорогие материи, где она будет храниться, по словам деда, до приезда торговцев.

До этого праздника вогул ни за что не продаст медвежьей шкуры. Продав мех, вогулы при отъезде торговца кидают ему вслед снег.

Во время этого праздника ребята видели еще очень торжественную церемонию вогульской присяги – самую страшную из всех существующих у них клятв – клятву на носу медведя.