Текст книги "Бешеный Лис"

Самое же главное – людской интерес. Если другие люди в достижении твоей цели свой интерес увидят, то помогать будут не за страх, а за совесть. Если таких людей будет большинство, то противники твоего дела и пикнуть не посмеют, а если посмеют, то твои сторонники их враз придавят.

Вот если все это вместе сложить, то и получается программа действий на какой-то большой срок, и все: твои дела и мысли, дела и мысли твоих союзников – должны быть выполнению этой программы подчинены. А тех, кто сопротивляться задумает, придется принуждать силой.

– Кхе! Что скажешь, Лавруха?

Лавр, до сих пор сидевший молча и вроде бы с безучастным видом, на самом деле, оказывается, слушал очень внимательно. Во всяком случае, ответил на дедов вопрос сразу и очень толково:

– А я так и работаю, батюшка. Прежде чем ковать, думаю, сколько чего нужно – угля, руды или железа, помощников. Потом: как нагревать, как отковывать, как закаливать. Если что-то сложное делать собираюсь, сначала рисую на дощечке, помощникам показываю, обсуждаем. А уж когда все решили, каждый свое дело знает, недостатка ни в чем нет. Ну… и прочее, много всякого. Зато дело делается как следует.

– Дядя Лавр, а бывает так, что помощники что-то дельное подскажут?

– Бывает, конечно, – подтвердил Лавр. – Кузька вот на выдумки горазд, добрый кузнец будет.

– Но для этого помощникам конечная цель должна быть понятна? – продолжил подводить разговор к нужному выводу Мишка.

– А как же без этого? – удивился Лавр. – Если помощники не знают, что куют, так что же получится?

– Вот, деда! – Мишка от возбуждения даже попытался привстать, забыв про ранение, но нога тут же напомнила о себе болью. – Перво-наперво, преданные тебе люди должны все правильно понять, свой интерес увидеть и важностью дела проникнуться.

– Без интереса, конечно, хрен кто пошевелится… – согласился дед. – Ну а беды какие у этого способа?

«Браво, лорд Корней! Уловили методику анализа, что называется, с ходу».

– А нету бед, деда. Вернее, есть только одна – если программа неверная. Тогда все развалится. А если цель правильная и средства ее достижения продуманы хорошо, все получится. Вот Ярослав Мудрый, когда нашу сотню сюда посылал, все правильно продумал, и все получилось. Но цель, которую он перед нами поставил, достигнута, пора ставить следующую, иначе так и будем гнить потихоньку. Сам же сказал: «Все, как гнилая тряпка, расползается».

Дед, видимо, спохватился, что получается как-то несолидно: глава семьи слушает поучения от отрока.

– Красно глаголешь, отрок, как поп на проповеди. И как же эту книжную премудрость к нашим делам приложить?

– Начинать надо с цели, – не смутился Мишка. – Вот какая цель была у нашей сотни в самом начале, когда сюда пришли?

– Как какая? – Дед рубанул воздух ладонью. – Да просто выжить!

– Да, это верно. Если бы не выжили, то и ничего другого не смогли бы, разве что обратно в Киев сбежать. Но князь Ярослав от нас ведь чего-то другого хотел? – продолжил гнуть свое Мишка. – Ему не просто наше выживание требовалось, мы ему здесь зачем-то нужны были. Зачем, деда?

– Ну… Кхе! Это… Христианство насаждать, Волынский рубеж стеречь.

– И только?

– Да что ты прицепился? Я ж не князь!

– Но первый наш сотник – Харальд – знал? Дядя Лавр сейчас только объяснил, что помощники должны конечную цель понимать. Так знал Харальд?

– Не Харальд, а Александр, – поправил дед, – хотя, конечно, он того… Александром только в церкви и был. Князь Ярослав с ним, конечно, разговаривал, перед тем как сюда послать, и не один раз, наверно. Но я-то уже одиннадцатый сотник! А если по родам считать, то четвертый.

– Как это по родам? – Мишка понимал, что отклоняется от главной темы разговора, но больно уж было интересно, да и деду надо было дать передышку. Долгое обсуждение непривычных и малопонятных вопросов могло его опять разозлить, а тут дела привычные и известные, к тому же внук превращается из наставника во внимающего ученика – возвращается к положенному ему статусу.

– Да так. – Дед расстегнул оружейный пояс и отложил в сторону – явный признак настроя на долгий разговор. – После Харальда его сын сотню водил, потом внук, но погиб молодым, когда его сын еще совсем малым был, потому сотника из другой семьи выбрали. Прямо на поле боя выбирали – в Угорской земле дело было. Звали его, дай бог памяти… У Данилы-десятника надо спросить.

– Да какой он теперь десятник? – пренебрежительно махнул рукой Лавр.

– Теперь – да, – не стал спорить дед. – Но в его роду четыре сотника было. При последнем из четырех, Петром его звали, случился мятеж десятника Митрофана. А Петр уже был больной совсем, много раз раненный, ну и сам от сотничества отрекся. Выбрали Ивана – прадеда десятника Пимена, которого я сегодня попотчевал. Потом сотником стал его сын. Дурным он сотником был, чуть всех не угробил. Мой отец – Агей Алексеич – его убил. От Агея и пошли сотники из рода Лисовинов. Даст Бог – на мне это не закончится.

– Так вот почему Пимен на тебя волком смотрит! – старательно продемонстрировал удивление Мишка.

– Не только из-за этого. – Дед раздраженно передернул плечами. – Его отец меня убить пытался – мстил. В бою хотел в спину ударить, но не вышло, сам там остался. По уму бы, весь их род вырезать надо было бы, иначе не будет нам покоя… Кхе!

Лицо деда снова приобрело жесткое выражение, каким было утром на дворе старосты Аристарха. Левый глаз прищурился, щека поползла в сторону, изгибая шрам от половецкого клинка. Рука, словно сама по себе, сдвинулась поближе к рукояти меча. Дед недоуменно глянул на нее, вздохнул и отодвинул оружие в сторону.

– Так что ж ты Пимена-то… – осторожно поинтересовался Мишка. – Имел же право! Или пожалел?

– Не в жалости дело, Миша, – вмешался Лавр, – батюшка не захотел сотничество с крови начинать. Второй раз подряд и с крови одного и того же рода. И так чуть ли не первый приказ о казни был.

– Но почему «начинать»? – удивился Мишка. – Ты же и раньше сотником был?

– Правильно Лавруха сказал: «Начинать». Та сотня и нынешняя… – Дед тяжко вздохнул. – Это такая разница. Лучшие люди на той проклятой переправе легли. Почти все, на кого я в любом деле положиться мог. – Дед досадливо заворочался на смятой постели, зачем-то переложил с места на место ножны с мечом. – По справедливости, спросить бы за это с Данилы. Десятник первого десятка – второй человек после сотника. Я его не тронул. Значит, нельзя было и Пимена. Вот если бы он за оружие взялся… тогда бы да! – В голосе деда послышалась прямо-таки плотоядная мечтательность. – Но почуял, стервец, смерть свою. Почуял…

С минуту помолчали. Каждый думал о чем-то своем.

– Деда, прости, если глупость спрашиваю. А чего ты с Данилой возишься? От него же одни беды.

– Беды? – Дед снисходительно усмехнулся. – Дите ты еще, Михайла! Если Данилин Ероха тебе синяки наставлял, это не беды. Наоборот, это тебе на пользу пошло. А Данила мне столько лет спину прикрывал…

Есть, внучек, такие люди, которым обязательно надо при ком-нибудь состоять. Все время вторые. Но зато какие вторые! Незаменимые, на которых надеяться как на себя можно, никогда не подведут. Такого помощника найти – всю жизнь искать можно, и не найдешь. Но не дай бог такому человеку остаться одному. Та переправа это и показала. И ни разу, слышь, Михайла, ни разу – ни полусловом, ни намеком – не напомнил мне Данила о том, что его род на сотничество право имеет.

– Выходит, в Ратном два рода с нами соперничать за сотничество могут? – сделал вывод Мишка.

– Три, – поправил внука дед. – Остался еще один прямой потомок Харальда – Бурей. Серафим Ипатьич из рода первого сотника ратнинской сотни Александра.

Уважение, с которым произнес полное имя Бурея дед, было Мишке совершенно непонятно, поэтому он переспросил:

– Обозный старшина?

– По уму и по силе мог бы первым воином в сотне быть, а может, и сотником, – все так же уважительно отозвался дед. – Только кто же урода в строй поставит? Да и злости в нем… Хотя от такой жизни любой озвереет.

– Теперь понятно, почему Пимен зубы точит… – начал Мишка.

– И почему Ерема к тебе вязался, пока вы его не отлупили, – подхватил Корней, – и почему Бурей грубит. Мотай на ус, Михайла, тебе с этим жить.

– Детей Данилы в «Младшую стражу» не возьму, – решительно заявил Мишка, – детей Пимена и людей из его десятка – тоже!

– Слыхал, Лавруха? Парень-то верно все понял!

– Отвлеклись мы, батюшка, а время-то идет. – Лавру дедовы воспоминания были неинтересны – давно все знал и сам.

– А ты что, спешишь куда, сынок? – ласково поинтересовался Корней.

– Так люди же за тыном уже две ночи провели. Все уже своих холопов, наверно, разобрали, только наши остались. Идти надо, батюшка, людей по жилью разводить, наши же холопы!

– Эх, Лавруха, Лавруха.

Дед сокрушенно покачал головой и вдруг рявкнул что есть мочи:

– Невместно сотнику!!!

Мишка и Лавр вздрогнули от неожиданности, за дверью кто-то испуганно шарахнулся.

«Подслушивают нас, что ли?»

– Это твой, Михайла, дружок – Афоня – обрадовался, вприпрыжку побежал холопов забирать, а мне невместно. – Корней почему-то адресовался внуку, а не сыну. – Лавруху вот пошлю, но не сейчас, а завтра. Сегодня Татьяна с Анной родню разместят. Ужин бабы накроют в самой большой горнице, все семейство вместе соберется. А холопами завтра займемся. Или послезавтра. Должна быть разница между холопами и родней! И разницу эту должны увидеть и понять все! Переночевали две ночи за тыном, переночуют и еще раз, а то и два.

Дед расстегнул кожух и, повозившись, сбросил с ноги протез, показывая, что рассчитывает сидеть долго, потом продолжил, уже не повышая голоса:

– Лавруха, ты послезавтра поедешь верхом, в броне и с мечом за тын. Возьмешь с собой Роську, Матвея… и кто еще из мальчишек сможет верхом ехать. Тоже в бронях и при оружии. Разговоры особенно не разговаривай, посмотри, кто как устроился. Отбери десять хозяев, у которых в семье порядок, ночлег хорошо устроен, дети и скотина обихожены, в общем, десять лучших – сам разберешься. Этих десять семей отправим на выселки. Там все в упадке: сгнило, заросло, – вот самых ухватистых туда и пошлем.

«Вот так, сэр! Почти слово в слово то, что вы Афоне насчет невербального ряда объясняли. Ни слова не говоря, даже сам не показываясь, сразу же вываливает на людей кучу информации. Всем бывшим куньевцам – разницу между родней сотника и чужими. Родне – как их положение выгодно отличается от положения других бывших односельчан. Новым холопам – что попали они к военным людям, что до сотника им, как до Бога, и что оценить их здесь умеют по достоинству чуть ли не с первого взгляда. Даже ратнинцам – что род Лисовинов к приобретенному богатству относится спокойно, без суеты. Управленец Божьей милостью. Или учили хорошо. Только есть, ведь, вещи, которым не научишь, управление – это только наполовину наука, а наполовину искусство».

– А у господина сотника, – продолжал дед, – и другие дела есть, вот, к примеру, с ученым человеком Михайлой Фролычем о книжной премудрости потолковать. Давай, Михайла, дальше рассказывай, только ты уж как-нибудь книжную премудрость с жизнью соединяй, а то не сразу и поймешь, о чем ты толкуешь. На чем мы остановились-то?

– На том, какая цель у князя Ярослава была, – напомнил Мишка.

– Ага! Кхе… – Дед поерзал, устраиваясь поудобнее. – Не знаю я, сам думай.

– Смотри, деда, славяне живут в этих местах испокон веку, еще со времен до Рождества Христова. – Мишка решил зайти издалека, благо дед, облегчив душу криком и командным тоном, был расположен послушать. – Были у них какие-то свои порядки, обычаи. Сейчас уже не узнаешь точно, только легенды сохранились. Здесь, на Днепре, Припяти и их притоках, была северо-восточная граница славянских земель. Постепенно разошлись на разные племена: поляне, древляне, дреговичи, кривичи… Значит, порядки и обычаи изменились, ведь у разных племен они хоть немного, но были разные.

Два с половиной века назад сюда пришли варяги. Взяли полянский Киев, подчинили другие племена, заставили платить дань, но князья пока почти у всех оставались свои. Опять порядки изменились. Прошло еще около ста лет, и княгиня Ольга разгромила княжество древлян, а дреговичей вообще с трех сторон зажали: с севера полоцкие князья, с юга киевские, с запада волынские. Было ведь время, когда Туровские земли Волыни принадлежали. И не стало у славянских племен своих князей, а стали киевские князья сажать к ним родню – Рюриковичей. Еще раз порядки сменились. А потом внук Ольги Киевской Владимир Святой крестил Русь. Правда, это только так говорится, что сразу всю Русь, на самом же деле…

– И опять порядки изменились! – прервал дед. – Я тебе что велел? Ближе к жизни! А ты? Еще Евангелие нам тут пересказывать начни. Все четыре сразу.

– Погоди, деда, вот прямо сейчас про нас речь и пойдет. Я к чему веду? К тому, что людям только кажется, что жизнь неизменна. Живем, мол, по заветам предков, а на самом деле…

– Да понял я, понял! Дальше давай.

– Сел на киевский стол Ярослав Мудрый. Порядки, которые были в то время в нашей округе, ему не нравились. Христианство не приживалось, дань дреговичи платили, но кто его знает: правильную или неправильную? Поди пересчитай по лесам число дымов или рал! Ладно городища, а лесные хутора, малые веси? Изверги так и вообще ушли из рода – и поминай как звали. Волхвы народ мутят, по дорогам ездить опасно, да волынцы через Горынь посматривают, а то и наезжают, ляхи и угры наведываются. Князь с дружиной раз в год здесь появлялся – в полюдье. Дань собрал – и назад. Да глубоко не заходил, а то можно было и не выйти.

Надо было порядки менять. Рубеж с Волынью прикрыть, смутьянам и татям окорот дать, хоть сколько-то твердых христиан на этих землях поселить. Так и появилась наша сотня и село Ратное. Вот и выяснили мы цель Ярослава – изменить жизнь в Погорынье так, как это было выгодно великому князю киевскому. И мы этой цели достигли! – Мишка выдержал паузу и спросил: – А теперь скажи нам, деда, устраивает ли нас сложившийся порядок?

– А то сам не знаешь!

– Не устраивает, – подтвердил очевидное Мишка. – Значит, надо менять! Только сначала крепко подумать, какой порядок нам нужен. Дядя Лавр ведь железо в горн не сует, пока не знает, что именно он ковать собирается. Так и ты: что ты из нашей Погорынской земли выковать намерен?

– Кхе! Нашей, говоришь? – Дед молодецки расправил усы. – А что? И нашей! Кроме нас, эту землю никто удержать за собой не сможет. Исчезни наша сотня – тут такое начнется!

– Давай тогда, деда, сразу и определим границы наших земель, чтобы потом уже к этому не возвращаться, – «взял быка за рога» Мишка. – Западная граница понятно – по реке Горынь, а остальное?

– Северная граница тоже понятно – там, где Горынь в Припять впадает. – Дед расстелил на полу свой оружейный пояс. – Это Припять. – Дед требовательно пошевелил пальцами в воздухе, сын и внук догадливо распоясались и сунули Корнею в руку «материал» для макета местности. – Вот так в Припять впадает Горынь. – Пояс Лавра прилег одним концом к поясу деда, а другой конец загнулся на запад. Дед ткнул в него пальцем и пояснил: – Но верховья Горыни не наши – волынские, значит, по Горыни получается верст семьдесят пять – восемьдесят.

«Это ж примерно километров сто двадцать. Нехило!»

– Тогда восточную границу можно по Случи считать? – Мишка приткнул свой пояс к «Горыни» и расстелил его на юг.

– Можно. – Дед немного сдвинул «место слияния Горыни и Случи». – Случь подлиннее Горыни, но течет вот такой загогулиной: от истоков сначала течет почти точно на восток, чуть к северу, а потом сворачивает на северо-запад. – Дед соответствующим образом изогнул Мишкин пояс.

– А между истоками Горыни и Случи сколько?

– Верст сорок или около того, да пока Случь на север не повернет – еще верст шестьдесят будет.

– Выходит, южная граница в сотню верст получается?

– Выходит, так. Едрена-матрена, я и не думал как-то, что тут земли так много! – сам изумился собственным подсчетам дед.

«Так, сэр Майкл. Получается, что графство Погорынское имеет форму, близкую к треугольнику, со сторонами примерно сто двадцать, сто шестьдесят и сто сорок километров. Площадь, дай бог памяти, половина произведения основания на высоту… Это для прямоугольных треугольников, но других формул я не помню. Значит, будем считать треугольник прямоугольным, особой точности не требуется. Где-нибудь сто двадцать на сто шестьдесят и пополам… Что-то около десяти тысяч квадратных километров, может, чуть больше. Впрочем, если мы называемся «Погорынье», то надо приплюсовать еще и земли на левом берегу Горыни – между Припятью и границей с Волынью, а также правобережье – между той же Припятью и слиянием Горыни и Случи. Пожалуй, тысяч тринадцать – пятнадцать набежит. Совершенно случайно помню, что Люксембург – две с половиной тысячи. Выходит, мы впятеро или вшестеро больше Люксембурга! Этак на целую Голландию или Бельгию тянет[6]6
  Здесь Мишка ошибается. Площадь Голландии в ХХ веке составляла больше сорока тысяч квадратных километров, а площадь Бельгии – тридцать тысяч. Больше всего к его весьма и весьма приблизительным расчетам подходит площадь Израиля – четырнадцать тысяч квадратных километров.


[Закрыть]».

– Знаешь, деда, в латинских землях это целое герцогство, а то и королевство!

– А у нас – кусок княжества! – Дед задумчиво поскреб в бороде. – Так, где-то десятая часть! Ну, может, восьмая.

– И как мы эту часть назовем?

– Так и без нас назвали: Погорынье!

– Нет, деда, я не о том. Вот смотри. – Мишка широко развел руки. – Русь – великое княжество. Оно делится на удельные княжества, – Мишка чуть сблизил разведенные ладони, – Черниговское, Турово-Пинское, Переяславское и прочие. А удельное княжество на что делится? – Мишка свел ладони еще больше.

– Кхе… Ну есть города, села… Чего ты хочешь-то? – не понял дед.

– У латинян королевства делятся на герцогства и графства, во главе которых стоят герцоги и графы. Герцогства и графства опять делятся на баронства. У каждого герцога или графа в подчинении несколько баронов. Баронства разделены на дворянские или рыцарские лены. Каждый владетель лена должен по приказу барона прийти к нему со своей дружиной. Чем больше лен, тем больше дружина. Барон их собирает и приводит в распоряжение графа или герцога…

– Понятно, понятно, – перебил дед. – У нас так бояре по призыву князя конно и оружно собираются. У кого, конечно, вотчина есть. Так ты что же, хочешь Погорынье герцогством обозвать?

– Нет, не в наших это обычаях, деда. Но вот у ляхов земля разделена на воеводства.

«Разделена или еще будет еще когда-то разделена? Не знаю, ну и неважно!»

– Вот это, деда, нам подойдет. Погорынское воеводство, и во главе его погорынский воевода боярин Корней сын Агеев из рода Лисовинов!

– Красота! Лавруха, чего молчишь? Нравится?

Лавр, невольно копируя отца, тоже задумчиво поскреб в бороде.

– Нравится-то нравится, батюшка, и воевода ты и взаправду, а вот боярин…

– То-то и оно, – наставительно заметил дед, – заврался ты, Михайла.

– И ничего я не заврался! Все просто решить можно!

– Сам, что ли, мне боярскую грамоту напишешь, «княже великий»?

– Да она уже написана!

– Вот ты о чем… – Дед, прищурившись, уставился на внука. – Помнится, боярин Федор при тебе об этом не говорил. Откуда проведал?

– О чем вы, батюшка? – встрял Лавр.

– Погоди, Лавруха! – Корней отмахнулся от сына, как от зудящего над ухом комара. – Что-то мне не нравится, когда кто ни попадя ненужные вещи узнает. – Дед набычился, шрам на лице начал наливаться кровью. – А ну признавайся, паршивец, от кого узнал!!!

Выдавать мать Мишке показалось недостойным, и он решил воспользоваться любимым приемом «дерьмократов», умудряющихся чуть ли не в любом событии узреть происки спецслужб:

– В Туровском епископстве за нашей сотней внимательно следят, деда. Сам понимаешь. С чего бы меня епископский секретарь Илларион обхаживать стал? Феофана ко мне приставил, а тот, оказывается, с отцом Михаилом в Царьграде вместе учился…

«Пургу вы, конечно, гоните, сэр Майкл, но выглядит весьма многозначительно. Дед должен клюнуть».

Дед клюнул.

– Знают, значит, – пробормотал он негромко. – Только попы или князь тоже? Нет, Вячеслав только приехал, не мог прознать, а попы против сотничьей гривны и не пикнули. Значит, одобряют?

– Илларион Православный орден создать хочет, – напомнил Мишка. – Может, с Погорынского воеводства и собирается начать?

– Может, и собирается… – машинально ответил дед, думая о чем-то своем.

– Да в чем дело-то?! – не выдержал в конце концов Лавр. – Батюшка, да объясни ж наконец!

– А? – Корней уставился на сына, словно только сейчас заметил его присутствие. – Чего тебе, Лавруха?

– Что за грамота, батюшка? О чем вы с Михайлой речь ведете? При чем тут попы, да еще туровские?

– Кхе… – Дед неожиданно подмигнул Мишке. – Задурили мы твоему дядьке голову, Михайла? А?

– Так, может, объяснишь, деда. Я-то тоже не очень точно знаю, – «прикинулся шлангом» Мишка. – Так только, намеками.

– Кхе… В общем, такое дело… – Дед все еще колебался. – Славка… Князь Ярослав Святополчич, когда на волынском столе сидел, грамоту мне пожаловал… На боярство и воеводство Погорынское. – Дед умолк, снова о чем-то задумавшись.

Мишка затих, боясь спугнуть удачу. Ляпнешь что-нибудь не то, и дед, из чувства противоречия, возьмет и упрется – с места не сдвинешь: упрям сотник Корней временами как баран. Лавр тоже немного помолчал, но потом опять не выдержал:

– Ну так и что, батюшка? Князю виднее, кого чем награждать. Что, пропала грамота, что ли?

– Да не пропала, Лавруша, не пропала. У Федора она хранится до сих пор.

– Так что ж тогда?

– Понимаешь, сынок… – Дед впервые за все время, что помнил Мишка, назвал Лавра сынком. – Князь Ярослав всегда считал, что имеет наследственные права на Туровские земли, а Владимир Мономах, как раз наоборот, этих прав за ним не признавал. Так Славка… князь Ярослав Святополчич извернулся – взял и приляпал на грамоту отцовскую великокняжескую печать. И год поставил тот, когда еще его отец Святополк Изяславич великим киевским князем был. Так что ни Мономах, ни Мономашичи эту грамоту оспорить не могут, но нечестно же!

«Ну и друг молодости у лорда Корнея был, позвольте вам заметить, сэр Майкл. Трижды женат, причем последнюю жену выгнал с ребенком. Иностранных интервентов на Русь приводил, документы фальшивые фабриковал. Извините за прямоту, сэр, но пробы ставить негде, ей-богу!»

– Ну и что? – Похоже было, что Лавру плевать на юридические тонкости. – Или ты, батюшка, не заслужил? Одно только Палицкое поле вспомнить! Ведь всех спас тогда! Что там князь куда приляпал, не наше дело – княжье. Тем более что с покойника уже не спросишь, а оспорить, как ты сказал, невозможно. Да и не знает об этом никто… – Лавр осекся, вспомнив, видимо, Мишкины намеки на туровских попов.

«Блин! Надо было правду говорить! Испугается дед епископской своры, да и откажется от воеводства. Дурак, на кой было врать? Мать пожалел? Да что бы ей дед сделал?»

– Все равно! – заключил Лавр. – Оспорить нельзя, и ты заслужил! Вот так!

В подтверждение своих слов Лавр стукнул себя кулаком по колену и выжидающе уставился на отца.

– Заслужил, не заслужил… Гм… Оно конечно… – Дед поднял с пола кувшин со сбитнем, поболтал, прислушиваясь, сколько там осталось, но наливать себе не стал. – Съездить, что ли? Нет, снега вот-вот падут, да и дел не перечесть. Вот дороги просохнут, тогда съезжу. Ладно, Михайла! – Дед еще секунду поколебался последний раз и торжественно провозгласил: – Приговариваю: воеводству Погорынскому быть!

Лавр шумно вздохнул и весело подмигнул Мишке. Мишка тоже подмигнул в ответ и, только тут почувствовав, как взмок, принялся расстегивать на себе полушубок.

– Ишь разморгались! – Дед и сам не удержал улыбки. – Давай, Михайла, дальше излагай, чего ты там собирался… Не упомню уже.

– Дальше просто: нужны люди, для которых твое воеводство – дело такое же важное, как и для тебя самого, чтобы они за твое воеводство горой встали, если придется, то и с оружием!

– Да где же я таких людей возьму? – Дед дурашливо охлопал себя, заглянул по очереди под обе полы кожуха, даже приподнял отстегнутый протез, словно под ним мог кто-то спрятаться. – Или ты опять людей из головы рожать собрался?

– Ага, деда. Из головы! – жизнерадостно согласился Мишка. – Ты – граф, тебе нужны бароны! Пожалуй десятникам, которым доверяешь, земли в твоем воеводстве и по пятку холопских семей из добычи. Поверстай их в воеводское боярство. Из твоих рук получат, за тебя стоять и будут, а придет время (прости, деда, жизнь есть жизнь) – и за твоего наследника. Потому что нет Лисовинов на воеводстве – нет ни их боярства, ни земель.

– Кхе… Вот оно как… Лавруха, едрена-матрена… Михайла, ты это…

Дед непритворно растерялся, зрелище было совершенно удивительное.

– Что ж я, как князь? Со своими боярами… Да-а-а… Кхе! Поганец!!! Удивил! Нет, ну как измыслил! Лавруха, ты слыхал? А? Поганец! Умница! Поди сюда, внучек, дай я тебя… Эх, Фролушка бы, покойник, порадовался. Ну как измыслил! Лавруха, да ну его к лешему, этот сбитень, вели… Там у нас в погребе вроде бы пиво еще оставалось, вели принести, и закусить чего-нибудь.

«Ну и как вам, сэр, в шкуре змия-искусителя? Нет, но правильно же все! Надо, надо феодализм строить, по нынешним временам – передовое общество!»

– Деда, кого в бояре-то поверстаешь?

– Ну придумаем… Потом.

– Сейчас надо решать, – возразил Мишка, – чтобы завтра дядя Лавр мог выбрать, кого из холопов нам оставить, кого твоим боярам пожаловать.

– Кхе! Лавруха, да пошли кого-нибудь за пивом! Ну… Луку можно, Алексея Рябого еще… Люди верные. Кого ж еще-то?

– Может, Игната? – предложил Мишка.

– Молод больно.

– Зато верность проявил, – поддержал племянника Лавр, – и ратники его десятником выбрали.

– Ну, допустим, – неохотно согласился дед. – Трое выходит. Эх, мало верных людей.

– А Тихона? – попытался пополнить список Мишка.

– Да он, может, еще и с десятком не управится, – отмахнулся дед. – Нет, рано, потом, может быть.

«Ну, сэр, сейчас или никогда!»

– Значит, трое. Четвертая – Нинея.

– Что-о-о?!! – Корней и Лавр одновременно изумленно уставились на Мишку.

– Она и так боярыня. – Надо было ковать железо, пока горячо. – Древлянская боярыня Гредислава.

– Ты-то откуда?.. – начал было дед и сам себя прервал: – Ну да. Понятно. Только… Нет, не примет. Зазорно ей мне поклониться. Я для нее не смерд, конечно, но и не ровня. Ей даже природные Рюриковичи не ровня.

– Я попробую уговорить, – попытался настоять на своем Мишка. – Она ко мне хорошо относится, говорила, что любят меня светлые боги.

– Да мало ли кого боги любят! Здесь гордость такого древнего рода, что нам и не вообразить! Она через это не переступит. Подыхать будет, но не переступит.

– Она боится, деда.

– Чего боится?

– Что придут попы с воинами и убьют, как ее наставницу. Что умрет и преемницу себе не воспитает. Что внуков вырастить не успеет. Ей каждый день будущий страшен. Защита Нинее нужна, опора, надежность. – Мишка высыпал ворох информации и, пока дед ее не переварил, задал провокационный вопрос: – Мы же можем ей твердо обещать, что не придут и не убьют, что внуков сиротами не бросим, что будущее ее, сколь ей там еще отпущено, бедой не обернется?

– Можем-то можем… – Дед неопределенно пошевелил пальцами в воздухе. – Но тогда получится, что не она нам, а мы ей служим. В каком-нибудь ином случае такому древнему роду и послужить не грех, конечно, но если пройдет слух, что мы волхву покрываем… Даже не покрываем, а прислуживаем ей! Нет, Михайла, не дело ты предлагаешь!

– Хорошо, тогда последний аргумент…

– Что «последний»?

– Последний довод. Белояра с людьми кто-то ждал. «Людей в белом» кто-то послал. Нинее кто-то поля сжал и деревню в порядке содержит. Ты веришь, что это три разных «кто-то»? Или это один и тот же?

Лицо деда мгновенно сделалось жестким, он снова подхватил ножны с мечом и переложил их на другое место.

– Так вот, значит, что… Людей, значит, под себя собирает, силы копит. Для чего?

– Помнишь, деда, откуда у меня самострел?

– Как же не помнить? Баба с «громовой стрелой»… Кхе! Так ты думаешь, и она к ЭТОМУ ехала?

– Вполне могло быть, – подтвердил Мишка.

– А Нинея-то ему зачем?

– Если готовится восстание язычников, то во главе должен быть кто-то из очень древнего рода, а если волхв, то еще лучше. Сам «кто-то», видимо, из худородных. Умный, умелый, сильный, но без длинного списка предков. Нинея – то, что ему надо. Лучше бы, конечно, мужчина, но, похоже, не нашлось подходящего. А может быть, все еще круче: хотят возродить совсем древние порядки, когда во главе родов женщины стояли. От поклонников Перуна ведь тоже баба ехала. Во всяком случае, если грянет, то в Турово-Пинском княжестве начнут именно с нас. И время подходящее: великий князь при смерти, среди Рюриковичей вот-вот усобицы начнутся.

– Ну это мы еще посмотрим, кто с кого начнет. – Дед грозно пошевелил бровями. – Нам местной погани мозги вправлять не впервой. Но Нинея-то при таких делах с нами вообще разговаривать не станет!

– Наоборот, деда.

– Как это?

– Не такие уж мы и худородные. – Мишка решил идти ва-банк. – Во мне, например, четверть крови от Рюриковичей.

– И это прознал, поганец? – Дед в растерянности развел руками и глянул на Лавра, словно ища поддержки. Тот в ответ тоже развел руки и пожал плечами, демонстрируя полную непричастность к осведомленности племянника.

– Языки людям даны, чтобы болтать, а уши – чтобы слушать, – пояснил, ничего не объясняя, Мишка. – Однако и без Рюриковичей я – восьмое колено рода десятника Лисовина. Не простого ратника, а того, кто других в бой водил. И неважно, что только десяток. Главное – повелевал и за людей отвечал. И роду нашему два века.

– Ты – восьмое колено, а Нинея – двадцатое, – парировал дед, – а может, и больше!

– Наверняка больше, – не стал спорить Мишка. – Славяне живут здесь десятки веков, кто знает, когда начало складываться боярство? Может, и тысячу лет назад. За одно поколение принято считать двадцать пять лет. Значит, Нинея запросто может быть и из тридцатого, и из сорокового колена.

– Тем более! – победно утвердил дед.

– Вовсе нет, – продолжил дискуссию Мишка. – Нинея, будучи боярыней такого древнего рода, да еще волхвой, прекрасно знает, что род может стать древним, если не выродится и не ослабеет в третьем-четвертом колене. Ну или если не пресечется почему-либо. Вот Данилин род дал четырех сотников, но четвертый сам от сотничества отрекся. Ты же не отрекся, хотя тоже увечен!

– Увечья, внучек, разные бывают!

– Да, но дурного сотника зарезал прадед Агей, а не Данилин дед, и сотню из ничего поднял тоже Агей. И ты сейчас тоже сотню поднимаешь, а Данила только и смог, что свой десяток угробить. Энергетика утрачена напрочь, а у нас сохранилась.

– Что утрачено? Ладно, понял. Ну а род Пимена? Тоже утратил эту…