Текст книги "Воскресят меня стихи. Том третий"

Евгений Кулькин
Воскресят меня стихи. Том третий

© Кулькин Е. А., 2012

© ГБУК «Издатель», 2012

© Волгоградское региональное отделение общественной организации «Союз писателей России», 2012

* * *

Тем, кто коротал со мной мое начало.

Воспитание детей – рискованное дело.

Демокрит

 
Детство, отрочество, юность –
Три бесполых крота,
Что, вгрызясь в мою безумность,
Не прозрели ни черта.
От того и я нелеп,
Что душой и сердцем слеп.
 

Прекрасное дается нелегко.

Солон

«Двенадцать тетрадей…»

 
Двенадцать тетрадей
В двенадцатый раз
Я вновь перечитывать лажусь.
Как будто иду я
В двенадцатый класс
И сыном – двенадцатым –
Кажусь.
 
 
А может, ловчее сказать бы –
Кажусь?
Ведь в строчке –
Двенадцать ошибок.
И вот я –
В двенадцатый раз –
Побожусь
Раздать вам
Двенадцать улыбок.
 
 
И если двенадцать читателей вдруг
Найдут,
Что я – конгениален,
Двенадцать знахарок
Мне выльют испуг,
Чтоб стал
Хоть однажды
Реален.
 

12.12. Неважно какого года

Тетрадь первая. 1949

«Изморозь…»

 
Изморозь –
Мнимость,
Иль только –
Узорность.
Тихая крылость –
И –
Иллюзорность.
 
 
Вот и притопали
В счастья
Историю –
Из Симферополя
Да в евпаторию.
 
 
Шли мы
Дорожкой,
Усыпанной
Гравием,
Да на дележку
Моей географии.
 

«Умирала понарошку…»

 
Умирала понарошку
Раз четырнадцать душа,
Когда чистили картошку
Шилом, ради куража.
 
 
Когда с тем играли в прятки,
Кто погинул навсегда,
Когда прятали тетрадки
В дебри ложного стыда.
 
 
Умирала понарошку
Наша совесть,
Наша честь,
И кляла себя гармошка
За поруганную песнь.
 

«Окаянная затея…»

 
Окаянная затея –
Петь так петь,
А пить так пить.
Чтоб от радости хмелея,
В водке душу утопить.
 
 
Пусть она живет русалкой
С русской песнею в груди.
И хотя, признаться, жалко
Жить с бездушьем впереди.
 

Град

 
По крышам град чечетку выбивал,
Вприпрыжку на асфальте куролесил.
Он был тогда неудержимо весел
И сыпал пустозвонные слова:
– Ах, как прекрасно!
Это же мечта!
Ну отчего не радуетесь все вы?..
А я молчал.
Ведь эта красота
Огнем беды сожгла в полях посевы.
А я грустил, что труд людей пропал,
Что топчет град доверчивую зелень…
Я это близко к сердцу принимал
Лишь потому, что сам возделал землю.
 

«Что нас долго томит…»

 
Что нас долго томит,
То нас быстро утешит.
Зреет где-то гранит,
На слезах не замешан.
 
 
Мрамор где-то залег
На доступных глубинах.
Только это пролог
Нашей повести длинной.
 
 
Это только порог,
Это только зацепка,
Чтоб явились пророк
Или дедка да репка.
 
 
Похвальбою живет
Православная сказка.
Но постромки не рвет
Околевший савраска.
 
 
Но россия в слезах,
А хотелось, чтоб в ризах.
И растет на глазах
Злое семя каприза.
 
 
И выходит на суд
Многонравное племя.
А душа, как сосуд,
Осушаемый всеми.
 
 
А душа, как побег,
И затем лишь нетленна,
Чтобы с ней человек
Расставался мгновенно…
 

«Не очень-то сладко в других ошибиться…»

 
Не очень-то сладко в других ошибиться,
Но горше – в себе ошибиться самом.
Не просто влюбиться, а просто забыться,
Как лист или стриж за окном.
 
 
Попробуй себя возвернуть из безвластья,
Безверья в себя самого…
Ведь долгое счастье клянут, как ненастье,
Все те, кто имеет его.
 

Церковь в Севастополе

 
Ее стена от пуль щербата,
И потому-то мне она
Скорей напомнила солдата,
Чем храм, где Бог и тишина.
 
 
Над ней не голуби кружили,
От близких взрывов крест дрожал,
И службу скорбную служили
В ней пехотинцы двух держав.
 
 
Темнело небо утром майским,
И корчилась от ран заря,
И лбы крестил безбожно «максим»
В проем дверей из алтаря.
 

«В голубом бескорыстии дня…»

 
В голубом бескорыстии дня,
Где живое поет и дерзает,
Старой притчей пытает меня
Горевая гармонь расписная.
 
 
Присмирев в полузрячих руках
Непонятною смирностью звуков,
Вдруг заплачет она впопыхах
Про любовь, что пытают разлукой.
 
 
Вроде все это было не раз
И оскоминой скулы сводило.
Только притча, как слезы, лилась
И в былое твое уводила.
 
 
В посиделочном тихом кутке
Эти чувства в узоры сплетались,
И девчата с улыбкой шептались,
Обнаружив записку в клубке.
 

«Шутоломилась пляска огня…»

 
Шутоломилась пляска огня,
Будто конница в сшибку неслась.
И, дыханье в груди утесня,
Вздох разлуки спаровывал нас.
 
 
Пусть у нас ни двора, ни кола,
И свиданье – и то у плетня.
Но попляшут еще зеркала,
Отражая тебя и меня.
 
 
Отрыдают на свадьбе у нас
Половицы в дому-терему.
Только чтоб ты меня дождалась,
Не далась ни за что никому.
 
 
Угасает разлучный костер,
Серый пепел бельмотно незряч.
И, щадивший меня до сих пор,
Из груди вырывается плач.
 
 
Эхо бродит по ближним лесам,
Как в минувшие ночи и дни.
Только сердце не верит слезам,
Потому что лукавы они.
 
 
Оттого и швыряю сушняк,
Чтобы пламя корячилось вновь,
Чтобы длился, уродуя мрак, –
Миг, в котором играем в любовь.
 

«Выпьем за тех, кто в море…»

 
«Выпьем за тех, кто в море,
На вахте и на гауптвахте!» –
Мичман Заборский Боря
В этом вопросе практик.
 
 
Вряд ли кого забудет.
Пить абы с кем не будет.
 
 
Выпили и закусили.
Прошлое помянули.
Словно заголосили
Рядом с башкою пули.
 
 
Грянул медалей ряд,
Лопнул тревогой взгляд.
 
 
По-шальному на тарелочке
Яблочку не улежать.
 
 
«О, держите меня, девочки!
Надумала рожать!»
 
 
Юмор флотский не форсист,
Гопни-гоцни, гармонист.
 
 
От чечетки, от трещотки
В голове стоит содом.
Бескозырки и пилотки
Заплывают в каждый дом.
 
 
«Увольненье – девкам праздник!» –
Так парнишка
Девок дразнит.
 
 
У Заборского Бориса
Нету присказки иной:
«Кошки-мышки – за кулисы!
Остальные все – домой!»
Чалит ялик к кораблю.
«Хватит, братцы, я не пью…»
 

«Елозят танки по степи…»

 
Елозят танки по степи,
И Гавриил, но не архангел,
Мне дует в ухо: «все стерпи,
Тут по-пластунски ползал врангель».
 
 
Белогвардейская тоска
При утомленном интеллекте
Не к примирению близка,
А к новым войнам на планете.
 
 
Никак смириться не хотят,
Что это время миновало,
Когда жалела смерть солдат
За то, что их так много пало.
 
 
И в озверелости слепой,
Какою взведены не скулы,
Они идут в последний бой,
В безумстве злее, чем акулы.
 
 
И как старуха, что больна,
Еще не истощив стенанья,
Лежит гражданская война,
Истерзанная воспоминаньем.
 

В детстве

 
Кувырком лечу с горы,
В вихре сна клубясь,
Не страшна мне до поры
Старой плетки власть.
 
 
Лишь бы только удивить,
Как я дерзко смел.
Лишь бы только покорить
Тем, что не умел.
 
 
Лыжи – в щепки,
В кровь – лицо.
О, святая русь!
Не всхожу я на крыльцо,
Для битья ложусь…
 

«Веснеющий, нечаянный озноб…»

 
Веснеющий, нечаянный озноб
Прошиб меня,
А думалось, что травы.
И ради неприкаянной забавы
Стих вылетел, как шмель, из головы.
 
 
И зазудел,
И закружил вокруг,
Все, что ни увидит, простодушно жаля,
Меня последней прихоти лишая
Подкараулить собственный испуг.
 
 
Я не боялся ни весны, ни дня,
Что наступил легко и оглушенно,
И, словно с плахи вечной, обреченно
Отъял шальную голову от пня.
 

«Детство…»

 
Детство,
Отрочество,
Юность
Уместились в три строки.
Многошалость,
Многострунность,
Многодумье у реки.
 
 
Все к чему-то подверсталось,
Ссадинкою поджило.
Что-то в чем-то
Завязалось.
Только –
Не произросло.
 
 
Обнажилось то,
Что тайно
Собиралось век прожить.
И душа могла случайно
Даже подвиг совершить.
Но спешила
Шаловливо
Там отметиться,
Где впредь
Будет прятать взор стыдливо,
Чтобы встрепки не иметь.
 
 
Зрелость гордая настанет,
Старость скорбная придет.
Слезной проповедью станет
Все, что время не проймет.
 

«У ремесел я в долгу…»

 
У ремесел я в долгу.
Слишком мало я умею.
И понятья не имею,
Как леплю к строке строку.
 
 
Я, мне кажется, непрочен,
Чтоб серьезным стать иль быть.
Я, наверное, порочен,
Чтоб влюбляться иль любить.
 
 
Я какой-то непонятный,
Как лишенный ремесла,
И из дебрей неопрятных
Меня прихоть принесла.
 

«Испытывая то…»

 
Испытывая то,
Что испытать
Негоже мне,
Стою у старой школы,
Чтоб слезы всепрощания унять
И всепрощенья тоже.
 
 
Вот глохнет вяз,
И целый свет страдает этой глухотою,
Ибо не слышит,
Как я рву с собою
Последнюю
Взыскательную
Связь.
 
 
Пройдут,
Как это водится,
Года.
Все отстоится,
Устроится,
Канет.
Но то,
Что впредь когда-нибудь обманет,
Не станет болью вечной
Никогда…
 

В Ливадии

 
Ни молитвы, ни молвы –
Ничего не слышно.
У подъезда стонут львы
С горечью давнишней.
 
 
У подъезда стынут в ряд
Два столба фонарных.
У подъезда говорят
Вор с царем на равных.
 
 
Не ушла в былое тень
От орлов двуглавых.
Помирил минувший день
Правых и неправых.
 
 
И пошатывает чуть
Взор, что брошен в море,
Оттого, что ночью жуть
Входит в санаторий.
 
 
Ходит-бродит в поздний час
По просторным залам
И боится всякий раз,
Чтоб ее узнали.
 
 
Ни молитвы, ни молвы –
Ничего не слышно.
У подъезда стонут львы
Атрибутом лишним.
 
 
У подъезда стынут в ряд
Два столба фонарных.
В будуарах царских спят
Скопища бесславных.
 
 
Сон их злой терзает тень
От орлов двуглавых,
Где в папахе набекрень
Всяк был вечно в правых.
 
 
И пошатывало чуть
Во седле скрипучем.
И в глазах гуляла жуть,
Как несчастный случай.
 
 
Ни молитвы, ни молвы –
Ничего не слышно.
Выбить дурь из головы
Всякому нелишне.
 

Ливадия

«О, я не знал…»

 
О, я не знал,
Каков мороз на вкус.
Хоть и слыхал:
Трещал он, как арбуз.
 
 
Калил металл
До сизой белизны,
Чтоб не было
Пришествия весны.
 
 
И были
Одичалые терны
Хмельною сладостью
Напоены.
 
 
О, я не знал,
Каков мороз на вкус.
И верил, что
От поцелуя отравлюсь.
 
 
Что где-то в мире
Море и теплынь
и зорний запах
Перезрелых дынь.
 
 
И на арбузах
Изморози пал,
Чтоб их никто
Руками не замал…
 

«Отпеванье…»

 
Отпеванье.
Поминанье,
Заклинанье –
Все слилось
В неземное пониманье
Неживого ожиданья,
Что –
Представьте –
Не сбылось.
 
 
Рядом с дышащим кадилом,
Что вздымнет,
Лишь только тронь,
Дышит старым крокодилом
С мехом порванным гармонь.
 
 
И стоит нестойкий гомон,
Как в отчаянной пивной,
Где не могут по-другому
Тропку ладить в мир иной.
Отпеванье.
Поминанье,
Заклинанье –
Все сошлось.
Где вокруг
В одном метанье
Всепрощение и злость.
 

«Не могу выменивать…»

 
Не могу выменивать
Страсть на вечный страх
В пору,
Когда медленно
Наступает крах.
 
 
Что же вдруг во всей красе
Мне бы сотворить,
Чтоб мои проделки все
Ты могла забыть?
 
 
Бьется сердце преданно,
Чуя перебой,
Не ты мной предана,
Предан я собой.
 

«Опять бреду, ополоумев…»

 
Опять бреду, ополоумев,
Из зноя – в зной,
Из пыли – в пыль.
И горе получаю в сумме,
Как неприкаянную быль.
 
 
Гадалкою, возжегшей губы,
Стоит калина у двора.
И желуди слетают с дуба,
Как прыгающая детвора.
 
 
А я все глубже забредаю
В шальную осень.
И опять
То простодушно обретаю,
Чего положено терять.
 
 
И отдаюсь шальной гадалке,
Какая мучает меня
За то, что бредят елки-палки
Живым отчаяньем огня…
 

«…В передней долго дух держался…»

 
…В передней долго дух держался
Ушедшей барышни.
И я
Вернуться в прошлый сон старался,
Как в некий праздник бытия.
 
 
Я знал,
Она ушла к другому,
Я знал,
Она была с другим.
Ее поили желтым ромом,
Когда-то покорившим рим.
 
 
И фикус, что на задних лапах
За нею медленно следил,
Все в тот же внюхивался запах,
Какой меня разбередил.
 
 
И долго-долго сердце билось,
Как заведенные часы.
И две ромашки заблудились
В траве ничейной полосы…
 

«Я одной мечтой пропитан…»

 
Я одной мечтой пропитан,
Словно губка первачом.
И не так я был воспитан,
Чтобы зваться умачом.
 
 
У меня гуляет ветер
В волосах и голове.
За меня судьба в ответе,
Или, может, даже две.
 
 
Что творю и вытворяю,
Все оценится потом,
Когда я в скрижали рая
Буду гокать кулаком.
 
 
Когда мне святой архангел
Посоветует терпеть,
Ибо это не по рангу –
Так безумно свирепеть.
 
 
Только быт мой будет скушен,
Коли стану вдруг послушен,
Если сделаюсь добрей.
Только те,
Кому завещан,
От девчонок и до женщин,
Обойдут меня скорей.
 
 
Ибо я им нужен тем лишь,
Что повсюду виноват,
И надежду в сердце теплишь,
Что отчаянник и хват.
 

«Заморозь тоску и горе…»

 
Заморозь тоску и горе,
Ожиданье заморозь…
Я уйду служить на море,
Чтобы сердце извелось.
 
 
Извелось тоской по дому,
Ну и тем, как до зари
Слепо сушишь ты другому
В той же печке сухари…
 

«Признак гениальности…»

 
Признак гениальности
Обнаружил я
У простой банальности
Стать мудрей шмеля,
 
 
Что, с презренной тупостью
Тыкаясь в цветы,
Не находит в глупости
Бремя маеты.
 
 
Признак гениальности
У чужой тональности,
Признак гениальности
У всего, что сверх.
 
 
Сверхнепостижения,
Сверхнеизвержения,
Сверхизнеможения,
Сверх, что разум сверг.
 
 
Признак гениальности
Обнаружил я,
Когда па галантности
Делала змея.
 

Срочная служба

 
По срочному делу
Вино на столе,
Бодают друг друга стаканы.
И мечется благостный окрик:
– налей!
В усердии мы неустанны.
 
 
Веселье не трогает в радости глаз,
Сегодня мы вместе,
А завтра…
Над нами, как коршун, взовьется приказ,
Готовый взорваться гранатой.
 
 
Он вышибет разом
Кручину-тоску,
Пошлет на кулички и дальше.
И строго прикажет:
– Иди и рискуй!
И «есть»
Ты ответишь без фальши.
 
 
И мимо хороших подруг и друзей
Пройдешь ты аршинно и строго,
И это раздольное слово «налей»
Ты даже не вспомнишь дорогой.
 
 
А в поле, когда щекотнет полынок
Тебя по щеке ненароком,
Подумаешь вдруг: неужели б ты смог
Прожить бы без этого срока?
 

На посту в арсенале

 
Я стою на посту, не балованный песней,
И еще
Из устава беру я стихи:
«Разводящий, ко мне!
Остальные на месте!»
И – два выстрела вверх –
На чужие шаги.
 
 
Сплю беспечно и мирно я после наряда
Не на койке –
На бочке пороховой.
А вокруг,
Как поленья, –
Снаряды, снаряды…
И в землянке сверчок,
Как звонок заводной.
 
 
Арсенал…
Как живучи в нем всякие звуки.
Где-то мышь поскреблась,
Где-то тишь занялась.
И в суровой готовности
Замерли руки,
Из которых рождаются
Сила и власть.
 
 
Охраняю я смерть.
И в судьбе часового
Есть особый,
Тоской наделенный удел.
Я обязан,
Обязан стрелять
В человека живого,
Чтобы порох
От слез наших близких
Не отсырел…
 

Севастополь

«Не суди себя за то…»

 
Не суди себя за то,
Что ты превращен в ничто.
Ибо тех, кто это сдеял,
Бог, наверно, недоделал.
 

«Ты любишь наотмашь…»

Алексею Пигулю

 
Ты любишь наотмашь,
Ты любишь сплеча,
В тебе перебор
Несгораемых чувств.
А мне не понять,
Как любовь горяча,
Поскольку за нею,
Как тень,
Волочусь.
 
 
Поскольку я издали вижу –
Строга,
И, ею еще
Не замечен никак,
Заранее чту я тебя
Как врага
Коварного,
Злого,
Как сжатый кулак.
 
 
Ты гладишь девчонку
Своей пятерней,
Я сопли мотаю
На тот же кулак.
Ты даже любовь
Называешь тюрьмой,
А я не пробьюсь
К той неволе никак.
 
 
Я думаю сиро:
Неужто сплеча
Когда-то любить
Да и жить научусь?
И кто-то,
За мною следя,
Сгоряча
Мои причитанья
Мотает на ус.
 

Севастополь

«Потускневшие закаты…»

Сергею Наровчатову

 
Потускневшие закаты,
Порусевшие рассветы.
Аты-баты –
Шли солдаты,
Все –
То барды,
То –
Поэты.
 
 
По земле
Шагали дружно
Из Германии
Проклятой,
Думая,
Что дома
Нужно
Знать,
Как было зло –
Распято.
 
 
Шли и ехали солдаты
И везли домой –
Победу.
Но
Другие
Были
Святы
Тем,
Кто вкус беды
Изведал.
 
 
А солдаты –
Прибывали
К новой доле,
К новой
Жизни.
И беспечно
Пировали
На своей
Духовной
Тризне.
 
 
Слепо
Плакала
Гармошка,
Причитала
Тонко
Скрипка.
И играла
С хлебной
Крошкой
Чья-то
Хитрая
Улыбка…
 

«Воркотня воды, трезубья камня…»

Михаилу Колпакову

 
Воркотня воды, трезубья камня,
Шилья рыб, промчавшихся, как смерч,
И далекий подмиг маяка мне,
Тот, что взором до утра стеречь.
 
 
Вахта…
Вакх ты или просто смертный,
Трезвый до беспамятства души,
Ты на вахте самый безответный,
Словно силой загнанный в гужи.
 
 
Взор твой зорок, а глаза бессонны,
Сердце ровно бьется, как часы.
В отдаленье дремлют бастионы –
Чресла севастопольской красы.
 
 
И маяк, мигучий друг полночный,
Все ведет со мною разговор,
Не беспечный, но почти бессрочный,
За которым суд и приговор.
 
 
Потому-то и гляжу я в оба,
Потому и не смыкаю глаз,
И себя бессонно маю, чтобы
До конца был выполнен приказ.
 

«Мобилизованная плоть…»

 
Мобилизованная плоть,
Она еще того не знает,
Кому сегодня присягает,
За кем ей – носом – след полоть,
 
 
Чтоб биться в ощущенье том,
Что жизнь от боли и до боли,
Как плач от воли и до воли
Гнездится в сердце несвятом.
 
 
И чтобы блажь остановить,
Нужна одна на свете кара,
Заместо сладкого нектара
Горчайший яд тихонько пить…
 

«Любви приливы и отливы…»

 
Любви приливы и отливы
Почти как морю суждены.
Вот почему мы так счастливы
При виде озорной волны.
 
 
Когда она щекочет тело,
Когда она ласкает глаз,
Как прихоть, что всегда хотела
Соединить навеки нас.
 
 
Но если шторм внезапно грянет,
Поверхность вод безумством взрыв,
То неожиданно настанет
Непредсказуемый разрыв.
 

«У каких еще излучин…»

 
У каких еще излучин
Я так вольно постою,
Грешным чувством не измучен,
Не измаянный в бою.
 
 
Ничего еще не знавший,
Не страдавший ни о ком,
Не понявший
День вчерашний,
Что он был – не худшим днем.
 
 
Знаю, что придет угрюмость
И заманит далеко.
А теперь мне что-то юность
Тихо шепчет на ушко…
 

«Повлечет тебя, не знаю…»

 
Повлечет тебя, не знаю,
Может быть, и повлечет
В гости к дедушке Мазаю,
Где река в разлив течет.
 
 
Где медовые отравы
Непроснувшихся цветов
У полудней клянчут травы,
Словно света у кротов.
 
 
А у рёбр сосновой чащи,
Частокольно сладив ряд,
До безумья настояще
Сказки прошлого стоят.
 
 
Сказки…
Сказки про савраску,
Про Кащея,
Про Балду.
Для своей тоски закваску
Я тут сладостно найду.
 
 
И во славу будней вечных,
Что так празднично нежны,
Перед Богом я отвечу
За мечтанья тишины…
 

«Чайки вьются…»

 
Чайки вьются.
Млеет отмель.
Звуки призрачно легки.
Здесь когда-то
Грешный род мой
Принимали в казаки.
И какой-то там прапрадед,
Прародитель всех забот,
Собирался мудро править
Без особенных хлопот.
 
 
Что тут делалось-творилось,
Не волнует никого.
Только в песне растворилась
Память рода моего.
 
 
Растворилась, но не сгасла
И не превратилась в прах.
Потому душа согласна
Угорать в своих грехах.
Угореть от вольнодумства,
Угореть в кошмарах сна,
Чтоб меня в свои безумства
Не сосватал сатана.
 

«Узловатая речонка…»

 
Узловатая речонка
С гор потоки вниз стремит.
Незнакомая девчонка
Ладит в душу динамит.
 
 
Знаю я, что миг до взрыва,
Когда прахом все пойдет.
Но за ней бегу игриво,
Как последний идиот.
 

Картинка из детства

 
Учалят.
Причалят.
Зачалят.
Участье.
Причастье.
Зачат.
А шкалик –
До склени –
Не налит.
И губы –
От перца –
Горчат.
 
 
Весна
Сорок пятого
Года:
Бесхлебье.
Бездомье.
Бедлам.
Бездарье.
Базарье.
Погода.
Богатство.
Пиратство.
И –
Хлам.
 
 
Торгуют.
Шуруют.
Воруют.
Умеют.
Умнеют.
Клянут.
С девицами –
В лицах –
Воркуют.
И славят
Нагайку
И кнут.
 
 
Клянутся –
Чужим –
Межреберьем.
Уходят
С поста
На постой,
В надежде,
Что встретят
Доверьем
Год будущий
Сорок
Шестой.
 

«С долей сладостного и жестокого…»

 
С долей сладостного и жестокого
Под колесами сталь заокала.
Уезжаю.
Пространства ринулись
Провожать меня;
Отодвинулись
На второй план,
А может, далее
Дни,
Засушенные в гербарии,
Где цветок
Свою узнаваемость
Притянул в мою
Успеваемость.
А вагон
Уж вовсю расшаркался:
И «наокался»,
И «наакался»,
Назвенелся,
И напружинился,
И осваивать люд свой
Принялся.
Вот в окне его
Проблондинилась
Та, что ходу – вдогонку –
Ринулась.
А другая навстречу –
Пепельна –
С худобою
Последней
Степени.
С нею муж, видать,
Важно пыжится,
Ноги в цепь шагов
Едва нижутся.
А в купе идет –
Разливанная.
Зелье пьется там
Иностранное.
Из кубинского
Сахара
Гонное,
Потому
По-русски
Зловонное.
Рты закрылись,
Сменив хрумтением
Речи трезвые;
Тем не менее
Нить беседы их
Подживляется
Тем, что взор всему
Восхищается.
Да колеса о стыки
Тычутся.
А потом –
Певуны
Отыщутся.
Не отыщутся,
Так приблудятся,
Потому что вагон –
Не улица.
И камыш зашумит –
Загрезится
Всем,
Кто бреется
Свежим месяцем.
Ищет мордой
Приметы русские
Размышлением
Над закускою.
Или там
Ни о чем
Не мыслится.
Ибо смерть вот-вот
Да окрысится,
И известная всем
Причина в том,
 
 
Что давно
Полотно
Не чинено.
Но вовсю
Паровоз
Упирается.
Трезвый
Втемную напивается,
Пьяный
Горько
Трезвеет
Думою.
Над своею
Судьбой
Угрюмою.
А состав все летит
И катится,
Притираясь к пространству,
Ластится.
Остановками
Едва метится,
Чтоб ни с кем
Никогда
Не встретиться.
А на окнах бликня
Помножена
Малочейная,
Как положено,
Словно девка,
Которой выпало
Роль иконы вагонной
Выполнить.
Промелькнуть для кого-то
Обликом,
Чем-то схожим
С залетным облаком.
Что пугает
Небесной
Близостью,
Что терзает
Земной
Капризностью.
И истает
В одно
Мгновение
От наивного
Прикосновения…
…ночь давно за окном качается,
«Степь да степь кругом», –
Не кончается.
А навстречу огни,
Как конница,
За которой нечистый
Гонится.
А душа
На звезду
Надеется,
Что во лбу паровоза
Светится.
Что с созвездьями неба
В сговоре,
Обнимается
С семафорами.
А ко мне
Блондинка
Лабунится:
«Полюби меня,
Счастье сбудется».
Я молчу
От телячьей
Радости,
Ибо год мне идет
Шестнадцатый,
И что ростом я с елку,
Но с шишку
В озорной голове
Умишко.
Потому –
Во тьму –
Улыбаюсь,
Отвергаю,
Не отрекаясь,
Не спешу одержать
Победу,
Потому что
Во взрослость
Еду.
 

Недоуменье

 
Чувства медовы,
Едки слова.
А при чем бедовая
Голова?
 

На пороге признания

 
Ты не «против» и не «за»,
Ты молчишь в ответ.
Золотит твои глаза
Неизвестный свет…
 

Шахматное

 
Уныл душой. но сердцем грезя,
Еще ты думаешь о том,
Что зря пошел сегодня ферзем,
Хоть отступилось королем…
 

Придумал!

 
Ты не пахарь и не знахарь,
Ты неведомо кто есть.
Хотя стоп! Придумал! хахаль!
Вот кто ты, едрена спесь!
 

Разум и чувства

 
Замирает разум пылко,
Чтобы чувства обуздались,
Ведь молчание – копилка
Слов, какие не сказались.
 

Тетрадь вторая. 1950

«Завязались…»

 
Завязались,
Развязались,
Как резинка
От трусов.
И пошла
Клубиться
Зависть,
Что
Наш мир
Так
Сладко
Нов.
 

Одесса

«Это вьюга куролесит…»

 
Это вьюга куролесит,
Бьет в копыто и в висок.
Это грязь савраска месит,
Метя мордой на восток.
 
 
Это обморочно плачет
Эхо в пуганом саду.
Это мой роман не начат
С той,
Кого два века жду.
 
 
Поувяли сентябринки,
Время стужей угрожать.
И так подло жмут ботинки,
Словно пробуют рожать.
 
 
Я стою, пляша и ноя,
Я бесслезьем исхожу.
На Кавказе, но без ноя
На себе
Ковчег
Вожу.
 
 
Ну а вьюга, как хапуга,
Заграбастать норовит
Самопреданного друга
Нам от холки до копыт…
 

Поти

«Пока тоска любовью грезит…»

 
Пока тоска любовью грезит,
А сердце над судьбой парит,
Меня одно лишь в жизни бесит,
А коль сказать точней, когтит:
 
 
Как эта робкая превратность
Постичь такую необъятность
Сумела, стиснув боль в груди.
И чтоб бесспорно состоялась
Та необъявленная зависть,
Что нас заждалась впереди.