Текст книги "Ё (сборник)"

Досадно? А мне, думаете, не досадно? Сам ждал, чем всё кончится. Поди теперь узнай! Это ведь вам не Лёха Мыльный, это ФСБ – много там у них чего выспросишь!

А с другой стороны, доведи ментовка дело до конца, разгадка бы вас наверняка разочаровала. Наследник. Видел я этого наследника. Типичный бандюган с короткой стрижкой, сквозь которую просвечивают шестнадцать шрамов. Он в середине девяностых арендовал у нас в Доме литераторов подвальные помещения – казино у него там было.

Непонятно, правда, как в его штопаную башку могла прийти сама идея отвлекающих убийств с буквой «ё», хотя, если поразмыслить, почему бы и нет? Взять того же Бен Ладена. Был террорист как террорист, ничего выдающегося. То посольство подорвёт, то казарму. И вдруг угораздило его однажды посмотреть боевик, где небоскрёбы рушатся. «Опаньки…» – думает.

Так и здесь, наверное.

Что же касается невероятного, на первый взгляд, казуса, когда две банды одновременно попытались совершить одно и то же преступление, то и это вполне объяснимо.

Когда оказываешься за границей, скажем, в Харькове, сразу же ощущаешь некое зияние в окружающей действительности. Долгое время пытаешься понять, чего же всё-таки в природе не хватает. А потом доходит: ментов. Ошеломлённо озираешься – нету! Как они там живут, эти харьковчане, одному Богу известно.

Я, например, обитаю в трёх кварталах от Дома литераторов. И случая ещё не было, чтобы по пути туда мне попалось навстречу менее семи стражей порядка. Вы вправе не поверить мне, дорогой читатель, но однажды, не поворачивая головы, я держал в поле зрения одиннадцать милиционеров.

Вот и прикиньте, сколь же грандиозен наш криминалитет, если понадобилось такое количество слуг закона! Поэтому я не вижу ничего особо чудесного в том, что две группы киллеров разминулись в подъезде Никодима Апострова на каких-нибудь десять – пятнадцать минут. Теории вероятности это нисколько не противоречит.

Странно другое.

Как следует из слов Германа Григорьевича Непадло, передача дела из милиции в контрразведку – событие не просто уникальное, а прямо-таки небывалое. Ну группа! Ну даже две группы! И что?.. Какая тут к чёрту угроза национальной безопасности? Если уж быть до конца откровенным, вся нынешняя наша держава – результат деятельности бесчисленного множества криминальных группировок.

Дело об убийстве замгубернатора, небось, не забрали! А уж там-то, будьте покойны, ноги аж из самой Греции росли.

И возникает вопрос: чем же оно так необычно, это наше расследование, столь небрежно изложенное здесь с пятого на десятое? Чем оно отличается от всех прочих?

Вы не поверите, но буквой «ё».

Так уж у нас повелось, что всё тайное обязательно обрастает жутковатыми легендами. Стоит засекретить поваренную книгу, как её немедленно переставят на полку эзотерической литературы, причём навечно, поскольку снять оттуда уже ничего невозможно. Даже если убрать запреты на доступ к любой информации, кто этому поверит? И самое главное: как вы сделаете явным то, чего нет и никогда не было? А ведь именно оно наиболее притягательно.

Впору удариться в мистику и вообразить, что в бетонных подземельях контрразведки до сих пор таится многотомное дело, озаглавленное «Проклятие фрейлины Е. И. В. Екатерины Дашковой». Можно ещё вспомнить остроумную догадку Петра Пёдикова об эзотерической сущности некоторых букв и слухи о кабалистических лабораториях гэбухи, где раньше творилась красная магия, а теперь, якобы, творится красно-бело-синяя.

Вдруг действительно от пары точек над «ё» зависит грядущее России?

Соблазнительно также допустить, что Вован Бурзянцев, равно как и Апостров-младший, в результате ушибов головы (шестнадцать шрамов на башке – тоже ведь не шутка), сами о том не подозревая, вышли на прямой контакт с нашим Великим, Могучим, Правдивым и Свободным. Это, правда, не вполне соответствует теории Сергея Овсяночкина, утверждавшего, будто над безграмотными субъектами язык уже не властен. Хотя, с другой стороны, кто сказал, будто мнение Овсяночкина – истина в конечной инстанции?

Возможно, оба криминальных авторитета, путая причину с поводом, искренне полагали, будто действуют не ради буквы «ё», а исключительно из денежных интересов. Но тут уместно вспомнить пример с загипнотизированной девушкой, также искренне полагавшей, что она целует друга своего брата за выигрыш в шахматы.

Очень жаль Лёху Мыльного. Рисуя глубокой ночью схему событий, он угадал практически всё. За одним исключением. Зря он отверг своё собственное предположение относительно количества консультантов. Их действительно было как минимум двое.

Иногда мне снится, что эфэсбэшники нашли мою расписку – и я просыпаюсь в страхе. Начинаю утешать себя тем, что понятия не имел, для чего она понадобилась этому бандюгану… Хорошо хоть, бедолага Пешко не посещал литературную студию. Будь мы с ним знакомы лично – совсем бы совесть заела.

Потом доходит, по какому краешку ходил я сам. Вполне ведь могло случиться так, что боец Апострова-младшего спросил бы Исая Исаича о слове «жёлчь», а меня – о слове «афера»! Я-то, честно говоря, тоже был убеждён, что оно пишется через «ё»…

Декабрь 2009

Секондхендж

Как будто в корень голову шампунем

Мне вымыл парикмахер Франсуа.

Осип Мандельштам

Давненько ночное литературное кафе «Авторская глухота» не видывало такого наплыва публики. Охрана перекрыла вход, каждый пригласительный проверяли ультрафиолетом. Оставшиеся снаружи топтались под фонарём или сидели на корточках возле утопленных чуть ли не вровень с тротуаром окон, хотя различить, что там творится в полуподвальчике, заведомо не представлялось возможным: чуть приоткинутые стёкла были зеркальными, а звук, проходя сквозь тесные щели, искажался немилосердно.

– Ауа… ауы… – глухо доносилось оттуда.

– Ауы… – расстроенно передразнил кто-то из неудачников, с болезненным коленным хрустом выпрямляясь во весь рост. – Ну и что это значит?

То и значило.

– Ауа, ауы! – проникновенно выдохнул там, внутри, бледный одутловатый юноша заключительную строку – и замер в ожидании.

Кафе откликнулось аплодисментами и тоненьким девичьим воем. Классики баклужинской поэзии, стеснившиеся за двумя столиками в углу, хранили надменное выражение на несколько искривлённых лицах. Рукоплескали вяло.

Два месяца назад бледного одутловатого пробило на Космический Разум – и он начал вдруг сочинять стихи, правда из одних гласных. С концертов его выходили просветлёнными.

Злые языки утверждали, будто контакт с Высшей Мудростью наверняка был краток, иначе бы счастливчик успел освоить всю фонетику в целом. Языки подобрее объясняли такую усечённость выразительных средств тем, что гласные звуки внушены человеку Богом, а согласные – дьяволом. Кто прав, сказать трудно. До сих пор вон спорят, не является ли игра на чёрных клавишах тайной разновидностью сатанизма. Некоторые выдающиеся наши пианисты даже пытались покаяться и уйти в монастырь – грехи замаливать.

И чего только не придумают скептики, лишь бы опорочить святое! Спрашивают, например, с ехидцей, зачем правительства тратят миллиарды на астронавтику, в то время как любой астралоходец за долю секунды способен достичь границ Солнечной системы. Как будто сами не знают, что дешевле запустить к Марсу картографическую тележку на колёсиках, чем обучить экстрасенса картографии! И вообще чему бы то ни было.

В полуподвальчике тем временем всё шло по плану.

Из-за ближайшего столика поднялся хмурый красавец в безупречно пошитом костюме и, подойдя к глашатаю Вселенской Гармонии, подал ему руку для пожатия.

– Речь! Речь! – закричали вокруг. Сразу стало ясно, что отнюдь не ради встречи с пробитым на Космический Разум собралось сегодня в «Авторской глухоте» столько народу и что подан был поэт, так сказать, для затравки.

– Речь!

Радости на лице поднявшегося не возникло, тем не менее крики продолжались. Делать нечего – дождался тишины.

– Вавилонскую-то башню так и не достроили, – как бы обвиняя в этом присутствующих, напомнил он. – И коммунизм не достроили. Почему? – Помолчал, окинул оком внимательные до преданности лица. – Вот в том-то вся и штука. Учит, учит нас история, что не с того конца начинаем, а толку? Разобьём дорогу до колдобин – и давай туда щебень сыпать, асфальтом закатывать… Смотришь, через три дня опять ухаб на том же месте. А как же ему не возникнуть, если материальную колдобину залатали, а духовная-то – осталась! Матрица-то колдобины – осталась! Когда же до нас дойдёт, что физическое – это слепок с астрального?

Одутловатый родоначальник гласной поэзии сообразил наконец, что кончилось его время. На цыпочках вернулся к своему стулу, сел, обиделся. А говорящий продолжал угрюмо выковывать фразу за фразой:

– Наше Баклужино – духовная колдобина. И сколько бы мы ни трудились, всё будет разваливаться и крошиться. Как нам обустроить астрал – вот настоящая задача. Решим её – тогда и жизнь пойдёт на лад. Что для этого нужно? Положительная энергетика. А что мы видим вокруг? – Крупные губы оратора пошевелились с омерзением, словно готовясь к плевку. – Белые маги враждуют с чёрными, имущие слои – с неимущими, криминалитет – с милицией, новая поэзия – с традиционной. Вот прозвучали стихи из одних гласных. Замечательно! А если кто вздумает работать исключительно с согласными? Опять вражда? Опять разборки? Опять отрицалово? Поймите: нет ни чёрной, ни белой магии – есть просто магия. Нет ни новой, ни старой поэзии – есть просто поэзия. То же и с неимущими. Даже если ты роешься на мусорке, кто мешает тебе иметь духовно особняк и два «мерседеса»? Ты создаёшь этим матрицу, парадигму, по которой будет созидаться твоё же будущее…

Все внимали угрюмому златоусту, за исключением разве что обиженного поэта да ещё нескольких невоспитанных субъектов, которых неизменно видишь на встречах лидеров с народом, где, вместо того чтобы ловить каждое слово оратора, они демонстративно озираются со скучающим видом, причём каждый в свою сторону.

Обычно глаза у молодых политиков ласковы и несколько выпуклы от искренности, словно их обладатель готов, не сходя с места, отдаться избирателю. Этот же обращался с аудиторией обескураживающе бесцеремонно. Так ведут себя лишь в двух случаях: или достигнув высшей власти, когда уже всё равно, что говорить, или когда терять нечего до такой степени, что, даже если начнёшь бороться за правду, хуже не станет.

Двое сидящих у самого выхода скорбно переглянулись. Затем тот, что постарше (жёлчный, сухопарый), встал и покинул полуподвальчик. Второй, крепыш с немигающими совиными глазами, был, казалось, недоволен таким поступком, однако тоже поднялся и вышел следом.

* * *

Выбравшись в вечерние сумерки, они протолкнулись сначала сквозь толпу неудачников, затем сквозь усиленный наряд милиции и молча направились в сторону чего-то строящегося. Фонари горели вполнакала, колыхалась юная листва, по тротуарам бродили смутные тени.

– Велика ты, мудрость народная, – отойдя подальше, язвительно изрёк старший. – А уж глупость-то народная как велика…

Совиноглазый крякнул, запустил правую руку под пиджак, хотел, видно, что-то там по привычке поправить – и сильно расстроился, не найдя искомого.

Над решётчатыми воротами, перекрывавшими путь на стройку, был укреплён подсвеченный сбоку и снизу плакат: «Храмостроители! Обеспечим Господа жильём!», а на стреноженной цепью калитке лепились две таблички: «Избирательный штаб православных коммунистов» и «Агитхрам».

Двое отомкнули висячий замок и, оказавшись на своей территории, двинулись прямиком к сторожке, временно исполнявшей роль агитхрама и штаба. Вошли, включили свет. Огненно взглянула на них из угла икона Краснознамённой Божьей Матери Баклужинской, писанная явно под Делакруа: в левой руке – алое полотнище, в правой – младенец, под босыми ногами – баррикада.

Совиноглазый крепыш первым делом отомкнул сейф, притулившийся под иконой, и, достав что-то огнестрельное с глушителем, пристроил под пиджак. Видно было, что раздосадован до последней степени.

– Ну, спасибо тебе, товарищ Арсений!.. – неистово пробурлил он.

– Чем недоволен? – устало молвил сухопарый, присаживаясь к столу.

– Битый час сидеть и слушать этого, прости Господи, мракобеса! Шмальнуть бы разок в поганца…

– Из чего?

– Да уж пронёс бы как-нибудь!

– Пронёс один такой! Видал, какой у них шмон на входе? Ну, допустим, пронёс… А толку? Вынуть бы не успел…

– Успел бы.

Возразить на это было нечего. Судя по ухваткам, обладатель совиных глаз знал, что говорит.

– А смысл? – сердито спросил товарищ Арсений. – Ты что, из него Авраама Линкольна сделать хочешь? Юлия Цезаря хочешь сделать? Поздно шмалять, товарищ Артём! Проглядели.

– Кто проглядел?

– Я проглядел!!!

Совиноглазый товарищ Артём издал утробное урчанье. Оббитые в классовых боях кулаки его сжимались и разжимались.

– Ты посмотри, как принимают! – с горечью продолжал Арсений. – Месяца не прошло, а какую силу взял! Околдовал он всех, что ли?

– Может, и околдовал, – угрюмо отликнулся его молодой товарищ. – На то он и колдун…

Прикладная эзотерика сплошь и рядом сталкивается с такими загадочными на первый взгляд явлениями, как пробой и замыкание, когда отдельная особь оказывается вдруг закорочена на людскую массу, а то и вовсе на космические силы, что, собственно, и произошло с бледным одутловатым юношей, ставшим вдруг сочинять стихи из одних гласных.

Простейший пример: если, допустим, ваша сослуживица, добрейшей души человек, с неожиданной свирепостью заявляет, что, будь её воля, всех бы умников перебила, вряд ли она могла сама додуматься до такого зверства. Скорее всего имело место мимолётное замыкание на социум – и устами женщины высказался народ в целом.

Как известно, каждый человек разумен и глубок, в чём легко убедиться, обсуждая что-либо вдвоём-втроём. Сами, наверное, замечали: стоит вмешаться четвёртому – происходит замыкание и разговор немедленно глупеет, вырождается, теряет связность, сползает в цинизм. Поэтому классический способ распития поллитровой бутылки водки требует именно трёх участников. Не зря же заповедал Христос: «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них». Если уж на то пошло, что такое традиционно проклинаемый принцип тоталитарных режимов «больше трёх не собираться», как не проявление заботы о поддержании интеллекта и совести граждан на должном уровне!

И чем больше людское скопление, тем меньше проскакивает в нём искорок разума и добра. Изложите вкратце мировую историю, и окажется, что все нации без исключения вели и ведут себя подобно группе дебильных подростков, по каждому из которых давно плачет либо психушка, либо детская комната милиции.

А теперь несколько слов о Глебе Портнягине, том самом ораторе, на которого с недавних пор молилось всё Баклужино (разумеется, за исключением политических противников) и которого, затаив дыхание, только что слушали в «Авторской глухоте».

Примерно полмесяца назад какая-то безымянная сволочь, так и оставшаяся неизвестной, прокляла бедолагу, закоротив его энергетику на стихию, именуемую народом. По сравнению с такой бедой упомянутые выше замыкания – не более чем мелочи жизни. Ну ляпнет человек что-либо социально значимое! Ничего страшного. Тут же вышибет у него в мозгах от напряжения некий предохранитель, помолчит человек, опомнится – смотришь: опять нормальный – о бабах заговорил, о рыбалке.

Но если умышленно закоротили… В девяноста девяти случаях из ста жертва подобного проклятия скоропостижно гибнет за Отечество, и только в одном случае происходит обратное. Именно такой случай выпал ученику чародея Глебу Портнягину, с чего, собственно, и началось стремительное восхождение его звезды на политическом небосклоне.

Способствовал этому и сам исторический момент: суверенная республика Баклужино, полгода считавшаяся самопровозглашённой, перестала наконец считаться таковой и готовилась избрать первого своего Президента.

* * *

– Проигрываем выборы… – подвёл невесёлые итоги жёлчный сухопарый Арсений. – И откуда он такой взялся? Экстрасенсы, колдуны… Они ж всегда как кошки были – каждый сам по себе! А этот из них коалицию сколотил. Месяц назад в голову бы никому не пришло…

– Ну так… – с надеждой подсказал совиноглазый Артём, выразительно запуская растопыренную пятерню под пиджак.

– Сказано тебе: нет! – отрезал старший товарищ и, спустя малое время, пояснил: – Ну замочишь! Думаешь, ихний блок сразу и распадётся? Ещё крепче станет! Был просто блок, а станет блок с иконой. С мучеником. Невинно убиенным подколдовком Глебом Портнягиным…

Оба замолчали подавленно.

– Компромат бы на него какой сыскать… – молвил с тоской Арсений. – Так ведь он на виду-то без году неделя… Ни на чём ещё подорваться не успел…

Внезапно его собеседник насторожил уши. Уши у него, кстати, тоже были весьма примечательные. Волчьи.

– Что там?

Снаружи отчётливо лязгнула цепь на сваренной из железных прутьев калитке. Кто-то пытался проникнуть в агитхрам.

– Поди взгляни.

Волчеухий товарищ Артём поправил под мышкой ствол и вышел в ночь. Вскоре вернулся, подталкивая в спину – кого бы вы думали? – одутловатого глашатая Вселенской Гармонии.

– Так… – озадаченно сказал Арсений, чуть отшатнувшись от незваного гостя. – А ты тут что забыл, нехристь космический?

У космического нехристя было отчаянное лицо. Сел на ближайший табурет, сгорбился, скрипнул зубами.

– Дедавиву! – сдавленно выговорил он.

Двое переглянулись, но уже в следующий миг до обоих дошло, что произнесено было слово «ненавижу». То ли родоначальник новой поэзии после контакта со Сверхразумом раздружился со всеми согласными скопом, то ли и раньше не слишком с ними дружил. Думается, известные строки Сергея Есенина прозвучали бы в его исполнении примерно так:

 
И нифто дуфы не потвевовыт,
И нифто её не бвофит в двоф…
 

– Что ж ты? – ворчливо упрекнул его Арсений. – То руку поганцу жмёшь, а то вдруг взял да и возненавидел!

Ничего, кстати, удивительного. Чёрт его разберёт, почему, но чем выше искусство, тем более непонятно поведение его представителей в быту. Самые похабные анекдоты сочиняются музыкантами, а лирический поэт в смысле склочности даст сто очков вперёд любой пенсионерке. Возможно, высота помыслов, согласно какому-то мировому закону, в данном случае уравновешивается низостью умыслов.

Особенно трудно беседовать с гениями. Пушкин того и гляди бильярдным шаром в лоб засветит и тебя же на дуэль вызовет, Лев Толстой по крестьянской привычке обматерит машинально, Достоевский глянет разок – да и забьётся в эпилепсии.

Уровня классиков бледный одутловатый самородок, ясное дело, ещё не достиг, но, судя по всему, шансы имел, поскольку характер у него уже выработался достаточно мерзкий.

Как удалось понять из общей невнятицы, вина молодого лидера общественно-политического движения «Колдуны за демократию» перед мировой поэзией была ужасна. По сути, угрюмый красавец в безупречно пошитом костюме сорвал бледному одутловатому творческий вечер, стянув на себя внимание публики и даже не предложив из вежливости прочесть ещё пару стихов.

Да за такое убить мало!

– Ну вот шёл бы домой и там ненавидел, – буркнул Арсений, выслушав жалобу до конца. – Сюда-то чего припёрся?

Поэт поглядел на него с удивлением. Пришёл к врагам своего врага – помощь предложить. Чего тут непонятного-то?

– Отомстить, что ли, хочешь?

– Отомфтить!

– Мститель нашёлся…

– А я внаю! – таинственно произнёс поэт.

– Чего ты знаешь? – сердито переспросил Арсений, успевший, видать, приноровиться к особенностям речи пробитого на Космос собеседника. – Знает он…

– Внаю! – настаивал тот, нервно подёргивая себя за галстук от известного баклужинского кутюрье Столыпина-младшего.

Товарищ Артём обернулся, уставился по-совиному. Да и сухопарый товарищ Арсений, несмотря на ворчливый тон, тоже, кажется, был заинтригован.

– Ну давай говори, раз знаешь.

Открыватель новых поэтических материков с загадочным видом поманил обоих и, жутко понизив голос, выдохнул:

– Фэкондфендф…

Собеседники его были настолько потрясены услышанным, что на пару секунд оцепенели. Первым очухался Арсений.

– Слышь! – на повышенных тонах задребезжал он. – А не пошёл бы ты к Богу в рай? Вот тебе карандаш, вот бумага. Садись и пиши, что ты сейчас такое сказал. Крупно и разборчиво!

Одутловатый самородок в столыпинском галстуке с готовностью вскочил, подсеменил к столу и, схватив карандаш, склонился над перевёрнутой предвыборной листовкой. Крупно и разборчиво юноша бледный вырисовывал букву за буквой.

– Вот… – выдохнул он и выпрямился.

Товарищи по партии с озадаченным видом склонились над листом. Начертаное там одно-единственное слово смахивало то ли на заклинание, то ли на вывеску магазина:

«СЕКОНДХЕНДЖ»