Текст книги "Слезы пасмурного неба"

***

Дверь кафе со скрипом затворилась – и за нею следом истошный звук издал и мой телефон. Очередное сообщение от Лены; должно быть, уже в десятый раз на дню она напоминала мне, как сильно скучает. Я усердно притворялся, что занят на работе и не слышу сигнала, отвечая лишь изредка, но на сей раз игнорировать Лену было бы глупо: она слишком хорошо знала мой график. Мерзнущими на ветру пальцами я набрал какую-то отписку в духе «Взаимно. Через полчаса буду на месте» и стремительно зашагал к остановке общественного транспорта.

На входе в гараж я галантно пропустил запыхавшуюся Лену вперед себя. Ребята уже ждали: Андрей настраивал гитару, а Леха, открыв нам ворота, поспешил обратно за ударную установку, громыхание которой мы слышали еще на подходе.

– Привет! – заголосили с дивана, втиснутого вдоль обвешанной тематическими плакатами стены. Там, как и следовало ожидать, комфортно расположилась девушка Андрея, которую мы во избежание путаницы называли Еленой, – что вроде бы немного задевало Лену, вынужденную довольствоваться уменьшительным именем.

– Добрый вечер, Елена! – откликнулся я и бросил ей свою куртку. – Вы давно здесь?

– Мы пораньше подъехали, – ответил за нее Андрей, откладывая гитару. – Примерно час уже. Ты пока подключайся, мы пойдем покурим.

Леха последовал за товарищем, освобождая мне пространство для маневра, и я принялся за распутывание шнуров, беспорядочно змеящихся по полу. Девушки перекинулись парой реплик и затихли в разных концах дивана – они, как правило, не общались.

Я обожал то ни с чем не сравнимое чувство, когда грубые басовые струны касались моих пальцев – огрубевших им подстать. Еще ребенком я непонятными судьбами очутился на концерте в рамках какого-то городского праздника и, наблюдая за движениями человека, держащего в руках самую большую гитару, влюбился и в сам инструмент, и в ту мощь, которой безраздельно повелевал музыкант. Я поклялся себе, что однажды окажусь на его месте, – и действительно сдержал это обещание, одно из немногих. Даже несмотря на то, что игра моя не дотягивала и до среднего уровня, та внутренняя гармония, которую она позволяла достичь, была для меня совершенной. Хотя бы за что-то я мог себя похвалить, не пребывая в образе амфибии.

Репетиция выдалась не слишком интересной: на протяжении полутора часов Андрей заставлял нас разучивать новую вещь, написанную им накануне. Ни мне, ни Лехе она, судя по всему, не понравилась. Было в этой вещи что-то отталкивающе одноцветное, безжизненное, не говоря уже о моей партии, которая включала в себя очень похожие друг на друга фрагменты, различий между которыми я не уловил, как ни пытался. Только Елена принимала на ура то, что слышала, – но в этом и не было ничего удивительного. Напротив, Лена сидела угрюмо всю репетицию, настойчиво требуя к себе внимания во время длинных пауз. Я старался не отказывать – и даже не выпускал ее из объятий, когда ребята устраивали перекур.

– Тоскливая песня, – пожаловалась она в один из таких моментов. – Совсем никакая.

– Ну подожди еще, мы вместе ее толком так и не сыграли, – урезонил я скорее себя самого. – И с вокалом будет гораздо интереснее.

Однако интереснее так и не стало. Под конец мы сыграли кое-что из старого репертуара и, как ни парадоксально, вполне довольные разошлись по домам.

– Поехали ко мне? – предложила Лена сразу, как мы покинули стены гаражного кооператива. – Оксана написала, что вернется только завтра.

Я согласился без раздумий, хотя родители не видели меня уже почти неделю.

Глава 2

О монастыре Третьего испытания обыкновенно говорили не иначе, как о жемчужине префектуры, однако туристов он почти не привлекал. По слухам, еще около века назад паломничество сюда было в моде и даже всячески приветствовалось. Ежедневно на берега монастырского озера, укрывшегося в чаще бескрайнего хвойного леса, наведывались десятки и сотни верующих, – а уж по праздникам тут и вовсе нельзя было сделать шагу, не наступив на чью-нибудь походную утварь. Тем не менее на территорию самого монастыря, располагавшегося точно в геометрическом центре озера, непричастных не допускали уже тогда; в дальнейшем порядки ужесточились, и монахи прекратили всякие контакты с мирянами – что, разумеется, повлекло за собою резкое падение интереса к месту священнодействий.

На моей памяти здание монастыря ни разу не перестраивали, ведь оно и так сочетало в себе наилучшие качества: неприступность, умопомрачительную красоту, величие. Помню, еще лягушонком – во снах едва ли не пятилетнего человеческого ребенка – я любил забираться на вершины башенок, венчавших углы строгого квадрата нашей обители, откуда часами вглядывался в покачивающиеся вдали верхушки елей. Наверное, их покой нарушали скачущие по ветвям животные, ибо зеркальная гладь озера, отделявшего меня от леса, всегда была удивительно безмятежна. Потом я спускался в коробку открытого внутреннего двора, где вечно что-то затевалось: дабы порадовать Матушку, монахи посвящали саморазвитию каждую секунду своего времени. Конечно, феерического успеха добивался не каждый, но всех объединяло неудержимое стремление к совершенству. Тут рождались выдающиеся живописцы, шедевры которых выставляли крупнейшие галереи мира; из этих же стен выходили искусные воины, способные в одиночку переломить ход любого сражения. Кроме того, монахи не позволяли себе забывать и о прямых обязанностях – высоком долге богослужения.

Передвигаясь по узкому каменному мосту, представлявшему собой единственное сообщение между монастырем и внешним миром, я в очередной раз изумился его протяженности: переход занимал никак не меньше трех минут, а если не торопиться, то и все восемь. И пускай наяву мне приходилось видать мосты и подлиннее, но они почему-то не поражали воображение до такой степени – быть может, из-за пропорционально нешуточной ширины. Добравшись до конца, я оказался у единственной металлической двери, облагороженной чеканным орнаментом, по привычке навалился на нее всем весом – более простого способа так никто и не нашел – и наконец-то протиснулся в переднюю комнату родного дома.

Картина, открывшаяся моему взору, была вполне себе привычной, но что-то все же настораживало. Далеко не сразу я нащупал источник сомнений – абсолютную, звенящую тишину. Не то чтобы стены монастыря обыкновенно ходили ходуном от несносного гвалта – вовсе нет; и тем не менее раньше отовсюду доносились какие-то едва уловимые шуршания, скрипы и прочие малозаметные звуки, вместе указывавшие на обитаемость этого здания. Сегодня же оно было мертво.

На первое тело я натолкнулся случайно. Изуродованная тушка юного монаха Георгия, отвечавшего за пополнение провианта, лежала на полу, перегораживая проход во внутренний двор, и я нечаянно наступил на голову товарища, и без того размозженную чем-то массивным. С этого момента я уже был готов ко всему, что ожидало меня внутри. Население монастыря как будто истребили; убийца не знал милости даже к молодняку, прибывшему сюда на попечение лишь пару месяцев назад. Погибель, однако, не застала монашескую братию врасплох: половина трупов, разбросанных по разным концам сооружения, держала в ныне безвольных лапах оружие, так и не вкусившее плоти врага. Оттого ситуация представлялась еще более пугающей: хорошо подготовленные монахи не выстояли в бою против нежданного соперника – хотя у меня никоим образом не возникло впечатления, что за стены проникла целая армия. Следовало бы серьезно напрячься, но я не боялся угроз этого мнимого мира и потому даже не поежился.

В отличие от большинства человеческих религий, местная вера полностью исключала надежду на продолжение жизни после смерти. Здесь тело усопшего не считали чем-то сакральным и воспринимали его как самый обыкновенный неодушевленный предмет, ничем не выдающийся по сравнению с камнем. Также отсутствовала концепция души: вместо этого каждый верующий – а лягушек-атеистов, пожалуй, никогда и не было – старался отметиться в истории какими-то громкими делами, за чем неустанно следила Матушка, почитаемая как божество. Тем самым ритуал погребения лишался всякого смысла, поскольку начисто исчезали всякие мистические потребности вроде упокоения души или ее отделения от бренной оболочки. Следуя традиции, я попросту сгреб монашеские останки в кучу возле помойной ямы – дальше мусорщики разберутся – после чего сел на одну из деревянных лавок, расставленных во дворике, и попытался собраться с мыслями.

– Печально, не правда ли?

Я вздрогнул. Маловероятно, чтобы у нарушителя моего одиночества были дружеские намерения.

– Напротив, можно только порадоваться за товарищей, так и не запятнавших себя перед Матушкой, – по возможности уверенно ответил я, осторожно поворачивая голову. Внушительную фигуру незнакомца обволакивала длинная ряса наподобие моей, однако несколько более темного материала; по краям ее красовалась незамысловатая вышивка золотистой нитью. – Учитывая, что я обшарил тут каждый уголок и нигде на Вас не напоролся, предположительно, Вы шпионите за мною с самого моста.

– Отчего же? – незнакомец усмехнулся. – Существенно дольше, Ярослав, существенно дольше. Но Вам, конечно, любопытно, отчего Вы по-прежнему живы, хотя обстановка не слишком располагающая. Видите ли, мы хотим попросить Вас о помощи. Скажем так, о поддержке.

– Что ж, тогда Вы избрали довольно сомнительный способ добиться расположения собеседника, – я указал на кучу тел, начинавшую постепенно расползаться. – Да и куда больше меня волнует, зачем Вы, собственно, убили моих товарищей?

– Позвольте объяснить, – он подошел поближе, так что мне стали заметны странные символы, начертанные на его запястье. – Ваши товарищи – да и Вы, по большому счету – не вполне честны с нашими достопочтенными гражданами. Это ересь – а таковую надо искоренять. Но, впрочем, Вас некоторым образом оправдывает не лучшее знание предмета – этакая непредумышленная ересь.

– Вы, судя по всему, представляете какую-то секту.

– О нет, уважаемый Ярослав, секту представляете именно Вы. Простой пример: не приходилось ли Вам задумываться, отчего якобы верховного бога называют именно Вторым братом?

– Общеизвестно, что у Матушки двое сыновей, и младший из них – резонно Второй.

– Забавно. И во многих ли семьях такое принято – два ребенка по номерам? Почему не величать его просто Младшим? Это же гораздо логичней.

– Зато унизительно. Да, он родился позже. Но разве возраст определяет личные качества?

– Отнюдь. И потому наши предки предпочли навесить на него цифру «два» – куда как менее унизительно! – он выдержал театральную паузу, предлагая мне поразмыслить над его доводами. – Простейшее объяснение не всегда самое верное, но, боюсь, к этому случаю банальности вполне применимы. Дайте же ответ: когда одного из братьев зовут не младшим, а вторым?

– Очевидно, когда он не является младшим, – по удовлетворенной реакции незнакомца мне стало ясно, что слова мои попали в точку. – Намекаете, что братьев было больше?

– Безусловно! И, заметьте, Вы сами пришли к этому выводу. Их также заведомо больше трех: иначе второго брата звали бы средним.

– И сколько же их по-Вашему было?

– Пятеро. И лишь пятый достоин нашего внимания.

– Младший? А еще двое?

– Посмешища – как и тот, кого Вы называете Первым – опять же не Старшим. Церковь поклоняется не тому богу, Ярослав.

– Это громкое заявление. Но мне вот интересно – а что же Вам понадобилось от меня?

– Ходят упорные слухи, – хотя я, конечно, не могу настаивать на их состоятельности, – что Вы, уважаемый, некогда возглавляли инквизицию. Не спорьте – пока просто предположим. Если это так, то Ваше слово должно иметь определенный и вполне соответствующий нашим намерениям вес. И это очень пригодилось бы, ведь мы, как несложно заметить, хороши только в войне с еретиками, – а хотелось бы иметь их на своей стороне. Понимаете?

– Не слишком ли высоко Вы метите – кем бы Вы ни были? Кроме того, странно – с чего бы я стал Вам помогать? Гораздо правильней было бы просто убить Вас, отомстив за товарищей.

– Мы тоже не лыком шиты, Ярослав, – мой собеседник поклонился, и этот жест остался для меня не вполне понятным. – Давайте обойдемся без обоюдных угроз и вообще до поры до времени разойдемся. Пожалуйста, подумайте над услышанным – я скоро Вас найду.

На этой ноте он развернулся и ровной походкой направился к выходу из монастыря. Я не стал его задерживать.

«Почтим же память Отца премудрого…»

 
Почтим же память Отца премудрого,
Павшего жертвою лет божественных,
Нас сотворившего себе по подобию,
Мира нашего лик создавшего.
Память его почтим уважительно,
Как завещала любимая Матушка.
Дар его чудный должен наследовать
Из сыновей наиболее праведный.
Кто же достоин из братьев божественных?
Каждый из них не встречал себе равного.
Слово берет мудрая Матушка,
Честь и хвалу воздавая усопшему:
«Сравниться должны вы с Отцом, нас покинувшим.
Над смертным победу одержит каждый.
Почета немного в такой победе:
Бренная плоть подвержена страху.
Смерти всякий на свете боится.
Одолейте друг друга – и будет награда!»
Так сыновьям своим говорила
Матушка, праведных дел соглядатай.
Сказано – сделано! Их ожидает
Суровое бремя Трех испытаний.
Молвит она: «Испытание первое
Будет нетрудным. Должные почести
Воздам я тому, кто высокие горы
Местами между собой поменяет».
Пришел Первый брат, брови нахмуря,
К подножию грозной горы-исполина.
Твердыню сдвинуть не получается,
Стихия напору не поддается.
Смехом, не славою Первого брата
Все одарили. Второй – наготове
Зеркало держит, и в нем отражаются
Горы, левая кажется правой.
Матушка молвит: «Теперь одолейте
Потоки воды в состязанье неравном.
Бурной реки усмирите течение,
Для гордости повод пожалуйте матери».
Пришел Первый брат, брови нахмуря,
К бурной реке. Во втором испытании
Успехов не больше: вода утекает
Сквозь пальцы, и силой ее не направишь.
Снова смеялись над братом бесстыдно,
Поступки его вызывали веселье.
Что же Второй? Разжигает он пламя,
И скоро река до дна высыхает.
Молвила Матушка: «Время настало
Для самого сложного из испытаний.
Полно же вам укрощать стихии!
Заставьте смертных себе поклоняться».
Пришел Первый брат, брови нахмуря,
В город, где смертные бед не знали.
Разрушил дома, ожидая отчаянья, —
Люди бесстрашно построили новые.
Так и остался для всех он посмешищем.
Вот и черед брата Второго.
Дал он смертным хлеба и зрелищ —
Те в благодарность его воспели.
 

***

Отложив в сторону видавший виды молитвенник, я откинулся на спинку сиденья. Его мягкая набивка скрывала то неприятное обстоятельство, что у брички, несшей меня в Антипово, отродясь не было рессор, но я не имел права на нелепые капризы. Природа по-прежнему радовала благодатью, и кучер, получивший от меня щедрое вознаграждение за спешку, щурился под ласковыми лучами Солнца, недавно покинувшего зенит.

Перечитанный мною только что отрывок представлял собой один из основных религиозных текстов, закладывающих фундамент местной веры. Его публично зачитывали во время всех праздничных служб, и большинству священнослужителей полагалось знать это писание наизусть; я, разумеется, не знал, хотя учил когда-то. Сказочная манера повествования, на первый взгляд немного абсурдная, была вполне характерна вообще для всех записанных молитв, и это, как ни странно, лишь помогло распространению религии в ту далекую пору, когда ей еще приходилось искать себе место среди бесчисленного множества прочих культов. Народу нравилось иметь дело с божествами, наделенными вполне понятным и обыденным поведением, пусть им и приписывались невероятные силы и бессмертие. Впрочем, как раз последнее вовсе не казалось таким уж неоспоримым: Отец, очевидно, все же умер, хотя нигде не говорилось, как ему это удалось. Вера на то и нужна, чтобы не задавать лишних вопросов.

Незнакомец, нанесший удар по монастырю, безусловно, был в чем-то прав: текст о Трех испытаниях под определенным углом изучения оказывался довольно-таки странным. Особенно цепляла слух, казалось бы, безобидная фраза «Каждый из них не встречал себе равных». «Каждый»? Если их двое, то не правильней ли было бы сказать «оба»? Конечно, это не ложилось в ритм, в угоду которому белый стих позволял себе немало допущений. Кроме того, я не владел языком оригинала, так что подобные детали могли быть лишь следствием вольностей перевода. С другой стороны, неизвестные толмачи не поленились скрупулезно воссоздать фонетическую специфику строки «Пришел Первый брат, брови нахмуря» – так неужели им было чуждо искусство стилистики? Определенно, стих выглядел так, будто часть его строф пошла под нож, и в исходном варианте братьев могла быть и дюжина. Даже концовка в одночасье перестала удовлетворять меня, и за словами «Те в благодарность его воспели», которые, как мне раньше казалось, подводили жирную линию итога под рассказом, я начал усматривать возможное продолжение…

Почему-то именно в этот миг, будучи поглощенным рассуждениями, я внезапно осознал простую и невероятно болезненную истину: мне никогда больше не увидеть тех, с кем я рос. Большинство моих товарищей погибли в этот день от руки сектанта, общение с которым пробудило во мне не злобу, а искреннее любопытство. Это было странно: во сне эмоции меркли. Будучи лишь плодом моего сознания, жители монастыря все же стали мне почти родными – как я мог не горевать об этой утрате? Память тут же подкинула обрывки прошлого. Вот Василий, мой ровесник и верный друг, полощет лапы в священной воде монастырского озера; а вот настоятель Михаил журит его за эту проказу, с огромным трудом скрывая предательскую улыбку… С каждым из них была связана какая-то история, и я припомнил многое из того, чему был свидетелем, а еще больше – того, в чем был непосредственным участником. Часть моей жизни, пусть и вымышленной, ушла навсегда, и я не имел права на холодное безразличие. Тем не менее оно все же одерживало во мне верх, низводя стенания по погибшим друзьям до уровня безыдейности, будто они были героями досмотренного мною фильма.

Часто я жалел, что этот странный мир – лишь блеклая тень моего унылого существования в слабом и ничем не выдающемся человеческом обличье. Часто – но только не сегодня.

***

Бричка спускалась по пологому склону на дно глубокого оврага, когда путь нам преградили двое дружинников необычайно хмурого вида. Один из них грозно вскинул лапу, недвусмысленно требуя остановиться, и мой извозчик, тихо выругавшись, сбавил ход.

– Кто такие? Куда едем? – грубо осведомился второй, окинув меня подозрительным взглядом.

– Для начала было бы недурственно представиться, – заворчал в ответ кучер. – И будьте любезны объяснить, по какому праву вы нас останавливаете.

– В деревне беда, нам велено всех проверять.

– Позвольте, – вмешался я. – Где именно беда? В Антипове?

– Там, где ж еще, – хмыкнул дружинник, прежде молчавший. – Мельника убили.

Я был морально готов к этой вести. Собственно, весь смысл моего путешествия был именно в том, чтобы понять роль Захара в последних событиях. Я не особенно верил, что его приглашение накануне трагедии могло быть чистой случайностью, но о связи оставалось лишь догадываться. Неужели мельник, помогавший монастырю и при гораздо более тяжелых обстоятельствах, согласился способствовать его краху под напором чьих-то угроз? Или то было его сознательное и добровольное решение? Вряд ли. Возможно, Захар и вовсе не был ни в чем замешан, став жертвой неудачного выбора времени для встречи со мной. К несчастью, роковой незнакомец не преминул позаботиться о том, чтобы покров этой тайны уже нельзя было сорвать, вместе с тем перерезав единственную нить, которая могла бы вывести меня на его след.

Нет, не единственную. Вспомнив символы, покрывавшие запястье незнакомца, я немного воспрянул духом: зацепка все же имелась. Надо было во что бы то ни стало подготовиться к следующей встрече с ним, хотя бы знать, насколько популярно его мировоззрение.

– Поехали назад, – повелел я извозчику. – Больше там делать нечего.

– Куда Вы собрались? – запротестовали дружинники в один голос. – Давайте-ка спускайтесь, будем разбираться.

Нехотя я спрыгнул на землю, сделав кучеру жест не беспокоиться и ничего не предпринимать.

– Как видите, я монах. Имя мое – Ярослав. Мне неизвестна причина, по которой Вы задерживаете направляющихся в Антипово, хотя было бы разумнее ожидать, что возможный убийца предпочтет как раз-таки ринуться прочь и в обозримом будущем в этом месте не появляться. Но в данном случае вам повезло: не далее как вчера я имел счастье разговаривать с усопшим. Тем не менее я не располагаю информацией, которая могла бы вам хоть как-то помочь.

– Вы понимаете, уважаемый Ярослав, что мы не можем отпустить вас до выяснения всех обстоятельств?

– Да, конечно, – покорно согласился я. – Но все же я просил бы Вас позволить мне удалиться и вернуться несколько позже.

– Так не получится, – покачал головой тот из дружинников, что остановил бричку. – Придется Вам с нами в деревню ехать.

Я не стал спорить, хотя прекрасно понимал, что целый вечер будет бездарно потерян за бесцельными уклончивыми разговорами. Дружине не следовало знать ни о моем недавнем знакомстве с убийцей, ни тем более о том, что по его воле случилось в монастыре. То был вызов, брошенный мне одному, и я собирался принять его с высоко поднятой головой – по крайней мере, не привлекая тех, от кого вреда наверняка больше, чем пользы.