Текст книги "Слезы пасмурного неба"

***

Выйдя под открытое небо после двух часов музыкальных экзерсисов, мы тут же засомневались, не будет ли правильнее вернуться: тучи грозно изливали накопившиеся в них эмоции, иногда обрушивая на нас негодующие восклики грома. Когда все же было окончательно решено выдвигаться наперекор стихии, Андрей услужливо предложил подвезти меня до дома, чему я, разумеется, был очень рад: Леха и Грека жили в противоположной от меня стороне, а стоять на остановке под проливным дождем в полном одиночестве мне совсем не хотелось.

Выбравшись из старенького «Ниссана» и махнув рукой напоследок, я шустро добежал до подъезда, умудрившись при этом нисколько не промокнуть, и, ловко набрав привычную комбинацию на пульте домофона, ворвался внутрь. С грохотом захлопнувшаяся за мной металлическая дверь привлекла внимание подростка школьного возраста, переминавшегося с ноги на ногу в ожидании лифта, и он, чуть-чуть помешкав – видимо, в нерешительной попытке оценить, следует ли считать меня взрослым и достойным уважения, – все же бросил мне свое «здрасьте». За пазухой у него сидел кот, столь же мокрый, как и сам парень, и я, посчитав себя третьим лишним, проследовал к лестнице, пролеты которой были усыпаны бычками и крышечками от пивных бутылок, а в одном месте даже стоял неработающий телевизор с ламповым кинескопом.

Уходя из дома много после полудня, я не посчитал необходимым взять с собой ключ от квартиры, а потому немедля надавил на кнопку дверного звонка. Из глубины послышалось робкое треньканье, скоро уступившее место гробовой тишине, изредка прерывавшейся отчаянными криками глуховатых соседей, обитавших этажом выше. Определенно, никто не спешил отворить передо мною дверь, и, еще немного понажимав на кнопку с тем же успехом, я решил позвонить родителям, которые в моем представлении никуда сегодня не собирались. После девяти гудков, когда положение дел уже начинало казаться мне устрашающим, из трубки прозвучал полусонный голос мамы:

– Да, Слава, я тебя слушаю.

– Привет. Вы не дома?

– Нет, мы в сад уехали.

– В такой ливень?

– А тут сухо. Ты еще гуляешь?

– Я уже вернулся и хочу попасть домой. У меня нет ключа.

– Ооой, – неопределенно протянула мама. – Мы только завтра к вечеру приедем.

– И что мне теперь делать?

– К бабушке поезжай. Не знаю, что еще тебе посоветовать.

– Ладно, сейчас подумаю, – обреченно выговорил я и, пожелав доброй ночи, попрощался.

Конечно, у меня и в мыслях не было отправиться в такой час к бабушке, поскольку это было чревато весьма нежелательными приключениями: с юношеских лет у меня сложились далеко не самые безоблачные отношения с населением тех краев, и если со шпаной я еще мог бы договориться, то встреча со старшим поколением наверняка не сулила ничего хорошего. Многие из них, будучи моими ровесниками, не понаслышке знали разницу между следственным изолятором и колонией-поселением, а некоторые особо непонятливые познали ее даже дважды. Про этот забавный район, куда дедушка привез свое семейство еще во времена царя Гороха, шутливо поговаривали, что половина местного народа сидит, а вторая – уже сидела. Печально, но это звучало не так уж и неправдоподобно.

Поразмыслив над сложившейся ситуацией, я не нашел лучшего выхода, чем позвонить Андрею и спросить, далеко ли он успел от меня отъехать. Узнав о моей проблеме, он удивился:

– А чего же они тебя не предупредили?

Я понятия не имел, как ответить на этот вопрос: мне самому было крайне интересно.

***

– Сколько? – изумленно переспросил Андрей, плавно останавливая машину на перекрестке.

– Сорок три, – повторил я отчетливо. – Не считая тех, что были еще с вечера.

– С ума сойти! – он сокрушенно покачал головой, но глаза под сводом густых бровей едва заметно посмеивались.

– Это не рекорд. Помню, пару месяцев назад мы расстались – так она и по шестьдесят за день присылала.

– И не жалко денег… Что пишет хоть?

– А ты как думаешь? Все как обычно: сначала грязь выливала ушатами, объясняла, почему я плохой, а она хорошая. Потом заявила, что на сей раз мы разбегаемся окончательно и бесповоротно, ревность добавила.

– К кому?

– Да какая разница? – фыркнул я и указал Андрею на светофор, сменивший свой красный гнев на зеленую милость. Мы тронулись, и я, на мгновение залюбовавшись пустынными ночными улицами, продолжил: – Мне кажется, для ревности ей вообще не нужен объект. Это самодостаточная деятельность.

– И часто с ней такое?

– Нет, редко. Но иногда бывает. С тех пор, как у нас начала работать Алина, при необходимости ревнует к ней.

– Очень даже недурно, – усмехнулся Андрей, иногда заглядывавший в кафе то ли с похвальным желанием навестить меня, то ли, напротив, забавляя себя наблюдением товарища в «диких» условиях. – Прими ее слова за комплимент.

– Мне как-то все равно. Я никогда не давал повода для ревности – оправдываться тем более не собираюсь. Да Лена и сама себе не верит, я думаю.

– Уж наверное. Ты не переживай – успокоится через пару дней.

– Я не переживаю. Она уже просится назад.

– А ты?

– Нет, мне это не нужно. Я больше не хочу.

– Охладел? Устал?

– Просто не хочу. Не могу. Мне кажется, у меня теперь немного другие интересы.

– Вот как? Решил вплотную заняться чтением?

– Да не в этом дело… Но раз уж ты об этом вспомнил – у тебя нет «Принца Каспиана» в бумажном варианте?

– Есть. Могу тебе даже подарить – все равно сам уже не стану перечитывать.

– А как тебе вообще? Интересно?

– Да так себе, по правде говоря. Если надо, порекомендую что-нибудь получше.

– Нет, я все-таки эту хочу.

За окнами уже хозяйничала густая полновесная ночь, и ее непроглядность нарушали лишь фонари, которые, выхватывая из города отдельные крохотные сцены, окрашивали их в неестественные, но удивительно приятные оттенки желтого. Эти отдельные натюрморты под ровными колпаками света казались декорациями к старому голливудскому фильму – милыми и почти игрушечными, – и каждая скамейка будто бы находилась в ожидании, когда двое влюбленных, случайно проходя мимо, заметят ее и расположатся наблюдать по-осеннему неяркое, затянутое рваными облаками небо. Одна из таких одиноко стоящих скамеек ждала бы сегодня и меня, если бы Андрей не проявил чуткости. Его родители, в отличие от моих, ночевали дома, поэтому он не мог пустить меня к себе, однако легко согласился провести со мной пару часов в машине, где было все же не так холодно, как на улице. Разговоры крутились преимущественно вокруг моего разрыва с Леной – эта тема почему-то особенно занимала Андрея, – хотя зачастую мы переключались и на его собственные отношения, которые не в меньшей степени изобиловали червоточинами – от самых пустяковых до довольно-таки скверных.

– Ты знаешь, чего я никак не могу понять? – жаловался он. – Каждый раз, когда я заезжаю за Еленой перед репетицией, мне приходится ждать ее минут двадцать. Неужели она не понимает, что ставит меня в неудобное положение перед вами?

– Я помню, поначалу вы регулярно опаздывали, – подтвердил я, застегивая тугую молнию на куртке: не желая попусту расходовать топливо, Андрей заглушил двигатель, и салон машины начал заполняться неумолимой прохладой. – Потом как-то приноровились?

– Если это можно так назвать. Приезжаю за ней на полчаса раньше – вот и весь секрет. А по факту ничего не изменилось: говорит «уже иду» – и исчезает в неизвестном направлении. Ну почему нельзя начать собираться заблаговременно?

– Видимо, мешает тонкая чувственная натура. Я вот тоже всегда предупреждаю Лену, когда выхожу с работы и направляюсь к ней. Она спрашивает, что мне приготовить, хотя это глупый вопрос: в итоге все равно будут пельмени. Потом я минут десять иду до остановки, еду полчаса при хорошем раскладе – всего минут сорок получается… хотя нет, даже больше. И вот я прихожу – а ничего не готово. Уже при мне набирает воду, ставит кастрюлю на огонь. И так постоянно – сижу и жду с голодными глазами. А, казалось бы, что мешало начать пораньше? Ерунда, конечно, – но так приятно было бы почувствовать, что о тебе подумали, позаботились…

– Это точно. Вот из таких мелочей все и складывается.

Подобных рассуждений хватило на полночи, и увлеченность Андрея уступила вполне закономерной усталости только к четырем часам, когда он стал тонко намекать на свое намерение откланяться. Не имея наглости возражать, я проводил его до дверей квартиры, принял в дар обещанную книгу и, пожелав Андрею добрых снов, расположился в подъезде под лампочкой, где и предавался чтению до самого рассвета. Начало рабочего дня было уже близко, и, коротая остаток времени за весьма отчаянным пешим переходом, я мечтал лишь о замечательном миге воссоединения со своей теплой постелью, ласка которой так незатейливо ускользнула от меня этой ночью.

Глава 5

– Блистательного утра, мой друг! Очень рад нашей новой встрече.

Мои тяжелые веки будто слиплись, но колоссальным усилием воли я смог разъединить их, заставив себя поморгать: в услышанном пожелании мне почудилось что-то зловещее, напрочь отбившее охоту понежиться еще немного. Несомненно, я знал этот сильный, слегка лукавый голос, но вялый разум отказывался опознавать его владельца, предпринимая судорожные попытки восстановить события, приведшие меня на малознакомую душную мансарду. Постепенно в памяти начали проявляться смутные воспоминания о гостеприимстве супруги Осипа, дозволившей мне – страннику с непонятными намерениями – остаться на ночь в доме старейшины, хотя многие на ее месте предпочли бы выгнать меня взашей. Все было именно так – но кто же тогда сидел в потертом кресле у изголовья моей кровати, терпеливо ожидая, когда ко мне вернется обычная бодрость?

Должно быть, в миг осознания справедливости своих нехороших предчувствий я резко дернулся, и прежде милостивое похмелье в полную силу заявило о себе неистовым перестуком в висках, начисто затмившим ощущение угрозы.

– Я вижу, Вы не очень хорошо себя чувствуете, – изрек нежданный визитер, приподнимаясь в кресле, чтобы поправить измявшиеся одеяния.

Это был мой новоиспеченный недруг – таинственный незнакомец, оборвавший жизни всех, кого я ценил и на кого мог бы положиться в часы невзгод. Он обещал найти меня – и без труда нашел, когда посчитал это необходимым; я же по-прежнему не знал о нем решительно ничего, разве что знаки на его запястье уже не казались такими волнующими.

– Зачем Вы явились в этот дом? – пробормотал я, силясь побороть нахлынувшую головную боль. – И как проникли сюда незамеченным?

– Боюсь, в этом не было нужды, – ответил убийца, пожимая плечами. – Все становится гораздо проще, когда отказываешь себе в опасениях, – Вам ли не знать?

Ну разумеется… Он даже не удосужился укрыть от обитателей свое присутствие – значительно проще было избавиться от каждого из них. Это простое соображение укололо меня похлеще булатной стали: возможно, и Осип, и его заботливая жена, и даже их очаровательный малыш, намедни страдавший от простудной хвори, были уже мертвы. Неужели случилось непоправимое, и я принес в эту многострадальную семью намного больше горя, чем мог бы искупить своими сожалениями?

Внезапно на первом этаже кто-то завозился, заставив меня усомниться в упаднических выводах.

– Они живы, – с облегчением выдохнул я.

– Конечно, живы, – подтвердил сектант, и его зеленые губы расплылись в самодовольной улыбке. – К чему нам невинные жертвы? Я представился Вашим другом, и меня впустили без лишних расспросов.

– И тем не менее Вы не преминули забрать жизни не только монахов, но и антиповского мельника.

– Ваше возмущение уместно, Ярослав, – но поверьте, однажды Вы поймете, что этого было не избежать.

– Искренне сомневаюсь, – осуждающе проговорил я и, не выпуская собеседника из поля зрения, встал и начал одеваться.

– Правильное решение, – тут же заметил он. – Я уже начинал беспокоиться, что Вам по душе лежать передо мною в неглиже. А тем временем нас ожидают великие дела – стоило бы поспешить.

– Я не стану Вам помогать. Во-первых, Ваша ересь крайне неубедительна, а во-вторых…

– Что? Желаете в очередной раз напомнить об убийствах, лежащих на моей совести? Я признаю свою ответственность – впрочем, в монастыре я был не один… Удивлены? Нас было четверо – самостоятельно я все же не справился бы.

– Даже четверым такое не должно быть под силу. В чем Ваш секрет?

– А в чем Ваш? – он величаво повел подбородком, подчеркивая безыдейность подобных изысканий. – Тут уж каждому свое.

– Вы были солдатом, не так ли? В этом дело?

– Очень поспешное умозаключение. Полагаю, к нему Вас привела моя метка, которую Вы, между прочим, неправильно восприняли. Я не тень войны и в Капотине не воевал – уж извините за это разочарование, но мне тогда было года три. В таком возрасте в армию не берут.

– И откуда же Ваше, с позволения сказать, тавро?

– Это потрясающая история! В селе, где я рос, имелся заброшенный военный склад – известное дело, детвора обожала там копаться. Однажды наткнулись на печать и решили на ком-нибудь ее испытать. Догадаетесь, кто вытянул жребий? Правильно, Ваш покорный слуга. Кстати, мое имя Дмитрий. Простите, что не представился раньше.

– Не могу сказать, что рад знакомству.

– Ах, оставьте уже свои обиды, Ярослав. Я прекрасно понимаю, какое мнение Вы обо мне составили: сумасшедший сектант, продвигающий свои безумные идеи через насилие. Да, я это понимаю – и не прошу, чтобы Вы стали таким же, как я.

– Тогда чего же Вы хотите?

– Лишь того, от чего Вы и сами уже не откажетесь: удовлетворите свое любопытство. Я уверен, те слова, что я произнес в ходе нашего предыдущего разговора, тронули Ваше сердце – и зародили в нем соответствующие сомнения.

В этот момент я более всего на свете хотел бы сказать, что он не прав, а мои блуждания, начавшиеся в тот роковой день, были направлены единственно на борьбу с необозначенным до конца супостатом… Что ж, это было бы гнусной ложью – и мой растерянный вид пойманного за руку карманника прокричал об этом Дмитрию так, что это молчаливое признание уловил бы на его месте даже беспомощный лягушонок.

– Приятно, что я в Вас не ошибся, – заметил он, победно вскинув лапы.

Моя маска вражды и неприязни была уже совершенно бесполезна и, смиренно признавая свое поражение, я спокойно произнес:

– Мне хотелось бы узнать, какие строки были исключены из текста о Трех испытаниях. И что немаловажно – кому это понадобилось?

– Вы найдете ответы на эти замечательные и, смею Вас похвалить, весьма уместные вопросы. Найдете – но, безусловно, не здесь. Езжайте в Ранск и разыщите книгу некоего Демида из рода Никифоровых. И не спешите покидать Центральную префектуру – там мы снова встретимся.

– Почему же нам не поехать вместе? – удивился я, вспоминая утомительный и откровенно неживописный путь до главного города конфедерации.

– Вы так жаждете провести два дня в повозке наедине со мной? – Дмитрий хитро улыбнулся; потом спохватился и, смешно поерзав, достал из-под полы матерчатый мешочек с перевязанными тесемками. – Путешествия нынче недешевы – тут хватит сполна, чтобы покрыть затраты.

– Мило с Вашей стороны, конечно, но я не бедствую.

– И все же возьмите. Не расценивайте этот жест как попытку купить Ваше доверие: будь оно так, я предложил бы гораздо больше.

После недолгих колебаний я протянул лапу ладонью вверх, и Дмитрий опустил в нее кошель, который и впрямь оказался не особенно тяжелым. В конце концов, это было лучше, чем истощать монастырскую казну: всякий добропорядочный гражданин и без того усмотрел бы в моих действиях немало предосудительного, и я не желал давать и малейшего повода подозревать себя в расправе над сожителями с алчной целью овладения их скромными пожитками.

***

Неоднозначная харизма Дмитрия не прошла незамеченной для старейшины и его семьи: стоило им захлопнуть дверь за могучим сектантом, спешно откланявшимся под предлогом неотложных дел, как на меня посыпались вопросы самого разного содержания. От необходимости на ходу сочинять правдоподобные пояснения меня спасла жена Осипа, очень своевременно поступившаяся праздными интересами в пользу приглашения к уже накрытому столу, где и предполагалось продолжить беседу за плотным завтраком. Старейшина, видимо, опасавшийся утраты нити разговора, нехотя поплелся в гостиную, и маленький Алеша вприпрыжку побежал вслед за ним, чрезвычайно довольный тем, что папа в этот рабочий день остался дома, – по понятным причинам Осип решил пренебречь своими служебными обязанностями, сославшись на легкое недомогание.

– Папа, а мы сегодня поиграем в городки? – с надеждой спросил лягушонок, взбираясь на высокий детский стул, подогнанный специально под его рост.

– Поиграем, Алеша, поиграем, – неуверенно пообещал ему отец, не сдержав болезненной тени на слегка отекшей морде: очевидно, старейшина сомневался, что сможет удержаться от наметившегося запоя и провести этот день в кругу семьи.

– Право, Осип, Матушка вознегодует, если Вы не потешите чадо, – заметил я, уповая на прозрачность этого намека.

Не став пускаться в дешевые уверения, старейшина тяжело вздохнул в знак того, что принимает мое нравоучение, но и в этом движении по-прежнему ощущалась ложка дегтя, бескомпромиссно отодвигавшая благие намерения во мрак несбыточности. Видимо, спеша уйти от неприятной темы, он вернулся к будоражившим его вопросам, как бы невзначай поинтересовавшись:

– Так что же Ваш товарищ – тоже монах?

– В некотором роде – да. Церковный деятель – так будет точнее.

– Должно быть, в каком-то необычном сане?

– С чего Вы взяли?

– Священники нашего храма одеты иначе, да и Ваша ряса совсем другой расцветки.

– Так и есть. Он… узко специализирован. Этакий философ от религии, теолог.

– Стало быть, ученый, – многозначительно подытожил Осип. – Нельзя ли будет пригласить его в нашу новую школу для назидательной речи? Сельским недорослям было бы полезно.

Его затея вызвала у меня кислую ухмылку, удачно пришедшуюся на момент, когда я начал жевать вареную картофелину, щедро сдобренную слоем ядреного хрена. Дети узнали бы действительно много нового, но едва ли в этом поселке приветствовались революционные взгляды, оправдывающие даже смертоубийственное насилие, – как, впрочем, и везде. Озвучивать эти мысли я, разумеется, не стал, вместо этого ограничившись нейтральным пассажем, сводившимся к недоступности отбывшего в Центральную префектуру Дмитрия.

– А почему дядя такой большой? – неожиданно подал голос Алеша, видимо, решив, что наконец настал и его черед поучаствовать в обсуждении новой незаурядной персоны.

– Это потому, что он хорошо кушал в детстве, – незамедлительно ответила ему мать и погладила лягушонка по гладкой голове, усыпанной желтоватыми пятнышками.

Покидая дом старейшины, я особенно просил его заботиться о близких: несмотря на его распространенный недуг, а также на все те бесчестные похождения, в которых он давеча признался, я свято верил, что из двух сторон Осипа однажды останется только светлая. Как и я, он проживал две жизни разом, и отдать предпочтение одной из них означало казнить половину самого себя – то, на что лишь у немногих достанет мужества. И все же на моей душе не было груза, когда я в последний раз помахал этому семейству лапой из окна величественного дилижанса, уносившего меня в далекий, навевавший множество ностальгических воспоминаний Ранск.

***

Почти двенадцати часов сна оказалось мало, чтобы развеять усталость от прошлой ночи, за которую я так и не сомкнул глаз. Я ощущал это с самого момента пробуждения: в ванной, на кухне, в насквозь прокуренном лифте меня шатало так, будто с приходом понедельника сама планета начала пульсировать вразнобой с ритмом моей жизни. Цепляясь мыслями за отсутствие репетиции, а вместе с ней – и вообще планов на вечер, я уже томно представлял себе возвращение домой, сулившее продолжение дефицитного отдыха.

Поддавшись моему напору, тяжелая подъездная дверь медленно отворилась и впустила в мои ноздри остатки свежести, напоминавшие о ночном дожде. С порога я увидел и почерневший от влаги асфальт – прекрасный нюанс в яркой гамме, присущей осенней поре; прилипшие к нему листья выглядели своеобразным гербарием, творимым самой природой на зависть редким школьникам, расторопно семенившим через двор.

– Привет, – услыхал я, едва ступив на бугристую поверхность бетонного крыльца.

– Лена? Ты почему не на учебе? Опоздаешь!

Она стояла тут же, под козырьком – желая укрыться то ли от возможного ненастья, то ли от пугающей близости окон моей квартиры. Укутанная в черное драповое пальто, девушка напоминала крохотный манекен, выставленный на улицу каким-то модным бутиком в рекламных целях. Заложив руки в карманы и повернувшись на носочках, она вызывающе отчеканила:

– Решила прогулять. Поговорим?

– Пару минут, – согласился я. – Мне надо на работу.

– Почему ты не отвечаешь на мои сообщения?

– Не вижу в этом смысла.

– Ты хочешь меня за что-то наказать? Тогда просто скажи об этом, не надо молчать.

– Нет, не в этом дело… На этот раз мы не сойдемся.

Укол моих слов, казавшийся мне жестоким и болезненным, не произвел на Лену ни малейшего впечатления. Поджав губы, она покачалась на месте в непонятных раздумьях, после чего беззаботно уточнила:

– Ты уверен?

– Да.

– Больше не любишь меня?

– Не люблю.

– А можешь более убедительно это сказать?

– Я не люблю тебя. Достаточно?

– И как давно?

– Что именно?

– Как давно не любишь?

– Наверное, никогда и не любил. Мне кажется, все это изначально было ошибкой.

– Вот как?.. А зачем тогда говорил, что любишь?

– Я… верил себе в такие моменты. Я не врал – просто ошибался.

– Что если ты ошибаешься сейчас? А тогда был прав.

– Нет, сейчас я не ошибаюсь.

– Я не верю тебе.

– Это уж как хочешь.

– Значит, мы расстаемся навсегда?

– Да, навсегда.

– И вообще не будем видеться?

– Лучше не стоит.

– Понятно, – Лена говорила по-прежнему ровно, но в выражении ее лица уже читалось горькое напряжение. Я не хотел, чтобы она плакала, и в душе был очень рад, что девушка не спешит разразиться рыданиями.

– Я пойду? – произнес я, пожалуй, немного суровей, чем следовало.

– Иди, – согласилась она по возможности безразлично, но получилось не слишком искренне.

Прощально кивнув ей напоследок, я уверенно спустился с крыльца, намереваясь прибавить шагу – минутная стрелка часов уже заклинала не мешкать, – но тут Лена окликнула меня. В пару прыжков преодолев разделявшее нас расстояние, она вцепилась в мою руку и сумбурно затараторила, будто призывая меня спасти утопающего ребенка:

– Слава, давай не будем разбегаться. Я поняла, в чем не права, больше такого не повторится. Дурой же была, теперь все станет совсем по-другому.

Не зная, как правильно отреагировать на эту тираду, я ограничился жестким «нет», но Лена будто не слышала меня; она продолжала причитать, не ослабляя хватки, и я попытался высвободиться из ее цепких пальцев.

– Ну не верю я, что ты не любишь меня, все равно не верю. Я вот если сказала, что люблю, то это уже навсегда. Разве с тобой не так?

Все же вырвавшись после непродолжительной возни, я стремглав бросился вон со двора. Топот ног, слышавшийся позади, возвещал о том, что Лена силится догнать меня, но у нее, разумеется, не было шансов. Оказавшись на остановке, я запрыгнул в первый же автобус – и, как выяснилось, прогадал, так что добираться до работы пришлось с пересадкой. Отдышавшись, я достал телефон и прочел первое из трех сообщений, что Лена уже успела прислать: «Все равно я тебе не верю».