Текст книги "Рассказы о Влодьзимеже Качмареке"

– П.П.П – Полногрудая пани Плужек. – Испуганно созналась женщина и от такого ответа Влодьзимежа словно ударило по голове потолком.

Качмарек, выпучив глаза и раскрыв рот пошире, попятился назад пока не упёрся спиной в стену, а на вопросы секретарши, что его так шокировало в её ответе, лишь качал головой и мычал нечто неясное. Придя немного в себя, Влодьзимеж бросился к телефону и набрал инспектора Смыка.

– Кажется, я всё понял! – Вместо приветствия прокричал в трубку Качмарек, невзирая на то, что на той стороне взять её никто не удосужился.

Ещё через полчаса в офисе детектива помимо него самого и полногрудой пани Плужек со скучающим видом присутствовали слегка нетрезвые папаша и престарелый дедушка Ежи. В то время как все сидели, удобно расположившись на диване, Влодьзимеж, по-арестантски сложив за спиной руки, с задумчивым видом ходил по комнате и, периодически поглядывая на часы, ждал приезда инспектора, до которого он так в итоге и не дозвонился. Чтобы хоть как-то побороть царевавшую в комнате тоску, папаша шептал сыновней секретарше свежие анекдоты, от которых та лишь густо краснела и будто выдавливала из себя жалкое подобие улыбки. Просидев бог знает сколько с мрачным видом, неожиданно подал голос престарелый дедушка Ежи, пригрозивший незамедлительно уйти по важному делу, если ему тот час не объяснят, для чего он бил и без того не шибко здоровые ноги, взбираясь по крутой лестнице на четвёртый этаж.

Прекрасно понимая, что без присутствия в комнате полицейского предстоящая речь будет звучать и выглядеть не столь эффектно как представлялось в мечтах, Качмарек, побоявшись лишиться кворума, всё же начал.

– Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: среди нас есть убийца! – Объявил Влодьзимеж нарочито тихим голосом и торжествующе пробежался взглядом по лицам, стремясь насладиться реакцией.

Полногрудая пани Плужек издала дикий вопль, будто ей за шиворот откуда-то сверху свалился откормленный мухами тарантул, затрясла поднятыми вверх руками и бросилась к выходу, поливая Качмарека распоследними ругательствами и делая упор на недопустимости рисковать её единственной и без того несчастливой жизнью, с сомнительной лишь целью потешить персональное самолюбие.

Трусливое бегство секретарши хоть и выбило Влодьзимежа из колеи, но лишь на время, впустую потраченное на попытку забыть услышанные в свой адрес высказывания, умудрившие залить краской даже папашу и престарелого дедушку Ежи, всякого наслышавшихся за долгую жизнь. Снова собравшись с мыслями, Качмарек продолжил и поведал оставшимся о том, что дело, занимавшее его мысли и время последние недели, до последней секунды обещало быть нераскрытым, уже хотя бы потому, что коварного преследователя, которым запугал самого себя банкир Дымжа физически не существовало, что впоследствии с успехом доказал ценою собственного здоровья неприлично отъевшийся Яцек Мулярчик. С самого начала Влодьзимеж ошибался, пытаясь выяснить, кто и за что пристроил перо меж лопаток финансиста, в то время как всего-то надо было узнать: где именно это произошло. Другой ошибкой юного детектива стала непростительная невнимательность к мелким деталям: ведь ещё в самом начале, пробегая с табуретом мимо прихожей, ему на секунду пришла в голову мысль, что устрой он подобный беспорядок, обязательно нашёлся кто-то возжелавший ему скорейшей смерти, но в азарте расследования, он почему-то о той роковой и для Дымжы и для чудом несостоявшегося убийцы тонкости напрочь позабыл, и, как оказалось, зря. Теперь же, устранив недоработки, Качмарек с лёгкостью готов обрисовать, что же именно произошло в ту роковую пятницу: как всегда позитивно настроенный некто, сидящий теперь перед ним на диване, тихо себе нарезал на кухне краковскую колбаску, когда в дверь неистово постучали. Выйдя в прихожую с перепачканным жиром ножом и открыв дверь, этот некто лицом к лицу столкнулся с вдребезги пьяным Дымжей. Банкир, едва стоявший на ногах, переступив за порог, повёл себя слишком уж как у себя дома, и если ему простили и сорванную вешалку, и разбросанную обувь, то цветочный горшок с геранью, пусть и давно высохшей, простить не сумели и стоило Дымже повернуться спиной к мстителю, как тут же меж её лопаток очутилось перо. Так кто же из сидящих сейчас на диване, любит краковскую колбасу, порядок, сухие герани и подписывает ножи буквами П, Д и Е, теперь уже очевидно расшифровывающихся не иначе как Престарелый Дедушка Ежи?

– Ну, вот кто?! – Ещё раз повторил Качмарек и, вглядываясь в раскрасневшиеся лица предков, попятился к выходу, искренне сожалея, что так и не дождался инспектора Смыка, при котором рвать на части юного детектива вряд ли бы кто осмелился.

Папаша и престарелый дедушка Ежи встали с дивана и медленно пошли к Качмареку, по пути закатывая рукава и разминая пальцы. Влодьзимеж парой длинных прыжков оказался у двери, подёргал за ручку и понял, что, с высокой долей вероятности, первое же его дело также окажется и последним – опасавшаяся преследования полногрудая пани Плужек, обыкновенной шваброй вынудила, возможно уже бывшего начальника вначале пасть на колени перед роднёй и жалостным дискантом замолить о пощаде, а затем собственноручно подписать чистосердечное признание в том, что именно он и никто другой, желая подставить любимого дедаради наследства, отоварил ножом несчастного банкира Дымжу. Как люди исключительно добрые, дедушка и папаша пообещали потомка до поры до времени не выдавать, и Качмареку стало совершенно ясно, что так плотно на кукан его ещё никогда не сажали…

 
                                           * * *
 

– А не слишком ли неуважительно, Дымжа, мою бабу за титьки дёргать? Твоя мамка ещё пешком под стол ходила, когда мы с моей Матильдой перед русским царём копытами махали. А пырну-ка я тебя за такие фокусы ножичком. – Примерно такие показания пожилой люмпен Богуслав Линда давал в полутёмной комнате для допросов понимающе кивающему дознавателю.

Едва живая Матильда, на вид которой было не меньше ста пятидесяти, сидела тут же на стуле и тихо плакала, считая недопустимым терпеть подобные обиды от какого-то там жирного малолетки, а инспектор Смык только что раскрывший очередное преступление, задыхался от праведного гнева и увещевал Линду, что на его месте поступил ровно также.

Детективное агентство доктора Качмарека
Ересиарх

Половина очередной зимы давно была прожита, и хоть новых загадочных дел так и не появилось, уйти в иной мир от беспросветной скуки никому из работников агентства не пришлось. Полногрудая пани Плужек, детскую книгу которой не взялось публиковать ни одно литературное агентство из-за обилия в тексте порнографических сцен с элементами насилия, долго не горевала и приступила к разработке и написанию приключенческого романа, главная героиня которого – учительница по образованию, выполняя задание польской разведки, влюбляет в себя усатого президента некоего вымышленного государства и во время одной из оргий на картофельном поле уговаривает его отписать Варшаве Западную Белоруссию. Сбежавший из больницы неприлично отъевшийся Мулярчик, даже пребывая в коме ни на грамм не похудевший, развлекался бесконечными жалобами на бесчеловечное поведение медиков, якобы собиравшихся пустить его многолетнее тело на органы, хотя, если быть честными, они всего-то предложили поделить на два его желудок, чрезмерно растянутый во все стороны клейстером. Качмарек же, усиленно работал над имиджем – денежные средства, найденные под елкой утром первого января в кармане престарелого дедушки Ежи, были потрачены им на покупку скрипки, курительной трубки, пакетика с опиумом и шляпы охотника за оленями. Ни одна из этих покупок ума ему так и не прибавила, а вот неприятностей – более чем. Подсев на наркотик практически моментально, он, возжелав новой дозы, вынужден был задарма продать и трубку, и скрипку и даже шляпу, но вырученных денег хватило лишь на десять грамм порошка, на деле оказавшегося обычной пищевой содой. Пристёгнутый наручниками к батарее, Влодьзимеж, обременённый мучительной ломкой, каждые три минуты требовал американского посла, ну или на худой конец швейцарского сыра, и не заполучив ни первого, ни второго, под давлением полногрудой пани Плужек вынужден был написать сочинение на тему: как я провёл эту зиму.

Именно во время прочтения Качмареком вслух получившегося опуса и проник в офис инспектор полиции Смык. Движением руки дав понять, что обращать внимания на него не стоит, гость тихонечко уселся на стул и принялся внимательно слушать. Дождавшись окончания, пан Людвик одарил чтеца долгими и продолжительными аплодисментами и вместо того чтобы поинтересоваться почему тот фактически ограничен в свободе передвижения, радостно поведал, что и сам в свободное от работы время кое-что пописывает. Достав из кармана вчетверо сложенный лист, пан Людвик попросил собравшихся, оценить отрывок новой повести и, насколько это возможно, хвалить его литературные таланты без излишнего пафоса.

– Инспектор Смук широким шагом героя бодро вышагивал по осеннему парку, загребая могучими носами начищенных мамой ботинок осыпавшуюся с пожелтевших деревьев красно-рыжую листву, и размышлял о запавшей ему в душу божественной пани Грушвиц, а вернее о её роли в этом запутанном деле… – Начал повествование Смык.

Тем временем за дверью кто-то громко закашлял, что привлекло внимание всех кроме инспектора.

– … Её очаровательная головка так и лежала перед его глазами, будто пытаясь сказать, что было бы здорово, если бы он – Смук, отомстил негодяям и чем бы ему это не грозило, отыскал, отмыл и передал любящим родителям её роскошное туловище и стройные сексуальные конечности, где бы они сейчас не находились… – Продолжал Смык чтение, не отвлекаясь на участившийся за дверьюкашель.

– А меня тоже давеча хотели расчленить. – Поспешил пожаловаться Мулярчик, и ему было объяснено, что, к сожалению, любой полиции в мире приходится только мечтать о такой монополии на насилие, какая есть у врачей.

– За что доктору премию в три оклада, любому другому – двадцать лет каторги. – Подытожил инспектор.

– Всё – с меня хватит! – Закричала полногрудая пани Плужек, в ушах которой звенело от загадочного кашля.

Подбежав к двери, секретарша распахнула её и в ужасе отпрянула назад – на пороге стояла смуглая, стройная женщина лет сорока пяти с лицом, какое бывает у людей только что узнавших, что на пенсию им не через три месяца, как предполагалось ещё минуту назад, а через шесть лет.

– Ба, пани Бучучану! – Воскликнул Смык и по его тону можно было подумать, что он и рад и удивлён одновременно, тогда как сам же эту Бучучану сюда и приволок.

Пока гостья, размахивая аптечной сумкой, заходила в комнату и усаживалась в кресло, инспектор успел объяснить, что та стала жертвой чудовищно хитроумного преступления, раскрыть которое без знаменитых дедуктивных способностей доктора Качмарека вряд ли возможно.

– Каких-каких способностей? – Переспросил Влодьзимеж, ломки которого и не думали заканчиваться, но ему не ответили.

Не ответили, потому что отвлеклись на пани Бучучану. Женщина, подойдя к узнику, внимательно посмотрела ему в глаза, поцокала языком, достала из сумки пузырёк с жидкостью ядовито-зелёного цвета и резким движением влила его содержимое в глотку несчастного наркомана. Качмарек мелко затрясся и его лицо приобрело цвет употреблённой им только что жижи. Напуганных зрителей Бучучану поспешила успокоить, сказав, что уже через пару минут пациент навсегда избавится от зависимостей, но, правда, нет таких лекарств, чтобы без побочных эффектов, а поэтому примерно с недельку пана Влодьзимежа придётся повозить в инвалидной коляске, ибо именно на такой срок недавний школьник разучится ходить.

Дождавшись, когда детектива окончательно отпустит, а его тщедушное тельце освободят от оков и перенесут на кровать, потерпевшая начала повествование о том в какую переделку попала, но начала всё же с краткой биографии. Вскоре стало известно, что полное её имя Джорджета Бучучану, что много лет назад она вынуждена была бежать из родной Румынии по причинам, озвучивать которые не станет, так как с высокой долей вероятности присутствующие догадаются, как её действительно зовут – дело прогремело тогда на всю Европу. И даже не в том беда, что её рассекретят, а в том, что ей снова придётся убивать, чтобы эту секретность заново вернуть, а это, во-первых, хлопотно, а во-вторых, все присутствующие, за исключением Смыка, ей крайне симпатичны. Оказавшись в Польше не совсем легально, Джорджета ещё на вокзале в Варшаве познакомилась с одиноким чиновником из Быдгоща по фамилии Бжозович, и уже через час этот Бжозович в нотариальной конторе переписывал, понятно на кого, личную жилплощадь. Что случилось с этим чиновником дальше, она не знает, но уверена, что завидовать там точно нечему. И вот жила она не тужила в шикарной квартире номер один на первом этаже пятидесятого дома по улице Яна Козетульского, пока не произошло следующее…

Тут пани Бучучану, до последней секунды производившая впечатление железной леди, не выдержала и разрыдалась. От предложенной Смыком фляги она брезгливо отказалась, и снова порывшись в сумке, опрокинула за воротник флягу с чем-то вроде чернил и ей мгновенно полегчало. Полегчало настолько, что она нашла в себе силы приступить к описанию событий этого тревожного утра: как и всегда она начала день с самообразования. На журнальном столике разложила печенье, чайные принадлежности, фигурку управдома Жабчинского, имевшего накануне неосторожность распустить в её адрес чересчур длинный язык, и учебник «Магия Вуду для чайников» открытый в том месте, где рассказывалось о методах бесконтактной борьбы с такими индивидами как Жабчинский. А пока пани Джорджета размышляла, куда бы ей повыгоднее пристроить единственную иглу – в почку, печень или гениталии обидчика, в квартире располагавшейся строго над её головой началось такое, что в Варшавской национальной филармонии назвали бы репетицией, а в более приличном обществе – вакханалией и развратом. Можно было подумать, что не менее тридцати местных алкоголиков (нормальные люди с утра пораньше заниматься подобным вряд ли станут), вооружившись трубами, тубами и тромбонами одновременно решили дунуть, не имея ни малейшего представления о существовании нот, а заодно, для пущего веселья, сплясать краковяк. Ни удары шваброй в потолок, ни отчаянные крики не помогали, и пани Бучучану ничего не оставалось, как вооружившись перцовым баллончиком отправиться к соседям сверху для увещеваний. Самое интересное, что пока женщина меняла обувь, выходила на лестничную площадку и замыкала дверь, рёв и топот прекратились, но желания взглянуть мучителям в бесстыжие глазёнки у Джорджеты не поубавилось. На стук никто не отреагировал, и раздосадованная этим женщина собиралось было вернуться к себе, но что-то подсказало ей толкнуть дверь, и та, к немалому удивлению Бучучану, отворилась. Зайдя в квартиру, женщина удивилась ещё больше, потому что та оказалась совершенно пуста и даже более того – там не было и намёка на недавнюю оргию. И Джорджета уже засобиралась обратно, как оркестр грянул снова, и снова этажом выше! И пока женщина соображала что происходит, пока покидала квартиру – шум прекратился, и что самое интересное дверь шумной жилплощади также не была заперта, и внутри никого не было. И стоит ли говорить, что над её головой снова зашумели?! Итогом десятиминутной беготни по лестницам и хатам стало то, что Бучучану оказалась на чердаке, где в кромешной мгле неизвестный дважды огрел её тупым тяжёлым предметом по затылку – после первого удара она, будучи на удивление крепкой, лишь слегка согнула ноги в коленях. Очнувшись, пани Джорджета долго соображала, где же она находится и что произошло, а разобравшись, вернулась домой и отыскала пристанище в печальном состоянии – злоумышленники позарились не только на сантехнику, электронику и мебель, но и не побрезговали лампочками и наклеенными лет десять назад обоями. Потерпевшей оставили лишь аптекарскую сумку со всем содержимым, иглу и фигурку управдома. Не на шутку разозлившись, Бучучану резким взмахом руки совершила обряд и услыхала за окном первобытный ор – это вначале проходивший, а теперь ползший мимо Жабчинский жалел, что когда-то явился на свет Божий.

Телефона у пани Джорджеты теперь не было, а просить кого-либо она никогда не любила, а потому поспешила в полицейский участок своим ходом, благо до него было куда меньше чем до румынской границы. Прибыв на место назначения, Бучучану стала свидетелем целого ряда безобразий: толстый полицейский у входа пускал автоматные очереди в разбегающихся кто куда детишек; другой его коллега за приёмной стойкой вдыхал в себя через свёрнутую трубочкой купюру порошок белого цвета; в первом же кабинете, в какой ей посчастливилось прорваться для жалоб, её посадили, чуть ли не на один стул с серийным убийцей, а когда она, в конце концов, прорвалась в кабинет самого главного полицейского начальника, выяснилось, что тот, не смотря на творящиеся вокруг безобразия, что тот сурок дрыхнет на рабочем месте.

– Да не спал я! – Громко возмутился инспектор Смык. – И вообще – пани Бучучану всё неправильно поняла!

Далее пан Людвик принялся рассказывать свою версию событий, согласно которой в детишек действительно стреляли, но не прицельно, как это можно было подумать, а чуть повыше голов, чтобы лишь чуточку напугать. Да и детишки сами виноваты – нечего было дразнить стража закона при исполнении им служебных обязанностей и швырять в него кусочки хлеба, из-за чего он был атакован местными вечно голодными пернатыми породы голубь. Дежурный же, принятый пани Джорджетой за наркомана ничего преступного не совершал. Если и обвинять его в чём, то лишь в чрезмерной жадности, причем, весьма понятной любому бережливому человеку – ведь и вправду, не сметать же на пол просыпанную с пончика сахарную пудру, когда у тебя зарплаты едва-едва хватает на три недели. В том кабинете, в который Бучучану проникла для жалоб, никакого маньяка не было – это пятнадцатилетний сын капитана Пильха напялив на себя отцовский китель, исключительно для смеха допрашивал своего приятеля ВойцехаПшибору, а потерпевшая, по понятным причинам, не сообразившая, что участвует в капустнике, запаниковала раньше времени, и куда больше чем было нужно. За несколько минут до появления в его кабинете пани Джорджеты, Смык вызвал к себе секретаршу Лоду Хоревич, с целью поинтересоваться, не желает ли она стать гордой обладательницей ордена «За заслуги перед Польской республикой», а когда она предсказуемо согласилась и забралась на радостях под стол, пану Людвику ничего не оставалось, как прикрыть от наслаждения очи, что было в корне неверно истолковано вошедшей без стука Бучучану.

– Да лучше бы вы спали, Смык! – Справедливо возмутилась полногрудая пани Плужек.

– Да почему ж лучше-то?! – Не менее справедливо парировал инспектор.

– Были ли проделаны на месте преступления положенные в подобных случаях следственные мероприятия? – Поинтересовался заметно оживший Качмарек, которому снадобье Бучучану явно пошло на пользу.

– … Нет. – Протяжно и несколько удивлённо ответил пан Людвик, с минуту поразмышлявший как бы ему так ответить на поставленный вопрос, чтобы прозвучало наименее позорно.

Совсем скоро Качмарек в инвалидном кресле престарелого дедушки Ежи, движимом вперёд неприлично отъевшимся Мулярчиком, инспектор Смык, Джорджета Бучучану и примкнувшая к ним полногрудая пани Плужек устремились на улицу Яна Козетульского пятьдесят. Одновременно с ними туда же выдвинулись эксперты полиции во главе с пятнадцатилетним сыном капитана Пильха, окончательно вжившимся в роль следователя. Смеркалось. Когда вся компания добралась до места стемнело окончательно. Первой в подъезд вбежала пани Джорджета и на вопрос въехавшего следом Качмарека, какая квартира принадлежит ей, ответила, что та у которой отсутствует входная дверь.

– А когда я уходила утром она была. – Пожаловалась Бучучану и чуть погодя поинтересовалась у присутствующих, не нужны ли кому совсем новенькие хромированные ключи.

Неизвестно насколько свято было место проживания пани Джорджеты, но, то, что долго оно не пустовало – факт. Вошедшие в квартиру сыщики высветили в ней фонарями не менее тридцати быдгощских маргиналов, среди которых каким-то образом затесался относительно респектабельный престарелый дедушка Ежи. Плохо пахнущий коллектив распивал спиртные напитки, а завидя людей в форме грянул народную песню о толстой жене лесника, ушедшей от мужа к обитавшему неподалёку медведю и родившей от зверя трёх будущих генералов войска Польского и одного фельдмаршала. Успокоить хористов и вывести из помещения удалось только после того, как пятнадцатилетний сын капитана Пильха несколько раз выстрелил в потолок из позолоченного вальтера с выгравированными латинскими буквами А и Н на рукоятке. Ответом на вопрос Смыка, откуда у парня такой пистолет, ведь полицейским таких отродясь не выдавали, был рассказ о прадедушке Пильха, дослужившемся много лет назад до оберштурмбанфюрера и получившем данную волыну в подарок за выдающиеся заслуги от некоего ефрейтора.

Даже Качмареку было понятно, что если вначале в квартире, и были какие следы преступников, то теперь искать их было совершенно бессмысленно. Опрос соседей, якобы находившихся в момент совершения преступления кто где, но никак не дома, может и дал бы какой результат, но проявивший слабохарактерность Смык категорически возражал против стрельбы Пильха в колени допрашиваемым, из-за чего сложность дела на глазах выросла в разы.

– Ну, хотя бы крохотную иголочку под ноготок мизинчика можно? – Жалобно спросил пана Людвика новоявленный сотрудник и вопрос этот очевидно был продиктован неудачной генетикой просителя.

И что поразительно Смык сразу же согласился и только яростный протест либерально настроенной полногрудой пани Плужек пресёк превращение целого подъезда в огромную пыточную.

Внезапно почувствовавший усталость Качмарек решил, что раз уж раскрытия по горячим следам не предвидится, то перед будущими великими свершениями необходимо хорошенечко выспаться и все с ним радостно согласились. Бучучану, которой посоветовали временно пожить в гостинице, но не предложили денег для её оплаты, пришлось гордо отказаться от данного предложения и, не дождавшись ухода гостей, эдаким ризеншнауцером разлечься на голом полу. Сразу же в её адрес посыпались пожелания доброй ночи, и только полногрудая пани Плужек, осознав бесчеловечность происходящего, предложила пани Джорджете пожить у неё дома, и оказавшаяся в беде женщина, безусловно, с ликованием вскочила бы с пола и помчалась вслед за экс-учительницей на другой конец города, да только страх того, что её тут же обвинят в слабохарактерности и полном отсутствии самолюбия в очередной раз сыграл с ней злую шутку.

И рано утром, когда Бучучану прибежала домой к Качмареком, с порога, срывающимся на плач голосом, она принялась рассказывать, что прошедшая ночь показалась ей второй щелью восьмого круга дантевского ада – уже через полчаса после того как пани Джорджета осталась совершенно одна, «какая-то гнида» решила для себя, что справлять нужду в подъезде есть верх неприличия, а потому направила стопы в ничем не защищённую квартиру великомученицы. И таких гнид за ночь она насчитала не менее пятидесяти, причём каждая третья умудрилась даже на неё в темноте наступить, как бы она не меняла дислокацию и какие б звуковые сигналы незваным гостям не подавала.

– Ну, вы подумайте только какие князьки – я и то на двор хожу. – Закончила горькую повесть Бучучану.

Полногрудая пани Плужек, пришедшая в тот день раньше обычного и узнавшая о новой беде постигшей пани Джорджету, без колебаний согласилась её приютить на время расследования, в счастливое окончание которого не особо верила. Качмарек же, не разделявший пессимизма секретарши, не теряя даром времени, набросал в блокноте план дальнейших действий, состоявший ровно из одного пункта, но прописанного до мельчайших деталей: неприлично отъевшийся Мулярчик, под видом субъекта без определённого места жительства, в течение недели, без сна и отдыха, будет осуществлять слежку за домом гражданки Бучучану, и каждый вечер, ровно в двадцать пятьдесят – позже нельзя, так как уже в девять Влодьзимежу нужно быть под тёпленьким одеяльцем в уютной постели – с ближайшего телефона-автомата осуществлять доклад о маломальских подозрительностях и происшествиях. Пан Яцек, прекрасно знавший об опасностях оперативной работы под руководством Качмарека, неистово запротестовал, упирая на то, что кто-то просто обязан прикрывать его могучую спину. Влодьзимеж, согласившийся с доводами подчинённого, с мольбой бросил взгляд в сторону полногрудой пани Плужек и тут же услышал очередное нелестное высказывание в свой адрес – всё говорило о том, что на какое-то время о тёплой кроватке юному детективу придётся позабыть.

Но зато Качмареку не пришлось расставаться с тёпленьким одеяльцем – именно им он был укрыт, когда в час пополудни появился в инвалидном кресле, движимом усилиями неприлично отъевшегося Мулярчика на улице Яна Козетульского. Всю дорогу пан Яцек, одетый в парадный костюм престарелого дедушки Ежи, чтобы достовернее смахивать на бича, ныл, что его опять перехитрили, и могучая спина так и осталась без прикрытия, чего нельзя было сказать о совершенно незначительной спине Влодьзимежа. Но в конечном итоге старик был успокоен детективом мыслью о том, что тому даже повезло оказаться в одной связке с инвалидом – куда больше шансов скрыться и тем спасти свою шкуру у личностей, способных на жертву, в особенности если жертвой выступит твой обездвиженный непосредственный начальник. Оказавшись на месте, Качмарек взял в руки кусок картона с начертанным на нём текстом, взывавшим обывателя о помощи в лечении от пока ещё неизвестного науке заболевания. Текст был тщательно проверен полногрудой пани Плужек на наличие грамматических ошибок, а потому пестрил исправлениями красной пастой и в правом нижнем углу картонки особенно внимательный прохожий мог заметить цифру два.

После шести часов наблюдения Качмареком были сделаны следующие выводы: ничего подозрительного и указывающего на преступников не произошло; даже будучи под одеялом он изрядно промёрз, в отличие от пана Яцека, без устали исполнявшем нечто напоминающее пляски сибирских шаманов; побирательство занятие хоть и не самое импозантное, но зато весьма финансово-выгодное – в коробке из-под электрического чайника, стоявшей всё это время у ног больного, при желании можно было насобирать на покупку ещё пяти подобных приборов и мешка муки – старинной мечты неприлично отъевшегося Мулярчика. Ещё через час, Влодьзимежем, каждый квадратный миллиметр тела которого от холода приобрёл оттенок безоблачного весеннего неба, был сделан и четвёртый вывод: кровь из носу, но эту ночь он будет ночевать у себя дома и ему будет абсолютно безразлично, кто ограбил эту мерзкую Бучучану и куда и на чём вывез её ещё более мерзкое барахло.

На следующее утро, отогревшийся и сытый, а потому снова симпатизирующий пани Джорджете Качмарек, после непродолжительных раздумий дал указание полногрудой пани Плужек добыть список жильцов дома пятьдесят на улице Яна Козетульского – детектив был убеждён, что преступник, а точнее преступники, были соседями потерпевшей, ведь иным провернуть подобное дельце вряд ли бы было под силу. Секретарша, то ли от скуки, то ли от желания поскорее избавиться от оказавшейся чересчур шумной Бучучану, впервые за всё время работы в агентстве не отреагировала жёстким отказом, а тут же принялась наводить справки. Вскоре выяснилось, что если кто и может предоставить подобный список, то только управдом Жабчинский, но тот в настоящее время пребывает на лечении в университетской клинике имени Юраша и ожидает операции на печени – по всей вероятности именно в этот жизненно важный орган и угодила игла пани Джорджеты.

Управдом Жабчинский, подключенный к капельницам и приборам, смотрел в потолок слезящимися глазами и тихонечко постанывал, чем значительно раздражал находившуюся с ним в палате супругу, точно знавшую от доктора, что у её мужа благодаря лекарствам вовсе ничего не болит, а стонет он только для того, чтобы вызвать к себе сочувствие и жалость. По её теперешним воспоминаниям ровно также он вёл себя в моменты их когда-то регулярных сексуально-извращённых игрищ. И когда уже нервы пани Жабчинской были на пределе, подушка крепко сжата, а жить управдому оставалось не больше минуты, дверь палаты распахнулась, и в помещение поочерёдно вкатились коляска с Качмареком и запыхавшийся неприлично отъевшийся Мулярчик. На приветственные речи гостей управдом Жабчинский реагировать не пожелал, а вот его супруга испуганно отпрыгнула от постели больного и, как была с подушкой в руках, быстренько выбежала в коридор.

– Смею полагать – пан Жабчинский? – Именно так начал беседу с управдомом Влодьзимеж. – Ровно через минуту вам предстоит ответить на пару моих вопросов, от правильности ответов на которые зависит, придётся ли моему помощнику отключать вас от всех этих аппаратов, либо же огорчённо и не солоно хлебавши отправиться восвояси. Пан Яцек, засекайте.

Управдом перестал стонать, смахнул рукавом больничной пижамы слёзы и удивлённо посмотрел на посетителей, один из которых, чем-то смахивающий на борова, уставил глаза в циферблат наручных часов, а второй – малолетка в инвалидном кресле, сморщив лоб, изучал раскрытый посередине блокнот, вероятно силясь понять, чего это в нём им же и написано, да ещё каких-то двадцать минут назад по дороге в госпиталь. Отсчитав ранее озвученные начальником шестьдесят секунд, неприлично отъевшийся Мулярчик молча направился отсоединять Жабчинского от всего что можно, но был остановлен истеричным замечанием больного о творящимся беспределе – никаких вопросов ему ведь так никто и не озвучил. Качмарек, посчитавший доводы управдома более чем справедливыми, жестом остановил помощника и протянул допрашиваемому блокнот с похожей на приказ просьбой озвучить, что в нём написано.

– Так, а я ведь арабского не понимаю. – Будто оправдываясь, произнёс Жабчинский после беглого изучения записей.

– Арабский?! Так вот оно что! – Влодьзимежу даже стало чуточку стыдно из-за того, что он сам до этого не додумался. – И как это меня так угораздило? Пан Яцек, вы-то хоть арабский знаете?

Неприлично отъевшийся Мулярчик, потупившись, честно признался, что не особо – только кое-какие цифры, но зато, в отличие от некоторых, прекрасно помнит, с какой целью он пять заснеженных километров толкал коляску с начальником от офиса до больницы.