Текст книги "Черно-белый Чернобыль"

Глава 16. Квартирный вопрос

С середины лета припятчане разъезжались в новые квартиры по Украине и другим республикам Союза. Кто не претендовал на столичные города, ещё в июле-августе мог насладиться звоном ключей. Кто не вцепился за первую же возможность, дождался более интересных вариантов или… попал на «разбор шапок».

Семьям атомщиков и строителей ЧАЭС досталось жильё в стольном граде Киеве, что нанесло моральный ущерб местным жителям, годами ждавшим заветного ордера. Для молодых поколений поясню, что речь идёт об ордере на получение жилья. Когда эта выстраданная бумага наконец-то попадает в руки претендента на квартиру, тот законно вселяется, и уж ни одна инстанция не имеет права «передумать» и отнять ордер, а вместе с ним и жильё. Таков порядок и закон.

Известно, что нет правил без исключений. Последних допускалось немало именно осенью 86-го при распределении жилья. Рассказывают, что у отдельных киевлян, выждавших десятки лет в очереди на «квартучёте» и, наконец, получивших ордера, их едва из рук не вырывали в пользу эвакуированных. Людей приглашали в различные инстанции, беседовали, взывали к сознательности, гражданской совести:

– Понимаете, возникла государственная необходимость ещё на годок-два подвинуть вашу очередь, чтобы расселить пострадавших. А потом вам обязательно дадут жильё. Вот, смотрите – генплан. Тут есть и ваша квартира, но… ещё немножко потерпите. Сколько вы на квартучёте? А, двадцать лет… Ну, ещё годик или чуть больше – и непременно, безотлагательно получите квартиру. Обещаю! Слово коммуниста!

Тогда ему (слову) ещё кто-нибудь, да верил.

Переселение в Киев имело и другую сторону. Знакомые рассказывали, что даже при полном праве на жильё в столице их приглашали не куда-нибудь, а в КГБ! На беседу. Вопросы – вполне ожидаемые для того времени:

– А почему вы хотите жить именно в Киеве? Не устроит ли вас другой город?

На простые вопросы давались незамысловатые ответы:

– У меня растут дети. Хочу, чтобы они получили хорошее образование. Да и для карьеры Киев более перспективен.

– В другой город? Нет, не хочу. Я на Киев имею право, им и воспользуюсь.

Не знаю, может, кто и поддался мягкому прессингу кагебистов, но таких не встречал.

Счастливцы, наконец-то пересёкшие порог нового жилья, узнавались по глазам, по выражению лиц, да и не только. Своя «хата» давала свободу и от своих же «домашних» (?!). Странно вроде звучит, но как-то подходит ко мне одна из молодых новосёлок и давай издалека – мол, квартиру получила, скоро уволится из… (не буду называть учреждение), муж на вахте до конца месяца, а затем – с места в карьер:

– Женька, приезжай в гости. В субботу. У нас компашка намечается. – И, едва не умоляюще: – Приезжай, а?

– Ладно, – говорю, – приеду. Только можно с женой?

На лице разочарование, сменяющееся задорным:

– А привози и жену! Мы ей тоже кого-нибудь найдём!

Вот те на-а!.. Попал в одноходовую ловушку. Но, конечно, никуда не поехал.

Жильё в столице обещалось и сотрудникам госучреждений, в том числе и финотдела. Да не случилось. Некий припятский чиновник заверил вышестоящие инстанции, что служащие горадминистрации претендовать на Киев не будут. Якобы в порыве сознательности. Правда, с нами никто не советовался и мнения не спрашивал. Вот и довольствовались незаказанной синицей в руке. Что до журавля в небе, то в неформальной беседе (в смысле, за бутылкой) один из высоких начальников сказал: «Женёк, если когда-нибудь захочешь обматерить того, кто не дал тебе квартиру в Киеве, то знай: это…».

Нет, нет, и – нет! Переступить этический порог и озвучить имя «виновника» – даже не просите! Среди живых его давно не осталось. И ни подтвердить ему, ни опровергнуть сказанное, ни одобрительно похлопать по плечу, ни в дыню врезать, если есть за что. Да и материть кого-либо оказалось без надобности. Мне понравилась ирпенская квартира, хоть потом и напрягали ежедневные поездки на работу в Киев.

В октябре-ноябре 86-го начались долгожданные новоселья и у нас. Дом девятиэтажный. Уже не «хрущёвка», но ещё не «евро». С пластмассовой канализацией, но спасибо – водопровод металлический. Строение панельное. Стены прослушиваются. Хорошо, хоть не проглядываются.

В квартиру мы с Таней впервые попали в ноябре. Жаль, под рукой не оказалось кошки, чтобы вперёд запустить, согласно традиции. Но один из обычаев соблюсти удалось: отперев замок и открыв дверь, я подхватил Таню на руки…

– Ай! Что ты делаешь? – не поняла она моих намерений.

– Так надо, – говорю, – традиция.

…и торжественно внёс её в наш первый рай-шалаш. С тех пор Таня мало изменилась, и подобный трюк я смог бы повторить хоть сейчас. Дело лишь за новым «шалашом».

В тот же день на кухне появились две табуретки, ящик из-под яблок в качестве стола, а в комнате – раскладушка. Её, правда, вскоре пришлось выбросить: ткань порвалась, да в самый неподходящий момент… Ну, не будем уточнять.

Не обошлось без неполадок. Дом-то строился спешно. На строителей мощно давили сверху: партийным и советским органам надлежало срочно отчитаться о решении жилищной проблемы переселенцев. Поговаривали, будто акт на сдачу дома был подписан досрочно, с условием, что подрядчики в течение тридцати дней устранят все недоделки.

Они сдержали слово, и целый месяц жильцы, не выходя со двора, могли найти любого спеца – будь то сантехник, столяр, электрик. Да и как без них, если то дверь не вписывается в проём, то в стекле дыра с пятак, а то и унитаз со щербиной, точно зуб, поражённый кариесом. И по первому зову, без малейших возражений, приходили и столяр, и сантехник, и электрик. Подправили в ванной раковину, а то шаталась, как с бодуна.

Жуткая зима – 35°-37° по Цельсию – легко вскрыла другие недостатки. Да мы уж сами справились.

Кто помнит те времена, возможно, заметил, что квартира мне досталась в очень молодом возрасте. Так везло далеко не всем. Многие из однокурсников надолго застряли в очередях квартучёта. И это несмотря на льготы для выпускников, если они работали не по прежнему месту жительства, а в других городах по вузовским направлениям.

В моём случае главную роль сыграло то, что я оказался в гуще событий, связанных с аварией на ЧАЭС. А не случить глобальной катастрофы – когда бы, интересно, я перебрался из общаги «под крышу дома своего»?

В горфинотдел пришёл я в феврале 86-го. Переход из «родной потребкооперации» в другую систему – Минфин – изменил отношение государства ко мне как претенденту на жильё. Ведь до финотдела я считался «молодым специалистом». Достоинства такого статуса следующие:

– молодой человек получает гарантированное место работы на три года;

– никто не может уволить его/её в течение трёх лет. Вернее, может, но для этого нужны ТАКИЕ основания – что не дай вам бог;

– по приезде ему/ей платят «подъёмные» в размере месячного оклада. Это просто так, ни за что, лишь бы мог купить самое необходимое: вилки, ложки, сковородку, простыни и т. п.;

– постановка на квартучёт в льготном порядке, т. е. «вне очереди»;

Других преимуществ уж не припомню, да и не в них дело.

Недостатки распределения часто являлись обратной стороной достоинств, а именно:

– невозможность уволиться в течение трёх лет (!!!),

– полная зависимость от руководства в вопросе получения жилья (!!!), что на практике могло обернуться смещением в очереди на более поздний период – и притом всё делалось законно, так что и не придерёшься.

Очень мало кто дожидался жилья, так называемой «отдельной квартиры», и, отработав положенные три года по направлению вуза, многие уезжали в другие места. Особенно из глухих районов.

Перейдя в другую систему, я утратил статус молодого специалиста и связанные с ним льготы. Особенно жалел о квартучёте. Ведь теперь предстояло отрабатывать три года, чтобы меня только поставили на очередь! И не в льготном, а в общем порядке! Правда, в Чернобыле нового строительства я не наблюдал, так что квартирная перспектива мне одинаково не улыбалась ни там, ни в Припяти. Одно только нравилось: Припять – сказочно красивый город… Увы, был.

В первые дни новоселья встретился с другом детства. Не терпелось за пивом поведать хорошую новость. А он – нет, чтоб поздравить – без обиняков, заметил, что квартиру я получил благодаря аварии на ЧАЭС.

– Ну да… – ответил я, понизив голос и опустив глаза.

Спорить с обывательской логикой нелегко. Да и верно говорят: не рассказывайте друзьям о своих радостях, поберегите их нервы.

А если серьёзно, то припятчане, до аварии жившие в квартирах, почти ничего не «выиграли». А кто-то и проиграл, из-за чего поговорка «кому война, а кому и мать родна» получила новое хождение.

Повезло (?) тем, кто из общаг – со смутными видами на жильё – въехали в отдельные апартаменты. Но можно ли в самом деле считать это выигрышем? Не лучше ли – частичной компенсацией за пережитые стрессы и утраченное здоровье? Оставляю риторику на суд читателей.

В ликвидации последствий аварии на ЧАЭС решающую роль сыграла государственная система с жёстко централизованным управлением. Порой ностальгирующие по «совку» рассуждают, что случись нечто подобное в нынешнее время, последствия оказались бы намного ужасней, в том числе и для переселенцев.

Что им ответить? Пожалуй, любая система способна мобилизоваться и самоорганизоваться, если ей грозит большая беда.

Я не вижу смысла гадать, справились бы нынешние, пропитанные либеральными идеями, власти с такими вызовами, к счастью, гипотетическими. Могу лишь пожелать всем нам, чтобы такая «база сравнения» никогда не появилась.

Глава 17. Когда кончается война. Эвакуированные, ликвидаторы и лже-ликвидаторы. Заложники мирного атома

Ликвидация последствий аварии на ЧАЭС – понятие более широкое, чем остановка реактора, возведение саркофага, дезактивация грунтов. Утраченный кров, оставленное имущество, подорванное здоровье – чем не последствия? И разве не подлежат они… ликвидации? Я не касаюсь политической подоплёки трагедии, престижа страны и репутации атомной энергии как самой безопасной. Не моя компетенция. За скобки вывожу и вопрос об эрозии доверия органам власти, о дискредитации «руководящей и направляющей»[28]28
  Так, словами из шестой статьи Конституции СССР, в то время иронически называли КПСС (Коммунистическую партию Советского Союза).


[Закрыть] (не случайно катастрофа на ЧАЭС фигурирует среди основных причин развала СССР).

Хорошо известны слова Александра Суворова: война заканчивается тогда, когда похоронен последний солдат. Как мы помним, отрезок времени от 26 апреля и далее назывался послевоенным. Даже с высоких (и не очень) трибун эта аллегория нет-нет да и проскальзывала. И хотя в классическом смысле аварию на ЧАЭС никак не назвать войной, её последствия – сродни военным. Их постепенно ликвидировали. Пострадавшие получали то, из-за потери чего их и называли пострадавшими. Людям предоставлялось жильё, облучённым – лечение, пересадка костного мозга по методике доктора Гейла.[29]29
  Роберт Гейл (р.1945), врач-радиолог, профессор Университета Беркли, штат Калифорния, США. Основными темами его исследований являются лейкемия и болезни костного мозга. Лечил пострадавших от аварии на ЧАЭС. Методика доктора Гейла и результаты операций, проведённых под его руководством, получили неоднозначные оценки специалистов.


[Закрыть] Тем, кто собирал осколки графита, обеззараживал территорию, – ликвидаторам то есть, – назначались досрочные пенсии, выдавались путёвки в санатории, прочие блага.

Вот о ликвидаторах и следует сказать особо. Как показали события двухлетней давности, – забастовки «чернобыльцев» в Украине, вызванные урезанием льгот, – их проблемы решены не до конца. А значит, если вернуться к суворовской максиме, война не окончена.

На устранение последствий аварии направлялись не только призванные военкоматом, но и добровольцы. Им без проблем присваивали статус ликвидатора на основе командировочного удостоверения. С нами же, служащими горадминистрации, дела обстояли хуже. Не составляло труда доказать чиновникам, что мы – эвакуированные: вот паспорт с пропиской, справка об эвакуации. Но убедить, что и нам доводилось посещать город-призрак, оказалось невозможным.

Прежде я упоминал, что мы ездили в Припять за рабочими документами, входили в состав комиссий по оценке утраченного имущества – то есть в устранении последствий аварии участвовали (так нам объясняло руководство, хотя за язык его никто не тянул). Конечно, не рядиться нам с атомщиками, огнеборцами и вертолётчиками, засыпавшими энергоблок песком. Но мы тоже работали в «запретной зоне» и подвергались облучению. Вот только удостоверений командировочных нам никто не выписывал. Считалось, что мы едем к себе на работу, а не в командировку.

Беда в том, что обещания начальства не отразились на бумаге. Я не видел документов, гарантировавших нам словесно обещанный статус. Когда же обратился за «корочкой», с меня потребовали… командировочное удостоверение.

– А раз его нет, – говорили мне в любой инстанции, – значит, никуда вы не ездили и никакого ликвидатора вам не полагается.

Так мне отвечали в конце 80-х при Совке, а затем и в 90-х при Незалежной. Отсюда претензии к обоим государствам. С первого, ясно, как с гуся вода. А второе кивнуло на первое и тоже не шевельнулось. Вот и остался я (да разве я один?) со статусом обычного эвакуированного. Его-то, надеюсь, никто не отымет. Хотя… разве есть что-то невозможное для государства?

Поначалу не сдавался. В архиве взял копии ведомостей о пятикратной зарплате за дни пребывания в Припяти, ещё какую-то справку. Не хватало приказа с подписью руководителя и главбуха по месту работы. А его и быть не могло! Да и где оно, место работы? Горфинотдел давно не существовал. Облфин отказался от функций правопреемника. Архив таковым не является по определению. В результате я впервые споткнулся о канцелярскую формулу «дайте справку, подтверждающую вашу справку». Прежде считал её утрированной, чем-то вроде анекдота.

Вскоре появились и псевдо-ликвидаторы. Ведут себя тише воды, льготами пользуются, вздрагивая каждый раз от слухов об очередной проверке. Да и чего распространяться? Иногда, правда, вешают лапшу на уши непосвящённым, но не подозревают, что разоблачение может выплыть самым неожиданным образом. Простейший пример:

– Я вот на днях ликвидатора получил.

– Какого ликвидатора?

– Чернобыльского. Я ж месяц там отпахал.

– В самом Чернобыле? На атомной? – крадётся вопрос-ловушка.

– Ну да, в самом Чернобыле, на атомной, – искренне удивлённый лже-ликвидатор и не ждёт подвоха.

– А в Припяти?

– А что в Припяти?

Вот и вся разгадка. Хотелось бы надеяться, что псевдо-ликвидаторы всё же в меньшинстве.

Ближе к эпилогу

Год назад я мне пришло письмо от друга, ныне живущего в далёкой стране. В 89-м Игорь (так зовут моего корреспондента) работал в одном из киевских НИИ. Тогда и получил задание в порядке шефства оказать помощь какому-то колхозу. Игорю не сказали, что объект находится близ 30-километровой зоны отселения. Только утешили:

– Вас и ещё троих сотрудников отвезут микроавтобусом. Так что не заблудитесь.

Поначалу шефы обрадовались возможности хотя бы на день, да за обещанные отгулы, оторваться от городских будней, вдохнуть чистого воздуха, может, где и молочка парного испить.

По мере отдаления от Киева, пишет Игорь, скучнее и мрачнее выглядели придорожные сёла. Всё чаще на глаза попадались усадьбы без признаков жизни. А на подъезде к месту назначения – недостроенные дома без крыш, заставленные лесами. Вокруг кирпич, вёдра, носилки. «Куда же нас везут?» – догадки сменяют одна другую. Вдоль дороги тянется забор из колючей проволоки. Кое-где таблички «Запретная зона». Тогда-то все и поняли, что «попали».

А вот и объект. Кирпичный заводик. Из рабочих – только женщины. Вручную формуют кирпич-сырец, укладывают на вагонетки, вручную же толкают их в печь. Игорь выпытывает у председателя колхоза, мордастенького крупного мужичка:

– А как у вас с радиацией?

Тот широко и немного лукаво улыбается:

– Мы за тридцатикилометровой зоной. У нас если что и есть, то в пределах нормы. Это там… – Указывает на забор.

– Так-так. За «колючкой», значит, радиация есть. А тут – вроде как нет? Ну-ну… – иронически замечает Игорь. Ответа не последовало.

Сделали шефы то, зачем приезжали, сняли необходимые размеры, что-то там ещё. Покормили их в колхозной столовой. Бесплатно. Шикарный обед – борщ с пампушками, жареная свинина с картошкой – оказался для Игоря единственным приятным воспоминанием о поездке.

Интересно, а радиация знает, что ей отвели только тридцать километров радиуса действия? А люди – в курсе? Они тут завод модернизируют, быт налаживается помаленьку, домики строятся полным ходом.

– И сколько ж таких сёл, – думал Игорь на обратном пути, – где «всё в пределах нормы»? А народ себе обживается, дети вырастают, но никто не ведает, что попал в заложники мирного атома.

Глава 18. Эпилог

Мемуары Александра Эсаулова. Трудоустройство эвакуированных.

В Припять 25 лет спустя. Черно-белый день

Зимой 2010–2011 на сайте Проза.ру я обнаружил ссылку на знакомое имя: Александр Эсаулов. Там же упоминались мемуары «Это горькое слово Чернобыль». Сомнений не возникло: автор – наш зампред горисполкома и никто иной.

С начала 90-х ни с кем из припятчан-сослуживцев я не общался. С удовольствием возобновил знакомство. И хотя я редко затрагиваю обстоятельства катастрофы и события на станции, благодаря уточнениям и комментариям Александра Юрьевича мне удалось избежать неточностей в части фактажа. Если какие-то огрехи всё же остались, то вину за них я принимаю на себя и только на себя.

Припятские админорганы подлежали расформированию в июне 87-го. Оставалось ещё множество нерешённых вопросов по компенсации за имущество. Их возложили на созданную при Ирпенском исполкоме оперативную группу, в которую вошли человека четыре или пять из наших админструктур.

Руководство активно занималось дальнейшей карьерой сотрудников. Когда мне предложили должность в опергруппе…

– Да ни в жисть!

…ответил я, по горло сытый бумагами, резолюциями да ни в чём неповинными «прихожанами».

Местное бюро по трудоустройству тоже подключилось. Ох, эти ребята и насмешили! Вакансии – одна тупее другой. Что именно предлагали мне, я начисто забыл. И, думаю, никогда бы не вспомнил, не попадись мне книга Эсаулова. Вот что он пишет:

«Вскоре нашего Женю Орла, заместителя заведующего горфинотделом, начальника отдела госдоходов, пригласили в Ирпенское бюро по трудоустройству и, словно в насмешку, предложили выбрать между должностью главного бухгалтера медвытрезвителя и главного бухгалтера психбольницы.

– Я понимаю, – сказал Женя после того, как оправился от лёгкого шока, – что не место красит человека, но это как-то вроде не то… Нет, уж, спасибо вам «за таку ласку», но я поищу что-нибудь сам, – и через неделю уволился, найдя место экономиста в каком-то НИИ».

Прочёл – и глазам не поверил. «Что за вздор? – думаю (простите, Александр Юрьевич). – Неужели это обо мне?»

Спрашиваю жену:

– Тань, ты не помнишь, мне работу в Ирпене предлагали?

Ответ на удивление совпал с тем, что написано Эсауловым:

– Да, что-то было. Не то дурдом, не то вытрезвитель.

Поверить-то поверил. Удивило только, что из памяти будто кто посудным ёжиком выдраил столь необычный факт биографии. Впрочем, следующая мысль меня вполне утешила: «Хорошо, что отказался! Иначе завяз бы в бухгалтерии всерьёз и надолго. И не случилось бы у меня той интересной и насыщенной жизни, какую прожил. Ещё не всю, конечно».

Дела оперативной группы меня всё-таки зацепили. Хорошо, что только однажды. Осенью того же 87-го, когда я безмятежно занимался наукообразием, в одно прекрасное утро мне передали трубку телефона. «Это вас», – говорят.

– Евгений Николаевич?

– Да, слушаю.

– Я по вопросу компенсации.

Как же меня передёрнуло! Давно забытая фраза, прежде слышанная сотни раз вместо «здрасьте», будто воскресила пекло в отдельно взятой голове. Воспоминания о кабинетных ужасах, как металлом по стеклу, царапнули давно умиротворённую психику.

– Да вы что, с ума сошли?! – проорал я в трубку, от чего передёрнуло уже моих новых коллег. – Я там давно не работаю!

– Я знаю, – вежливо парировал вспышку гнева этот невесть откуда взявшийся «пришелец из прошлого». – Извиняюсь, конечно. Вы ещё весной написали мне резолюцию «К оплате», а жена подала в суд, и я прошу вас…

Детали не столь интересны.

Пришлось ехать в Страхолесье на заседание суда. Благо, только в качестве свидетеля. Помог я тому прихожанину, убил на его проблемы целый день, притом субботу. А он, зараза, хоть бы бутылку поставил. Да ладно, бог с ним.

Больше никто и никогда подобными звонками меня не тревожил.

Приближалось 26 апреля 2011-го, четверть века со дня аварии. Ещё в 92-м я перебрался из Ирпеня в Киев и утратил контакт с бывшими коллегами. Вовремя созвонился. Оказалось, на двадцать пятую годовщину набиралась группа для поездки в Припять. Я присоединился. Не мог упустить шанс хоть на день окунуться в прошлое, одновременно приятное и трагичное.

Рад был столько лет спустя увидеться с парторгом исполкома Александром Григорьевичем Пухляком, секретарём Марией Григорьевной Боярчук, инструктором горкома комсомола Светой Глушенковой, другими согражданами и коллегами. Ну и, конечно, с Александром Юрьевичем Эсауловым, давно обретшим публичность благодаря повести «Чернобыль» Юрия Щербака и в качестве прототипа главного героя – Юрия Осауленко – в романе Владимира Яворивского «Мария с полынью в конце столетия». Именно Александр Юрьевич организовал эту сталкерскую вылазку в «мёртвый город». Выбил пропуска, нашёл водителя с автобусом, такого же, как мы, ловца острых ощущений.

Утро 26-го выдалось солнечным, хоть и не столь тёплым, как двадцать пять лет назад. Выехали из Ирпеня. Путь до Припяти пролегал через КП, где довелось выждать очередь легковушек и автобусов. К тому времени давно и шустро дельцы заполнили шикарную нишу турбизнеса: любителей поглазеть на безлюдный город оказалось предостаточно, и не только среди соотечественников. Данный вид туризма вызвал неоднозначные оценки в масс-медиа, но не будем отвлекаться.

Среди нас оказались и молодые люди, родившиеся незадолго до и вскоре после аварии. С интересом слушали воспоминания и комментарии участников поездки. Особенно много поведал Александр Юрьевич, досконально изучивший причины аварии,[30]30
  О причинах аварии написано достаточно много. Помимо ранее упомянутых мемуаров А. Эсаулова, можно также сослаться на книгу А. Вассермана и Н. Латыпова «Самые интересные факты, люди и казусы всемирной истории, отобранные знатоками». В книгу входит глава «Как взорвали Чернобыль».


[Закрыть] действия атомщиков, ликвидаторов. Не преминул зампред коснуться и финансирования украинской энергетики, обещанного западными странами взамен на закрытие ЧАЭС.

Приближаемся к атомной. От Чернобыля до Припяти трасса отменная. Европа, да и только. Справа по курсу жалко и скорбно смотрятся на горизонте недостроенные пятый и шестой энергоблоки, будто понимают, что брошены навсегда.

Неподалёку от третьего блока и того, что раньше являлось четвёртым, – двухэтажное управление станции. Там же разместились европейские эксперты, изучающие влияние радиации на окружающую среду.

На станцию вообще много кто ездит. И высокие гости, и ещё выше. Отсюда и прекрасные дороги, не сочетаемые с дураками, чтоб не ляпаться в грязь лицом перед заграницей.

В сотне метров от станции – пруд с технологической водой. У поверхности копошатся здоровенные рыбы. Об их сказочных размерах я слышал и прежде, но видеть довелось впервые. Легенды не врали. Самый крупный – сом по кличке Федя, ростом с меня. Кормят рыб, чем придётся. Не для убоя, конечно, а так, из гуманных соображений. Едят они всё, что и люди. Один из служащих в униформе бросает в воду белую буханку – и сию же секунду хлебушек исчезает в Фединой пасти.

Город встретил нас одичало и неприветливо. Давили на психику суженные дикими зарослями улицы, угнетала серость и безликость домов. Зрелище что-то напоминало. Но что? Ах, да! Запущенное имение из «Дикого помещика» Салтыкова-Щедрина. Там, как помнится, помещику надумалось избавиться от крестьян, чтоб мужицким духом не пахло. Через год имение пришло в упадок, покрылось дикими зарослями с воющими волками. Давно немытое тело помещика обросло шерстью, он потерял человеческий облик и вместо речи выдавал мычаще-рычащие звуки. Но на то была его глупая воля – изгнать дух мужицкий. А город никого не выгонял. Люди ушли сами, предав его запустению. Может, где-то в архивах и до сих пор хранятся карточки с именами жильцов по улицам Ленина, Курчатова и другим. Да вот… кому всё это сейчас надо?…

Здесь, на первом этаже – остатки магазина. То ли хозтоваров, то ли электро. А дальше – дом быта «Юбилейный». Какая скорбная ассоциация: мы-то и приехали на юбилей, только печальный.

Дворы заполонены дикой растительностью: трава, кустарники, даже деревья, местами проросшие сквозь асфальт.

О мерах безопасности нас предупреждали на въезде в город:

– Ничего руками не трогать!

– Не ходить по грунту, песку и траве!

– Да почти нигде не ходить!!

Но раз приехали, чего уж беспокоиться?

Школа. Четверть века на её порог не ступала нога учащегося. День в день двадцать пять лет назад эти стены в последний раз услышали весёлые детские голоса, окрики вахтёрши тёти Мани или, там, тёти Дуси – «Чё вы тут разбегались?! Вот скажу Марь Иванне!»… А ныне взор угнетает серое, мрачное, истерзанное временем и осадками здание. Привыкшая к зимнему отоплению стена со стороны дворового фасада не выдержала перепадов температур и рухнула, как после бомбёжки, оголив перекосившиеся лестничные марши.

Каждый из нас мог наведаться домой, на квартиру, если в таковой проживал до аварии. Не для того, чтоб чего вывезти. «Всё уже украдено до нас!»[31]31
  В прошлом очень популярная фраза из кинофильма Леонида Гайдая «Операция «Ы» и другие приключения Шурика».


[Закрыть] – пошутил кто-то из группы. А так, предаться нахлынувшим воспоминаниям, заглянуть в угол спальни, где стояла детская кроватка, по-мазохистски скребануть душу мыслью «Эх, как же было хорошо…», если сейчас стало хуже. Я не отрывался от группы и в общагу к себе так и не заглянул. Не тянуло. Вот что значит не своё, временное. Ладно, может, на тридцатилетие зайду…

Очень трогательно выглядели списки жильцов многоэтажек. Десятка три фамилий. Кто они, эти люди? Куда их занесла судьба? Живы ли? Гавриловы из десятой квартиры, Мустафаевы из седьмой… Мои фантазии прерываются кем-то из группы. Гордо-ностальгически тычет он пальцем в строку со своей фамилией:

– А вот и я! Видите? Седьмой этаж, квартира тридцать два. Милости прошу к нашему шалашу. – И жестом приглашает в неработающий лифт.

– А что наливать-то будешь? – подхватывают шутливый тон остальные.

– Наливать будем в кабинете зампреда, – с напускной серьёзностью замечает Пухляк и косится на Эсаулова. Тот принимает условия игры и притворно-официозным тембром чеканит:

– Только в приёмные часы!

Возражений нет, и, завершив экскурсию по местам довоенного проживания, группа направляется к ратуше.

Четырёхэтажное здание горадминистрации. В мирное время – не лучше и не хуже сотен других, возведённых по типовому проекту. Но такого, как наше, не найти во всём бывшем Союзе. Целых оконных стёкол даже не спрашивай. Полы в коридорах по слою пыли сродни просёлочной дороге, и сменную обувь можно не надевать. А вот бахилы, полученные при въезде в город, не снимать! Одноразовые они, из полиэтилена, кажется.

Лестничные марши под угрозой обрушения, а значит, по ступенькам с этажа на этаж – строго по одному, из-за чего движение группы замедляется. Но безопасность таки важнее сэкономленных минут.

Побродили коридорами. Каждый мог наведаться в бывший персональный кабинет. Обваленная штукатурка напоминала строительный мусор. Кое-где попадались останки стульев, столов, тумбочек. В моём же финотделовском кабинете не оказалось ни единого элемента офисной мебели (хотя прежде так не говорили). Будто неизвестная ремонтная бригада вынесла всё до последнего табурета, ободрала краску и штукатурку, да, видать, забухали хлопцы по дороге, вот и недосуг вернуться. А ремонт не продвигается.

Каждый из нас, как договаривались, прихватил в дорогу что-то выпить и закусить. Как на поминки. И это не оговорка. В одном из начальственных кабинетов на сваленном на пол шкафу накрыли мы символический стол с нехитрой снедью. Помянули всех, кто не дожил. Отдельно и не раз выпили за прекрасный город, с которым у каждого связаны особые воспоминания. А затем любой желающий под видом тоста рассказывал, как сложилась его или её жизнь в послевоенное время.

На обратном пути заглянули в Чернобыль. В городе ныне живут в основном работники станции, различных служб. Здание райпотребсоюза, будто возведённое посреди леса, давно не используется ни в качестве конторы, ни даже под складские помещения.

На одной стороне главной улицы (Ленина, конечно же) дома снесены, на их месте установлены памятные кресты с табличками. Каждая – с названием эвакуированного села. И таких десятки, десятки… Если из села только вывезены люди, табличка белого цвета. Если вслед за эвакуацией село сравняли с землёй, табличка чёрная.

Ещё утром на подъезде к Припяти нам показали место, где прежде и находилось одно из сёл, Копачи, буквально закопанное (простите мой чёрный каламбур). Теперь там сплошные заросли и ни малейшего намёка на то, что здесь прежде кто-то жил, трудился, радовался удачам, гулял на свадьбах, скорбел на тризнах…

День подходил к концу. По возвращении в Ирпень мы засели в кафе. Вспоминали, делились новостями, загадывали на будущее. Правда, я надолго не задержался: меня ждали дома, по двойному поводу.

Промелькнуло двадцать пять лет. У меня с Таней две замечательные взрослые дочки. И в памяти – всё только лучшее, а плохого просто не случалось. Видимо, и быть его не могло. Так считать удобней. Если что и царапнуло наши сердца (как же без этого!), то такое мелкое, что и не вспомнить.

Двадцать шестое апреля для меня и Тани – чёрно-белый день. И каждую эн-ную годовщину Чернобыльской аварии мы, не чокаясь, поминаем город Припять, всех, кто погиб, спасая человечество от невидимой коварной угрозы. А затем, уже со звоном бокалов, благодарим судьбу за эн-ную же годовщину нашей счастливой встречи, давшей однозначный ответ на вопрос: есть ли на свете любовь.

2011–2012 гг.

г. Киев – с. Крамаренки.