Текст книги "Черно-белый Чернобыль"

Глава 9. Законы, открытые через форточку. Смертоносная клубника. Антирадиационный эгрегор. Народное творчество. Решение ПК

Через пару дней выплата пособий вошла в нормальное русло. Ажиотаж спал. Люди поняли, что денег хватит на всех. Правда, нам не полегчало. О восьмичасовом рабочем дне оставалось только мечтать. Бывало и по двенадцать, и поболе, но хоть не за «спасибо»: сверхурочные шли по двойной ставке.

Тогда-то и открылись интересные закономерности. Так, отпахать двенадцать часов в сутки – ещё куда ни шло, терпимо. Но с тринадцатого часа и далее толку от меня всё меньше и меньше. А уж на шестнадцатом возникает острое желание сбежать, принять душ и – в «люлю», если не в петлю. И не надо уже ни двойной, ни даже тройной ставки.

Для себя я вывел экономический закон (!?): с какого-то момента производительность труда начинает падать, притом с каждым часом падение всё круче, и так до нуля. А поработай я хотя бы ещё час – и вот тебе минус, то есть вместо пользы я бы начал приносить откровенный вред.

Что до зарплаты, то начиная с эн-ного рубля каждый последующий представлял для меня всё меньшую ценность и доставлял всё меньшее удовольствие. А с какой-то сверхвысокой суммы зарплата оказывала на меня чуть ли не развращающее действие. Я, конечно, утрирую, но, если хорошо подумать, то зачем перенапрягаться? Девать бабло особенно некуда. Разве что купить свечной заводик? Или земельный участок под страусиную ферму? Может поездить по миру?… При Совке-то?? Размечтался!

А копить впрок – об этом я не задумывался. Видать, по молодости.

Уже в лихие 90-е, когда мы получили доступ к западной научной литературе, я с удивлением узнал, что законы убывающей производительности и снижения предельной полезности открыты задолго до меня. На них основано даже целое направление в экономической теории. Вот так иногда удаётся «открыть Америку через форточку».

Но вернёмся в Полесское.

Среди желающих попасть на приём к руководству я случайно встретил знакомого по общежитию, Сергея, из Строительного Управления ЧАЭС. После «привет-привет», «как дела» и прочее выяснилось, что Серёга оказался на самом опасном, хотя и очень денежном, участке. Показал стопку бумажек – недельную зарплату – и даже в шутку спросил совета, что, мол, с ними делать: пропить на месте или отправить родственникам. Судя по купюрам, денег там было столько, что мне за год не заработать, а ему – не истратить. Конечно, завидовать тут нечему, но, каюсь, этот грешок меня слегка зацепил. Даже захотелось перевестись из финотдела на станцию. Хорошо, что хватило ума понять, какой ценой давались эти астрономические заработки. А ныне, спустя двадцать пять лет, я даже не уверен, жив ли тот «счастливчик» по имени Сергей.

После аварии нормы максимального облучения для работников станции были увеличены в 5 раз, а именно – с 5 до 25 бэр в год (бэр – биологический эквивалент рентгена.)

В 86-м фантастически уродила клубника. Продавалась она как на базаре, так и едва не на каждом углу. Беда только, что её отнесли к «рассадникам» радионуклидов! Именно эти два фактора – изобилие и присвоенный статус вредоносности – потянули цены вниз. Если ещё за год до тех событий литровая баночка клубники шла за три рубля, то теперь за те же или меньшие деньги можно было купить её в три раза больше. Покупательский рай – да и только. А вот для продавцов… Мало того, что клубники по самое некуда, так ещё и сбыть её надо поскорее, покуда менты не нагрянули. Те ведь и торговаться не станут: конфискуют и тут же уничтожат.

Торговки этой «ягодой любви» отличались небывалой сговорчивостью. Надо только выждать момент. Случалось, выходим на клубничный ряд:

– Почём банка? – спрашивает коллега.

– Три пятьдесят, – казалось бы, торги не предполагаются. Тем не менее…

– Давайте за три, – это моё предложение.

– Не-е, не пойдёт, – звучит непреклонно и даже пренебрежительно, мол, чего вам ещё надо, цены-то – куда уж ниже?

– Ну, как хотите, – а сам украдкой бросаю косяки по сторонам и, едва заметив приближающийся милицейский патруль, как бы между прочим замечаю:

– А то вон менты идут…

И действительно, какие-то сержанты уже начинают разгон с самого края торгового ряда.

– Ну, ладно, уговорил, за три, – стараясь придать тону черты снисходительности.

– Нет уж, теперь за два пятьдесят, – настал мой черёд диктовать «ценовую политику».

– Да хрен с тобой, бери! – раздражённо и торопливо пересыпает клубнику из трёхлитровой банки в только что сложенный мной бумажный куль, хапает у меня с ладони денежку и – через минуту её как не бывало.

В результате мы – с желанной ягодой и без малейших угрызений совести, а хозяйка – с кровно заработанными два-пятьдесят и с жуткой досадой на меня, на милицию и, пожалуй, на радионуклиды. Кстати, в то время на два рубля пятьдесят копеек человек мог целый день питаться. Пусть и без разносолов, но вполне достаточно для поддержания штанов. А вот о том, была ли состоявшаяся сделка хозяйке в убыток, я промолчу: не мои заботы.

За клубникой мы ходили вместе с одной из инспекторов то ли Госстраха, то ли Собеса – не помню. К сожаленью, имя её тоже ускользнуло из памяти. Зато не забыть её пышную причёску, ставшую предметом шуток как потенциальный разносчик радиации. Ну, о шутках и вообще о пост-чернобыльском юморе я скажу чуть позднее.

Из коллег мало кто разделял нашу клубничную страсть. Однако соблазн сильнее угрозы. Время от времени кто-нибудь, проходя мимо тарелки с опасным лакомством, нет-нет, да и спросит: «Можно ягодку?» Да ради бога! На здоровье!(?) Хе-хе!

В первых числах мая, когда в разгаре огородная кампания, по дачам и усадьбам ходили уполномоченные лица, объяснявшие, что почва «загрязнена», и копать огороды запрещается. Но понять, что такое радиация, радионуклид, лучевая болезнь, мог далеко не каждый из трудолюбивых, но неискушённых огородников. Приходилось объяснять в максимально доступной форме. Вместо «радионуклиды» использовалось народное – «шитики».[9]9
  «1.) Шитик – небольшое плоскодонное парусное судно, части корпуса которого были сшиты ремнями или виней (прутьями можжевельника и ели). Длина 10 м, ширина до 4 м.
  2.) Шитик – разговорное название личинки ручейника.» – Источник: http://ru.wikipedia.org.
  «Ручейники – наиболее известные и легко узнаваемые из всех видов насекомых. Однако большая часть рыболовов при слове «ручейник» вспоминают только его ларву (т. е. личинку. – ЕО), которая ползает по дну реки или озера в домике, построенном из песка, мелких камушков и остатков растений. Нахлыстовики же чаще всего подразумевают под этим словом взрослое насекомое, во множестве появляющееся около водоемов с середины весны и до самой поздней осени.» – Источник: http://myribka.ru/myribka122.html.


[Закрыть] Откуда оно взялось – никто понятия не имел. Но уж как назвали, так тому и быть. Главное – все понимают, о чём речь. И теперь, если говорили «нахватался шитиков», это означало – «облучился».

Хозяева усадеб эту тему всерьёз не воспринимали. Ведь шитиков не видно, не слышно, да и на ощупь их не распознать. Таково, понимаете ли, коварство радиации. Рассказывают, что на доводы, почему надо отказаться от огорода, одна бабуля возразила:

– Та які там шитики?! Я он весь город перекопала, ні одного не знайшла!

Да и как можно уговорить людей не сажать огороды, если сельские пенсионеры благодаря им только и жили? Притом дело не только в урожае (хотя и в нём, при смешной колхозной пенсии[10]10
  В 1971 году моей бабушке, всю жизнь проработавшей в колхозе, назначили пенсию – 12 рублей в месяц. Год спустя подняли до 20 рублей. Как прожить на такие «доходы», пусть бы рассказали те, кто безмерно тоскует по советскому прошлому. Примерные цены на отдельные товары я приводил в одной из предыдущих глав. Кстати, до 60-х колхозная пенсия даже не существовала. Живи, как знаешь. Власть имущие были уверены, что крестьяне прокормятся за счёт приусадебных участков, на размеры которых, в свою очередь, действовали суровые ограничения.


[Закрыть]). Огородничество на селе – это традиция, образ жизни. Если селянка из-за слабого здоровья или старческой немощи не может ухаживать за грядками, она умирает намного раньше ровесниц, покуда способных вести хозяйство. А тут – нa тебе: «не сажайте огороды», говорят. Как это – не сажайте? Что значит – не сажайте? Шитики?? А где они?! Вы их видели?!

Первое время мы работали почти без выходных. В День Победы сделали исключение, и я, конечно же – в Киев.

Примерно в те же дни цветы пополнили ряды разносчиков радиации, после чего начались гонения на цветочников. Но при желании купить хороший букет проблем не составляло.

И вот я уже в столице, еду трамваем со станции «Полесье» на Оболонь. В руках – цветы для Тани. Люди от меня отстраняются и перешёптываются, опасливо поглядывая. До ушей долетают обрывки фраз: «цветы лучше не покупать», «на них радиация» и прочие страхи.

Перед входом в квартиру прошу одёжную щётку. На лестничной площадке стряхиваю с себя пыль.

Тане достаётся букет, который «лучше не покупать». Сестра Лена, симпатичная третьекурсница, занята влажной уборкой. Между делом настойчиво советует: «Помойте цветы!». В те дни Лену чаще других можно было видеть со шваброй, тряпкой и ведром. Вот так-то: самая молодая в семье оказалась самой мудрой, и язык не повернётся назвать её паникёршей.

В День Победы мы с Таней выбрались «на природу» в компании с друзьями, о которых я уже упоминал. Праздник удался на славу: солнце, лес, шашлыки, гитара… Впервые в жизни мы оказались единственными отдыхающими на весь лес! Люди не рисковали с выездами на «маёвки» от страха перед пресловутыми «шитиками».

Почему не боялись мы – в категориях разума ни понять, ни объяснить. Может, подсознательно работали на некий «антирадиационный эгрегор»?[11]11
  Эгрегор – в эзотерике – «душа вещи, «ментальный конденсат», порождаемый мыслями и эмоциями людей и обретающий самостоятельное бытие.» (Википедия)


[Закрыть] И даже вчетвером (а для эгрегора чем больше приверженцев, тем лучше) нам удалось игнорировать тотальную радиофобию да притом отлично себя чувствовать. И пусть нас могли слышать только птицы да насекомые, мы на весь лес дружно горланили:

 
И лечусь «Столичною» лично я,
Чтобы мне с ума не стронуться:
Истопник сказал: «Столичная»
Очень хороша от стронция![12]12
  1.) Из песни Александра Галича «Радиация (Про маляров, истопника и теорию относительности)», написанной в 1961 году.
  2.) «Стронций-90 (англ. strontium-90) – радиоактивный нуклид химического элемента стронция с атомным номером 38 и массовым числом 90. Образуется преимущественно при делении ядер в ядерных реакторах и ядерном оружии.» (Википедия)


[Закрыть]
 

Я уже писал, что врачи тайком советовали принимать алкогольные напитки. Прежде всего – красное вино. В его отсутствие хорошо шли и водка, и коньяк, и самогон. Последний – даже в большей степени, чем легальные напитки. Пиво, кажется, не рекомендовалось.

Из красных вин самым полезным считалось «Каберне». И народное творчество дало этому объяснение: в названии вина – «каБЭРне» – содержится частичка «бэр» (биологический эквивалент рентгена). То есть шитик несёт потенциальную угрозу, а бэр – это результат её «исполнения». Бэр – это уже полученное, твоё, родное и неотъемлемое.

Народное творчество приходит на выручу даже в самой большой беде. Рассказывают, что во время Второй Мировой войны удачная шутка или частушка служили моральной защитой от бедствий и невзгод. И послеаварийный период, названный в народе «послевоенным», не стал исключением.

Одно из четверостиший, автор которого вряд ли кому известен, я и приведу, хоть и в смягчённом виде, то есть без матов:

 
Українці – сильна нація!
Їм до фені радіація!
А як ще разок рвоне —
Не поможе й «Каберне».
 

Нельзя не сказать и о том, что радиация отражается на фертильности женщин и потенции мужчин. Последнее особенно смачно обыгрывалось в народных стишках, например:

 
Якщо з милим щось не те,
То звертайтесь в МАГАТЕ[13]13
  МАГАТЭ – Международное агентство по атомной энергетике.


[Закрыть]
 

 
Отойди, противный!
Ты – радиоактивный!
 

Для мужчин фольклор создал «защиту»:

 
Мне море по колено,
Я надел свинцовые трусы.
 

(Свинец и в самом деле защищает от облучения.)

Поизощрялись народные творцы и на предмет того, почему авария случилась именно в Чернобыле. Роль «виновников» прочно закрепилась, конечно же, за Штатами, извечными конкурентами Советов, будь то в космической гонке или в «холодной войне».

За два месяца до аварии на ЧАЭС в США взорвался космический челнок с очень броским названием «Челленджер».[14]14
  От английского challenger, то есть бросающий вызов.


[Закрыть] После этого Рейган[15]15
  Рональд Рейган (1911–2004), Президент США с 1981 по 1989 гг. В молодости – киноактёр.


[Закрыть] якобы собрал советников и спрашивает:

– Что у них там на «Че»?

– Чебоксары. Швейная фабрика.

– Нет, не подходит.

– Черкассы. Химзавод.

– Тоже не то.

– Чернобыль.

– А там что?

– Атомная станция.

– Вот! Это – то, что надо! Действуйте!

Шутки шутками, но теракт и диверсия тоже рассматривались как возможные причины аварии. Мне рассказывали, что за несколько дней до роковой даты неподалёку от Припяти кто-то нашёл в лесу… парашют. Правда это или миф, утверждать не берусь. Однако версия внешней агрессии какое-то время гуляла как на официальном уровне (хотя и без огласки), так и в досужих обывательских кругах.

Вскоре начали практиковаться организованные заезды припятчан в покинутые квартиры за документами и ценными вещами. Мне впервые удалось попасть в город 15 мая по заданию завгорфинотделом – «эвакуировать» рабочие документы. Ведь отдельные предприятия, обслуживавшие атомную, продолжали работать и по месту эвакуации. А значит, им надлежало перечислять государству налоги, свободный остаток прибыли и другие платежи – то есть финотдел постепенно возвращался к своим прямым обязанностям, пусть и в урезанном виде.

Командировка ли это? Позвольте, я же фактически ехал к себе на работу! И не только я. Никто из нас в то время даже не думал ни о суточных, ни о командировочных удостоверениях. О том, как нам позднее икнулась эта мелкая недоработка, расскажу в последующих главах. А пока перенесёмся в Припять середины мая 86-го.

Нас привезли микроавтобусом и дали два часа на выполнение возложенной миссии.

Безлюдный город. С чем его можно сравнить? Да ни с чем! Конечно, фильмы вроде «Сталкера» – это интересно, хотя, возможно, и не каждому. Но самому «сталкеровать» среди пустых домов кажется забавным только поначалу. Вскоре становится не по себе. Трудно поверить, что ещё недавно город кипел жизнью. Теперь же в нём воцарилась зловещая тишина, едва нарушаемая птичьими голосами, лёгким ветерком и шелестом берёз и клёнов.

Мимо пробежала плешивая собака. И не то что не залаяла, а будто меня и не заметила.

Вдоль подвальных окон девятиэтажки лениво проковылял кот. Облезлый, измученный, с перебитой передней лапой (а может и перекушенной). На «кис-кис» – ноль внимания. Да и ладно. Угостить-то его всё равно нечем. Больше никаких живых существ я не обнаружил.

Общежитие. Дверь в комнату не взломана. Замок целый, легко поддаётся ключу.

Нахожу военный билет, комсомольский билет, собираю самые ценные книги. Благо, всё это – в закрытых ящиках письменного стола. Из одежды ничего не беру, да и не больно охота. Жутко морят соблазном белый сценический костюм и чёрный кожаный плащ (оба сшила мама). С кровью сердца отказываюсь: увы, дверь платяного шкафа оказалась открытой, равно как и форточка. Сколько пыли, а с ней и «шитиков», налетело в комнату за три недели – поди, измерь.

А вот и припятская ратуша. Финотдел на четвёртом этаже. В угнетающей кабинетной тиши собираю с полок запылившиеся отчёты и ведомости. На моём столе – ежедневник с последней записью на двадцать восьмое апреля: «Счётная проверка на атомной». Оставляю, как есть. Вдруг пригодится.

Все бумаги, что только на виду, сгребаются в один из полиэтиленовых мешков, розданных накануне. Ту же операцию проделываю и в других финотделовских кабинетах. Три мешка «бумагопомёта» набралось.

Перед тем, как покинуть здание, захожу в туалет… С конца апреля в городе отключена вода. Дёргаю рычаг и с грустью наблюдаю, как опустошается полупрозрачный пластиковый бачок… Вода ушла – и тишина. Нет хорошо знакомого свистяще-струящегося звука. Бачок навечно остался пуст…

В начале июня Правительственная комиссия (ПК)[16]16
  Правительственная комиссия по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС.


[Закрыть] приняла одно из ключевых решений, которое можно свести к четырём страшным словам:

В ПРИПЯТЬ ВОЗВРАТА НЕТ.

Население города энергетиков эвакуировали не на три дня, не на месяц, а – НАВСЕГДА.

Глава 10. Банный конфуз. Секс есть! Чернобыль и творчество. Солдаты и партизаны. Графитовый сувенир

Не иссякал людской поток на приём к руководству. Среди «прихожан», как их окрестил один коллега, встречались и работавшие непосредственно на станции, в самом пекле. Так что радионуклиды поступали к нам с завидным постоянством, нагло цепляясь за одежду, обувь и волосы. Да дело и не столько в атомщиках. Посёлок-то с места не сдвинешь, а находится он в тридцатикилометровой зоне, и, значит, шитиков ему досталось по самое некуда. Ну и нам заодно.

Впоследствии эвакуация коснулась и Полесского: из-за радиоактивного заражения жизнь в посёлке не представлялась возможной.

Для спасения от беспощадных шитиков требовалась чистота не только одежды, но и тела. Тем, кому гигиена привычна, как трёхразовое питание, лишний раз принять душ – просто в кайф. Тому же, кто ошибочно считал, что его хронически немытое тело (бррр!!) издаёт аромат Шанели номер пять, пришлось поменять привычки ради собственного же здоровья.

Поселковая баня работала бесплатно и по новому графику – с самого раннего утра до позднего вечера. Раза два-три на день бывал там и я. Тем более, что снимать жильё (тоже, кстати, бесплатное) мне довелось в частном доме, где не было не то что душа, но даже водопровода.

Однажды чуть не попал в глупую ситуацию. Зашёл в душевой зал, все отсеки заняты, так что на меня «уставились» с десяток голых спин и всего прочего. Раздеваясь, я заподозрил неладное: уж больно фигуры «не того формата». Догадавшись, в чём дело, схватил в охапку портфель и всё, что успел с себя снять, и пулей вылетел из зала. Хорошо хоть никто из мывшихся не надумал оглянуться, а то представляю, какой бы поднялся визг. А уж тазика, пущенного вдогонку, я бы точно не избежал. И поди, докажи, что в женский зал попал по ошибке, а не по умыслу. Об этом едва не случившемся конфузе я до сих пор никому не рассказывал.

В конце июня 86-го в одном из телемостов СССР-США на весь мир прозвучало невероятное откровение, по следам которого пошла гулять крылатая фраза – «в СССР секса нет». Совковая мадам, ляпнувшая несусветную чушь, оправдывалась, что имела в виду отсутствие не секса вообще, а только рекламы, использующей эту пикантную тему (таким, кстати, и был контекст вопроса из-за океана). Но кому нужны подробности? Сказано – как воробьём вылетело. А дальше – из уст в уста, из уст в уста…

В Полесском же всё происходило с точностью до наоборот. Романы, флирты на одну ночь, адюльтеры, как мне показалось, случались намного чаще, чем в «довоенное» время. Почему? Скорее всего, коллективное подсознание адекватно реагировало на катастрофу. Ведь радиация несла угрозу роду человеческому, а точнее – возможности его продолжения. И что ни говори, в основе любовных приключений глубоко залегает инстинкт продолжения рода. Потому и мужчины, и женщины с особо ранимой психикой неосознанно пытались доказать (и, прежде всего, самим себе), что есть ещё порох в пороховницах.

Порой доходило до курьёзов. В местной гостинице администратор отказалась подселять жену (притом настоящую!) к одному из ликвидаторов, объяснив, что его «вторую половину» она отлично знает: та, мол, вчера только уехала. Скандал случился неимоверный. Правда, мне смаковать его незачем: я там не присутствовал.

Авария на ЧАЭС привлекла внимание журналистов, писателей, поэтов, композиторов и других представителей творческих профессий. Что вполне нормально, ибо где ещё в то время открывался столь шикарный простор для самовыражения? Возможно, я утрирую, но как не воспользоваться таким уникальным шансом сделать себе имя?

На чернобыльскую тему писались газетные и журнальные статьи, сочинялись песни, стихи, очерки, художественные романы. Из произведений крупной формы мне наиболее запомнились повесть Юрия Щербака «Чернобыль» и роман Владимира Яворивского «Мария с полынью в конце столетия». Многие другие сочинения, к сожаленью, канули в безвестность. Да и не мудрено. Ведь шедеврами становятся лишь единицы из потока творений души и разума. Однако, не будь золотоносного песка, на каком фоне мы бы отыскали крупинки жёлтого металла?

После взрыва осколки графитового корпуса четвёртого энергоблока разлетелись по территории, прилегающей к станции. Попали и на крышу смежного, третьего, энергоблока. Для удаления радиоактивных ошмётков поначалу привлекали солдат срочной службы. Дело-то не требует специальных знаний. И задача, казалось бы, проста, как три копейки – из серии «бери больше, кидай дальше». Правда, находиться в зоне столь интенсивного облучения нельзя вообще, но, если очень нужно, то можно. Вопрос лишь – как долго? Если память меня не обманывает, на смертоносных участках люди сменялись чуть ли не каждые три минуты. Можно только представить, сколько единиц людских ресурсов потребовалось для очистки территории от осколков графита в условиях таких временных ограничений.

Вскоре через военкоматы началась мобилизация на военные сборы солдат и сержантов запаса (этих вояк неофициально именовали «партизанами»). В мирных условиях смысл такого призыва состоял в повышении воинской квалификации. Но «после войны» повестка из военкомата на двухмесячные сборы нередко означала отправку на ЧАЭС.

С мобилизацией возникали трудности: кто-то являлся пунктуально, а кто-то прикидывался, будто никакого предписания и в глаза не видел. За уклоняющимися приезжали на дом, порой и среди ночи. В народе уж заговорили о незабвенных «чёрных воронках». Бывало, являются к кому-нибудь военкоматовские рекрутёры, иногда вместе с милицией, и строго так спрашивают:

– Здесь проживает такой-то?

– Да, но он уехал, – следует невозмутимый ответ.

– Куда? Когда вернётся?

– Мы не знаем.

– А он получал повестку на сборы?

– Какую ещё повестку? Какие сборы? Ничего такого он нам не говорил!

Сам же искомый мог в это время прятаться на чердаке, у соседки под кроватью или где там ещё. И хоть не факт, что его направили бы именно на атомную, да мало ли что – думал он? (Некоторых из «уклонистов» я знал лично, потому и рассказываю.)

Полагаю, эту призывную кампанию можно расценивать как репетицию НАСТОЯЩЕЙ мобилизации на НАСТОЯЩУЮ войну. А и в самом деле, представьте, чем бы закончилась, например, Вторая Мировая война, если бы народ таким же образом реагировал на призыв защищать Родину. Помимо правовых последствий уклонение от отправки на фронт несло и моральные издержки – пожизненное клеймо позора, да не только на себе, но и на детях, внуках…

И всё-таки, дезертиры, «устроившиеся недурненько» (по Маяковскому), всегда оказывались в меньшинстве. Иначе не видать бы нам ни победы над фашизмом, ни обуздания «мирного» атома. Впрочем, долой сослагательное наклонение. История, как известно, его не терпит.

Среди ликвидаторов попадались очень разные люди, до одурения разные. Порой такое вытворяли, что не вписывается ни в какие каноны разума.

Мне рассказывали, как однажды, во время обычного радиационного контроля, у одного вахтовика очень сильно «зазвенело» левое бедро. Стрелка прибора так зашкаливала, что, будь она способна издавать человеческие звуки, всех, кто там находился, оглушил бы истошный вопль.

Оказалось, чудак вздумал прихватить на память… кусочек графита! Да-да, того самого, с четвёртого энергоблока. Когда он вывернул содержимое левого кармана брюк, у контролёров дыбом встала даже лысина.

Вскоре незадачливому любителю сувениров ампутировали ногу. И я даже не пытаюсь угадать, сколько дней или месяцев он протянул после той, пожалуй, последней вахты в жизни.

В целом же, ликвидаторы – как мобилизованные, так и добровольцы – достойны слов искренней благодарности за их подвиг и пожеланий тем, кто жив, долгих лет и доброго здоровья. А тем, кого нет – царствия небесного и светлой памяти.