Текст книги "Обратная сторона океана"

Глава десятая

Оставалось уложить последний ящик с банками, когда пришёл наш художник Викентий Мананников, представлявшийся просто Вик.

– Привет бродягам! – лучезарил он. Он помогал нам на совершенно безвозмездной основе. Что двигало им? Что могли мы дать ему взамен? Может, он почувствовал этот свежий и сильный порыв, которым наша команда, как паруса, была наполнена, и это состояние вызывало его творческий подъём? А может, это была просто весна, и был просто хороший человек, Вик Мананников, в своём неизменном чёрном берете, вздёрнутом немного назад и вбок. Увидя его в толпе, сразу можно было угадать в нём художника. И глаза… Пытливые, искрящиеся, озорные, словно у ребёнка, тёмно-карие глаза, которые пытались срисовать тебя, яхту, порт, чуть вздёрнутую порывом ветерка воду и зелёный листик, пробивающийся сквозь коричневую скорлупу апрельской ещё холодной почки сирени.

Прочитав о нас в газете, он вызвался сделать визитную открытку экипажа яхты «Аира» с пятью нашими рожицами, рисованными в шаржевом стиле. Со мной и Артуром он тогда и познакомился, остальных рисовал по моим фотографиям. Потом переживал, что Костя и Гена у него не совсем соответствовали живому образу. Открытки мы уже отпечатали для раздачи по ходу следования. Теперь же он взялся сделать надписи на бортах и гроте, а также нарисовать Колумба на спинакере.

– Привет, Вик, – обрадовался ему я, – сегодня рисуешь?

– Да, готов.

– Сейчас притащу парус.

– Вы только найдите место почище, – показываясь в люке, по-своему приветствовал Артур, махнув в сторону художника рукой.

– Он что, опять не в духе? – поинтересовался Викентий.

– Да, сейчас капитан «Девы» заходил, немного чёрных красок разлил, – попытался я защитить Артура. Хотя надо признать, что наш капитан несколько подустал, это было видно, и вспыхивал спичкой не только по поводу, но и без него. Понимаю. Только кто не устал?

Открытка, автор которой – волгоградский художник Виктор Манаенков

Глиняный сувенир, сделанный специально для перехода

Каким огромным кажется парус, лежащий на земле! Шелковистый и тонкий, он словно чувствует всю несуразность этого приземления. Это не его место, он старается притянуть к себе любой порывчик ветра, нервно вздрагивая и пытаясь взлететь, наполнив себя воздушным дыханием.

– Ты смотри, как живой, – не успевая заякорить тяжёлым грузом свой край спинакера, который вырывается из его рук, громко удивляется Викентий, – сопротивляется, поди ж ты.

Когда парус усмирили, художник растворился в работе. Я уже хотел оставить его в муках творчества, когда он обратился ко мне.

– Игорь, а знаешь, как я сделаю Колумба?

– Как?

– В яйце.

– Почему в яйце? Дорого яичко к пасхальному?..

– Да нет. По преданию, когда Колумб во время обеда у кардинала Мендосы рассказывал о том, как он открывал Америку, один из присутствующих решил осадить мореплавателя: «Что может быть проще, чем открыть новую землю?» В ответ на это Колумб предложил ему поставить яйцо на стол вертикально. Естественно, никто не смог этого сделать. А Колумб, разбив яйцо с одного конца, поставил его на стол. Все, конечно, запротестовали, сказав, что так смогли бы и они. На что Колумб ответил: «Разница в том, господа, что вы могли бы это сделать, а я сделал это на самом деле». С тех пор выражение «Колумбово яйцо» стало крылатым. Его употребляют, когда говорят о неожиданно простом выходе из затруднительного положения.

– Красивая история.

– Это, конечно, легенда, но она вам очень подходит. Да и символично. В яйце – Колумб, под яйцом надпись на латыни: «Ab ovo», то есть «с яйца», «с самого начала».

Вик погрузился с головой в творчество, и я покинул его, чтобы доошкурить планширь. На яхте одна работа прерывала другую. Но к этому уже все привыкли.

Неожиданно меня окликнул Сергей Слобода, всё это время стоявший невдалеке около своего бокса. Теперь он отошёл в тень деревьев и как бы приглашал меня последовать за ним, оставаясь незамеченным. Честно говоря, мне не хотелось продолжать начатый им разговор на «Аире». Он с ним опоздал месяцев на шесть. Теперь поздно.

– Решил всё-таки идти? – пытаясь найти что-то в моих глазах, произнёс Слобода.

– Серега, понимаешь, я, конечно, лох в яхтинге, но это-то и интересно.

– Не понял…

– Я решил на себе поставить эксперимент: человек взошёл на борт яхты и сразу идёт в кругосветку. Это на грани, но именно это и интересно. Я понимаю, что ничего не понимаю. Интересен сам путь, – тут я посмотрел в сторону парившего над парусом Викентия, – аб ово, с самого начала. Улавливаешь?

– С головой у тебя не всё в порядке, аб ово. Ладно, решил так решил. Но я не о том. Ты Артура давно знаешь?

– Шесть месяцев и каждый день. Мы с ним уже столько соли вместе съели…

– Вся соль ещё впереди. Ты что, думаешь, «гавроши» так просто сорвались? Ты знаешь, что у Артура нет постоянной команды? Почему от него все бегут? А Витьку ты знаешь? А Генку? А этого питерца, как его там, Костя, что ли?

– Их меньше.

– Да ни хрена ты никого не знаешь. Команды сплачиваются годами, многие рассыпаются за один день перехода, на один горшок не садятся и видеть друг друга не могут всю оставшуюся жизнь. Витька своих Андрюху со Славкой предал. Если все не идут, и ему не нужно было идти. Как потом он вернётся на «Гаврошу»?! Если, конечно, вернётся… Гусь питерский вообще тёмный лось. Где он был, когда вы тут с Артуром корячились? В белых перчатках, мастер-фломастер, приехал-уехал. Гена тоже со стороны наблюдал.

– Но как-то всё склеилось…

– Что склеилось?! Мне, вон, Кузьмич рассказал по пьяни, как он с Генкой Артура на бабки развёл.

– В смысле? – сознание смутно рисовало образ Кузьмича, которого я только и видел, что мельком. Он был единственным специалистом в регионе по настройке или, если правильно, девиации компасов, которую ему предстояло сделать на «Аире» после спуска на воду по достигнутой заранее договоренности.

– Ты в курсе, сколько Артур уже отдал денег Кузьмичу?

– Говорил о тысяче рублей.

– Кузьмич за полцены мог сделать. Это Генка его подбил, чтобы с Артура больше содрать. Накрутку они уже распилили. Вот теперь и склеивай. Ты людей не знаешь, а собираешься с ними через Атлантику идти. Вы же в Чёрном море все разосрётесь. Ты, что ли, всех потом будешь склеивать? Вот так-то. Знаешь, что такое шторм? Там надо понимать друг друга без слов. Теперь усёк?

Сергей развернулся и пошёл в сторону бокса. Постояв немного, двинулся к планширю и я, размышляя о состоявшемся разговоре. Он ведь опять прав. Я действительно никого не знаю. Не знаю даже Артура с его непонятной динамикой в отношениях с людьми. Интересно, про девиацию это правда?! Если да, то Гена, конечно, ещё тот орёл. Тысяча была значительной суммой, на неё, если что, человеку можно было месяц протянуть. Добывание каждого рубля на яхту было невероятно тяжёлым, даже неподъёмным делом. Если одни члены команды заносят на яхту, а другие выносят, то с таким составом точно далеко не уйдёшь. На крысу Гена вроде бы не похож. Может, там какая-то давняя история? Я на самом деле ничего не знаю. Теперь действительно придётся всё начинать с самого начала.

Глава одиннадцатая

Сегодня официальный старт. Не верится. Он кажется ещё одним делом в череде прочих, которое обязательно нужно завершить для того, чтобы… Спорткомитет обещал чуть ли не общегородской праздник на центральной набережной. «Вечёрка» трубила об этом, приглашая всех, кому была небезразлична акция «Лодка с Волги», широко поданная с её страниц. Наш редакционный фотохудожник Владимир Евстратов придумал простую и вместе с тем очень содержательную эмблему перехода, под которой выходили все публикации. Эмблема стала нашим талисманом, во всяком случае здесь, на волжском берегу.

Народа собралось действительно много. Кроме родственников, друзей, приятелей, коллег, яхтсменов, соседей и знакомых, пятёрку путешественников пришли провожать совершенно незнакомые люди, которые в праздничный день, 2 мая, ради нас покинули на какое-то время свои накрытые столы, отложили поездки на дачи или просто на природу с первомайскими долгожданными шашлычками и пришли к речпорту – официальному месту отправки яхты «Аира» в дальние странствия. Это стоило дорогого. И день был солнечным.

Не каждое волгоградское мероприятие снимает самый популярный телеканал страны. Теперь огромная камера смотрела на нас в упор вместе с солнцем. Не споткнуться бы о кабели проводов… Сначала что-то сказал замглавы области. Его слова раздавались в весеннем воздухе под короткие всплески воды о гранит набережной. Этой ночью мы с Костей докрашивали палубу. Ночь была холодной и влажной. Кисточки совсем не хотели размазывать вязкую белую краску по мокрому металлу. Красные, распухшие от холода руки, уже переставшие чувствовать кисточку, приходилось отогревать сначала теплом дыхания, потом в карманах. Жёлтая лампочка, подвешенная на длинную кривую палку, давала огромные, вытянутые, синхронно качающиеся из-за ветра тени, среди которых выделялись только наши две, двигающиеся не в унисон с другими. До этого к вечеру Вик дорасписал борта яхты. Когда утром лодку на стапелях перемещали к воде для спуска, ветки деревьев нещадно, словно по сердцу, со скрежетом царапали свежее художество. Хорошо, что оно успело подсохнуть.

Всё выступление замглавы я думал о краске, которая успела высохнуть за какие-то два часа. Автоматически посмотрел на ещё пахнущие растворителем руки, на белые крапинки, предательски оставшиеся после их спешного стирания. Не знаю, почему, но руки от цепкой камеры решил спрятать за спину.

– Такого мир ещё не видел! – заканчивал оратор. – Именно нашей волгоградской лодке предстоит принять участие в праздновании 500-летия открытия Колумбом Америки, преодолев семь морей и Атлантический океан. Впервые в истории будет осуществлён переход на нашей, волгоградской, лодке из центра Европы в центр Северо-Американского континента, в том числе и по внутренним водам! Давайте пожелаем экипажу яхты семь футов под килем и скорейшего возвращения домой!

Эмблема перехода, разработанная и нарисованная Владимиром Елистратовым, фотохудожником газеты «Вечерний Волгоград»

Он сходил с импровизированной трибуны под громкие аплодисменты. Потом слово взял отец Алексий, настоятель Казанского собора. Он благословил наш переход, окропив святой водой нас и лодку. Мы приняли в дар икону святого Николая, покровителя путешественников. Потом, когда яхту бросало, как скорлупку, в Средиземке и Атлантике, я всматривался в его лик, который, наклоняясь вместе со стеной то вправо, то влево почти до лежачего состояния, источал непоколебимое спокойствие.

Проводы «Аиры» снимает «Канал Останкино». Так в 1992 году назывался нынешний Первый канал

«Аиру» на КамАЗе волокут для спуска на воду

Спуск яхты на воду перед стартом

Несколько яхт пришли специально, чтобы проводить нас. Они терпеливо пошатывались рядом с «Аирой», которая сверху казалась вдавленной в толщу воды и совсем маленькой. Другие яхточки типа «Ассолек» были вообще крохами. Увидел в толпе своих. Анины глаза были закрыты солнцезащитными очками-бабочками, она вытянулась и помахала мне рукой. Мама, держащая на руках двухлетнего внука, уже не скрывала своих слёз. Я помахал им и улыбнулся. Мама, мама… Как её поддержать?! Сегодня одиннадцать лет со дня смерти моего деда, её отца Петра Францевича Гулевича. Почему день проводов, как специально, выпал на эту траурную для нашей семьи дату?! Может, это не случайно? Может, это какое-то предзнаменование? Вспомнил, как тяжело умирал дед, заменивший мне отца. Восемь месяцев он не вставал с постели, а мы с мамой вдвоём ухаживали за ним. И вокруг никого. Мне было тогда четырнадцать…

Провожающие меня: мама Переверзева Любовь Петровна с Иваном и между ними – Юлиана, жена без пяти минут морского волка

Жили мы после развода родителей и последующего спешного и очень неудачного обмена квартиры на Дальнем Востоке в одной тесной комнатке волгоградской коммуналки на три семьи. В ней двенадцать лет ждали ордера на новую квартиру, которую должен был получить наш участник войны, съедаемый раком на наших глазах. Чтобы продлить жизнь, хирурги вывели ему из живота толстую кишку, а мы с мамой, как могли, убеждали, что совсем скоро она сама встанет на своё прежнее место. Он не верил и терпеливо молчал.

После переезда в Волгоград родители мамы за бесценок продали свой городской дом и переехали к нам. Так будет веселее, подумали они. В то время на Дальнем Востоке люди жили с открытыми дверьми и душами. Мои ближайшие родственники действительно думали, что в коммуналке с другими людьми будет проще выживать и, на самом деле, веселее. Бабушка, дедушка, мама и я оказались в восемнадцати квадратных метрах, перегороженных полированным шифоньером с ширмой, за которой спали старики. По другую сторону – мы с мамой на полу. На полу потому, что если поставить вторую кровать, днём негде будет ходить. А так – убрал пару матрасов с пола, и проспект открыт. Помню, каждый вечер мама читала мне по две-три сказки на ночь, а я её требовательно тормошил, когда она, уставшая после работы, засыпала с книжкой в руках. Зато к тому времени, когда я сам научился складывать буквы в слова, мне уже прочли фактически все сказки народов мира.

Стол, три полки с книгами, пространства между которыми тоже были полками, швейная и стиральная машинки, бабушкины старый комод и новая прялка, чёрно-белый телевизор «Чайка» на чёрных ножках, кресло-кровать и сервант, холодильник уже не вмещался – он стоял в общем коридоре, как и у всех. У нашего, когда дрались два хозяина других комнат, а происходило это периодически, каблуком от армейского сапога пробили дырку в дверце, поэтому он был с латкой. Туалет, ванная и кухня на три стола, за которыми по любому из-за тесноты нужно было есть семьям по очереди, – общие. По одной конфорке на семью на общей газовой плите. Четвёртая конфорка – тоже общая, пользовались ею согласно очереди. Общежития и коммуналки в своё время сформировали особую ментальность советского человека, разрешавшего свои вопросы не по закону, а по бытовым понятиям этого самого общего жития, где люди с утра до ночи трутся спина к спине. Двенадцать лет своего детства я мечтал о собственном уголке метр на метр, где будут только мои игрушки и я с ними. С годами игрушки менялись на пластилиновые поделки, которые взрослели вместе со мной, коньки, клюшки, футбольные мячи и книги, не было только этого угла. И вот теперь я сам себя обрекал на яхтенную коммуналку на пять человек… Ирония судьбы. В новую квартиру мы переехали за месяц до смерти деда. Свою заслуженную отдельную двухкомнатную жилплощадь он всё-таки успел увидеть…

Мельком проплыла в толпе Ивета, жена Артура, она аккуратно промакивала платочком уголки красных глаз, пытаясь сохранить праздничный макияж мужественной и вместе с тем очень мягкой, домашней, вечно ждущей своего супруга женщины, верной жены. Около неё стоял её родной брат Паша, с которым мы успели познакомиться, и многочисленные родственники Важитянов, в основном со стороны Иветы.

Вдруг вспомнилось, как Паша, встречая нас с Костей из Питера, на своей «Ниве» заехал на перрон. Как мы вместе впихивали в его короткую машину привезённый груз. Как возмущалась такой дерзостью охрана вокзала. Паша, с внешностью греческого атлета, с проседью в курчавой чёрной бороде и пышными усами, жёстко рубил: «У нас спецпропуск», хотя никакого пропуска, а тем более «спец», и подавно не было. Отчаянный мужик, подумал я тогда. Такие проламывают дорогу в жизни, как атомоход «Ленин» ледяную пустыню. Ещё десятки лиц. Среди них Лёшка-сосед, одноклассник Саша Герцев с женой Ириной. И они пришли. Ребята с работы. Надо же, здесь не только «вечёркинцы», пришли коллеги и из других газет. Снова взглядом вернулся к своим. Как же они останутся без меня?! Сейчас эта мысль особо жестко хлестнула по моему сознанию, и вся усталость от подготовки перехода, суеты последних дней, бессонной последней ночи за одну секунду испарилась без следа. А глаза уже смотрели куда-то в даль голубого чистейшего неба.

Потом нас хлопали по плечам, жали нам руки, фотографировали и фотографировались вместе, брали интервью. Было ощущение, что провожают космонавтов. И эти космонавты – мы. Когда спустились в лодку, в которую сразу прыгнуло человек двадцать гостей, Витька поймал кураж, переоделся в спасательный комбинезон, тут же превративший его в этого самого космонавта, только без шлема, под гром аплодисментов прыгнул с борта и, разбросав в воздухе руки и ноги, плашмя шлёпнулся на воду, вызвав восторг толпы и «космический» всплеск, поднявший сотни искрящихся на солнце капелек. Красно-оранжевый комбинезон хорошо держал его вес. Через несколько секунд Витька уже взлетел на палубу.

– Вод-да холод-дная, ж-жуть, – отстукивал он зубами, пытаясь протиснуться сквозь гостей к своей одежде, – д-дайте, д-дайте же пр-ройти.

– Вить, ну как, комбинезон держит? – поинтересовался я.

– Л-лучше жилета. К-классная вещь.

Мы попросили гостей покинуть судно и подняли паруса – под долгожданное «Прощание славянки». Колумб в яйце торжественно показывал дорогу. В яхт-клубе, лёжа вместе с парусом на асфальте, он казался огромным, теперь же на надутом ветром спинакере яйцо с его изображением из большого страусиного превратилось в маленькое перепелиное. Ну, вот и сбылась наша мечта! Почему нет внутреннего ликования? Почему? Почему я чувствую только жуткую усталость и что-то нервное – до этого мгновения незнакомое и непонятное нервное напряжение? Спинакер, грот и стаксель тащили нас к середине реки. Минут через десять набережная опустела.

Я уже чётко понимаю, что грот – это задний парус, он же основной, а стаксель – передний треугольный парус. Они гармонично уравновешивают друг друга, а при определённом положении напоминают крылья. Красиво!

Вот и всё!

«Аира» для всех уходила бороздить воды океана, на самом деле она, с трудом преодолевая течение, шла в яхт-клуб к своим последним приготовлениям. Её ещё нужно было доукомплектовать личными вещами и, сняв мачту, водрузить на сухогруз «Волго-Дон», чтобы она прошла через шлюзы Волго-Донского канала, ведущего в Таганрогский залив. Яхта была меньше пятнадцати метров, и поэтому самостоятельное шлюзование ей запрещалось существующими правилами. Там её спустят на воду, и она начнёт свой путь до самого Кливленда.

Теперь же мы расслаблены, вокруг нас только самые близкие люди. С Аней на яхту прыгнул и Виталик Якунин. Мы вместе учились в университете, вместе трудоустроились в «Вечёрку», вместе были и по жизни. Были теми самыми товарищами, которые подпадают под определение академика Ушакова. Теперь Виталя готовит репортаж с наших проводов и будет держать в своих руках всю информацию о переходе, делая из моих коротких сообщений, передаваемых с оказией в формате нашей радиостанции, целые повествования для читателей газеты. Подписывать эти публикации он будет моим именем, а гонорары приносить Ане. Об этом я узнаю только по возвращении.

Да, теперь мы расслаблены. Можно произносить тосты и смеяться, поздравлять друг друга с окончанием подготовительного марафона. Ветер стих, и «Аира» фактически остановилась против течения.

– Старпом, включай двигатель, а то, чего доброго, нас снесёт обратно людям на смех, – распорядился капитан.

Гена нырнул к двигателю, тот затарахтел, а через полчаса работы зачихал и, дёрнувшись в конвульсии, заглох. Гена совершил ещё один нырок к машинному отсеку и вскоре поставил диагноз:

– Ара, на сегодня полёты нашего космического аппарата отменяются. Полетел маховик, раскололся пополам. Что б его.

– Ёлки-палки!.. На яхте повисла пауза.

– А что ты хочешь, двигателю-то уже лет двадцать пять, наверное. С таким в космос не летают. Напрасно, Витька, ты в космонавта наряжался, провожающих в заблуждение вводил. Непонятно, почему вообще этот двигатель ещё работает. Я же тебя предупреждал, Артур.

– Что мне твои предупреждения?! Есть деньги? Пойди купи новый. Нет? Сиди и молчи, – Артур явно психовал.

– А зачем нам двигатель?! В случае чего и без него пойдём! – весело разрядил обстановку Витя. – В принципе он-то и нужен, чтобы подойти да отойти от причала, и то если ветра нет. Надо пару вёсел в лодку бросить на всякий случай.

– Ерунды-то не пори. Какие вёсла?! Маховик заменим, и всё. Потом, как ты будешь по внутренним водам Америки идти, где придётся снимать мачту. Да и мало ли что может случиться непредвиденного. В общем, без двигателя яхта никуда не пойдёт. Всё! Я решил, – по-командирски выдал Артур.

Уже в яхт-клубе, куда часов через пять мы кое-как добрались – хватило ветра, Артур с Геной сразу занялись поиском нового маховика, а мы с Витькой рванули на ночь домой за вещами.

Во дворе встретил Сашку Герцева. Тот, увидев меня, аж остолбенел:

– Гулевич, ты же в Америку уплыл!

– Точно. Одной ногой уже там, вторую родина пока не отпускает. Якорь проверяем на прочность.

– И как?

– Работает, как видишь.

– Ну вы даёте! Сколько людей одурачили!

– Саня, ты меня не видел. Ладно?

– Плыви себе, путешественник.

– Саня, плавает органика…

Мы хлопнули по рукам.

Это была последняя перед отплытием ночь, проведённая с женой. Во всяком случае, мы с ней думали именно так, наслаждаясь друг другом на долгие месяцы вперед. Потом я ещё приходил домой, но именно эта ночь останется в моей памяти на всё время плавания. Иногда она будет приходить во снах. Иногда на длинных ночных вахтах память об этой ночи так сильно будет сжимать сердце, что захочется по-волчьи повыть на луну. Иногда я буду погружаться в неё и, умиротворяясь воспоминаниями, отключаться от кошмара окружающего мира.