Текст книги "Иловайск. Рассказы о настоящих людях (сборник)"

В маршрутке им достались задние места. Кабан подумал, что так даже лучше, незаметнее, но жестоко просчитался. Не успела маршрутка отъехать, как Степан начал бесконечный рассказ о своей подготовке к поездке. «Я вчера к соседу зашел, он в комендатуре дэнээр работает, – заговорил военный пенсионер не тихим голосом, – бывший мент, свой человек, сколько раз мы с ним – э-э-э-э! Пообещал, что тебя не тронет». У Кабана упало сердце. «Я ж ему объяснил по-человечески, что ты – контрактник, не по своей воле здесь, да еще и ранен! Вот если бы ты снайпером был или пулеметчиком, например, то я бы тебя своими руками задушил, не сомневайся, а так тебе помочь надо! Повезло тебе, Серый: если бы они тебя с самого начала нашли и ты им под горячую руку попал тогда – там бы в больнице и положили. А сейчас ты никому не интересен, так мне сосед и сказал, а он в этих колбасных обрезках хорошо разбирается».

Кабан сидел ни жив ни мертв, и думал: «Дурака валяет или действительно дурак?» Вся маршрутка ехала, навострив уши, и ловила каждое слово Степана: «Так ты представляешь, сосед мой из комендатуры что подумал? Что это я тебя прятал! Вот так!» К счастью, за окном показались уже начинающие ржаветь остатки разбитой колонны, при разгроме которой Кабан получил ранение, и все, в том числе и Степа, раскрыв рты, уставились в окно. «Ого, каких делов мы натворили! Как в кино выглядит», – удивился Кабан. Зрелище действительно впечатляло – сожженную технику хотя и спихнули с дороги, но не убрали, и из окон маршрутки открывался радующий Кабана вид на подбитые и покореженные грузовики и автобусы, которые стояли и лежали в кювете.

Воспоминания немного отвлекли Кабана, и он не заметил, как подъехали к конечной. Вместе с другими пассажирами, которые, очевидно, работали по ту сторону границы, они подошли к пешеходному пункту пропуска. Кабан с закрытыми глазами мог ходить по этому месту, неоднократно помогал в нарядах – вот здесь стояли его товарищи, украинские пограничники на украинской границе… Кабан опустил глаза. Он не мог поверить, что именно сейчас, именно в этом месте и закончится его дорога. Еле передвигая ноги от страха, он шел к пропускнику, не решаясь посмотреть в сторону двух «дэнээровцев». Он чувствовал, как его сверлят взглядом, как хотят окликнуть, и вдруг что-то внутри, какое-то сто восемнадцатое чувство подсказало, что нужно поднять глаза и поздороваться – тихо, незаметно. На пропускнике, с георгиевскими ленточками на груди стояли Торопов и Петренко, пограничники-контрактники, с которыми у Кабана незадолго до рокового боя возник серьезный конфликт, дошедший до драки. «Все, приехал, – подумал Кабан, – сейчас сдадут», – и поздоровался одними глазами, еле заметно кивнув головой. Торопов, которому Кабан крепко тогда зарядил в переносицу и разбил нос до крови, ответил так же: моргнул и еле кивнул головой, мол, вижу тебя.

Не замедляя и так тихого шага, Кабан подошел к будке, в которой сидел сепаратист, изображающий из себя пограничника, и ставил в паспорта штампы. Чуть наклонившись, отдавая документ, Кабан заметил, что «пограничник» не имел ни компьютера, ни оборудования для проверки документов, перед ним лежал лишь обычный журнал, куда он от руки что-то записывал.

– Куда едем? – задал вопрос «пограничник».

Кабан ощущал на взмокшей спине взгляды Торопова и Петренко. Он хорошо понимал, что одно неверное слово, интонация, движение могут привести к окрику: «Эй, Кабан, погоди! А где ты свой пулемет спрятал?»

– Домой, – спокойно ответил он.

– Куда домой?

– В Чугуев. Там же прописка указана.

– А чо через Россию едем?

– Так безопасней. В Украине стреляют.

– Ну, ладно, держи, – отдал паспорт, даже не досмотрев сумку.

Российские пограничники вбили данные паспорта в компьютер:

– Что в сумке?

– Личные вещи: футболки, носки, мыльно-рыльное.

Кабан не мог поверить, что те двое, как он считал, конченых уродов – Петренко и Торопов, изменивших присяге пограничников, нацепивших колорадки, выпустили его за просто так, даже не подав виду, что они знакомы. Он не понимал, почему они так поступили, не понимал, потому что знал – он бы на их месте сделал иначе.

Российский пограничник попросил открыть сумку, приподнял газеты, которые лежали сверху, порылся в вещах. «Говорили мне – сожги военный билет, сожги, выбрось! Так нет же, не послушал, упертый…» – Свой военник он спрятал в газетах кроссвордов, и теперь нервничал.

– Закрывайте сумку, счастливого пути.

Не веря, что перешел кордон, Кабан в сопровождении хромающего Степана направился в сторону железнодорожной станции. Он тут же хотел выяснить, где сейчас Тимофеевич, может, повезло, и тот уже ждет его не дождется где-нибудь в кафе. Зазвонил телефон, и Кабан чуть не подпрыгнул от неожиданности – он отвык от входящих звонков. Звонил отец:

– Сережа, ты где?

– Батя, я уже на месте! – не сдерживая радости, прокричал в трубку Кабан.

– Тут такое дело, Сережа… Тимофеевич еще в Крыму, на переправе, там шторм. Говорит, часа четыре еще стоять, не меньше, если не больше, неизвестно, когда очередь подойдет, да еще ехать сколько. Ты, наверное, давай, назад возвращайся, а завтра в это же время подъезжай.

Кабан, конечно, мог понять отца и его легкость: «Ты давай назад возвращайся…» – своим-то он рассказывал, что лежит на больничке в комфортных условиях, окруженный теплом и материнской заботой, и ему ничего не угрожает. Но он даже представлять себе не хотел лиц Нюси и Жени, если он вернется, да и в морге ему точно никто не обрадуется.

– Я назад уже не могу, батя! Назад дороги нет. Я буду здесь ждать. Хоть до утра!

А что ему оставалось?

Но просто сказать. А что делать дальше и куда идти, Кабан не имел ни малейшего понятия. С самого утра припекало солнышко, чувствовалось, что день будет жарким и пыльным, и если бы не война и его статус, то завалился бы он сейчас на травке в посадке и лежал в ожидании чуда. Но если бы не война, он сюда бы и не попал наверняка никогда, и не ранило бы его, и не… Так что в его положении лучше всего затаиться где-нибудь в укромном месте, подальше от патрулей и любопытных глаз. Такого надежного места Кабан не знал – вокзал, кафе, парк? Везде можно встретить патруль, это же граница. Кабан почувствовал, как ком отчаяния подступает к горлу. Зато Степа излучал неистребимый оптимизм:

– Да нормально все, Серый, порешаем. Сейчас пойдем чайку попьем, посидим, подумаем.

Денег Кабан не имел ни копейки. Более того, звонок отца, который он принял уже в России, опустошил его телефонный счет под ноль. Степан по ходу движения поменял у знакомого в киоске 50 гривен на 200 с копейками российских рублей, из которых 60 тут же ушли в кафе на чай и тощее печенье. Не спеша двинулись на почтамт, где купили сим-карту за сорок рублей, еще сорок рублей упало на счет. На сколько минут разговоров хватит этих денег, Кабан понятия не имел, поэтому набрал Тимофеевича и быстро попросил звонить на этот номер при малейшем изменении обстановки.

– Сережа, я еще даже на паром не заехал, – не порадовал Тимофеевич.

– Ну, буду ждать. У меня других вариантов нет.

После разговора Кабан проверил счет – осталось 15 рублей, то есть, на минуту-полторы разговора.

– Ладно, – вдруг сказал Степа, торопливо озираясь, – мне пора, у меня в три часа последняя маршрутка из Успенки на Амвросиевку. Опоздаю, что мне потом делать? Я же 20 километров пешком не смогу пройти. Видишь, какая болячка у меня? – и похлопал с таким значением себя рукой по больной ноге, будто Кабан мог действительно там что-то увидеть.

– Степа, без проблем, но хоть чуток со мною побудь тут, ладно? – Кабан понимал, что нужно осмотреться, притереться, найти место, чтобы переждать хоть несколько часов, освоиться – после трех недель общения с покойниками незнакомые живые люди вызывали чувство опасности.

Сели на скамейку спиной к дороге. Время близилось к обеду, но обедать было не за что. Степан то и дело поглядывал на часы. Кабан не знал, что предпринять и куда себя деть подальше от милицейских глаз. И тут помогли небеса. Откуда взялся ливень с неба, на котором еще минуту назад не летало ни одной тучки, трудно сказать. Но факт остается фактом: сверху будто опрокинули огромную цистерну воды, и за секунду Кабан и Степа вымокли до нитки.

– У тебя зонта с собой нет? – спросил Степан и тут же извинился за дурацкий вопрос. Очевидно, мыслями он находился уже дома.

Пришлось забежать в ближайшее кафе, рядом с железнодорожной станцией. Маленькие резиновые тапочки хлюпали водой и спадали, и Кабан, чтобы удержать их на ногах, старался подгибать пальцы и подтягивать на ходу к пяткам, отчего его бег выглядел странновато. Под козырьком он остановился, держась за бок, отлепил от тела промокшую мастерку и посмотрел на живот – сквозь бинты и футболку проступила кровь. «Черт, – подумал Кабан, – черт!»

В пустом кафе где-то в глубине шумел кофейный аппарат, в левом дальнем от входа углу над стойкой мирно работал телевизор – показывали какое-то ток-шоу, и бурные аплодисменты с экрана вселили в Кабана спокойствие. За стойкой две женщины в возрасте за пятьдесят – одна в синем фартуке и такого же цвета чепчике с красным вензельком, другая в ярком цветастом платье, обе с короткими прическами – переставляли чашки и, увлеченные беседой, даже не взглянули на посетителей. Степа, будто любимец-завсегдатай, с неотразимой улыбкой ловеласа подковылял к стойке и, посетовав на переменчивость погоды, заказал чаю:

– Черного, с сахаром и лимончиком, две чашки, пожалуйста.

Ему налили чаю, резанули по жирной дольке лимона и спросили, будут ли заказывать что-то еще:

– Есть вафли, печенье вкусное, можно пообедать недорого.

– Извините, а где у вас можно руки помыть? – спросил Кабан. Телевизор продолжал раздавать аплодисменты, посетителей не было, и он решил, что лучшей возможности сменить бинты и футболку не найдется.

Когда он вышел из туалета, ливень, так же неожиданно, как и начался, закончился и в окно вовсю светило солнце.

– Девочки, – сказал Степа. – Тут такое дело, – и он заговорщицки наклонился к стойке и начал говорить шепотом: – Парень этот – украинский пограничник, контрактник, его еще 23 августа ранило, он в больнице лежал, в Амвросиевке, еле спасли. Теперь вот домой к семье выбирается, должны его забрать. Нам бы посидеть тут у вас пару часиков, как вы смотрите?

Как ни странно, здесь – на улице, в кафе, в туалете, когда его никто не ищет, – Кабан ощущал себя гораздо в большей опасности, чем в больнице и морге, когда его искали, чтобы расстрелять, сепаратисты. «Сейчас заберут, причем сразу – в российскую тюрьму». – Он прекрасно слышал весь бурный экспромт Степана.

– Степа, Степа, – позвал.

– Да не переживай ты так, я все порешаю! – Степа вернулся к столику абсолютно счастливым человеком, будто у него родился сын или он выиграл миллион в лотерею.

– Слушай, Степа, пойми простую вещь – ситуация не располагает к таким откровениям. Ты сейчас в полвторого уедешь, а меня тут повяжут.

– Серый, я же сказал – я все порешаю! Я тебе 40 рублей оставлю, чаю закажешь или кофе, а там и Тимофеевич твой подъедет. Кафе до одиннадцати ночи работает, девочки разрешили посидеть, ты только сумку им за стойку поставь, чтобы глаза не мозолила. Давай пять, я пошкутыльгал.

– Спасибо за помощь.

– Да не за что! Я же сказал – порешаю!

– Степа, там у Жени моя форма и берцы. Так вы, если хотите, себе оставьте, а если нет, то сожгите.

Степан ушел, и Кабану стало тоскливо.

– Эй, парень, как зовут тебя? – спрашивала женщина без фартука, очевидно, администратор.

– Сергей.

– Сережа, кушать будешь?

– Так ни при деньгах я… Извините. – Кабан понял, к чему клонится дело – не заказываешь, значит, можешь быть свободен. Он и предполагал, что дело обернется таким образом, в кафе бесплатно не сидят.

– Да мы не обеднеем. Петровна, отнеси солдатику обед, заведение угощает.

Кабан не поверил своим ушам. По сути, он находился на территории противника, врага, чья армия вот уже три недели уничтожает его товарищей, откуда на его Родину, как саранча, стекаются полчища убийц и мародеров. По идее, его, солдата, должны здесь, в лучшем случае, терпеть, но никак не кормить бесплатно. Кабан не ел со вчерашнего вечера, да и едой то, что дают на ужин в больнице, назвать нельзя. Он с нетерпением смотрел, как, остывая, дымится гороховый суп на столе, от запаха кружилась голова, и он сдерживался из последних сил, глотая слюну, чтобы не загрести жирный кусок мяса, который плавал в гуще. Не спеша, осторожно отвечая на вопросы женщин о семье и войне, Кабан помешивал суп и с восторгом рассматривал второе – картофельное пюре и свиную отбивную. Наконец суп приостыл, и, зачерпнув полную ложку, дрожащей рукой он поднес ее ко рту.

– Здравствуйте, девочки! – хлопнула входная дверь, и в кафе зашли два милиционера.

Кабан медленно жевал суп и чувствовал, как холодные струйки пота быстро бегут по спине. Еда в мгновение потеряла вкус, он жевал медленно, тщательно, стараясь не смотреть по сторонам, а почаще поглядывать на телевизор, где как раз крутили рекламу.

Менты, очевидно, были местные, из линейного отдела, и обедали тут каждый день. Кабан напряженно вслушивался в их разговор с администратором – о войне, об Украине, о погоде, но ничего интересного не услышал. Когда первые ложки начали усваиваться и тепло разлилось по телу, Кабан немного расслабился: «Хоть поем, – подумал, – нормально напоследок, если сдадут сейчас. А куда я отсюда от них денусь?» Зазвонил мобильный, и звонок, как показалось Кабану, услышали даже на пропускном пункте. Звонил Тимофеевич. Кабан, молча накричав на себя за то, что забыл отключить звук, взял трубку – не мог не взять, но и выходить из кафе тоже нельзя – слишком подозрительно.

– Да, – сказал приглушенным, официальным тоном, – слушаю вас.

– Сережа, хорошие новости – паром я переехал, но, сам понимаешь, к тебе мне еще пилять и пилять. Думаю, только к ночи буду.

«Пиля-я-ять», – выматерился мысленно Кабан от безысходности, а вслух сказал:

– Хорошо, договорились, так и сделаем. Жду, – и отбил вызов.

За весь разговор – Кабан внимательно боковым зрением следил за ментами и сотрудниками кафе – в его сторону никто даже не повернул голову. Менты поели, заплатили деньги, сказали «спасибо» и ушли, снова даже не глянув на Кабана.

Он допил уже остывший компот.

– Спасибо вам, – обратился к женщинам, – очень вкусно. А можно у вас сигарет купить?

– Мы сигаретами не торгуем. Это тебе надо в киоск идти.

Курить хотелось смертельно, но Кабан не был уверен, что 40 рублей ему хватит на пачку. Кто знает, какие тут, в России, цены.

– А дорогие тут у вас сигареты? Сорок рублей на пачку хватит?

– Я не курю, не в курсе, – отозвалась администратор.

– Можно купить в киоске, – подсказала официантка, – здесь, возле границы, дешевле, чем в городе. – По характерному выговору Кабан решил, что она, скорее всего, украинка.

Он вышел из кафе и осмотрелся. Неширокую улицу заливал яркий солнечный свет и забивала пыль проезжающих грузовиков, жара стояла несусветная, но в кафе, в отличие от морга, кондиционер работал, и Кабан на улице моментально взмок. Киоск, как и говорила официантка, стоял за перекрестком на другой стороне улицы. Кабан купил пачку «Оптимы» и с наслаждением закурил. Сигареты были, конечно, дрянь, но он радовался и таким. После перекура жизнь слегка наладилась, ведь, если разобраться, то все не так уж плохо: Тимофеевич в пути, место, где пересидеть до ночи, есть. Правда, где ждать потом и куда ехать, непонятно. Скорее всего, через Белгородскую область пойдут прямиком на Харьков. «Раз здесь границу прошел, то и там пройду», – размышлял Кабан. Он закурил вторую сигарету уже около кафе, когда заметил вдалеке наряд пограничников, который быстрым шагом направлялся в его сторону. Кабан, притушив, незаметно выбросил сигарету в урну и не спеша, вразвалочку зашел внутрь. Он имел три варианта: сесть за столик и выпить кофе; зайти в туалет и там попробовать переждать, вдруг не за ним; попросить у администратора разрешения спрятаться на кухне. Третий вариант он отбросил сразу – если за ним, то найдут при любых раскладах; в туалет ему идти не хотелось – вдруг пограничники сядут смотреть футбол по телеку, и что, сидеть, там, как в морге? Так в морге лучше, и компания имеется. Он подошел к стойке и попросил кофе, пошутил, что рассчитается из дому денежным переводом, и стал ждать. Через минуту в кафе влетел пограничник и ринулся в сторону туалета. Кабан напрягся. Следом за первым пограничником появился второй, улыбчивый белобрысый молодой парнишка, заказал два салата и кашу с котлетой и сел за столик в углу, рядом с Кабаном. Пограничники поели, обсудили свои пограничные новости – поток людей из Украины, – слышал обрывками Кабан, – совсем упал, сейчас люди – в основном, едут обратно. Ни слова о войне, танках, «градах», грузовиках с грузом «200», словно и не было ничего этого здесь еще неделю назад. «А, может, действительно, и не было?» – снова, как и в морге, усомнился в реальности прошлого Кабан, но прогнал от себя эту ненужную, мешающую бороться за жизнь, мысль.

Время шло медленно. До одиннадцати ночи Кабан выпил литра два чаю и потерял столько же жидкости из-за обильного потоотделения. Невзирая на кондиционер, он взмокал, как мышь, – организм тяжело перестраивался на подвижный образ жизни, рана кровоточила, и к вечеру Кабан сменил все три футболки, которые здесь же, в туалете с мылом застирал от крови. Он подумывал, что, может, будет правильнее их выбросить – вдруг обнаружат пятна? Разглядят, что кровь, обыщут, увидят рану – и сразу поймут, что пулевое ранение, и иди сюда, дорогой…

Время шло медленно, но до 23.00 все равно дошло. Тимофеевич больше не позвонил ни разу. Кабана это радовало – значит, все в порядке, человек за рулем в дороге; возникнут проблемы или доедет – тогда и позвонит.

– Куда здесь пойти можно, пересидеть до утра? – спросил у женщин. – Может, на вокзал?

– Да сиди тут, Сережа. Ну, куда ты пойдешь? – отозвалась администратор. – На вокзале наряды, менты, там тебя сразу приметят. Петровна сегодня на трое суток заступила, она ваша, с Украины, ночует здесь, да и я пока не спешу. Мужа дождусь, он меня домой отвезет.

Муж приехал минут через десять-пятнадцать вместе с другом-таксистом. Администратор, которая оказалась хозяйкой кафе, поставила чайник и подала на стол пирожки, получился такой себе тихий полусемейный очень поздний чай. Кабан в разговор не встревал, отмалчивался, ел скромно и думал, что все эти его старания, как можно меньше привлекать к себе внимание, абсолютно напрасны.

– Юра, – словно в подтверждение этих мыслей обратилась хозяйка-администратор к мужу, – познакомься, это Сережа.

– Угу, – сказал Юра, глотая пирожок и протягивая ладонь через стол.

– Он украинский пограничник, ранен в бою.

Челюсти у Юры и таксиста мгновенно прекратили жевать.

– Ему в Амвросиевке в больнице операцию сделали, еле спасли. Его Степа привел. Помнишь, хромой такой отставничок из Амвросиевки? Приторговывает тут разным. Пусть, говорит, посидит Серега здесь у вас до вечера, пока за ним не приедут, так я разрешила.

Кабан подумал, что, наверное, уже полностью исчерпал лимит везения где-то там, наверху. Выражения жующих пирожки лиц мужа хозяйки и таксиста не предвещали для него ничего хорошего, и все, что хотел знать сейчас Кабан прежде, чем они прожуют, это далеко ли Тимофеевич.

– Что-то я тебя на «Успенке» не припомню, – хмуро сказал таксист. Изо рта у него вылетали кусочки желтка из яичной начинки. Кусочки падали на стол и спортивки таксиста, но ни он, никто другой не обратил на это внимания, все с ожиданием смотрели на пограничника.

– Так меня на «Успенке» и быть не могло, – проговорился Кабан и прикусил язык. А где ж тогда он был, если не на пропускном пункте? В засаде с пулеметом лежал?

Кабан почувствовал, как вибрирует карман мастерки. Телефон. Тимофеевич.

– Сережа, я тут километрах в ста, наверное, уже. Ты не знаешь, как правильно проехать к тебе? А то мой навигатор объезд показывает.

– Как проехать? – повторил вопрос вслух Кабан, не зная, что отвечать.

Таксист прожевал окончательно и замахал руками: дай, мол, трубку, я расскажу. Пока таксист детально и со знанием дела пояснял Тимофеевичу правильную дорогу, Кабан собрался мыслями и сообщил, что он – контрактник из Харькова, которого перекинули на днях на усиление на «Успенку», но заступить в наряд он так и не успел. Двадцать третьего августа начался обстрел, пошла стрельба, и его ранило в живот осколком шальной мины. Теперь, после трех недель мытарств в больнице, он едет к жене и дочке.

– Думаю, часа через полтора максимум будет здесь, – таксист отдал мобильный Кабану. – Да, досталось тебе, парень.

Кабан скромно кивнул головой и подлил в чашку чая. Полтора часа. Если учесть, что ждет он с восьми утра, то есть пятнадцать часов, то сущая ерунда.

Входная дверь громко стукнула, и в кафе ввалился очень пьяный человек с георгиевской ленточкой на груди.

– Юра, ты что, дверь не закрыл? – строго спросила хозяйка мужа.

– Забыл.

– Эй, хозяйка, ты деньги ополчения принимаешь? Дай мне пива! – небритый «дэнээровец» небрежно кинул на стойку жменю сотенных гривенных купюр. – Два литра, на все!

Одним глазом Кабан наметано обыскал сепаратиста на наличие оружия – автомата у него точно с собой не было, возможно, пистолет и гранаты, но не видно, где именно он их носил, возможно, в разгрузке; вторым – следил за реакцией своих новых приятелей.

– Какого еще, на хрен, ополчения? – дружелюбно спросил таксист.

– Ополчения Донецкой народной республики. Слыхали о такой? Вот, пятьсот гривен, дайте пива! – парень еле стоял на ногах, но в своей настойчивости завладеть пивом был так же упрям, как и все пьяные.

– Убери эти фантики, я не понимаю, что это за деньги. – Хозяйка, очевидно, решила проявить принципиальность, а скорее, просто не любила, когда ей хамили.

– Альо, я говорю, дай пива мне! – Сепаратист стукнул кулаком по стойке. – У нас действуют законы дэнээр!

Кабан понимал, что нарезался этот гаденыш не один, и где-то рядом, может быть, даже прямо за дверью, его ждет целый кагал таких же упоротых, как и он, да еще наверняка вместе с какими-нибудь местными казачками. И если сейчас разгорится скандал, то дело может дойти до драки и милиции. Ясно, что этих заблудившихся заберут и надают им по башке, но где гарантия, что не заберут и его?

– Маша, да продай ты ему пива, – вмешался в спор таксист. Он хорошо рассмотрел купюры, которые лежали на стойке. – Я тебе поменяю завтра с утра на рубли. Эй, – обратился он к сепаратисту, – а у тебя других денег нет?

– Это деньги ополчения! – заорал «дэнээровец».

«Какого, в задницу, ополчения? – возмутился про себя Кабан. – Это деньги государства Украина, с которым вы воюете и которое вы не признаете!»

– Я не продам этому козлу пива, – ответила громко хозяйка, – пока он не извинится за свое поведение. Юра, да встань же ты, будь мужиком, дай ему в табло!

– Да я вас всех тут сейчас замочу, – заорал сепар и потянулся к стеклянным боксам с бутылками. И тут Кабан смекнул:

– Он думает, что он в Украине, – сказал он шепотом мужу хозяйки.

– Эй, мужик, а ты вообще в курсе, где ты? – с ходу врубился в тему Юра.

«Дэнээровец» обвел всех осоловевшими глазами:

– В кафе. А шо?

– А кафе где находится?

– Где-где? В Улан-Удэ! – сам рассмеялся своей глупой бурятской шутке сепар.

– Ну, почти угадал, но немного все-таки поближе – кафе в России, парень.

– Так это что, значит, и я – в России? – здесь сложно было не улыбнуться даже Кабану. – Э, я не хотел, – сепар попятился назад, – я ж не знал в натуре! Дайте пива, у меня рублей нет! Пожалуйста!

– О, волшебное слово! – смилостивилась хозяйка и одним движением сгребла в ящик купюры. – Я сама завтра поменяю, сиди, – бросила разочарованному таксисту.

– О, «Клинское»! – обрадовался непонятно чему сепаратист, запихал бутылки в разгрузку и поплелся к выходу.

Кабан облегченно вздохнул: «Пронесло!» – А компания еще долго решала, сколько нужно человеку выпить, чтобы он попутал страны. Сошлись, что это вопрос индивидуальный, хотя таксист настаивал, что без наркоты тут не обошлось:

– Да сколько бы нормальный человек не выпил, не может он не помнить такой информации. Они ж даже пиво через бульбулятор пьют!

Тимофеевич приехал около часу ночи. Кабан бросился ему на шею, как маленький ребенок, сам не ожидал от себя такой прыти.

– Спасибо за компанию, чай и пирожки. Поедем мы, – попрощался.

– С Богом! – пожелала хозяйка.

– А у тебя эмиграционная карта есть?

– Что? – не понял вопроса таксиста не чующий себя от радости Кабан.

– Чтобы перемещаться по территории Российской Федерации, нужна эмиграционная карта. Ты что, не в курсе? Голова твоя стоеросовая, чему вас там, в Украине, пограничников учат?

– Так у меня же паспорт есть, – хватался за спасительную соломинку Кабан.

– Паспорт… – хмыкнул таксист. – Ты балда! Без эмиграционки тебя первый же мент как нелегала хлопнет за просто так, хрен откупишься.

– И что мне делать?

– В больничку возвращайся и жди, когда война закончится. Шучу. Ехай на таможню, к российским погранцам, где переходил, придумай что-нибудь, какую-нибудь историю поправдивее. Может, выпишут. Иначе задержат до выяснения, а там…

«Ну, придумывать о себе истории – это я научился, – размышлял в машине Кабан. – А вот что делать, если скажут сначала вернуться в Украину, а потом зайти по новой?»

Тимофеевич – с виду типичный отставной военный командир: короткая прическа, загорелое лицо, прямой короткий, правильно вырубленный нос, уверенный цепкий взгляд, прямая спина, жесткое решительное рукопожатие огрубевшей от лопаты и грабель ладони, четкие вопросы – в армии народу повидал немало, кто там только не служил.

– Оружие, наркотики есть?

– Да что вы, Тимофеевич. Из запрещенного – только военный билет, – пошутил Кабан.

Тимофеевич шутки не понял.

– Ну, это легко спрятать. Не выбросил? Молодец.

Кабану стало приятно, что хоть кто-то оценил его риск и похвалил за сохранение документа.

– Звонил твой отец, сказал, что через Белгород лучше не ехать. Передают, опять нагнали туда техники.

– Что делать? – Кабан искренне расстроился. Он мечтал, что уже сегодня утром будет дома.

– Поедем через Крым. В крайнем случае, у меня перекантуешься, а там посмотрим.

Спорить бесполезно.

На пропускнике Кабана завернули:

– Мы эмиграционные карты не выдаем. Вам нужно на транспортный переход ехать.

Кабан офигел.

– Далеко?

– Да рядом, полтора километра, – махнул вдоль кордона пограничник.

«Ментам и погранцам нужно памятники за безразличие ставить, – подумал Кабан. Сколько раз они могли за его задержание получить медаль и повышение по службе, но нежелание поинтересоваться чем-то большим, чем формальности, оставляли их без пряников, а Кабана на свободе. – В другой какой стране уже сидел бы давно!»

– Зема, – окликнул он тень на транспортном пропускнике, найти который оказалось легко – здесь ярко горел свет, мигали фарами фуры, кто-то сдавал назад, кто-то подъезжал к посту, обычная таможенная суета. – Мне бы эмиграционную карту получить, помоги.

– А откуда ты такой взялся в два часа ночи? – Пограничник явно удивился Кабану.

– Понимаешь, зема, сегодня утром сюда зашел через пешеходный, погостить у друга, карту не брал. А тут возможность подвернулась копейку заработать, в Крым поехать.

– Так Крым наш! – пошутил пограничник.

– Ваш-наш, мне какая разница? Мне денег заработать надо, семья без копья сидит! – Кабан врал напропалую, уверенно, так, что и сам себе удивлялся. Наверное, если сложить все вранье в его жизни в один ящик, то размером тот будет равен ящику вранья, которое он произвел за последние три недели.

– Что, туго с деньгами в Хохляндии?

– Да завал, зема! Не то слово!

– Заходи сюда. Иди вон в ту дверь, видишь? Поворачиваешь направо по коридору – и в самый конец, там разберешься.

Идти оказалось прилично. Кабан с трудом дошел до самого края и вдруг в свете фонарей и фар увидел контрольно-пропускной пункт на украинской стороне границе. Собственно, никакого пропускного пункта уже не существовало – как в каком-нибудь фантастическом фильме, Кабан рассматривал руины подсобных строений, раздолбанные минометами бетонные блоки, торчащий обломок шлагбаума, изрешеченный осколками мин ангар самого ПП и одновременно отвечал на уточняющие вопросы заспанного пограничника.

– Готово? – поинтересовался Тимофеевич, когда измученный долгой ходьбой и разговорами Кабан влез в «шестерку».

– Да, – кивнул Кабан.

– Тогда поехали.

Кабан вырубился через тридцать секунд, но поспать ему пришлось только до первого поста ГАИ.

– Здравствуйте, ваши документы, пожалуйста.

– Пожалуйста.

– Крымский?

– Крымский. Вот паспорт, российское гражданство, все, как положено.

– А почему номера украинские?

– Не успел поменять.

– А пассажир?

– Родственника везу, подработать на виноградниках.

– Пусть выйдет из машины. Покажите ваши вещи.

До Керченской переправы Кабан пережил пять проверок: документы, выйти из машины, покажите вещи, два раза его просили пройти в милицейские будки, чтобы проверить регистрацию и время пересечения границы по компьютеру и не числится ли он в розыске, все одно и то же, долго и утомительно. Таксист оказался прав на сто процентов: без эмиграционной карты его закрыли бы на первом же блокпосту. Кабан не помнил себя от усталости, сильно болели бок и живот, он сменил еще три футболки – спасибо, Тимофеевич догадался взять несколько штук. После третьей проверки силы настолько оставили Кабана, что он перестал волноваться: равнодушно отдавал паспорт, равнодушно открывал сумку. Ему казалось, что все это – долгий нелепый сон, он просто спит в машине у Тимофеевича, которая несет его сквозь звездную холодную сентябрьскую ночь домой, а менты и шмоны ему снятся, как те пять покойников в камуфляжах из морга. И все, чего он боялся, так это вопроса: «Ну, и где ты спрятал свой пулемет, Кабан?» Он тихо улыбался, ведь ни один мент не нашел военного билета, который он засунул в газеты кроссвордов, положив их на самый верх сумки. Но иногда Кабану казалось, что и военный билет – это тоже сон, и он сам – сон, который ему снится.

В промежутках между ментами и провалами сознания Кабан рассказывал Тимофеевичу о своих злоключениях. Тот кивал головой и цокал языком:

– Какую херню придумал, какую херню – меж собою воевать!

Кого он имел в виду, Кабан не спрашивал.

Зато на переправе Кабан поспал. Море снова штормило, от парома тянулась огромная, как хвост кометы Галлея, очередь, которая дошла до них через тридцать часов.

На Чонгар они приехали утром. Кабан уже потерял счет дням, помнил четко только то, что из морга он вышел девятого сентября. И когда Тимофеевич между делом сказал, что сегодня 12-е число, искренне удивился и пересчитал: сутки на Успенке в ожидании Тимофеевича, и двое суток, оказывается, заняла дорога? Он не учел в своем внутреннем жизненном календаре этих длинных часов. Когда ехали через Крым, Кабан жадно смотрел в окно, вспоминал, думал, запоминал, понимая, что в следующий раз попадет сюда не скоро, если вообще попадет. Спросил у Тимофеевича, как живется при новой власти.