Текст книги "Первая научная история войны 1812 года"

Вот итог монструозной многолетней официальной пропаганды: невежество обывателя, позор исторической неграмотности и беспамятства. Также на себя обращает внимание разность в информированности по стратам общества: ложь про победу русских при Бородине государственная машина лжи смогла «скормить» в основном людям необразованным и, скажем эстетично, жителям сельской местности.

А теперь вернемся к хронологии событий 1812 года.

Утром 8-го сентября произошел курьезный случай, свидетельствующий о гуманизме наполеоновских армейцев, который записал военный врач Великой армии Генрих Ульрих Роос: «Когда взошло солнце, я уже был наверху редута, который вчера взяли итальянцы. Я нашел там вице-короля (имеется в виду Евгений де Богарне – прим. мое, Е.П.) с несколькими адъютантами; они грелись у огня. Горела задняя часть лафета разбитой русской пушки. Я узнал позже, что король провел здесь ночь. Среди трупов, окружавших редут, обратил на себя внимание молодой русский. Оживили ли его первые солнечные лучи или разбудили ходившие по полю, одним словом, он приподнялся, протер глаза. Медленно встал, удивленно посмотрел вокруг себя и пошел по тому направлению, где думал встретить своих, никто из наших его не задержал. Вероятно, этот молодой человек упал, оглушенный и контуженный разорвавшимся около него снарядом и, как мнимоумерший, провел ночь среди трупов».[1093]1093
  Роос, д-р. С Наполеоном в Россию. Воспоминания врача о походе 1812 г. С.-Пб., 1912, с. 45.


[Закрыть]

В Бородинском бою и после него снова отличился, не побоюсь этого выражения, перед человечеством Главный хирург Великой армии Ж.Д. Ларрей. Его биограф И.А. Кассирский пишет: «Идея летучих амбулансов нашла под Бородиным свое эффективное осуществление, оправдав себя в сражении большого масштаба. Впервые в истории военно-санитарного дела санитарная часть согласно определенной диспозиции сотрудничала с военным командованием в таком большом сражении. …Сам Ларрей во время Бородинского сражения простоял 36 часов на ногах в своей операционной, сделав 200 ампутаций. …По отношению к русским раненым, оставленным на бородинском поле, Ларрей проявил самую исключительную заботливость: он достал для них, как и для своих, перевязочный материал, которого не хватало, и разместил их по госпиталям, где добивался, как он пишет, полного выздоровления многих».[1094]1094
  Кассирский И.А. Указ. соч., с. 30.


[Закрыть] Теперь мы понимаем, что некоторые из оставшихся в живых благодаря наполеоновскому медику русских солдат и офицеров продолжили воевать против Франции в 1813–1814 гг.

Военный врач, капитан Второго гренадерского полка и помощник Ларрея, Доминик Пьер де ля Флиз (1787–1861), записал свои впечатления после боя: «Работали всю ночь и все раненые до единого были перевязаны, дело небывалое ни в каких сражениях и относившееся к чести барона Ларрея». И затем – 8-го сентября: «…Во весь день мы ухаживали за ранеными, в числе их были и русские. Ни мы их, ни они нас не понимали; поняли мы только, когда они целовали нам руки, чем они благодарили нас за попечение. Труд наш был очень тяжел. Мы почти весь день простояли на коленях в грязи, перевязывая распростертых на земле раненых».[1095]1095
  Де-Ла-Флиз. Указ. соч., с. 35–37.


[Закрыть]

Пока французы возвращали к жизни русских раненых, русские начальники продолжали бесчеловечно сжигать собственные деревни – уже наполненные своими ранеными. Военный врач Генрих Ульрих Роос свидетельствует (сразу после Бородинского боя): «У дороги, по которой мы двинулись, выйдя из леса, лежала маленькая деревня, которая вчера загорелась, наполненная русскими ранеными. От больших домов остался лишь пепел. Мы видели черные, обуглившиеся скелеты и отдельные кости несчастных жертв вчерашнего дня, истекавших сначала кровью при Бородине, с мучительными болями, доставленные сюда, чтобы погибнуть в пламени».[1096]1096
  Роос, д-р. Указ. соч., с. 47.


[Закрыть] Из-за тотального контроля отечественной казенной пропаганды за историографией сегодня мало кто знает о трагической гибели русских раненых в пожаре в Можайске и по окрестным селам. Об этом ужасном событии ярко свидетельствует сам Главный хирург Великой армии Доминик Ларрей.[1097]1097
  Memoir of Baron Larrey… p. 124.


[Закрыть]

В отечественной историографии только в 1989 году был предан гласности страшный факт (правда, лишь в научных кругах – и о нем постарались снова забыть): в Можайске Кутузов оставил от 10 до 17 тыс. раненых, которые погибли в огне, произведенным собственным командованием.[1098]1098
  Куковенко В.И. Забытая страница войны 1812 г. // Вопросы истории, 1989, № 12, с. 173–176.


[Закрыть]

Что же происходило в русской армии на пути отступления (а по скорости и дезорганизации частей – бегства) от Бородина к Москве? Множество документов свидетельствуют о массовом мародерстве, о полном беспорядке в деле перевязки и перевозки раненых, о нежелании чиновников и жителей помогать войскам. Процитирую, например, письмо генерал-интенданта Е.Ф. Канкрина (1774–1845) к А.И. Татищеву (спустя 4 дня после Бородина). Описав печальную ситуацию с ранеными, он сообщает: «При том многие легкораненые, приставленные к тяжелым, отлучились из команд с повозками для мародерства по боковым дорогам, оставляя тяжелых без помощи, не явились на станции и остались между армией и авангардом. Наконец, и большая часть раненых не перевязаны на поле сражений и в Можайске по краткости времени не могли быть перевязаны… Из назначенных подвод, однако, к станциям 1 000 подвод почти ни одна мною не найдена, почему раненые помещены на разных подводах; и вышед от повозок в хаты, давали повозкам случай уехать и сим обновили на каждой станции и во многих деревнях затруднение их поднять три и четыре раза. Второй армии комиссариатские чиновники не сделали немалейшее движение на содействие в сем чрезвычайном случае».

Данный документ хранится в РГВИА (Ф. 396. Оп. 1. Д. 11. Л. 265–265об.), но мои коллеги почему-то не хотят обращать на него и множество ему подобных внимания: видимо, эти свидетельства «неудобные». Представьте себе: после молебна перед сражением, перед лицом угрозы «святыне»-Москве, солдаты бросают своих истекающих кровью товарищей – и становятся мародерами! Чиновники одной русской армии плюют на погибающих солдат другой русской армии (в то время как хирург наполеоновской армии Д. Ларрей их лечит). Из 1 000 подвод на месте нет «почти ни одной»! Это полный бардак, безответственность, возможно, следствие коррупции. Кстати, возвращаясь к вопросу предшествующей главы: если бы у русского командования существовал изначальный «план глубокого отступления», то, наверное, большинство важных пунктов до Москвы были бы полны всем необходимом для армии! Далее. А где же то, что часто называют звучным, но не всегда научным словом «народ»? Почему крестьяне и помещики массовым образом не выбегают помогать? Ответ прост: они уже слышали и сами видят, что начальство сжигает их дома, а многие солдаты приходят их грабить. Так начиналась война всех против всех: уже не просто гражданская война сословного свойства, а маргинальная, варварская. Вскоре после сдачи Москвы ситуация станет еще хуже. О какой «отечественной» войне может идти речь?

Русское командование продолжало чудовищную практику сжигания деревень. Военный врач Д.П. де ля Флиз записал в сентябре 1812 г.: «Местами, направо и налево, виднелись груды пепла, бывшие жилища, а в пепле я заметил обугленные кости человеческие».[1099]1099
  Де-Ла-Флиз. Указ. соч., с. 38.


[Закрыть] Тем не менее, раненые поступали в Москву в огромных количествах – 10 сентября Ф.В. Ростопчин писал А.Д. Балашову о том, что поступило уже 11 000 (это пока еще не прибыла основная часть – раненых собственно в Бородинском бою). При этом их сложно перевозить, потому что «распоряжения в подводах совсем расстроены и страхом местных жителей деревенских и беспорядками в армии» (это документ хранится в РГВИА: Ф. 1. Оп. 1. Д. 3574. Л. 94–94об.). То есть генерал-губернатор Москвы также свидетельствует о беспорядке в армии. Мы постепенно приближаемся к трагическому эпизоду сожжения Москвы (сожжение – это в данном случае более точный научный термин). Если бы Ростопчин вместо бесноватых «афишек» занимался первые два месяца войны организационными делами – то и повозки были бы, и жителей бы оповестили о реальном положении дел (о котором его, в частности, предупреждал в письме П.И. Багратион). Число упоминаний слова «если», применительно к деятельности русского командования, может быть велико: например, если бы Александр не развязал конфликт – войны бы не было, если бы Кутузов выиграл Бородино – Москва бы была спасена (вместе с ранеными).

Показательное свидетельство архимандрита Павла Егорова от 13 сентября: «Около Спасских казарм с половины августа множество набралось раненых и увечных солдат. Многие из них жаловались и роптали на свое начальство: «Коли здоров солдат, кормят его и одевают, а если заболел – кинули, как собаку, без всякого призора».[1100]1100
  Отечественная война 1812 года глазами современников. М., 2012, с. 207.


[Закрыть]

Итак, армия Наполеона шла по пятам русской – и приближалась к Москве. За несколько недель перед тем по этой же местности проезжала уже упомянутая писательница Ж. де Сталь. Вот ее описание: «Я приближалась к Москве, меж тем ничто не предвещало близости столицы. Селения, выстроенные из дерева, по-прежнему располагались далеко одно от другого; движение на просторных равнинах, именуемых дорогами, было ничуть не более оживленным; загородные усадьбы встречались ничуть не более часто. Пространства в России так много, что в нем теряется все: и поместья, и люди. …Тишина эта еще более заметна из-за отсутствия птиц; скота тоже немного, а тот, что есть, пасется вдалеке от дороги».[1101]1101
  Сталь Ж. де. Указ. соч., с. 207.


[Закрыть] Что мы узнаем из этого отрывка: бедная местность (которая после уничтожения немногих селений самим русским командованием стала еще беднее), дорог в европейском понимании нет и, как говорится, «здесь птицы не поют…».

На память приходят строки другого современника 1812 года – А.С. Пушкина:

 
Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют
На станциях клопы да блохи
Заснуть минуты не дают;
Трактиров нет…
 

Но вернемся к прозе. Весь период отступления русской армии от Вильно до Москвы больше напоминает бегство. Это становится особенно явственным, если вспомнить, что от района Ковно (совр. Каунас) до Москвы – примерно 900 км (от центра Ковно до Кремля – 872 км, но это по «линейке», а войска, уходя от преследования, часто совершали зигзагообразные движения): и прошли их всего за 2,5 месяца! Вся огромная армия: с пушками и обозами, по бездорожью – и так быстро!

Обратимся теперь к весьма и весьма важному и интересному эпизоду войны, о котором все слышали, но, я убежден, его смысл до сих пор ускользает от рассудка исследователей и читателей: я имею в виду совет в Филях и его последствия. Я напомню: стремительно отступая перед армией Наполеона после поражения при Бородине, Кутузов изо дня в день уверял собственных генералов и генерал-губернатора Москвы Ростопчина в том, что непременно защитит Москву сражением![1102]1102
  Записки А.П. Ермолова… с. 206; М.И. Кутузов. Сборник документов… с. 158–159, 184, 191–192.


[Закрыть] В эти же дни он получил 100 000 рублей и фельдмаршальский жезл, подаренные царем, обманутым донесением о «выигранном» сражении. [1103]1103
  Там же, с. 193.


[Закрыть]

Вскоре русская армия заняла позицию к западу от Москвы (даже в этой отчаянной для России ситуации позицию, естественно, выбирал не вечно спящий Кутузов, а подданный английского короля начальник штаба русской армии Л.Л. Беннигсен). 13 сентября Кутузов созвал военный совет, на котором должно было быть решено: давать ли новый бой или оставить «древнюю святыню» без попыток ее спасти. Мои коллеги зачастую об этом не упоминают, но протокола совета не велось! Обычно так бывает, когда ответственное лицо хочет скрыть нечто нелицеприятное. Поэтому все сведения мы вынуждены черпать из позднейших воспоминаний генерала Раевского, Ермолова, Беннигсена, а также из фрагментов письма Н.М. Лонгинова к С.Р. Воронцову (знали о событии лишь по слухам) в Лондон. Заседание проходило «под образами» в бедной покосившейся избе крестьянина Михаила Фролова. Замечу, что та избушка, в которую уже много десятилетий водят на благоговейные экскурсии школьников, никакого отношения к упомянутому строению не имеет: домик Фролова благополучно сгорел в 1868 году (и, судя по сохранившейся картине А.К. Саврасова, выглядел он совсем по-другому), а в 1995 году нынешней манекен еще и был ограблен. Еще комичнее выглядят попытки экскурсоводов музея-панорамы «Бородинская битва» представить Бородино победой русских: если бы русская армия победила при Бородине, то находящаяся в 200 метрах от упомянутого музея-панорамы «Кутузовская изба» никогда бы не стала музеем…

На совете присутствовали генералы: М.Б. Барклай де Толли, приехавший с задержкой Л.Л. Беннигсен, Д.С. Дохтуров, А.П. Ермолов, П.П. Коновницын, А.И. Остерман-Толстой, затем (сильно опоздавший) Н.Н. Раевский, К.Ф. Толь и Ф.П. Уваров, а также дежурный генерал П.С. Кайсаров (некоторые позднейшие авторы упоминают М.И. Платова, но первоисточники о нем умалчивают). Л.Л. Беннигсен сразу заявил, что продолжение отступления совершенно обессмыслит кровопролитие Бородинского сражения (так и произошло), подорвет моральный дух армии (и в этом он оказался прав), разорит дворянские имения (он еще не знал, что город будет сожжен – и пострадают все сословия). Генерал спросил у присутствующих: «…может ли общество поверить, что мы выиграли, как это обнародовано, сражение Бородинское, если оно не будет иметь других последствий, кроме потери Москвы, и не будем ли мы вынуждены сознаться, что мы его проиграли…»[1104]1104
  Записки гр. Л.Л. Беннигсена о кампании 1812 года. // Русская старина, 1909, № 9, с. 501.


[Закрыть] Вот такой замечательно честный вывод об итогах Бородина. Итак, Беннигсен предлагал сражаться – и его поддержали Коновницын, Уваров, Ермолов и Дохтуров. Барклай же указал на невыгодность выбранной позиции и высказался за отступление. Позже Ермолов с иронией записал: от того, что первым идею не сражаться с Наполеоном высказал на совете Барклай, Кутузов «не мог скрыть удовольствия».[1105]1105
  Записки А.П. Ермолова… с. 205.


[Закрыть] На его стороне оказались Остерман-Толстой, Раевский и Толь. В итоге, как мы знаем, Кутузов, вроде бы повторяя слова Барклая, опираясь на мнение меньшинства, распорядился боя не давать и Москву оставить. Особой прелестью отличается тот факт, что известную финальную фразу Кутузова с приказом оставить город (и дальше про спасение отечества…) фельдмаршал сказал по-французски (то, что вы обычно читаете в «исследованиях» и учебниках – это всего лишь пафосный и неточный перевод)!!![1106]1106
  Раевский Н.Н. Указ. соч., с. 74.


[Закрыть]

Бегство русской армии от Бородина до Москвы (из книги адъютанта М.И. Кутузова – А.И. Михайловского-Данилевского; в частном собрании Е. Понасенкова).

Те генералы, которые желали выполнять свой долг и сражаться, пришли от решения Кутузова в ужасное состояние. «От сего у нас волосы стали дыбом», – вспоминал, к примеру, генерал Коновницын.[1107]1107
  Харкевич В.И. 1812 год в дневниках, записках и воспоминаниях современников. Вильна, 1908, вып. 1, с. 128.


[Закрыть] Кутузов же особо не переживал – только приказал вывезти из города все инструменты для тушения пожара.

А теперь давайте проанализируем произошедшее. Главным тезисом, которым хитрый плут из восемнадцатого века, объяснил свое нежелание выполнять профессиональный долг (и слово дворянина, данное генерал-губернатору Москвы), было спасение армии. Именно эту химеру повторяют все историки вот уже 200 лет. Однако я предлагаю, наконец, задуматься: как мы уже знаем, когда Кутузов принял войско (если мы учитываем те части, которые присоединились ко времени Бородинского сражения), ему было доверено не менее 115 тысяч русских тогда еще живых солдат (не считая ополченцев и казаков). А теперь я предлагаю открыть первоисточники, документы (рапорт самого Кутузова царю): и мы узнаем, что в Тарутино новоявленный фельдмаршал привел (также помимо плохо вооруженных ополченцев, рекрутов и иррегулярных), включая части, влившиеся за время движения, всего 52 000![1108]1108
  М.И. Кутузов. Сборник документов… с. 353.


[Закрыть] То есть более половины армии было потеряно! Причем практически все это – погибшее: ведь мы знаем, что не менее 25–30 тысяч русских раненых, оставленных в Москве (из которой Кутузов приказал вывезти пожарные трубы), сгорели заживо![1109]1109
  Земцов В.Н. Наполеон в Москве. // Французский ежегодник. М., 2006, с. 210.


[Закрыть]

Но и это еще не вся правда: Л.Л. Беннигсен оказался прав – армия была полностью деморализована, дезертирство и мародерство увеличилось в разы, многие предались пьянству и остались в сданной Наполеону Москве. Ростопчин свидетельствовал: «Солдаты уже не составляют армии. Это орда разбойников».[1110]1110
  Письма Ф.В. Ростопчина к имп. Александру Павловичу. // Русский архив. 1892, № 8, с. 535.


[Закрыть] Адъютант и апологет М.И. Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский подтверждает: «Побеги солдат… весьма увеличились после сдачи Москвы… В один день переловили их четыре тысячи».[1111]1111
  Михайловский-Данилевский А.И. Записки. // Исторический вестник. 1890, № 10, с. 153–154.


[Закрыть] Это что же получается: из 52 000 только в один день насчитали 4 000 дезертиров?! Для их поимки как раз и необходима вся оставшаяся армия – на сопротивление Наполеону солдат не найдется! И вот все это пропагандисты предлагают называть «отечественной» войной?

А теперь вернемся к «военному» совету в Филях. Имея в виду все вышеперечисленное, мы должны сделать однозначный вывод: если бы Кутузов нашел в себе желание, профессионализм и талант дать бой, то потери от него уж точно не превышали бы упомянутые. Более того: Москва бы не была планомерно подожжена и уничтожена Ростопчиным: то есть, в самом неудачном случае, пострадал бы лишь один из пригородов. А если бы Кутузов нашел в себе те таланты, которые пытаются ему приписать псевдопатриотические пропагандисты, то он мог бы и выиграть сражение (такого в исторической реальности не произошло: оба генеральных сражения своей жизни – Аустерлиц и Бородино – Кутузов проиграл, но, так сказать, помечтать-то мы можем). И в этом случае Наполеон оказался бы в очень тяжелом положении: без провианта (который он вдоволь получил в Москве), без долгожданного отдыха в городе его армия стала бы почти недееспособной, а политические последствия известия о поражении ускорили бы отпадение Австрии и Пруссии – и события 1814 года могли бы произойти уже в 1812 году.

Если вы хотите серьезно понимать историю, вам необходимо изучать личность тех, кто в ней действовал. Человек из восемнадцатого века, Кутузов, уже воодушевился эффектным образом «спасителя отечества» (он сам себя так называл в беседе с адъютантами еще до ухода Наполеона из России): он прекрасно понимал, что новая битва – это трата личного здоровья и вероятный новый позор поражения. А зачем: если скоро зима и извечная надежда на «авось»? И к чему что-то пытаться предпринять, если основная часть населения (крепостные рабы) и так терпят все лишения? А если местами и бунтуют – так можно послать карательный отряд (чем Кутузов и занимался в Тарутинском лагере). Также М.И. Кутузов видел насквозь маниакальное стремление Александра продолжать войну, не гнушаясь никакими жертвами среди своего народа. Эстафеты с новостями (в том числе об оставлении Москвы) в ту эпоху доходили долго (а потом еще надо переспросить и доставить ответ на ответ): командующему русской армией всего-навсего нужно было дождаться заморозков (а это всего 2–4 недели) или просто того, чтобы Наполеон осознал манию царя – и элементарно ушел бы победителем, который не добился мира от неадекватного рабовладельца. Но, если Наполеон уходит – значит, Кутузов как бы автоматически без всякого труда становится «спасителем»! Понимаете, в стране с такой территорией, климатом и рабски терпеливым населением совершенно необязательно иметь полководческий, государственный или менеджерский талант. Природа свое дело сделает, а пропаганда «отшлифует». Если надо пожертвовать «древней святыней-Москвой» – значит, быть тому: тем более что собственностью Кутузов в этом городе не владел…

Тем не менее, сдача М.И. Кутузовым Москвы стала в ощущениях россиян-свидетелей событий настоящей катастрофой, полным крахом всего, позором – а вовсе не тем незначительным и даже весьма положительным (чуть ли не «полезным для здоровья»…) актом, как о том можно подумать, почитав отечественные учебники и литературу. «Какой ужас!.. Какой позор!.. Какой стыд для русских!» – писал генерал Д.С. Дохтуров.[1112]1112
  Русский архив. 1874, № 1, с. 1098, 1099.


[Закрыть] «Вечный стыд» – записал П.А. Вяземский.[1113]1113
  Остафьевский архив кн. Вяземских. СПб., 1899, т. 1, с. 4.


[Закрыть]

Будущий декабрист П.С. Пущин сообщает о том, что известие об оставлении Москвы вызвало в армии «всеобщее негодование и ропот».[1114]1114
  Дневник Павла Пущина (1812–1814). Л., 1987, с. 62.


[Закрыть] Солдаты открыто выражали ненависть и презрение к Кутузову, многие вопрошали и публично: «Куда он нас завел?».[1115]1115
  Избранные сочинения кавалерист-девицы Н.А. Дуровой. М., 1988, с. 176; Дневник Александра Чичерина. 1812–1813. М., 1966, с. 16.


[Закрыть] Сие было действительно болезненно, ведь в 1812 году большинство простых россиян считали именно Москву «подлинной столицей».[1116]1116
  Герцен А.И. Собрание сочинений в 30 томах. М., 1956, т. 7, с. 194.


[Закрыть]

Но не праздным, по моему мнению, станет и такой вопрос: в Москве числилось 275 547 жителей,[1117]1117
  Тартаковский А.Г. Население Москвы в период французской оккупации 1812 г. // Исторические записки, 1973, т. 92, с. 366 и др.


[Закрыть] если бы хотя бы часть из тех, кто был мужеского пола и в относительно «строевом» возрасте, нашел в себе желание сопротивляться неприятелю, то уставшей и голодной армии Наполеона (менее 100 тыс. чел.) пришлось бы несладко (и без участия регулярной русской армии). Но никакой борьбы не произошло: большинство оставило «родное пепелище», а меньшинство просто сосуществовало с иностранной армией 36 дней.

И все же кавалер ордена Святого апостола Андрея Первозванного, кавалер ордена Святого благоверного князя Александра Невского, Наполеон Бонапарт, триумфально взошел на Поклонную гору, а затем (14 сентября 1812 года) вступил в капитулировавшую Москву.