Текст книги "Первая научная история войны 1812 года"

Шишов А.В. Неизвестный Кутузов. М., 2001, с. 406–408.

Генерал Д.С. Дохтуров – М.П. Дохтуровой

3 сентября 1812

<…> Я, слава Богу, совершенно здоров, но я в отчаянии, что оставляют Москву. Какой ужас! Мы уже по ею сторону столицы. Я прилагаю все старание, чтобы убедить идти врагу навстречу; Беннигсен был того же мнения, он делал что мог, чтобы уверить, что единственным средством не уступать столицы было бы встретить неприятеля и сразиться с ним. Но это отважное мнение не могло подействовать на этих малодушных людей: мы отступили через город. Какой стыд для русских покинуть отчизну без малейшего ружейного выстрела и без боя. Я взбешен, но что же делать? Следует покориться, потому что над нами по-видимому тяготеет кара Божия (курсив мой – прим. Е.П.).

…Я полагаю, что мы пойдем по Калужской дороге, но я боюсь, чтобы соседство Москвы не было для вас опасно; любезный друг, если возможно, то переберитесь несколько далее.

Там же, с. 374–375.

Ф.В. Ростопчин – Александру I

8 сентября [1812]. Деревня Кутузова, по Тульской дороге в 34 верстах от Москвы

<…> Отдача Москвы французам поразила умы. Солдаты предались унынию. В самом деле, странно, каким образом, после столь постыдного, три месяца длившегося отступления, столицею Вашею овладел доведенный до крайности неприятель. <…> Генералы в бешенстве, а офицеры громко говорят, что стыдно носить мундир. Солдаты уже не составляют армии. Это орда разбойников, и они грабят на глазах своего начальства. <…> Расстреливать невозможно: нельзя же казнить смертью по несколько тысяч человек на день? Всюду каверзы. Бенигсен добивается главного начальства. Он только и делает, что отыскивает позиции в то время, когда армия в походе. Он хвастает тем, что один говорил против оставления Москвы и хочет выпустить о том печатную реляцию. <…> Барклай подал голос за оставление Москвы неприятелю, и тем, может быть, хотел заставить забыть, что, благодаря его поспешности, погиб Смоленск. Князя Кутузова больше нет – никто его не видит; он все лежит и много спит. Солдат презирает его и ненавидит его. Он ни на что не решается; молоденькая девочка, одетая казаком, много занимает его (курсив мой – прим. Е.П.). Покинув Москву, он направился на Коломенскую дорогу, чтобы прервать сообщение неприятеля с Смоленском и воспользоваться запасами, накопленными в Калуге и Орле. Он даже думает дать сражение, но никак не решится на него. Довод у него тот, что надо сберегать армию; но если она должна все отступать, то он скоро ее лишится. Я держусь мнения, что Бонапарт уйдет от него в то время, как он всего менее будет ожидать того (курсив мой – прим. Е.П.). <…>

Все делают Кайсаров и Кудашев, они распорядители судьбы Вашей и судьбы Империи. Так как распространено мнение, что Кутузов действует по Вашим приказаниям, и так как объявленная им самим сдача Москвы без Сражения поразила всех ужасом, то было бы необходимо, для предотвращения мятежа, отозвать и наказать этого старого болвана и царедворца. Иначе произойдут неисчислимые бедствия (курсив мой – прим. Е.П.). <…>

Я в армии, смерть у меня в душе. Вижу войско в беспорядке, крестьян разоренных, сообщения прерванные; нет начальника и никого, кто бы его заменил. Вот другой раз общественное мнение обманулось в своем выборе. Каменский рехнулся, а Кутузов, старая баба-сплетница, потерял голову и думает что-нибудь сделать, ничего не делая (курсив мой – прим. Е.П.).

Вашего Величества

всепреданнейший граф Ростопчин

Там же, с. 377–379.

Александр I – сестре Екатерине Павловне

18 сентября [1812] С.-Петербург

<…> Нечего удивляться, когда на человека, постигнутого несчастьем, нападают и терзают его. Я никогда не обманывал себя на этот счет и знал, что со мной поступят также, чуть судьба перестанет мне благоприятствовать. Мне суждено, быть может, лишиться даже друзей, на которых больше всего я рассчитывал. Все это, по несчастью, в порядке вещей в здешнем мире! <…>

Что лучше, как руководствоваться своими убеждениями? Им только и следовал я, назначая Барклая главнокомандующим 1-й армии за его заслуги в прошлые войны против французов и шведов. Именно они говорят мне, что он превосходит Багратиона в знаниях. Грубые ошибки, сделанные сим последним в этой кампании и бывшие отчасти причиною наших неудач, только подкрепили меня в этом убеждении, при котором меньше, чем когда-либо, я мог считать его способным быть во главе обеих армий, соединенных под Смоленском. <…>

В Петербурге я нашел всех за назначение главнокомандующим старика Кутузова; это было единодушное желание. Так как я знаю Кутузова, то я противился сначала его назначению, но когда Ростопчин, в своем письме от 5 августа известил меня, что и в Москве все за Кутузова, не считая Барклая и Багратиона годными для главного начальства, и когда, как нарочно, Барклай делал глупость за глупостью под Смоленском, мне не оставалось ничего иного, как уступить общему желанию – и я назначил Кутузова. Я и теперь думаю, что при тех обстоятельствах, в которых мы находились, мне нельзя было не выбрать их трех генералов, одинаково мало подходящих в главнокомандующие, того, за которого были все. <…>

<…> Напротив, мое намерение было воспользоваться первой минутой действительного преимущества нашей армии над неприятелем, которое бы вынудило его отступить чтоб, действительно, приехать в Москву. Даже после известия о битве 26 числа я выехал бы тотчас, не напиши мне Кутузов в том же рапорте, что он решил отступить на 6 верст, чтобы дать отдых войскам. Эти роковые 6 верст, отравившие мне радость победы, вынудили меня подождать следующего рапорта; из него я увидел ясно только одни бедствия (здесь речь идет об обмане, учиненном Кутузовым, относительно итогов Бородинского сражения – курсив и прим. мое, Е.П.). <…>

Что касается меня, дорогой друг, то я могу единственно ручаться то, что мое сердце, все мои намерения и мое рвение будут клониться к тому, что, по моему убеждению, может служить на благо и на пользу отечеству. Относительно таланта, может, у меня его недостаточно, но ведь таланты не приобретаются, они – дар природы. Справедливости ради должен признать, что ничего нет удивительного в моих неудачах, когда у меня нет хороших помощников, когда терплю недостаток в деятелях по всем частям, призван вести такую громадную машину, в такое ужасное время и против врага адски вероломного, но и высоко талантливого, которого поддерживают соединенные силы всей Европы и множество даровитых людей, появившихся за 20 лет войны и революции (курсив мой – прим. Е.П.). Вспомните, как часто в наших с вами беседах мы предвидели эти неудачи, допускали даже возможность потерять обе столицы, и что единственным средством против бедствий этого ужасного времени мы признали твердость. <…>

Там же, с. 379–381.

Из записок Ж. Де Сталь о России (и об Украине) в 1812 году.

Итак, решившись продолжать свой путь по российским землям, я въехала на землю Украины, столица которой именуется Киевом; некогда этот город был столицей всей России: поначалу центр Российской империи располагался на юге. В ту пору русские поддерживали постоянные сношения с константинопольскими греками и вообще со всеми народами Востока, у которых переняли они многие обыкновения. Украина – край весьма плодородный, но вовсе лишенный приятности; вокруг вас простираются бескрайние хлебные поля, возделываемые, кажется, невидимыми руками, настолько редки здесь деревни и деревенские жители. Не следует думать, что окрестности Киева или любого другого поселения из числа тех, какие именуются городами в России, хоть чем-то похожи на предместья западных городов; дороги здесь ничуть не более гладки, деревенские дома вовсе не предвещают наличия поблизости большого скопления народа. При въезде в Киев взор мой прежде всего поразило кладбище; это обиталище мертвых подсказало мне, что поблизости обитают живые. Дома в Киеве по большей части подобны палаткам, так что издали город имеет вид военного лагеря; тотчас приходит на мысль, что эти деревянные дома, впрочем, должно быть, не слишком прочные, выстроены по образцу жилищ кочевников-татар. На постройку таких домов много времени не требуется; частые пожары уничтожают их, после чего владельцы посылают слуг в лес за новым домом, как в других краях посылают на рынок за провизией на зиму. Впрочем, среди этих хижин возвышаются дворцы, а главное, церкви, чьи купола, зеленые с позолотой, приковывают к себе взор. Когда вечером солнечные лучи освещают эти блестящие своды, кажется, будто видишь не долговечное здание, но праздничную иллюминацию.

Русские, как я надеюсь показать в этих записках, имеют куда больше сходства с народами Юга или, скорее, с азиатами, нежели с народами Севера. Придворные манеры у них, как и у всех прочих наций, европейские, характер же восточный. Далее я постараюсь развить эту мысль подробнее. Генерал Милорадович (М.А. Милорадович в то время был генерал-губернатором Киева – прим. мое, Е.П.) рассказал мне, что когда прошедшей зимой в Киев был прислан на постой калмыцкий полк, предводитель этих калмыков испросил дозволения стать лагерем в соседнем лесу, ибо соотечественникам его в городе душно. Невозможно было отказать в просьбе столь скромной; калмыки отправились в заснеженный лес и поселились там в своих повозках, которые служат им также и хижинами.

Русские солдаты переносят все тяготы, какие сулят им климат и войны, почти так же терпеливо; всем сословиям русской нации присуще презрение к внешним трудностям и физическим страданиям, могущее подвигнуть на великие свершения. Тот самый калмыцкий вождь, которому среди зимы деревянные дома казались чересчур роскошным жильем, дарил дамам, пленившим его на балу, брильянты: он не умел объясниться с ними и, точь-в-точь как в Индии или в безмолвных восточных странах, где слово не так всесильно, как у нас, заменял комплименты подарками. Генерал Милорадович пригласил меня вечером того самого дня, на который был назначен мой отъезд, побывать на балу у молдаванской княгини. Я отказалась с великим сожалением. Названия чужеземных держав, имена народов, почти не принадлежащих Европе, до чрезвычайности разжигают воображение.

<…> Хотя кони несли нас с огромной быстротой, мне казалось, будто я не трогаюсь с места: настолько однообразны были картины, мелькавшие за окном. Песчаные равнины, кое-где березовые рощи и редкие селения, в которых все дома выстроены из дерева по одному образцу, – ничего иного моему взору не представало. Я словно видела страшный сон – тот, в котором, как быстро ни иди, все равно остаешься на месте. Страна эта казалась мне воплощением бесконечного пространства, для пересечения которого требуется вечность. Мимо нас на невероятной скорости, не останавливаясь ни на минуту, то и дело проносились курьеры в небольших повозках, запряженных парой лошадей. Из-за рытвин на дороге повозки сотрясались от толчков, и курьеры порой взлетали с деревянной скамейки, на которой сидели, на несколько футов вверх, но с изумительной ловкостью опускались на прежнее место и тотчас кричали по-русски «пошел», вкладывая в эти слова такую страсть, какую французы выказывают в час битвы. Славянский язык на редкость звучен; пожалуй, в иных русских словах, столь непохожих на слова западных языков, есть даже нечто металлическое; в них слышится звон меди.

На полпути между Киевом и Москвой почтовые лошади сделались более редки; чувствовалась близость армии. Нам приходилось ожидать на станциях по несколько часов. Мы видели резервные корпуса, спешившие на помощь русской армии. Казаки, не дожидаясь приказа и не получив мундиров, шли на войну в серых одеяниях с широкими капюшонами, с длинными пиками в руках. Я совсем иначе представляла себе казаков; живут они, как я и думала, за Днепром, ведут независимый образ жизни на манер дикарей, однако во время войны беспрекословно исполняют приказы командиров. Обычно самыми грозными кажутся воины, облаченные в яркие мундиры. Тусклые тона казацкого платья внушают страх совсем иного рода: кажется, будто в бой идут призраки.

<…> В таком поведении есть нечто, роднящее русских с дикарями, однако мне представляется, что среди нынешних европейских наций могучи лишь те, которые именуются варварскими, то есть нации непросвещенные, иначе говоря, свободные. Что же до тех наций, которые цивилизация научила лишь одному – терпеть любое иго до тех пор, пока угнетатель не посягнет на домашний очаг каждого, оправдывать властителей и извинять рабство, – они созданы для того, чтобы оставаться побежденными.

Внутренность Кремля мне довелось увидеть в начале августа. …Вначале меня провели в залы, где хранится старинное русское оружие. Арсеналы такого рода более достойны внимания в других странах Европы. Русские не знали рыцарства; прежде царствования Петра I они не носили шпаг; они не участвовали в крестовых походах. Они постоянно воевали с татарами, поляками и турками, и воинский дух воспитался в них среди жестокостей разного рода, на которые осуждало их варварство азиатских народов и собственных тиранов. Потому в последние несколько столетий русских отличала не великодушная отвага Баярдов и Бэкингемов, но бесстрашие фанатиков. Колчаны, хранящиеся в кремлевском арсенале, отличаются от европейского холодного оружия, как битвы с татарами от рыцарских поединков. В общественных отношениях, для них столь новых, русские не выказывают рыцарского духа, как его понимают народы Запада, зато к врагам они всегда были беспощадны. И до, и после царствования Петра Великого убийства в России совершались столь часто, что это не могло не сказаться на нравственности всей нации, а более всего знати.

<…> Итак, светская жизнь в России есть нескончаемый вихрь людей и забав; быть может, непривычка русских к обсуждению в обществе предметов сколько-нибудь значительных есть не что иное, как следствие великой осторожности, к которой приучает людей правление деспотическое. Именно этой сдержанностью, которая при иных царствованиях была им более чем необходима, и объясняется, по-видимому, нежелание говорить правду, им приписываемое. Раболепство во всякой стране лишает человека искренности, однако там, где государь имеет право причинить подданному самое страшное зло, выслать его, заключить в темницу, отправить в Сибирь и проч., власть его над большинством людей чересчур велика. Находились люди довольно гордые, чтобы пренебречь царскими милостями, однако не бояться гонений способны одни лишь герои, а требовать героизма от всех невозможно».

Сталь Ж. де. Десять лет в изгнании. М., 2003, с. 200–201, 203–206, 208, 209–210, 212–213.

Это был взгляд «мадам» на Россию, а теперь взгляд «России» (вернее, ее «дамских» представительниц) на саму «мадам», а также примечательная информация о судьбе пленных солдат в России: из переписки М.А. Волконской с В.И. Ланской (1812 год в воспоминаниях, переписке и рассказах современников. М., 2001, с. 52, 55).

Жители Петербурга, вместо того чтобы интересоваться общественными делами, занимаются г-жою Сталь; им я извиняю это заблуждение, они давным-давно впадают из одной ошибки в другую, доказательство – приверженность ваших дам к католицизму. Но ведь твоим, милый друг, редким умом я всегда восхищалась, а ты поддаешься влиянию атмосферы, среди которой живешь! Это меня крайне огорчает. Я этого от тебя не ожидала. Да что же такого сделала дрянная Сталь, чтобы возбудить такой восторг? Ее бы следовало посадить в дом умалишенных за ее сумасбродство и за бегание по Европе пешком с капюшоном на голове…

В числе других неприятностей мы имеем удовольствие жить под одним небом с 3000 французских пленных, с которыми не знают, что делать: за ними некому смотреть. На днях их отправят далее, чему я очень рада. Все солдаты – поляки, немцы, итальянцы и испанцы. Больше всего поляков, они дерзки, многих побили за шалости. Офицеров – человек сорок и один генерал. Последний – француз, равно и человек десять офицеров. Нельзя шагу сделать на улице, чтобы не встретиться с этими бешеными. Его Высочество принц Гогенлоэ тоже здесь содержится. Нынче утром я его встретила – бежит по улице, а за ним гонится солдат. Впрочем, самые многочисленные отряды пленных отправили в Нижний, там их умирает по сотне ежедневно; одетые кое-как, они не выносят нашего климата. Несмотря на все зло, которое они нам сделали, я не могу хладнокровно подумать, что этим несчастным не оказывают никакой помощи и они умирают на больших дорогах как бессловесные животные.

Я совсем глупа стала. Ум, понятие, все, все на свете в милой Москве оставила.

Император Наполеон I о Бородинском сражении и вступлении в Москву

…Восемью днями раньше я одержал над ними победу в большом деле при Москве-реке (имеется в виду Бородинское сражение – курсив и прим. мое, Е.П.); с девяносто тысячами напал я на русскую армию, достигавшую двухсот пятидесяти тысяч, с ног до головы вооруженных, и я разбил ее наголову. Пятьдесят тысяч русских остались на поле битвы. Русские имели неосторожность утверждать, что выиграли сражение, и, тем не менее, через восемь дней я входил в Москву. Я очутился среди прекрасного города, снабженного провиантом на целый год; ибо в России всегда запасы на несколько месяцев делались до наступления морозов. Всевозможные магазины были переполнены. Дома жителей были хорошо снабжены, и большинство их оставили своих слуг, чтобы служить нам. Многие хозяева оставили записочки, прося в них французских офицеров, которые займут их дома, позаботиться о мебели и других вещах; они говорили, что оставили все, что могло нам понадобиться и что они надеются вернуться через несколько дней, как только император Александр уладит все дела, что тогда они с восторгом увидятся с нами. Многие барыни остались. Они знали, что ни в Берлине, ни в Вене, где я был с моими армиями, жителей никогда не обижали: к тому же они ждали скорого мира (курсив мой – прим. Е.П.).

Гроза двенадцатого года. М., 1991, с. 563.

Культурные ценности, погибшие в Москве во время сожжения ее правительством в 1812 году.

Немецкая слобода вся выжжена, тут и Слободский дворец, который французы зажгли за несколько дней перед выходом своим. У Богоявления уцелел дом графа Головкина, а у Вознесения Демидова у графа А.К. Разумовского.

В Старой Басманной уцелели только четыре дома: Хлебниковой, кн. Куракиной с Гошпиталем, Запасной Дворец, а у Красных ворот в правой руке каменный небеленый дом генерала Толля. Дом же Аршиневского сгорел; также дома гр. Гудовича, Высотского, Ласунского, кн. Михаила Петровича Голицына, Мещанинова и все другие.

На Земляном валу все здания сгорели, кроме Шереметевской больницы и большого корпуса Спасских казарм. Дом же обер-полицмейстера сгорел. Сухарева башня уцелела. От Никольских ворот до Мясницких все здания уцелели; а от Мясницких до Красных ворот все сгорело, кроме четырех домов, в том числе князя А.И. Лобанова, коего один только флигель сгорел. Дома Потуловых и Бутурлиных также сгорели.

От Никольских ворот до Сретенских все здания целы; также и к Кузнецкому мосту, на коем сгорел один только желтый флигель, где была конфетная лавка Гуа. Дом губернатора Обрезкова сгорел, также Аненкова. Решетникова дом с флигелями цел. Графа Ростопчина на Лубянке также, и вообще все дома на Лубянке.

От Воскресенских ворот до дома главнокомандующего все дома сгорели, в том числе купленный дом графом И.В. Гудовичем, в коем был трактир. Главнокомандующего дом цел, также танцевальный клуб.

От Покровских ворот до Мясницких валом все дома целы; в том числе: Пашкова, Кутузова и Ступишина.

От Мясницких ворот до Тверских многие здания уцелели, в том числе на бульваре дом А. А. Соловова; флигель его сгорел, также дом Нечаева с флигелями сгорел и Уваровой. Князя Д.Ив. (должно быть, Лобанова) дом цел; графа Льва Кириловича и Натальи Абрамовны Пушкиной также. Князя Гагарина (Николая Сергеевича) дом, в коем был Английский клуб, сгорел.

От Покровских ворот до Ильинских все дома по обеим сторонам целы; а за Покровскими воротами уцелели дома: Веревкина, Заборовского, Жеребцова (Соловьевых – сгорел), князя Федора Никол. Голицына, Голохвостова, князя Александра Борисовича Куракина, Румянцева, графа Сергея Петровича деревянный дом; графа Салтыкова, Оникиева и многие другие. Дом князя И.Д. Трубецкого (зеленый) сгорел. Мясоедова и кн. Мещерского также. Демидова, И.И., у Никиты Мученика дом цел. Флигель один только сгорел. Покровские казармы сгорели; уцелел только один нижний этаж со сводами. Дом деревянный Соколова сгорел, а каменный у Мясницких ворот цел. Мельгунова и Дурасова дома сгорели; также Карповых и Мосоловых, Глебовых дом деревянный уцелел, а каменные флигели сгорели; также и Лопухиной сгорел, бывший князя А.П. Мещерского.

У Троицы в Сыромятниках уцелел дом Федосьи Дмитриевны Загряжской. Алексея Вас. Панина сгорел.

Воспитательный дом цел. Половину оного занимали раненые французы, оставленные в Москве злодеем. Их теперь вывезли оттуда в разные больницы. Их 1500 человек, многие померли.

За Москвою-рекою все дома сгорели.

Гостиный ряд и весь город сгорел.

На Никольской целы дома: Шереметева, Духовная типография, Кусовникова и еще дом. Книжные лавки все сгорели. На Моховой сгорел Университет, дом Нарышкина и Пашкова; также все дома на Пречистенке, в том числе большой дом князя А.Н. Долгорукова. Дом Всеволожского Николая Сергеевича и сестры его кн. Мещерской целы. Их спас от пожара француз, редактор в типографии.

На Никитской все дома почти сгорели, как то: графа Шереметева, графини Пушкиной, графа Орлова, кн. Ю.В. Долгорукова, кн. Дашковой, Кушникова и пр. Уцелел дом графа Маркова, бывший князя Меншикова.

На Воздвиженке сгорел дом Апраксина Степана Степановича, кн. Ивана Николаевича Трубецкого и многие другие.

Из 30 000 домов вряд осталось 5000.

Собрание рукописей и памятников древностей графа А.И. Мусина-Пушкина, которые, по словам Карамзина, содержали неисчерпаемый материал для отечественной истории.

У графа Д.П. Бутурлина погибло имущество на 1 миллион рублей и в том числе библиотека, в которой насчитывалось 40 000 томов.

У князя А.А. Урусова погибла часть собрания книг, мозаик, монет.

Пострадала библиотека Университета, так как удалось вывезти в Нижний Новгород только часть коллекции, а коллекция рукописей и монет, пожертвованная П.Г. Демидовым, погибла.

Погибли также собрания Общества истории и древностей. Из правительственных архивов пострадали: государственный архив старых дел, помещавшихся в здании Сената, Дворцовый архив, дела Пушкарского приказа, хранившиеся в артиллерийском депо, архив старых дел Московской духовной консистории и другие.

Там же, с. 564–566.

Офицеры и чиновники армии Наполеона о Русской кампании 1812 года

Причиной множества неудобств для европейцев стала невозможность наладить эффективные коммуникации. Ниже я привожу ряд документов, касающихся этой темы (цитируются по изданию: Отечественная война 1812 г. Сборник документов и материалов. М., 1941, указываются номера документов).

№ 15

Из запасок П. де Боволье о продовольственных затруднениях армии Наполеона при вторжении в Россию.

Поход только что начинался еще, а армия чувствовала уже недостаток во всем – в продовольствии, фураже, амуниции, даже в боевых припасах. Мародерство и отделение солдат от своих частей начались вслед за выходом армии из Пруссии. Эти два бедствия достигли вскоре ужасающих размеров. Позже они стали необходимостью, вызванною дурною администрацией и неустройством правильных сообщений между частями (курсив мой – Е.П.). Когда полк съедал свое продовольствие, приходилось высылать более или менее значительные отряды, иногда на очень далекие расстояния, для фуражировки. …Эти беспорядки значительно пошатнули дисциплину и заметно уменьшили число штыков. Уменьшал это число и обоз: иногда треть полка расходовалась на охрану обоза, растягивавшегося на несколько верст. От начальников отдельных частей требовался точный счет годных к бою людей, но при данных условиях требование это оказывалось невыполнимым.

…Весь путь от Вильны до Смоленска и от Смоленска до Москвы покрыт сосновыми лесами, в полном смысле дремучими. Местами встречаются болота, почти непроходимые, и реки с дном настолько вязким, что беспрестанно приходится наводить мосты. Случалось, что кавалеристы, обманутые мелководием, пускались вброд и гибли вместе с лошадью. Русские дороги втрое шире французских; они окаймлены канавами и деревьями, но ни одна дорога не вымощена камнем, и в распутицу они все непроходимы. В России, очень мало населенной, деревни расположены на довольно большом расстоянии друг от друга, что заставляло французскую армию располагаться бивуаком нередко в сырой, нездоровой местности. Кажется, полагаясь на свое счастие и на боевую славу своих войск.

№ 84

1812 г. июля 13. Объявление, изданное в Митаве командующим прусским корпусом Гравертом, о необходимости повиновения крестьян помещикам.

Объявление.

Ходят слухи, что среди тягловых сельских жителей здешней провинции стало распространяться ложное мнение, будто наступившее военное положение и присутствие прусских войск должно избавить поселян от обязанностей по отношению к их помещикам.

Чтобы опровергнуть это ложное мнение, я сим объявляю, что – впредь до высшего приказания – не предполагается никакой перемены как в устройстве означенной провинции, так и в отношениях между господами и подданными, и что прусский корпус, вместо того, чтобы нарушить эти отношения, намерен, напротив, энергично поддержать таковые, а равно и порядок, и строго наказать всякого, позволяющего себе их нарушение.

Главная квартира в Петергофе, 13 (25) июля 1812 г. фон Граверт, королевско-прусский ген. от инф., командующий прусским вспомогательным корпусом.

№ 86

1812 г. не позднее августа 5. Из объявления Комиссии временного управления великого княжества Литовского о необходимости повиновения крестьян помещикам.

…Комиссия, исполняя важнейшую обязанность управления поддерживать порядок и безопасность сельского хозяйства в крае, сим доводит до сведения и приказывает всем поветовым, дворовым и крестьянским учреждениям и властям следующее: 1) Все крестьяне, жители городов и деревень, которые, в виду прохождения войск, оставили свои дома, должны возвратиться к своим земледельческим занятиям и исполнять свои обязанности. 2) До опубликования новых общих распоряжений все землепашцы и крестьяне должны повиноваться своим господам, арендаторам и землевладельцам или их заместителям, обязаны ничем не нарушать господской собственности, отбывать работы и исполнять все те повинности, которые предписаны им инвентарями и какие они до сих пор исполняли. 3) Не исполняющие этого и ведущие себя дурно, по заявлению управителей имения, должны быть увещеваемы, наказываемы и принуждаемы поветовыми властями к исполнению своих обязанностей с употреблением даже военной силы, если в том будет надобность. 4) Поветовые власти и учреждения, заботясь о водворении порядка и спокойствия среди населения, обязаны немедленно разбирать жалобы об обидах, причиненных крестьянам требованием повинностей сверх положенного или отказом им в помощи, взыскивая с виновных и вознаграждение в пользу обиженных.

№ 87

Из записок А. Дедема о подавлении Наполеоном крестьянских волнений.

…В окрестностях Витебска население проявило революционные чувства. Помещики со всех сторон стали обращаться к витебскому губернатору ген. Шарпантье с просьбою прислать охрану для их защиты от крестьян, которые грабили помещичьи дома и дурно обходились с самими помещиками (я сам видел, как многие семейства переехали в Витебск, заботясь о своей безопасности)…

№ 89

Из записок А. Пасторе о личном участии Наполеона в редактировании прокламации к крестьянам Витебской губ.

…Было тогда два довольно значительных препятствия, которые должны были помешать всем начинаемым предприятиям. Во-первых, в стране царил самый крайний беспорядок, распространяемый восстанием крестьян, убежденных тайными агентами революции, что свобода, о которой шла речь, состоит именно в безудержном произволе. Во-вторых, денежных средств не было вовсе, а без них обойтись было чрезвычайно трудно. Власть государя в силах была уничтожить первое препятствие, и оно было уничтожено…

Дворяне Витебской губ. по собственному побуждению обратились к императору, надеясь, что ему удастся подавить эти беспорядки, наконец раздражавшие их, так как они посягали уже на их права. Император принял их просьбу и приказал мне обнародовать вместе с комиссией и от ее имени прокламацию, которую он лично поправил и в которой несколько строк продиктовано им самим. Губернатору было поручено послать по деревням летучие отряды, которые должны были выполнить двоякое назначение: подавить крестьянское восстание и перехватить мародеров. Благодаря ужасу, повсюду внушаемому этими войсками и благодаря суровости некоторых дворян, может быть, получивших на то приказ, скоро было подавлено это мимолетное восстание, которым наши враги не сумели воспользоваться, после того как возбудили его…

№ 90

Из книги В.Г. Краснянского «Минский департамент великого княжества Литовского» о подавлении ген. Барб-Негром (имеется в виду генерал барон Жозеф Барбанегр /Joseph Barbanègre/: 1772–1830 – прим. мое, Е.П.) крестьянских восстаний в Борисовском уезде.

…Крестьяне деревень Борисовского повета: Староселья, Можан, Клевки, Есьмон, удалившись в леса, составили несколько отрядов и организовали правильные нападения на хлебные магазины, амбары, овины и кладовые окрестных помещиков, а затем стали грабить и жечь помещичьи дома и фольварки. Помещики и их управляющие ничего не могли поделать с возмутившимися крестьянами, которые не только вышли из повиновения, но даже угрожали жизни своих панов. Перепуганные помещики обратились за помощью к военному губернатору г. Борисова, ген. Барб-Негру. Придавая серьезное значение волнению среди крестьян, Барб-Негр в конце июля выслал в Есьмонскую волость экзекуционный отряд, который, кроме прямой своей задачи – усмирения крестьян, должен был заняться поимкою французских мародеров и отсталых солдат, в значительном количестве находившихся в той местности. Все обвиненные в возмущении крестьяне были арестованы и доставлены в Борисов; борисовская военно-следственная комиссия, сняв допрос, передала дело в Минский главный суд. Подобное же возмущение крестьян произошло в начале августа в имении кн. Радзивилла в деревне Смолевичах. Только благодаря присутствию в имении французских солдат, арендатору удалось арестовать виновных.

Офицеры наполеоновской армии о «войне» 1812 года.