Текст книги "Минное поле политики"

Но вернемся к концу 1980-х. Когда в Белый дом пришел новый президент, наши надежды на то, что Буш-старший в гораздо меньшей степени, чем Рейган, «идеалист» и в гораздо большей – «прагматик», в целом оправдались. Немалое значение имел и тот факт, что за спиной Буша уже был накопленный в результате обоюдных советско-американских усилий потенциал стабилизации международной обстановки. Прагматик Буш, как представляется, оказался больше, чем Рейган, восприимчив к процессу деидеологизации межгосударственных отношений. Он несколько отошел – правда, не до конца – и от типичных для американских политиков представлений: если СССР сосредоточивается на улучшении отношений со странами Западной Европы, с Китаем – значит, он разыгрывает против США какую-нибудь очередную карту.

Между тем накануне прихода к власти президента Буша состоялся визит М. С. Горбачева в Индию, а после – в Китай. Оба эти визита имели первостепенное значение.

Нужно сказать, что в практику Горбачева плотно вошел обмен мнениями с экспертами и в ходе переговоров, а некоторых из нас он направлял в посещаемую им страну заранее.

Большое впечатление произвела на нас Индия. Естественно, воображение захватывали и древнейшие памятники культуры, зодчества, масштабы страны. Но, пожалуй, главное, что поразило, – для некоторых членов советской делегации, ранее не знакомых с Индией, это было полной неожиданностью, – высокий уровень научно-технического прогресса. Во многих его областях Индия выходила в первые ряды. При обоюдном стремлении к политическому сближению, развитию многосторонних экономических связей, в том числе военно-технического сотрудничества, это создавало абсолютно новую перспективу взаимодействия двух стран. Мы обменивались мнениями об этом с Горбачевым в его резиденции в Дели.

На встречу ехали на машине, за рулем которой сидел советник нашего посольства. Разговорились. Он – я думаю, что это не было характерным для нашего посольства в целом, – очень невежливо отозвался об индийцах.

Я сразу же резко прервал его, сказав: «Да как вы можете здесь работать, если так неуважительно говорите о людях этой страны?» Исправившись – все-таки мы прибыли из Центра, – он что-то промямлил в ответ. Так вот, когда зашел разговор в присутствии Горбачева и Шеварднадзе об обнадеживающих перспективах наших взаимоотношений с Индией, я «вставился» и сказал, что для этого здесь в основном должны быть в качестве наших представителей другие люди. Происшедший разговор чуть не повлиял на мою судьбу. Но об этом потом.

Визит в Китай был не менее важен. Горбачев с «сопровождающими лицами» прибыл туда в то время, когда КНР была на распутье. С одной стороны, под патронатом Дэн Сяопина начались экономические преобразования – основательные, переводящие из ресурсного потенциала в реальность огромные возможности этого великого народа. С другой – китайское руководство было максимально заинтересовано в сохранении политической надстройки, в том числе партии, способной обеспечить стабильность и активно руководить преобразованиями в экономике. В результате определенная и ощутимая демократизация в экономической сфере не подкреплялась сразу столь же действенной демократизацией в политической области.

Двойственность сложилась и в отношении визита Горбачева. Его принимали как лидера обновленного социализма, вставшего на путь, ведущий к рыночным отношениям, к новым нормам, которые могут наконец-то показать преимущества социалистического способа производства. В то же время китайское руководство опасалось, как бы этот визит не подпитал ту часть населения, главным образом интеллигенцию и особенно студентов, которую явно вдохновлял советский пример внедрения гласности.

И, как оказалось, опасались не зря. Во время визита Горбачева в Пекине забушевали страсти. Студенты устроили демонстрацию на площади Тяньаньмэнь, а также, по сути, блокировали «правительственный островок» – живописнейшее место, где на многих гектарах располагались дома руководителей Китая и гостевые дачи.

Студенты обратились к Горбачеву с просьбой выступить перед ними на митинге. Мы убедили его не делать этого. И, может быть, оказались правы. Выступи Горбачев перед студентами, навряд ли оказалась бы столь плодотворной встреча с Дэн Сяопином, на которой я присутствовал. Можно считать эту встречу поворотной в отношениях двух стран. Разговор с Дэном практически открыл дверь для многостороннего сотрудничества СССР с КНР.

Дэн сидел в большом кресле рядом с восседавшим в таком же большом кресле Горбачевым. Обращался к нему по-дружески, как мне показалось, специально демонстрируя свое уважительное отношение. Горбачев тоже был дружелюбен. Нашел формулу, которая, по его словам, показывает наши различия, но не разделяет СССР и КНР: «Мы начали перестраиваться с политики, а вы с экономики, но придем к одним результатам». Дэн в ответ молча кивал головой.

Тут я позволю себе маленькое отступление. Прошло уже двадцать лет с момента встречи Горбачева с Дэном. Пришли ли мы к одним и тем же результатам с Китаем, о которых говорил Горбачев? К сожалению, нет. Китай не проходил через такую трагическую полосу, как Советский Союз, закончившуюся его развалом. Китай не пережил что-либо похожее на нашу «шоковую терапию» 1990-х годов, бездумную приватизацию, в результате которой накопленное всем обществом добро попало в карманы группки рвачей, ставших олигархами. Китай обрел устойчивую динамику быстрого экономического роста, который выводит его на уровень одного из могущественных экономических центров. Достаточно сказать, что к середине первой декады XXI века КНР обогнала США по доли прироста мирового ВВП, по экспорту продукции наукоемкой промышленности – электронной, телевизоров, средств связи. Было время, когда СССР обогнал США по производству стали, чугуна – это тоже становилось большим достижением. Но Китай набирает свою скоростную экономическую динамику за счет увеличения производства не сырья, а продукции обрабатывающей промышленности.

Конечно, и у Китая есть целый ряд нерешенных проблем, противоречий развития. Но не они сегодня определяют лицо этой страны. Во многом это результат того, что Китай при переходе на рыночные рельсы не руководствовался принципом сломать все, что было наработано в прошлом, в том числе несомненно полезного – и в экономике, и в социальной сфере, и в политической области.

Встреча Горбачева с Дэн Сяопином происходила в тот момент, когда отношения между нашими государствами уже перестали быть «заложниками» идеологических споров на тему, кто из нас больший марксист-ленинец, кого следует отнести к лагерю ревизионистов. Дэн всячески демонстрировал свое уважение к СССР, подчеркивал громадное значение для Китая оказанной ему Советским Союзом помощи и поддержки. Он говорил о чрезвычайной важности не только для наших двух стран, но для всего мира в целом развития китайско-советского сотрудничества.

Даже по этой беседе, происходившей в течение более часа, можно было представить, насколько светлым умом обладал этот уже очень пожилой человек и с каким огромным уважением относились к нему все присутствовавшие.

В один из перерывов в переговорах Горбачев пригласил меня прогуляться с ним по территории резиденции. Говорили обо всем и, конечно, о международных делах. Сила нашей внешней политики, заметил я, – в связях не с одной какой-то группой государств, а с Азиатским регионом в целом. Тогда нам будет легче иметь дело и с Западом. Горбачев согласился и неожиданно сказал, что у него со мной связаны некоторые планы. Я не счел возможным спросить какие. А он не уточнил.

Единственное успокоение – работа

Когда я вернулся из Нью-Дели, меня пригласили выступить с докладом перед сотрудниками отдела загранкадров ЦК. После выступления заведующий отделом Червоненко проявил ко мне какое-то особое внимание. Он меня даже проводил до лифта, что было отнюдь не принято в те времена. Его заместитель, с которым у меня сложились добрые отношения, позвонил мне в институт и сказал: «Вы на меня не ссылайтесь, но уже в принципе решено – Горбачев это одобрил, – вы едете послом в Индию».

Я встревожился не на шутку. В то время резко ухудшилось здоровье моей жены, и я понимал, что индийский климат для ее сердца может быть не лучшим. Пошел к Шеварднадзе, и тот сказал: «Не волнуйтесь, конечно, не будем настаивать, хотя пост этот очень важен, он может послужить трамплином, и вам стоило бы его занять».

Итак, я не стал послом в Индии. А вскоре был избран кандидатом в члены ЦК КПСС, затем членом ЦК. Но жену потерял – она скончалась в 1987 году.

Смерть жены – Харадзе Лауры Васильевны – переживал очень тяжело. Она была частью всей моей жизни. До сих пор ловлю себя на мысли о том, что она принесла в жертву мне, детям свой разносторонний, незаурядный талант. Широко эрудированная, прекрасно разбиравшаяся в искусстве, блестящий пианист, а по образованию инженер-электрохимик, однозначно прямолинейная, никогда не кривящая душой, неспособная соглашаться с ложью или лицемерием, в том числе и в официальной политике, интернационалист по всем своим убеждениям, но в то же время искренне восхищавшаяся лучшими чертами России и Грузии, очаровательная женщина – именно такой видели мою жену и я, и все те, кто был рядом со мной и с ней.

Публикации в «Новом мире» солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича», а затем «Матренина двора» были огромными событиями для всей нашей семьи. Но жена восхищалась этими выдающимися произведениями особенно, по-своему агрессивно, не терпя и не пропуская мимо ушей ни одного критического замечания, которые кое-кем инициировались в то время.

Когда умер Твардовский, один из моих знакомых, работавших в то время в КГБ, сказал мне, что похороны, несомненно, приобретут политический характер и будут зафиксированы все, кто примет в них участие. Об этом разговоре я даже не рассказал Лауре, зная заранее, что она обязательно пойдет на похороны. И не потому, что была лично знакома с Твардовским – этого не было, а потому, что присутствие на проводах из жизни этого выдающегося человека считала своим долгом. И уверен, что ее ничто не могло бы остановить. Чувства гражданственности и справедливости были в ней неистребимы, и, что очень важно, она руководствовалась этими чувствами сугубо «для себя», а не демонстрировала их другим – смотрите, мол, какая я.

Лаура прекрасно писала. У нее был обостренно зоркий взгляд. Она могла достичь немалых высот в творчестве, но посчитала меня главной фигурой в семье. В этом, конечно, заключалось мое счастье, однако, как я понял «с высоты прожитых лет», счастье с эгоистическим оттенком.

Мы любили друг друга беспредельно, но это не мешало нам нередко спорить до хрипоты. Я всегда знал и ценил ее неспособность приспосабливаться. Домой, например, не мог пригласить людей, которых она внутренне заслуженно не принимала. Я знал, что, поступив иначе, мог бы остаться в какой-то момент беседы с ними без «гостеприимной хозяйки», которой срочно вдруг нужно будет куда-то уйти. Вместе с тем хорошо знал и не раз убеждался в том, что она буквально глотку перегрызет тому, кто отзовется обо мне дурно. Здесь Лаура становилась бескомпромиссной даже с подругами.

Лаура была равнодушна к моей карьере. Когда переходил из Гостелерадио в «Правду», задала вопрос: «Зачем, ты же любишь свою работу на иновещании?» Когда защищал докторскую и уже созрел для перехода в Академию наук, сказала: «Ты же прекрасно чувствуешь себя в журналистике, к чему перемены?» Единственный раз, уже находясь в больнице, спросила: «А почему не надеваешь значок депутата Верховного Совета? Мне хочется, чтобы ты его носил…»

Через семь лет после смерти Лауры, я женился второй раз. Судьба оказалась ко мне после моих потерь благосклонной. Ирина – прекрасная женщина, друг, блестящий специалист – врач-терапевт. Ее любят и уважают все мои близкие. Она многими чертами своего характера напоминает Лауру, которую не знала, но с исключительной теплотой относится к ее светлой памяти.

После смерти Лауры с головой ушел в работу в ИМЭМО, которая меня удовлетворяла по всем статьям. И не только в ИМЭМО, но и в Советском национальном комитете азиатско-тихоокеанского экономического сотрудничества, первым председателем которого я был избран. Формально комитет был образован как национальная ячейка, необходимая для приема нашей страны в АТЭС – Азиатско-Тихоокеанское экономическое сообщество. Вместе с тем комитет был призван способствовать более динамичному развитию нашего Дальнего Востока и Восточной Сибири.

Задача заключалась в органичном вписывании этих регионов в мирохозяйственные связи АТР, конечно, не во вред единству нашей страны. С учетом гигантских расстояний, несомненно выгодными были и остаются также и непосредственные экономические отношения этих российских регионов с расположенными вблизи от них бурно развивающимися азиатско-тихоокеанскими странами. Одновременно стояла, да и сегодня стоит задача внутренней перегруппировки финансово-экономических возможностей Центра в пользу Дальнего Востока и Восточной Сибири. Не было никакого сомнения и тогда и сейчас, что будущее России во многом зависит от того, сумеем ли мы поднять эту громадную, богатейшую, но чрезвычайно малонаселенную часть нашей страны.

Во главе группы экспертов Советского комитета я совершил поездку по Приморскому, Хабаровскому краям, Амурской и Сахалинской областям. Впечатления просто переполняли. Встречался и разговаривал с сотнями людей – умными, энергичными, готовыми к делам на благо развития своих территорий. Запомнил слова одного из них – инженера по специальности: «США стали великими только после освоения своего Тихоокеанского Запада. Это в основном произошло не за такой уж большой период. Неужели это ничему никого не учит? Ведь мы лишь принимаем постановления и их не выполняем».

Положение мало изменилось с тех пор. Между тем энергичное освоение Восточной Сибири и Дальнего Востока приобретает еще большее значение, особенно в свете необходимости выхода России из серьезнейшего кризиса народонаселения. Сейчас оно уменьшается на 700 тысяч в год. Если не переломить этой тенденции, то к середине нынешнего столетия, по достаточно обоснованным прогнозам, население России составит всего 100 миллионов человек, и это на необъятных просторах самой большой страны мира.

Трудно решить проблему народонаселения только за счет выделения дополнительных средств с целью повысить рождаемость или увеличить срок жизни россиян, хотя эти меры и имеют первостепенное значение. Наряду с этим необходима и продуманная иммиграционная политика. Упор на иммиграцию в Россию из бывших советских республик, очевидно, правильный, но недостаточный. Выход из кризиса включает в себя и такую трудную проблему, как регулирование плотности населения. Более 6 миллионов в основном русскоязычного населения стран СНГ уже переехали к нам, но не намного облегчили демографическую ситуацию, осев в европейской части России. Иного, по-видимому, и быть не могло без выравнивания социально-экономического положения Сибири и Дальнего Востока с европейской территорией России. А кто сможет в условиях недостаточности местных трудовых ресурсов создать в сжатые сроки такую инфраструктуру? К тому же богатейшие природные ресурсы этих регионов России не могут эксплуатироваться «вахтовым методом». Выход из ситуации – дозируемая и четко контролируемая иммиграция специалистов и рабочей силы из Китая и Кореи.

Некоторые высказывают опасение, как бы это не привело к потере наших территорий. Продуманная иммиграционная политика как раз и будет способствовать тому, чтобы не пришел тот час, когда эти полупустынные территории захлестнет возникшая извне неконтролируемая волна.

В 1989 году после моей поездки по Дальнему Востоку я написал записку Горбачеву, в которой были подняты многие вопросы, аналогичные тем, что так остро стоят в настоящее время. Так что занимался тогда делами интересными и перспективными. Но опять наступили перемены в моей жизни. Хорошо помню тот майский день 1989 года. Сидел за столом в своем кабинете в ИМЭМО на 16-м этаже и правил подготовленную сотрудниками записку о малом и среднем бизнесе в США. Вдруг зазвенел «кремлевский телефон», и в трубке раздался совершенно неожиданно для меня – он мне никогда не звонил до этого – голос Горбачева.

– Помнишь наш разговор в Пекине? Я уже тогда сказал, что есть планы в отношении тебя. Теперь предстоит их осуществить. Речь идет о твоей работе в Верховном Совете СССР.

– Ну что ж, Михаил Сергеевич, нужно, так нужно, – ответил я, не сомневаясь, что мне, как депутату, предложат, пожалуй, возглавить комитет по международным делам.

– Хорошо отреагировал, – прозвучало в ответ. – Как ты отнесешься к предложению стать во главе одной из палат Верховного Совета?

Меня это предложение огорошило.

– Но как быть с институтом?

– Обещаю, что ты примешь участие в подборе своего преемника.

Преемником стал мой первый заместитель, впоследствии избранный академиком В. А. Мартынов, который достойно возглавил институт. Что касается меня, то во время представления моей кандидатуры депутатам и отвечая на вопрос, а как Примаков совместит свою работу председателя Совета Союза с работой в Академии наук (помимо директорства в ИМЭМО я еще был академиком-секретарем Отделения мировой экономики и международных отношений, куда входили все научно-исследовательские академические институты международного профиля, и членом Президиума АН СССР), Горбачев заявил: «Он уходит со всех своих постов в академии». Следует отметить, что такой «поворот» со мной не оговаривался.

Страна в то время буквально жила сессиями Верховного Совета. Все было непривычно. И острые выступления, и столкновения мнений, иногда переходящие в нелицеприятный спор. И самое главное – все это транслировалось без всяких купюр. Сначала «живьем», в прямом эфире. Потом, когда стало ясно, что люди просто-напросто перестали работать, собираясь перед телевизорами, решили передавать заседание Верховного Совета в записи по вечерам с переходом на ночное время, но все равно «по требованию трудящихся» полностью.

Глазок телекамеры был нацелен на трибуну для выступавших, а ракурс был такой, что державший речь оставался все время на фоне председателя палаты. Сидеть с утра до вечера почти ежедневно, зная, что ты перед глазами многомиллионной аудитории телезрителей, – занятие и неприятное, и иногда опасное. На неприятную сторону дела я жаловался своему помощнику: «Это то же самое по времени, как ежедневно летать в самолете из Москвы в Токио. Но там и кресло поудобнее – откидывается, да и можно выпить водки или виски». Что касается «опасности» от столь долгого и постоянного нахождения на экранах телевизоров, то вспомнил модную в то время песню: «Поручик Голицын, раздайте патроны. Корнет Оболенский, надеть ордена». Слова песни переиначили и даже исполнили в телепрограмме:

 
Поручик Нишанов[7]7
  Рафик Нишанович Нишанов был председателем второй палаты Верховного Совета – Совета национальностей.


[Закрыть], ведите собрание.
А ну-ка проснитесь, корнет Примаков.
 

Естественно, что работа в качестве руководителя Совета Союза Верховного Совета СССР не ограничивалась сидением перед телекамерами. Она включала в себя подготовку законов, по которым, как мы считали, должна начинать жить страна. Немало времени занимала у меня и деятельность аппарата Верховного Совета – мне поручили курировать его работу. Раньше все было более чем просто. Аппарат Верховного Совета получал указания из ЦК и проводил заданную линию. Депутаты выполняли в решении поставленных задач вспомогательную роль. Все делалось в аппарате, все «ранжировалось» и предусматривалось аппаратом, вплоть до последовательности выступлений, не говоря уже о том, что сами эти выступления в целом ряде случаев аппаратом и готовились. Став председателем верхней палаты, я показал свою приверженность линии на самостоятельность Верховного Совета, считая, что лишь такой курс сможет превратить его в важный инструмент эволюционного перехода к новому обществу.

В отделе оргпартработы ЦК были другие настроения. Там ни за что не хотели терять власть над Верховным Советом и, опираясь на часть его руководителей, пытались все сохранить по-старому. Так или иначе, но когда заместитель заведующего этим отделом, курирующий Верховный Совет, пришел ко мне с готовым списком руководителей всех комитетов Совета Союза, которых «следовало избрать», и услышал в ответ, что кандидатуры я буду подбирать сам, он оказался совершенно не готовым к такому повороту событий.

– Список уже согласован с секретарем ЦК, – выдвинул он «бронебойный» аргумент.

– Ну и что? Надо было предварительно узнать мое мнение.

Позже мне позвонил этот секретарь ЦК, кстати, гораздо лучше понимавший новую обстановку, чем в отделе, «надзиравшем» над Верховным Советом, и извинился за «несогласованность действий». В результате подбирал кандидатуры я сам. Среди них, например, была Валентина Ивановна Матвиенко, которой я предложил пост председателя комитета, занимавшегося вопросами семьи, женщин, и не принял ее отказ. После того как она все-таки согласилась на мое предложение, начались наши дружеские отношения, сохраняющиеся вплоть до настоящего времени.

Хорошо помню и партсобрание аппарата Верховного Совета, на котором я выступал с докладом. Позже мне сказали, что он был непривычен и по тональности, и по форме, – я не зачитывал заранее подготовленный текст. Смысл сказанного заключался в необходимости коренной перестройки работы аппарата. Только помогая депутатам, понимая их первостепенную роль, исходя из того, что депутатов «не подстрижешь под одну гребенку», можно и нужно менять всю систему работы. В этих выводах я опирался на своих единомышленников, а их было немало. Знаю, что подобных взглядов придерживался и Р. Н. Нишанов.

Однако курс на самостоятельность законодательной власти не так уж легко осуществим. Ему, в разных формах и применяя разные механизмы, противодействовала, да, к сожалению, и в настоящее время противодействует высшая исполнительная власть. Этот российский феномен дорого обходится стране, подчас лишая ее такого мощного рычага развития, как самостоятельный парламент.

Разделение различных ветвей власти – законодательной, исполнительной, судебной – обязательное условие демократизации общества. Будучи председателем Совета Союза Верховного Совета СССР, я решительно выступал за то, чтобы наш парламент не зависел от воли партийных чиновников из ЦК КПСС. Этот шаг в сторону независимости Верховного Совета очень не нравился ряду партийных деятелей. А в аппарате ВС я нашел много сторонников, среди которых выделялась заместитель руководителя аппарата умная, энергичная, волевая Людмила Ивановна Швецова.

После отмены VI статьи в Конституции СССР, провозглашавшей КПСС «правящей партией», казалось, дорога к самостоятельности парламента открыта. Она должна была привести к политическому плюрализму в России. Однако опять Госдуме навязали модель, когда заранее известны результаты голосования и не только потому, что одной партии – «Единой России» принадлежит конституционное большинство, но и потому, что, провозгласив себя «партией власти» (неужели ничему не научились?!), она голосует так, как ей велят. Без дискуссий внутри «Единой России» (а ее лидер заявил, что ей не нужны «никакие крылья» – ни правое, ни левое) при постоянном использовании административного ресурса мы не придем к подлинной демократии. Опыт КПСС свидетельствует об этом со всей определенностью.

Существует еще один момент, о котором говорят реже, – многие депутаты Госдумы и Законодательного собрания не порывают с бизнесом. Более того, с ним сращиваются. Это делает их зависимыми, позволяет «держать их на крючке», так как зачастую нетрудно найти на них компромат и активизировать его в случае непослушания. Конечно, путь предпринимателям в депутаты парламента не заказан. Но нельзя допускать, чтобы они передавали свой бизнес в управление, на самом деле не отлучаясь от него, супругам, родственникам, близким людям. Контроля над таким обходом регламента законодательного органа, по существу, нет.

Но вернемся к моему пребыванию в Верховном Совете СССР. Хотя мое положение в нем было укреплено тем, что в сентябре 1989 года я был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС[8]8
  М. С. Горбачев ничего не сказал мне об этом заранее, и его предложение пленуму ЦК избрать меня кандидатом в члены Политбюро было для меня совершенно неожиданным.


[Закрыть], деятельность спикера палаты Верховного Совета была мне не по нутру, и в конце концов я сказал Горбачеву, что готов перейти на любую другую работу – дело, мол, для меня не в «погонах».

Так, уйдя с поста председателя Совета Союза Верховного Совета, я стал членом Президентского совета.