Текст книги "Встречи на перекрестках"

Во время одного из разговоров по телефону Б.Н. Ельцина с Б. Клинтоном состоялась договоренность, что перед встречей в верхах в Хельсинки мне предстоит поехать в Вашингтон и с М. Олбрайт продвинуться в согласовании документов саммита: совместных заявлений президентов по вопросам европейской безопасности; по дальнейшему сокращению ядерных вооружений; по укреплению Договора по ПРО, о российско-американских экономических инициативах. Каждый из этих документов был чрезвычайно важным. Что касается первого – по вопросам европейской безопасности, – то в нем практически должны были быть найдены «рамочные» развязки по тем проблемам отношений Россия – НАТО, которые все еще были далеки от того, чтобы «лечь на бумагу».

Но все документы были, по сути, взаимосвязанными. Договоренность о серьезном прогрессе в сокращении вооружений, несомненно, способствовала бы согласованию целого ряда проблем отношений России с НАТО. Об этом несколько позже в открытую заявила и М. Олбрайт. Так что разоруженческие проблемы, имевшие важнейший самостоятельный характер, приобретали и иной аспект, связанный с подготовкой документа Россия – НАТО.

Программа в Вашингтоне была более чем насыщенной. Встретился и с М. Олбрайт, и с С. Тэлботом, потом С. Тэлбот пригласил меня с послом Ю. Воронцовым, Г. Мамедовым и М. Олбрайт к себе домой, где мы целый вечер проговорили о делах. Симпатичная хозяйка – жена Строуба – подчеркнуто не участвовала в разговоре, появляясь каждый раз в гостиной с очередным сверхострым блюдом. Но оказалось, что она была далеко не безразлична к тому, о чем мы говорили. С. Тэлбот сказал на следующий день, что его супруга с огромным интересом слушала, как «делается история».

Несмотря на то что Б. Клинтон накануне перенес операцию по поводу травмы ноги и был малоподвижен, он пригласил на встречу, которая длилась более часа. Сам факт приглашения в жилые апартаменты Белого дома президентом, который все время принимал обезболивающие пилюли, да и конечно же характер беседы показывали, что Клинтон был искренне заинтересован в успехе переговоров с Ельциным.

Экстраординарным было посещение в Пентагоне «ситуационной комнаты». Мне сказали, что впервые министр иностранных дел другого государства «допущен» в эту «святая святых» военного ведомства США на встречу с американскими министром обороны и начальниками штабов всех родов войск. К слову сказать, нашего военного атташе туда не пригласили, но генерал-лейтенант Н.Н. Зленко, который приехал со мной из Москвы, был вместе с нами. Докладывали начальники штабов, иллюстрируя те или иные положения диаграммами, которые проецировались на широкий экран.

Военные всегда прямолинейнее политиков, и это чувствовалось по характеру выступлений. Я вынес два впечатления. Пентагон заинтересован в продвижении процесса сокращения ядерных вооружений, иными словами, в проработке, связанной с будущим договором СНВ-3. А главные усилия по противоракетной обороне направлены на создание ПРО, способной, как сказал один из докладчиков, надежно защитить американских солдат в случае региональной операции, подобной «Буре в пустыне».

По первому вопросу наши интересы очевидно стыковались, но оставалась проблема сбалансированности сокращений с учетом сохранения безопасности сторон и стабильности на глобальном уровне в целом. Что касается ПРО, то нам надлежало найти такое решение, которое не вело бы при создании нестратегической ПРО к образованию оружия для «звездных войн».

Американцы, особенно на первом этапе переговоров, придерживались нажимной тактики. Были попытки исключить из проекта совместного заявления президентов по европейской безопасности положения о непродвижении обычных вооруженных сил к территории России, ограничившись цитированием туманного и потому не устраивающего нас заявления НАТО (оно было сделано в Брюсселе накануне наших переговоров в Вашингтоне). Проявилось стремление добавить в заявление по европейской безопасности констатацию того, что любое государство может присоединиться к любому военно-политическому альянсу, – это могло бы интерпретироваться как наше согласие на вступление в альянс стран Балтии и, возможно, других республик бывшего СССР.

Во время переговоров по разоруженческим вопросам, которые с нашей стороны проводил высокий профессионал Г.Э. Мамедов, американцами продвигался ряд не отвечающих нашим интересам идей. Я согласился с Мамедовым, что для нас неприемлемо включение в совместное заявление президентов по ПРО тех положений, которые могли бы быть интерпретированы как узаконивающие испытания американцами высокоскоростных систем в обход Договора по ПРО. Неприемлемым для нас было и предложение определить срок продления Договора СНВ-2 лишь в Договоре по СНВ-3, переговоры по которому, в свою очередь, предлагалось начать после ратификации Договора СНВ-2.

В результате трудных дискуссий все же удалось: подтвердить обязывающий характер документа об отношениях Россия– НАТО, который будет подписан высшими руководителями России и всех стран НАТО;

было впервые получено согласие включить в совместное заявление заверение от имени президента США, что не произойдет наращивания вблизи России постоянно размещенных боевых сил НАТО;

американцы согласились не только отразить в заявлении по европейской безопасности положение о непродвижении ядерного оружия, но и зафиксировать необходимость включения этого заверения и в документ Россия – НАТО;

в совместное заявление было включено положение об ОБСЕ как универсальной организации, которая может играть особую роль в системе европейской безопасности, и констатация необходимости разработки хартии европейской безопасности на основе решений Лиссабонского саммита ОБСЕ;

согласовать в целом приемлемый текст заявления двух президентов по стратегическим наступательным вооружениям.

Оно включило в себя продление сроков сокращения вооружений по Договору СНВ-2 (американцы предлагали – до 2006 года, мы – до 2008-го; договорились, что развязка остается за президентами). Само продление сроков, по нашему настоянию, зафиксировано именно в совместном заявлении президентов без механической увязки с подписанием Договора СНВ-3. Устанавливались потолки по СНВ-3 в 2000–2500 боеголовок.

Документ по ПРО – единственный, который тогда еще не получился, хотя во время дискуссий в Вашингтоне и обозначилась область согласия, которую в крайнем случае можно было бы отразить в устных заявлениях президентов на пресс-конференции в Хельсинки: приверженность сторон необходимости Договора по ПРО, причем не только в настоящее время, но и в будущем. Вместе с тем чувствовалось, что американцы придают особое значение выработке документа по ПРО, который, естественно, был нужен и нам.

Экономические вопросы в основном затрагивались во время беседы с президентом США. Б. Клинтон подтвердил намерение поддержать вступление России в ВТО, Парижский клуб, придать особый характер «восьмерке», но сделал это сугубо тезисно. Очевидно, он собирался развернуть позицию по всем этим вопросам во время встречи с Ельциным в Хельсинки.

Можно было в общем и целом считать, что двери в Хельсинки практически открыты.

– Борис, пожалей калеку, – такой фразой ответил президент Клинтон на упреки Ельцина в связи с упорной линией США на расширение НАТО.

Клинтон обладает большим чувством юмора. Он сделал над собой неимоверное усилие, перелетев через океан и приняв участие во встрече в верхах в Хельсинки. С трудом, на костылях Клинтон дошел до специальной коляски, вытянул ногу и… улыбнулся, хотя было совершенно очевидно, что ему, несмотря на регулярно принимаемые медикаменты, было очень больно.

Ельцин перенес незадолго до этой встречи намного более тяжелую операцию – на сердце. Это тоже была его первая поездка за рубеж после операции. Не знаю, что помогало ему в большей степени – могучий организм, усилия сопровождавших его врачей, чувство ответственности, порождаемое обстановкой саммита, или все это, вместе взятое, но выглядел он отлично. Я бы даже сказал, лучше, чем до операции.

А ведь можно было ожидать всего. Вспоминаю предвыборную кампанию Ельцина. Я был в числе тех, кто встречал президента на аэродроме Внуково-2 во время его поездки по стране накануне первого тура голосования. В этот день он с головокружительной быстротой «прошелся» по нескольким городам и, возвратившись в Москву, тут же на аэродроме решил обменяться мнениями. За стол, накрытый в специальном помещении, нас пригласили всех – и сопровождающих, и встречающих. Здесь были и Наина Иосифовна, и А. Коржаков, и О. Сосковец, и П. Грачев, и М. Барсуков, и П. Бородин, и В. Шевченко, и другие. За столом царило, мягко говоря, приподнятое настроение. Такие поездки президента были действительно продуктивными. День ото дня в их результате рейтинг Ельцина поднимался в опросах общественного мнения по России все выше. Не знаю, как угораздило меня включиться в разговор, привнеся в него «ложку дегтя». Может быть, очевидная, бросающаяся в глаза беспечность нерасчетливых восторгов.

– Борис Николаевич, – сказал я, – в первом туре, как мне кажется, вы не победите. Но во втором, очевидно, пройдете.

– Я не очень готов физически действовать в таком же темпе перед вторым туром, – ответил президент. – И не готов к этому психологически.

Выходя из зала аэропорта, где мы пробыли очень короткое время, и Наина Иосифовна, и А. Коржаков, молчавшие за столом, каждый поблагодарили меня за эту реплику. Было ясно, что самые в то время близкие к Борису Николаевичу люди небезосновательно беспокоились о его здоровье.

Уже потом, после того как Ельцин победил во втором туре, я прочел во многих воспоминаниях о перипетиях предвыборной кампании, об «авторах» победы, о различных точках зрения, среди которых были идеи вообще отказаться от выборов. Это уже позже стало известно, что Ельцин в середине марта сначала хотел принять указ о роспуске Государственной думы, запрете компартии и переносе срока выборов, а потом отказался от этой идеи. Бывший министр внутренних дел А.С. Куликов рассказал подробно об этом, назвав всех, кто по этому поводу вызывался к Ельцину. Министра иностранных дел среди них не было, и я не посвящался в хитросплетения замыслов в связи с президентскими выборами, хотя кое о чем догадывался.

Между двумя турами Ельцин слег. Но тем не менее победил на выборах, хотя неумолимо надвигалась необходимость хирургического вмешательства. Операция на сердце была сделана российской бригадой врачей во главе с хирургом Р. Акчуриным.

И вот два «послеоперационных» президента встретились в Хельсинки. Ельцин выглядел и действовал, надо сказать, безупречно. Судя по его виду, он даже наслаждался тем, что чувствует себя бодро. Обмен приветствиями был традиционно дружеским, но Борис Николаевич начал с констатации того, что от результатов встречи зависит, не начнем ли мы вновь сползать к холодной войне. По первоначальным замечаниям Б. Клинтона тоже чувствовалось, что он считает исключительно важной именно эту встречу с российским президентом, так как от нее во многом зависело решение целого комплекса вопросов – двусторонних и мировых.

Кульминационным моментом можно считать обсуждение документа по разграничению стратегической и тактической ПРО. В Хельсинки Б. Клинтон, явно действуя по «домашней заготовке», фактически обусловил продвижение по другим важнейшим разоруженческим направлениям (да и в целом успех хельсинкских переговоров) принятием заявления двух президентов по этому сложному вопросу.

Переговоры по противоракетной обороне шли уже четыре года. Их целью было сохранение Договора по ПРО, заключенного в 1972 году, который даже объективно подвергался обходу в условиях, когда распространение ракет и ракетных технологий, особенно в нестабильных регионах, продиктовало необходимость работать над нестратегической ПРО. В процессе ее создания неизбежно возникают элементы, которые могли бы быть использованы и для стратегической ПРО. А раз так, то это означает не просто обход договора по ПРО, но перечеркивает возможность значительного и последовательного сокращения стратегических наступательных вооружений. Совершенно ясно, что если одна сторона усиливает оборону против стратегических ракет, то другая будет стараться иметь их столько и такими, чтобы обрести возможность достигать цели вопреки наращиваемой ПРО.

Российские и американские эксперты в Женеве решили вопросы разграничения стратегической и нестратегической ПРО в отношении низкоскоростных систем. Однако подобное разграничение в отношении высокоскоростных систем застопорилось. И оказалось, что только на самом высоком уровне можно развязать две остающиеся принципиальными проблемы. Во-первых, американцы предлагали «смягчить» обязательность некоторых ограничений по созданию нестратегической ПРО – в результате этого ряд важных ограничительных параметров переводился в разряд сугубо желательных «мер доверия». Во-вторых, наши партнеры хотели сделать это «разграничительное» соглашение последним, но тогда при неизбежном появлении в будущем новых технологий выход на производство стратегической ПРО был бы ничем не ограничен и Договор по ПРО оказывался незащищенным.

После трудных обсуждений президенты объявили небольшой перерыв и поручили нам с Олбрайт попытаться выйти из тупика. Уходя, Ельцин повернулся в мою сторону и сказал: «Найдите решение». Мы с Г.Э. Мамедовым и нашими военными специалистами с головой окунулись в поиски взаимоустраивающей формулы, но именно взаимоустраивающей – решили твердо не сдавать позиций.

Было совершенно ясно, что в обсуждение требуется вовлечь свежие силы с американской стороны, поскольку «штатные переговорщики» исчерпали потенциал гибкости – исходили из того, что, коли президент дал нам строгое указание, мы в конце концов «слиняем». С помощью Олбрайт удалось привлечь к переговорам обычно державшегося в тени председателя Объединенного комитета начальников штабов Дж. Шаликашвили, пользующегося большим авторитетом у американских военных. С трудом наконец родились формулы, учитывающие и наши, и американские озабоченности.

Был обозначен целый ряд критериев, которые ставят преграду на пути создания стратегической ПРО: ограничения на параметры баллистических ракет-мишеней, используемых при испытаниях, на скорость ракет-перехватчиков, запрет на ракеты-перехватчики космического базирования и компоненты на новых физических принципах, способных заменить такие ракеты-перехватчики, и так далее. Были обозначены численные параметры, которые не должны превышаться в ходе испытаний нестратегической ПРО. Одновременно была достигнута договоренность о механизме, позволяющем в будущем, по мере развития техники, определять соответствие любой вновь создаваемой системы Договору по ПРО. Состоялась договоренность об обмене информацией и о приглашении наблюдателей на испытания систем ПРО.

Выявилось также понимание, что работа по Договору по ПРО не заканчивается подписанием этого конкретного соглашения – она будет продолжаться по мере совершенствования технологий нестратегической ПРО.

Переговоры происходили далеко не «плавно». Казалось бы, уже договорились, причем договоренность подтвердили и госсекретарь, и председатель Объединенного комитета начальников штабов. Ударили, как говорится, по рукам. Вдруг возвращается один из американских переговорщиков и требует внесения дополнительной поправки. Мы не соглашаемся. Наступает драматический момент, когда все повисает на тонкой ниточке. Олбрайт заявляет, что, если мы не примем не устраивающую нас американскую формулировку, вообще не будет никаких хельсинкских документов, в том числе и совместного заявления по европейской безопасности. Отвечаю: не надо нас загонять в угол.

Наконец страсти остывают и удается найти формулировку, которая хотя и не полностью, как нам сказали американцы, удовлетворительна, но все-таки для них приемлема.

Первым после перерыва в помещение для переговоров в коляске въехал президент Клинтон. Он искренне обрадовался, что решение найдено и встреча будет теперь успешной. Ельцин в свою очередь поблагодарил всех участников этих «нелегких на финише» переговоров за проделанную работу.

Итак, все проекты, подготовленные к встрече в верхах в Хельсинки, превратились в документы. Все «белые пятна» были «заштрихованы». В совместном заявлении о параметрах будущих сокращений ядерных вооружений были зафиксированы такие сроки: для ликвидации стратегических носителей ядерного оружия по Договору СНВ-2 до 31 декабря 2007 года; для их деактивации путем отстыковки ядерных боеголовок или принятия других совместно согласованных шагов – до 31 декабря 2003 года. Президенты пришли к взаимопониманию в том, что после вступления в силу Договора СНВ-2 Россия и США незамедлительно приступят к переговорам по соглашению СНВ-3, которое предусмотрит понижение к 31 декабря 2007 года суммарных уровней для каждой из сторон в 2000–2500 стратегических ядерных боезарядов.

Позднее, в сентябре того же года, в Нью-Йорке мы с Олбрайт подписали на основе хельсинкских заявлений юридические соглашения по СНВ и ПРО, открывшие дорогу для ратификации Договора по СНВ-2 и начала переговоров о более глубоких сокращениях стратегических наступательных вооружений РФ и США в рамках СНВ-3.

Конечно, открытие дороги еще не означало ратификации Договора по СНВ-2 Государственной думой. Но можно смело сказать, что подписанные документы во многом отвечали тем требованиям, которые ранее выдвигались Думой в качестве обязательных условий ратификации: и продление срока ликвидации ракет по Договору СНВ, что было отодвинуто на целых пять лет, и непрерывность процесса сокращений СНВ, что обеспечивается началом уже происходящих консультаций, а в дальнейшем полномасштабных переговоров по СНВ-3, и обязательства по необходу Договора по ПРО.

26 марта позвонил Хавьер Солана. Конечно, он уже знал об итогах встречи в Хельсинки, но, очевидно, хотел услышать об этом и от меня – возможно, чтобы сопоставить оценки.

Я сказал генеральному секретарю, что позитивно оцениваем достигнутые в Хельсинки договоренности, придя к единому с американцами пониманию многих важных проблем, относящихся к выработке документа Россия – НАТО. Теперь основная тяжесть переносится на натовский переговорный «трек». Думаю, что работу на нем следует интенсифицировать.

Также я счел необходимым сказать Х. Солане, в чем, с нашей точки зрения, состоит задача, которую следует решать: во-первых, получить замечания на переданные нами письменные предложения по принципам трансформации НАТО, российско-натовского механизма консультаций и принятия решений, а также по областям сотрудничества между нами. Так как по всем этим проблемам позиции сторон довольно близки, то хорошо, если бы мы могли непосредственно приступить к согласованию текстов соответствующих разделов документа Россия – НАТО. Во-вторых, и это самое главное, следует сосредоточиться на военно-политическом разделе, к которому мы фактически еще не подступились. Предложил Солане еще до следующей нашей встречи, намеченной на 15 апреля, хотя бы очертить контуры военно-политического раздела, имея ясное представление, в чем мы согласны, а что пока «ставим в скобки»[37]37
  Так в проектах документов на стадии переговоров отмечаются те места в тексте, по которым на данном этапе не достигнуто согласие сторон.


[Закрыть].

X. Солана в общем согласился с таким подходом.

За несколько дней до этого телефонного разговора состоялся первый контакт между нашими и натовскими военными. Приехавший в Москву заместитель председателя военного комитета НАТО К. Науманн произвел хорошее впечатление своей рациональностью и открытостью. Некоторые его соображения были близки нашим. Это обнадеживало, но в отсутствие предложений от Х. Соланы по военным вопросам в письменной форме говорить о прогрессе в военной переговорной области было еще очень рано. После того как в Хельсинки мы договорились с американцами о непродвижении ядерного оружия с территории 16 стран – членов НАТО и о том, что в сторону наших границ не будут продвинуты на постоянной основе силы НАТО в угрожающих размерах, нужна была конкретизация этих положений и договоренность об условиях для их претворения в жизнь.

В связи с непродвижением вооруженных сил НАТО в центре внимания оказалась проблема рамочных принципов модернизации Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ). Что касается ядерного оружия, то мы предлагали дополнить договоренность о его непродвижении обязательством со стороны НАТО не создавать предпосылки для его размещения и хранения.

Нужно отметить, что генерал К. Науманн в Москве в этом соглашался с нами. Но Н.Н. Афанасьевский, который уже после этого встретился в Брюсселе с фон Мольтке, информировал, что натовцы не проявляют готовности пойти на фиксацию отказа от создания соответствующих хранилищ и использования для хранения ядерного оружия инфраструктуры, оставшейся после Варшавского договора на территории «потенциальных» членов НАТО.

Опять лабиринт, из которого выбраться не так просто. Б.Н. Ельцин обменялся мнениями по телефону по этому вопросу с рядом европейских лидеров, что, несомненно, имело значение. Я получил приглашения от своих коллег прибыть с краткосрочными визитами в Германию и во Францию. Это было особенно важно в расчете на то, что мои коллеги К. Кинкель и Э. де Шаретт успеют переговорить с Х. Соланой до его поездки в Москву, и действительно, каждый из принимавших меня министров проявил готовность помочь продвижению переговоров и считал, что генеральный секретарь приедет в Москву не с пустыми руками. Эрве де Шаретт даже назвал дату и место для подписания документа о взаимоотношениях России с НАТО – 27 мая, в Париже.

9 апреля я был принят президентом Франции Жаком Шираком. Состоялся заинтересованный разговор. Чувствовалось, что французский президент хотел быть максимально полезным в том, чтобы снять препятствия для подписания документа именно в Париже и именно 27 мая, то есть за пару недель до того, когда в Мадриде состоится сессия НАТО, на которой будет объявлено о предстоящем расширении альянса. Мы тоже были заинтересованы в том, чтобы подписать документ, ставящий определенные условия расширения альянса и нейтрализующий некоторые наиболее неблагоприятные для нас последствия этого, не дожидаясь объявления о пополнении натовского союза. Однако сказал президенту Шираку, что сроки подписания не имеют для нас самодовлеющего значения.

Позже, в интервью члену редколлегии журнала «Новое время» Андрею Грачеву, находившемуся в Париже, я подчеркнул, что по срокам подписания документа Россия – НАТО у нас нет «социалистических обязательств». То время, когда мы обязывались выполнять пятилетку в четыре года, а производственные планы – к очередной годовщине или юбилею, осталось в далеком прошлом. Нам нужен был всесторонне продуманный и взвешенный, хорошо сбалансированный и отвечающий нашим интересам документ – вот что главное.

Итак, развязки предстояло найти на четвертой встрече с генсекретарем НАТО в Брюсселе 15 апреля. Но и здесь натовская позиция по военной части документа нас разочаровала. В ней были отдельные конструктивные моменты, однако в целом наши предложения либо не учитывались, либо их хотели подменить «заявлениями о намерениях». Предлагалось перенести в документ без всяких конкретных обязательств натовской стороны перед Россией тексты заявлений Совета НАТО о ядерном оружии от 10 декабря 1996 года и об обычных войсках и вооружениях от 14 марта 1997 года. Процитировать их. Только и всего. Мы ясно сказали, что это нас не устраивает.

Особое значение приобрело согласование позиций по ДОВСЕ. Все мы понимали, что модернизировать этот договор необходимо: он был подписан в то время и для того времени, когда в Европе противостояли друг другу два военных блока. Мы приняли переход на так называемые «национальные потолки», понимая под этим ограничители по всем пяти видам обычных вооружений для каждой страны, участвующей в договоре. Но при этом россиянам было совершенно ясно, что необходимы дополнительные ограничители, которые могли бы гарантировать от увеличения «совокупных» обычных вооруженных сил НАТО в процессе его расширения. Таких гарантий нам не давали, обвиняя в «блоковом мышлении». А как было мыслить иначе, если НАТО продолжало существовать как военный блок?

В области военной инфраструктуры натовцы ограничивались предложениями о «транспарентности». Мы не были против открытости, как таковой, но необходимо было четко договориться о том, что НАТО не будет развивать за пределами нынешних членов альянса инфраструктуру, обеспечивающую размещение сил и оперативное развертывание ударных группировок, создающих угрозу безопасности других государств. На такую договоренность партнеры не шли.

На переговорах практически сложилась тупиковая ситуация. В связи с этим была достигнута договоренность о проведении в Москве двусторонней российско-американской встречи 1–2 мая.

В столицу России прибыла госсекретарь США М. Олбрайт. Вскользь замечу – судьба распорядилась так, что самые что ни на есть интенсивные переговоры выпадали на наши праздничные дни: 1–2 мая, 23 февраля, 8 марта. Наши партнеры, конечно, не были связаны с нашими традициями, а мы в результате проводили время за «праздничным столом переговоров».

С приехавшей в Москву американской делегацией встретились 1 мая в особняке МИДа на Спиридоновке – с госсекретарем М. Олбрайт, первым заместителем госсекретаря С. Тэлботом, заместителями госсекретаря Л. Дэвис, Дж. Корнблюмом, специальным советником госсекретаря по делам СНГ Дж. Коллинзом, специальным помощником президента и директором европейского отдела Совета национальной безопасности А. Вершбоу, начальником управления Госдепа по военно-политическим вопросам К. Данкерли, представителем Госдепа по связи с прессой Н. Бернсом, зам. заместителя министра обороны Дж. Лодалом и С. Кук, помощником председателя Комитета начальников штабов Р. Майерсом и другими.

С нашей стороны присутствовали: министр иностранных дел, заместители министра Н.Н. Афанасьевский и Г.Э. Мамедов, специально вызванный в Москву посол РФ в США Ю.М. Воронцов, директора пяти департаментов – С.И. Кисляк, Р.В. Маркарян, Н.Н. Спасский, О.Н. Белоус, Г.П. Тарасов, начальник Главного управления международного военного сотрудничества Минобороны Л.Г. Ивашов, начальник международно-договорного управления ГУМВС В.С. Кузнецов и другие.

Я специально привел список американцев и наших участников, чтобы показать, что с обеих сторон придавалось этой встрече кардинальное значение.

Ее важный характер подчеркнул Ельцин, позвонив по телефону в мидовский особняк. Его разговор с Олбрайт, а затем со мной нацеливал на достижение договоренностей.

Переговоры в расширенном составе хотел бы пересказать подробно. Они показывают достаточно выпукло не только позиции и аргументацию сторон, но и ту атмосферу, которая господствовала за переговорным столом. Думаю, что это интересно и для «широкого читателя», – ведь далеко не все знают, через какие дебри и с каким трудом пробиваются дипломаты для того, чтобы «притереть» позиции и достичь в конце концов удовлетворительных с точки зрения национальных интересов договоренностей.

Начал со слов:

– Мы с Государственным секретарем согласны в том, что сейчас необходимо сделать все возможное для достижения прорыва. Но для этого надо решить ряд первоочередных вопросов. Они относятся к рамочному соглашению по адаптации ДОВСЕ, которое мы хотим включить в документ Россия – НАТО. Мы хотим этот договор модернизировать, но не отменить. Ликвидировать достигнутое при подписании договора в 1990 году было бы в корне неверно. Согласно ДОВСЕ устанавливались лимиты для НАТО и Варшавского договора. Сейчас нужно стремиться к тому, чтобы не было впечатления, будто мы ликвидируем абсолютно апробированные элементы, а при расширении НАТО создается возможность беспредельного роста «потолков».

Для того чтобы показать нашу конструктивность на деле, принимаем ваше предложение о переходе на национальные ограничения. Принимаем также вашу идею о том, что «национальные потолки» всех государств – участников ДОВСЕ устанавливаются и пересматриваются и, возможно, изменяются, допустим, каждые пять лет. Но далее должно следовать положение, что сумма «национальных потолков» в любом военном союзе не будет превышать на пятилетие лимита по ДОВСЕ, как он был подписан в 1990 году. И все. Это касается и России, которая, как вы понимаете, тоже может вступать в союзы.

Я не вижу причин не соглашаться с такой постановкой вопроса. Хотел бы, чтобы эксперты с обеих сторон совместно поискали решение.

– Здесь у нас по-прежнему фундаментальное различие в подходах, – сказала в ответ Олбрайт. – То, что вы соотносите какую-то суммарную величину с лимитом 1990 года, исходит из концепции, от которой мы стараемся уйти: блок против блока. Это – старое мышление. Пределы 1990 года были рассчитаны на противостояние между военными блоками. Вы по-прежнему воспринимаете НАТО как противника, а наш подход другой. Мы предлагаем установить строгие пределы на национальные уровни обычных вооружений. К тому же в целом наземные силы альянса во всей Европе сократятся. Это должно помочь снять ваши озабоченности.

– Да, но вся Европа – это не НАТО.

– Согласна, что нашим экспертам полезно подумать над этим. Но нам с вами нужно сейчас согласиться в том, что мы не будем смотреть на вещи через призму межблокового противостояния, а будем основываться лишь на принципе «национальных потолков». Тогда, мне кажется, наши эксперты смогут прийти к взаимоприемлемым результатам. А сам механизм договоренности таков: согласие 30 государств – участников ДОВСЕ по новым «национальным потолкам», и их сумма ясно покажет, что военные силы в Европе не будут расти. Де-факто будет установлен лимит на общий уровень сил НАТО. Если мы пойдем по этому пути, участники ДОВСЕ могли бы пересматривать «национальные потолки» на конференциях каждые пять лет – в 2001, 2006 годах.

Когда вы говорили о российском подходе к проблеме, был сделан намек на возможность вступления России в военный союз. Но это полностью противоречит тому, о чем договорились наши президенты в Хельсинки. Они выступили с новым видением единой и неразделенной Европы. Ваши же слова подразумевают, по сути, новый раздел континента.

– Ваши аргументы, – ответил я, – не основываются на реальном положении дел. Можно подумать, что НАТО – это не военная, а аморфная политическая организация. В НАТО – единое военное командование, единый военный потенциал, то есть речь идет о военном блоке, который к тому же сейчас будет расширяться. Мы не можем абстрагироваться от этого факта. Только через механизм «национальных потолков» для 30 участников ДОВСЕ военный потенциал НАТО ограничить нельзя. Если вам не нравятся «потолки» договора 1990 года, давайте вести отсчет от реального положения с уровнями в 16 странах НАТО. Сейчас у 16 стран НАТО, например, в наличии 17 тысяч танков при разрешенных 20 тысячах. Давайте «плясать» от этой цифры. Нам нужно исключить возможность беспредельного роста военного потенциала НАТО.