Текст книги "Философия поэзии, поэзия философии"

На каждом православном всенощном бдении поется славянский вариант версетов 1 и 2 из Псалма 129/128:

 
От юности моея мнози борют мя страсти…[197]197
  Оригинал: «раббат цраруни ми-неураи» (букв.: много притесняли меня от юности моей).


[Закрыть]
 

Так вот, среди интеллектуальных «страстей», что «теснили» и «бороли мя» от шестидесятнической «юности моея», были и продолжают оставаться споры вокруг марксистской концепции «азиатского способа производства», по сей день не утратившие ни политической, ни научно-теоретической актуальности. Беда только в том, что сами спорщики по сей день не вполне разобрались в том главном, что понимал, скажем, самый капитальный систематизатор этой концепции – Карл Август Виттфогель, что понимает один из самых вдумчивых российских ее теоретиков – Леонид

Сергеевич Васильев. А именно: эта концепция – не слепок с индийской, персидской или китайской, или же с ассирийской и российской[198]198
  «Ассирийские» и «российские» экспликации этой концепции были высказаны Г.В. Плехановым в его кратком, но проблемно емком исследовании творчества нашего замечательного писателя-народника Глеба Успенского. Плеханов работал над текстом этого исследования на протяжении 1888–1905 гг. – См.: Г.В.Плеханов. Гл. И. Успенский (Посвящается С.М. Кравчинскому) // Избр. филос. произв. в пяти томах. Т. 5. – М.: Соцэкгиз, 1958.


[Закрыть], или же египетской, ацтекской, кхмерской или какой еще угодно реальности. Эта концепция – не более, чем эвристическая модель востоковедного исторического познания, сама по себе ничего не решающая, но небесполезная в плане понимания некоторых основополагающих, «матричных» особенностей традиционных обществ Востока. Особенностей, отчасти воспроизводимых и поныне в категориях пролетарского или почвеннического авангардизма. На это обстоятельство неоднократно указывал и Виттфогель, за что этот старый коминтерновец и антифашист и заслужил такую лютую ненависть со стороны как нашего конформистского, так и западного леворадикального и востоколюбивого научного истэблишмента.

Будучи долгие годы свидетелем «азиатских» баталий среди советско-российской «научной общественности», я так и не сумел бы сформулировать свое собственное источниковедчески обоснованное отношение к этой проблематике, когда бы не библейские занятия. Тем паче, что на страницах Книги Бытия мы встречаем некое описательное предвосхищение всей проблематики «азиатского способа». Ставший визирем бывший раб Иосиф, слуга фараону не за страх, а за совесть, – создает страховые царские фонды зерна, призванные избавить Египет от голода в случае неурожая. При этом Иосиф расширяет хозяйственные и патримониальные прерогативы царской власти, формально переводя в царскую собственность земли общин и до предела урезая личные свободы подданных «дома фараонова». Тем самым честный визирь невольно выстраивает историческую ловушку и для своих же собственных соплеменников и потомков…

Итак, только в 90-е годы пришла для меня пора формирования собственного взгляда на «азиатскую» проблематику.

У марксистской интеллектуальной традиции – особые заслуги в деле обоснования «азиатской» концепции. Однако сложность в том, что эта форма макроисторического дискурса воспринимается нами слишком обедненно – как прямолинейное выведение феномена «восточного деспотизма» из технологических и институциональных условий «гидравлического общества» и общинной организации сельскохозяйственного производства и – шире – деревенской жизни.

Слов нет: институциональные и культурно-исторические «матрицы», сложившиеся в зонах великих речных цивилизаций Древнего Востока, наложили свой несомненный отпечаток на всю последующую общечеловеческую историю.

Но еще Виттфогель предупреждал, что связь этих «матриц» с последующими цивилизационными и универсальными судьбами – далеко не прямолинейна и опосредуется множеством экологических, социальных, технологических и духовных факторов. Вплоть до того, что формы «восточного деспотизма» способны со временем отрываться от своих исходных технологических (то бишь «гидравлических») предпосылок. А кроме того – добавил бы я от себя – те высокие эстафеты человеческого духа, которые так или иначе полагают пределы властным поползновениям «восточных деспотизмов», так или иначе (прямо или опосредованно) повлияли и на генезис либеральных ценностей Нового времени. Ибо уходящий в глубину тысячелетий генезис этих ценностей также многозначно связан с духовным и интеллектуальным наследием великих речных цивилизаций. Об этом – труды К. Ясперса, А.Дж. Тойнби, Дж. Бернала, Шм. Н. Айзенштадта, Я. Ассмана, прот. А. Меня, а также – отчасти – и пишущего эти строки.

Длительные занятия библеистикой, иудаикой, в какой-то мере исламоведением (т. е. теми комплексами знания, что содержат в себе огромные и восходящие к глубокой древности востоковедные пласты) заставили меня отчасти пересмотреть сложившиеся в востоковедной науке условные конструкты «азиатского способа производства».

На мой взгляд, весьма продуктивным может быть обращение не к привычному конструкту дихотомическому (земледельческая община, жизнедействующая на основе системы «гидравлического» землеустройства и землепользования, versus система патримониального священновластия), но к конструкту по формуле библейской числовой прогрессии (см. Притч. 30:15–23) 3 +1:

 
/…/ Три вещи поражают меня,
четырех понять не могу:
путь орла в небесах,
путь змеи среди скал,
путь корабля среди морей[199]199
  Букв.: бе-лев ям – «в сердце моря» (Притч./Мишлей 30:19).


[Закрыть],
путь мужчины к невинной деве /…/
От трех вещей содрогается земля,
четырех она вынести не может:
раба, воссевшего на царство,
разъевшегося глупца,
продажной девки, что становится хозяйкою в дому,
служанки, что захватывает место госпожи своей /…/
 

Смысл же этой, казалось бы, случайной формулы (3+1) применительно к сюжету нашего разговора таков.

Судя по источникам по истории древнейших обществ великих речных цивилизаций (Египет, Месопотамия, Индия, Центральная Азия, Китай), общества эти складывались из взаимодействия трудно сочетаемых, но как бы присужденных к хозяйственному и культурному симбиозу элементов: общинно-«гидравлического» земледелия, торгово-ремесленных и культурных групп, исторически составлявших технологическую и социокультурную основу архаического городского общежития, кочевой Степи, бравшей на себя не только функцию «тяжкого млата» (Пушкин) в отношении оседлого населения, но и функцию налаживания дальних караванных связей. И, стало быть, относительно дальних экономических, информационных и духовных коммуникаций.

И вот над этой-то триадой и надстраивался четвертый элемент – жесткий элемент-медиатор, силовым, сакральным и информационно-культурным образом связывавший эти три «несовместные» элемента в относительное хозяйственное, институциональное и символическое единство[200]200
  Объективно, сходная схема (3+1) применительно к истории буддизма в древних обществах Центральной Азии выстраивается в исследованиях Б.А. Литвинского. – См., напр.: Б.А. Литвинский. Буддизм и буддийская культура в Центральной Азии (древность) // Московское востоковедение. Очерки, исследования, разработки. – М.: ВЛ РАН, 1997. А не так давно, 26 июня 2003, о применимости этой же самой схемы к истории Исламской цивилизации говорил на исламоведческом симпозиуме в ИМЭМО РАН М.С. Мейер.
  Подробнее об этом выступлении М.С. Мейера и о дискуссии вокруг него см.: Рашковский Е.Б. Ислам в динамике глобальной истории // Мировая экономика и международные отношения. М. 2004. № 6. С. 24–25.


[Закрыть]. Имя ему – традиционное священновластие. Таков употребляемый в моих статьях и книгах смягченный псевдоним закрепившегося в марксистской традиции жестко-оценочного понятия восточного деспотизма.

Мне думается, что изложенная выше структурная (и в сущности – либеральная) ревизия одной из ценнейших макроисторических интуиций марксистской мысли может помочь новому прочтению истории – не просто как истории дурной бесконечности форм перманентного гнета, но и как истории глубочайшим образом связанных с историей становления сознания и – шире – с процессами антропогенеза эстафет самосознания, протестов, компромиссов и вечных чаяний Святыни, достоинства, примирения и свободы[201]201
  Сама биогенетическая программа человека так или иначе включает в себя мучительные моменты выбора, самоопределения, самопознания. Если угодно – момент присужденности к свободе.


[Закрыть]. Чаяний, непрерывно отчуждающихся в эмпирическом ходе истории, но воспроизводящихся и

осмысливающихся в ней и животворящих весь комплекс ее непрерывных и дискретных процессов.

Впрочем, и «гидравлическая» составляющая традиционно-восточных форм общежития, понятие о которой было выработано историками на материалах великих «речных» цивилизаций, не чужда и социальности и истории древнего Израиля. Думаю, что любой человек, сколько-нибудь вдумчиво следящий за трудами нынешних израильских археологов, согласится с этой мыслью.

Действительно, древний Израиль не знал искусственных оросительных систем в земледелии: последнее было приспособлено к дождевому орошению поздней осени, зимы, ранней весны. Лето здесь, как правило, засушливое, бездождевое (сухой земледельческий сезон маркируется праздниками Пасхи/Песех и Кущ/Суккот). Но древние жители Ханаана, а за ними и израильтяне знали иные типы гидравлических работ.

Крохотная и лежащая на перекрестках ближневосточных путей территория Израиля была как бы «проходным двором» для кочевых орд, «народов моря» и любых завоевательных империй. Само физическое выживание народа требовало возведения мощных фортификационных систем на холмах, скалах и городищах («телях»)[202]202
  Не случайно в Библии нередко встречается уподобление Бога скале, твердыне, цитадели (цур). Сакральные образы высокого города-крепости встречаются и на страницах Нового Завета.


[Закрыть] – систем, способных выдерживать долговременные осады (о которых немало повествуется на страницах Библии). И непременным условиям стойкости этих систем являлись именно гидравлические работы: накопление дождевых вод в вырубленных в скальных породах цистернах, прокладывание в глубине этих скальных пород тоннелей к водным коллекторам, пещерным озерам и колодцам. И все эти гидротехнические труды требовали немалого вложения мысли, искусства, организационных навыков и физических усилий. Так что доставалось трудов и царям, и вельможам, и священнослужителям, и рядовым общинникам, и данникам, и пленным рабам…

* * *

Возможно, предлагаемый мною взгляд на становление восточных обществ, связанный с библейскими занятиями, но одновременно – и с генезисом нашей собственной, российской социальности и культуры, менее детерминистичен, нежели те, которые, как правило, закрепляются строгими и выдержанными теориями «азиатского способа». Смею предполагать, что она может как-то помочь в осмыслении многообразия и многозначности характерных для последних полутора-двух столетий мучительных процессов переходов от социальной архаики к отношениям более гибким и свободным. И, следовательно, к отношениям, более отвечающим понятиям о человеческом достоинстве. А ведь последнее предполагает за человеком не только право на отстаивание самого себя, но и на познание самого себя. Следовательно, право не только на будущее, но и на прошлое. А права эти, как мне думается, – взаимосвязаны и взаимозависимы…

Вернемся, однако, в свете всего сказанного, к нашей ветхозаветной материи.

Еврейский народ – в его «сквозной саге», в его предыстории и древней истории – относительно поздний актор на культурно-историческом вулкане древнего Ближнего Востока, где коллизия полупервобытного варварства и высокой культуры составляла одну из важнейших культуротворческих тем[203]203
  См.: И.И. Вейнберг. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. – М.: Наука-ГРВЛ, 1986, с. 24.


[Закрыть]. Каноническая «сквозная сага» Ветхого Завета – сага истории семейно-кланово-национального предания – начинается где-то в XVIII веке до н. э. (история Авраамовых скитаний) и косвенно подходит (вместе с нарративом Книги Даниила) ко II в. до н. э., когда Израиль сполна испытал на себе натиск Античной цивилизации. Но что интересно и поучительно для востоковеда: библейские повествователи за эти долгие века социокультурной и духовной эволюции испытали и осмыслили самые разные позиции в этой условной формуле 3+1: они были и на стороне Степи против Цивилизации (повествования о злодеянии Каина, о Вавилонском столпотворении, о Египетском рабстве, Исходе и скитаниях в пустыне, о завоевании Ханаана), а позднее – разделяли страх Цивилизации перед Степью [204]204
  У Исайи Первого читаем, что Сам Господь будет мстителем полустепнякам-эдомитянам, разрушавшим, вслед за войсками Навухудоносора, Иерусалим и мародерствовавшим в обезлюдевшем городе:
Ибо день отмщения – у Господа,год расплаты за обиду Сиона (ле-рив Цийон) (34::8).  Ср.: Пс./ Тхилим 137/136:7 —
Припомни, Господи, сынам Эдомовым день Иерусалима,когда говорили они: крушите, крушите до основанья!..

[Закрыть]; они описывали национально-государственное самообретение древнего Израиля в своевольных мужицких царях-атаманах Сауле и Давиде[205]205
  В какой мере «мужицкое царство», характерное психологической, идеологической, военной и хозяйственной мобилизацией крестьянского населения – вплоть до экспроприации – связано с чаяниями и выживанием реального мужика, вопрос особый. Но при этом – вопрос всемipно-исторический, в конечном счете теряющий всякую израильскую, китайскую или славянскую специфику. (Этим соображением я обязан беседами с ученым-синологом О.Е. Непомниным).


[Закрыть]; описывали возвышение, произвол и упадок (по законам династийных циклов) высокоцивилизованных царей, своих и пришлых; с крестьянской «упертостью» проклинали избыточность и тяготы Древневосточного (содомского, вавилонского…) урбанизма, но и для них самих именно город оставался неизбывной идиомой Царства Божия в чаемом искуплении Космоса-Олама[206]206
  См.: В.М. Долгий и А.Г. Левинсон. Архаическая культура и город. – «Вопросы философии», М., 1971, № 7.


[Закрыть]:

 
Потоки речные веселят Град Божий —
святое жилище Вышнего!..[207]207
  Пс. / Тхилим 46/45:5.


[Закрыть]
Обойдите Сион по кругу,
сочтите башни его,
сердцем вглядитесь в твердыни его,
осмотрите дворцы его,
чтобы рассказать грядущим родам…[208]208
  Пс. / Тхилим 48/47:13–14.


[Закрыть]
 

Так, разговор об «азиатском способе» вновь и вновь подводит нас к целой серии неразрешимых культурных антиномий, которые, вопреки всем правилам, изворотам и каверзам исторических времен, сообщают истории ее подлинный человеческий смысл: смысл нахождения и обретения человеком самого себя в, казалось бы, самых непредвиденных и невыносимых внешних и внутренних обстоятельствах.

Но важно вот еще что: спорящие, непримиримые, непримиренные тенденции социальности, истории и культуры подчас, хотя и редко, но всё же могут понять друг друга и выйти с пониманием и почтением друг другу навстречу, – как это случилось между Авраамом-Степняком (Аврам ха-Иври)[209]209
  Быт./Бе-решит 14:13.


[Закрыть] и Мелхиседеком, царем-жрецом Шалема, священником Бога Вышнего (коэн ле-Эль Эльон)[210]210
  Там же, 18.


[Закрыть], что вышел навстречу Аврааму, благословив его хлебом и вином и приняв его дары. И такие редкие моменты освещают собой века и века социальной и культурной истории[211]211
  Не случайно проблематика Мелхиседека – одна из самых мистичных и загадочных в текстах Ветхого и Нового Заветов, а также в рукописях Кумрана (в российской иудаике эти проблемы затрагивались в трудах И.Д. Амусина, К.Б. Старковой, А.В. Меня, С.В. Бабкиной и др.).


[Закрыть].

Еще раз повторяю: еврейский народ, чье осознанное сложение можно условно отнести к XIII в. до н. э., т. е. ко времени круговой войны Рамсесидов против окружающих народов – весьма поздний гость на культурноисторическом «пире» древнего Ближнего Востока. И что поразительно: едва ли не самая ранняя из исторически фиксированных вестей об этом народе (стела фараона Меренптаха, царствовавшего в 1234–1220 гг. до н. э.) сообщает о том, что еврейский вопрос решен окончательно и бесповоротно (привожу фрагмент стелы Меренптаха в поэтическом переложении прот. Александра Меня):

 
Враги повергнуты и просят пощады,
Ливия опустошена, Хета присмирела,
Ханаан пленен со всем своим злом,
Захвачен Аскалон, Гезер полонен,
Племя Израиля обезлюдело, семени его больше не стало,
Сирия осталась вдовой для Египта,
Все земли успокоились в мире,
Скован всякий бродяга царем Меренптахом[212]212
  А.В. Мень. История религии в семи томах. В поисках Пути, Истины и Жизни. Т. 2. Магизм и единобожие. Религиозный путь человечества до эпохи первых Учителей. – М.: Слово, 1991, с. 215.


[Закрыть].
 

Может быть, мои слова об «окончательном решении» – некоторая модернизация. Но факт остается фактом: от самых времен Меренптаха угроза истребления или, по крайней мере, «этнических чисток» оказалась одной из констант истории еврейского народа.

Но вопреки всем «окончательным решениям» (Ассирия, Нововавилонское царство, Селевкиды[213]213
  О чем, собственно, и рассказывают апокалиптические видения в Книге пророка Даниила.


[Закрыть] и т. д.), израильский народ, вобравший в себя разнообразные расовые, этнокультурные и религиозные потоки и сумевший в ходе тысячелетий сохранить осознанную преемственность своей духовной и словесной, а через нее и этнической истории, имел нелегкую, но уникальную возможность обобщить опыт наблюдений над судьбами множества народов, регионов и царств, над возвышениями, завоеваниями и упадком, над социальными и экологическими катастрофами. И что еще более любопытно – все эти нелицеприятные наблюдения творцов ветхозаветной историографии касались не только соседей Израиля, но и превратностей его собственной судьбы. Более того, подчас саморазоблачения, самоугрызения Израиля, самого себя судившего в свете абсолютной нормы Откровения, – выглядят несравненно более жестокими и горькими, нежели критика в адрес иных народов и царств[214]214
  Пафос национальной самокритики авторов текстов Ветхого, а за ним и Нового Завета столь силен, что в последующие тысячелетия им питали и продолжают питать свое скудное воображение авторы антисемитских сочинений.


[Закрыть].

Так, Книга Исайи начинается с жесточайших инвектив против собственной страны, собственного народа: государство, народное благополучие, даже сами ландшафты рушатся вместе с упадком нравов. Тем самым упадком, который люди слепо компенсируют обрядовым благочестием [215]215
  Ис. 1:1-16.


[Закрыть]:

Князи твои – отступники да ворам сотоварищи (ве-хаврей ганнавим), все они – взяток любители да за мздою охотники…[216]216
  1:23.


[Закрыть]

* * *

Историки, филологи, философы, богословы солидарны в том, что обостренное, на монотеистическом видении утвержденное историческое сознание (творение – падение – коллапс первичных цивилизаций – выстраивание будущей истории через последовательность Заветов[217]217
  Ноева, Авраамова, Иаковлева, Моисеева. Славянское слово Завет (древнеевр.: ха-брит) – обозначение союзно-договорных отношений Бога с людьми. Разумеется, «высокие договаривающиеся стороны» онтологически и духовно не равны. Но сильная, Божественная, сторона Своей волею дарует стороне слабой, человеческой статус партнерства, дружбы и привилегию ответственности, а также и создает предпосылки упорядоченных правоотношений (см.: Вейнберг И.П. Человек… С. 9–10).


[Закрыть] – жестокая и нередко несправедливая череда исторических событий, требующая от человека перманентной и в каждом поколении возобновляемой закалки верой и самосовершенствованием, – преодоление, спасение и Искупление[218]218
  Геула.


[Закрыть] истории в реальности Будущего века, т. е. Будущего космоса[219]219
  Олам ха-ба.


[Закрыть]) – уникальный результат ветхозаветной историографии. Можно поражаться ее логичности (и одновременно: тео-, антропо-, социо-логичности), можно упрекать ее в излишней прямолинейности. Но что интересно: векторная, контекстуально единая, но ситуационно разорванная история людей – при всех ее чудесах – вершится в упорядоченном и математически обоснованном (на вавилонский лад обоснованном!) космосе. Описание условного Шестоднева творения – описание законосообразности космического и биологического контекста людской истории. Вот версет, касающийся условного Четвертого дня:

 
И сказал Бог (Элохам):
Да будут светила на тверди небесной,
чтобы отделять день от ночи,
чтобы были и знамения (ле-отот) и времена (у-ле-моадим)[220]220
  В одном из самых прекрасных переводов Бытия на новые языки – в критическом перевода Ролана де Во (de Vaux) слово «моадим» переводится как “fetes” (праздники). В классическом же иврито-английском словаре Эльезера Бен Йехуды это полисемичное слово «моэд» переводится как “fixed time”, “appointed time”, “seasons”, “holiday”.


[Закрыть],
и дни и годы [221]221
  Быт. / Бе-решит 1:14.


[Закрыть].
 

Сама история мыслится как непрерывность порождений (толедот – корень: йод-ламед-далет) космоса, людей, семей, народов[222]222
  «Вот история (эле толедот) неба и земли…» (Быт. / Бе-решит 2:4).


[Закрыть]. За корнем й-л-д стоит кластор понятий, связанных с порождением, преемственностью рождений, чередований, происхождений, родословий. Так что история есть история мipoпорождений, человеко-порождений, народо-порождений[223]223
  Позднее появилась категория «дварим», обозначающая историю прагматическую, хроникальную. Давар — одновременно и слово, и дело. Единство слова и дела. Последние книги в еврейском построении библейского канона – «Диврей ха-ямим (Хроники дней)». В русской традиции – Паралипоменон.


[Закрыть]. История преемственности отечества и сыновства. История выражает и продолжает себя не только в эстафетах жизнепорождений, но и в эстафетах смерти. «Умереть» – подчас обозначается эвфемизмом «приложиться (асаф) к народу своему», даже когда народа, по сути дела, почти что и нет[224]224
  Быт. / Бе-решит 35:29.


[Закрыть].

Стало быть, история как таковая, по определению связанная с историей народа, продолжается, «порождается» не только в чередах жизни, но и в чередах смерти[225]225
  Переводы глагола «асаф» в конкордансе-трилингве Герхарда Лисовского: sammeln, auf-, wegnehmen / tocollect, totakein, away / colligere, recipere, deme-re. – G. Lisowsky. Konkordanz zum Hebraeischen Alten Testament… 3 verbess. Aufl. Besorgt v. H.R. Riiger. – St.: Deutsche Bibelgesellsch., 1993, S. 128.


[Закрыть]. А уж позднее – в послепленный период – представление об истории как порождении было сопряжено и с идеей личного бессмертия.

Вокруг Израиля возникали, разлагались и падали народы, царства, империи. И сам Израиль переживал и трибалистскую военную демократию Судей (шофетим)[226]226
  Cp.: черты «судейского» строя сохранились в республиканском государственном строительстве недальних этнических родственников израильтян – жителей Карфагена.


[Закрыть], и военно-крестьянские царства, и Соломонов утонченный полуимперский деспотизм X столетия до н. э., и последующие полосы упадка, почти что исчезновения и – возрождения. Грозное пророчество Исайи Первого о близящейся гибели Бодры – столицы близко-родственных евреям эдомитян – имеет прямое отношение к возможным историческим злоключениям самого Израиля:

Колючками зарастут дворцы ее,

крапивой и репьем – твердыни ее,

жильем шакалов станет она,

прибежищем страусов…[227]227
  Ис. 34:13.


[Закрыть]

Впрочем, для авторов текстов Ветхого Завета, Израиль имеет несказанно трудную, но спасительную альтернативу этой общеориентальной циклике и всераспаду. Это – верность избранному договору-Завету. Верность не только в нравственной области (честность, солидарность в собственном народе, милосердие к иноплеменнику и рабу), но и в сфере религиозно-культурной: исполнение Моисеева Декалога, непрерывная эстафета изучения священных текстов и литургических традиций, красота рецитации и пения, понимание связи богослужения, поэзии и праздника[228]228
  См.: G.W. Anderson. The Christian Use of the Psalms // Studia evangelica. V. 7. – B.: Akademie Verl., 1982, S. 8–9.


[Закрыть]. Это – то самое, что дает силу выносить все ужасы и превратности истории. Опыт бережения и благоговения сквозь превратности времен сообщает истории некоторый запас прочности. Но тогда акцент на этно-физическое родство отходит на второй план, уступая место осознанной духовной преемственности[229]229
  См.:N. Wyatt. The Problem of the God of the Fathers. – “Ztschr. fuer die Alttest. Wiss.’’, B. – N.Y., 1978, 90. Bd., Hft 1, S. 103–104.


[Закрыть]. Не случайно же последующая рефлексия и Евангелия и Талмуда – каждая на свой лад – говорит о легкости духовного бремени перед лицом мipских тягот[230]230
  См. Мф. 11:30; согласно же логике Мишны, именно духовное бремя, бремя искреннего благочестия и непрерывного учения, оборачивается для верных основным жизненным «прибытком» (схар: син-каф-реш) (Пиркей Авот 5:17).


[Закрыть].

«Сквозная сага» малого и, казалось бы, перманентно обреченного народа, сложившегося и осознавшего себя на стыке Евразии и Африки, перерастает в Священную историю человечества – перманентно обреченного, но отыскивающего пути и силы самовосстановления.

Тема кровосмешения – одна из центральных в мифологиях и преданиях народов самых различных пространственных и духовно-исторических ареалов человечества: от Эллады до Кореи. Обращает на себя внимание и множество описаний кровосмесительных ситуаций на страницах Ветхозаветного канона. Кровосмесительные эпизоды мы встречаем в жизнеописаниях патриархов, царей, праведников и их родных. Причем нередко эти эпизоды обусловлены не только распущенностью и бескультурьем чувств тех или иных персонажей (Рувим в отношениях с наложницей отца Валлой/Бильхой, сын Давида Амнон в отношениях со своей единокровной сестрой Фамарью/Тамар, родной брат Тамар и единокровный брат Амнона Авессалом/Авшалом в отношениях с наложницами своего отца), но и беспощадной потребностью создать и сохранить потомство в экстремальных жизненных положениях (дочери Лота, аравитянка Фамарь/Тамар в отношениях со своим тестем – патриархом Иудой)…

Земная предыстория страданий праведника Иова начинается с тех «пиров и возлияний» (миштэ), которые устраивали (асу) его сыновья и дочери и за которые отцу приходилось «освящать» их всех, «вставая утром рано» и «вознося всесожжения по числу каждого из них»[231]231
  Иов 1:4–5. Известно, что обычай дозволяемых отцами соитий братьев и сестер на дальних откочевках продержался у некоторых бедуинских племен чуть ли не до XVIII в.


[Закрыть].

Инцестуальные связи и постоянно возобновлявшиеся меры пресечения этих связей были воистину одним из трагических бичей первобытного и архаического человечества. Как указывал знаменитый американский этнолог Лесли Уайт, определение инцеста, запрет на инцест, выстраивание тех или иных принципов экзогамности – тот доселе не избытый болезненный процесс, который позволил древнейшему человечеству создавать системы социальности и культуры, превознося их над чисто биологическим существованием[232]232
  См.: Л. Уайт. Избранное. Наука о культуре. – М.: РОССПЭН, 2004, с. 327–354.


[Закрыть]. Или, если вспомнить труды Клода Леви-Стросса и его последователей, определения и запреты инцеста, по-разному формулируемые в разных, столь не похожих друг на друга людских сообществах, всё же составляют необходимый элемент общей грамматики человеческой культуры во всём многообразии конкретных ее проявлений.

Но процесс становления, внедрения и институционализации этой «грамматики» был процессом многотрудным, растянувшимся на тысячелетия, да и поныне глубоко пульсирующим в недрах «цивилизованных» обществ[233]233
  И поныне не утратившее своей эвристической ценности учение Зигмунта Фрейда об «эдиповом комплексе» – тому подтверждение.


[Закрыть]. Кровосмесительные ситуации не могли не быть бичом малых традиционных человеческих сред. Сама навязчивость их описаний в архаических и древних текстах, возможно, уже мало понятна нынешнему урбанизированному и оснащенного средствами стремительного передвижения человечеству, уже привыкшему к анонимному рынку любовных услуг, адюльтеров и случайных встреч. Однако в малых традиционных социумах самая близкая, ежедневно зримая, самая желанная человеческая плоть, самые желанные человеческие взоры – всё это оказывалось запретной плотью, запретными взорами.

И в таких условиях разного рода экзогамные комбинации, вплоть до смешения с иноплеменниками, выступали альтернативою близкородственным человеческим скрещениям, ведущим к деморализации и физическому вырождению[234]234
  В библейских текстах упоминаются случаи участия в этногенезе израильского народа не только представителей родственных ему семитских племен, но и этнически дальних народов – хеттов, египтян, эфиопов («кушитов»).


[Закрыть]. Инцест – неизбежный спутник замкнутых этнокультурных пространств.

Однако, будучи по существу глубинной альтернативою инцесту и потому предпосылкою выживания малых народов, смешанные браки – как и браки близкородственные – несли в себе и угрозу историческому существованию этих народов, их идентичности и преемственности. Озабоченный своим физическим и моральным выживанием в вечно критических обстоятельствах своей истории (обстоятельствах, как бы изначально подсказанных его нахождением на крохотном стыке трех континентов), Древний Израиль создал мощные и отлаженные этнозащитные механизмы. Смешение с иноплеменниками обставлялось множеством препятствий, но сами эти препятствия обставлялись (по крайней мере, в текстах Моисеева Пятикнижия) множеством путей их обхода: правилами обращения иноплеменников, регуляции смешанных браков, достойного принятия в «сообщество Израилево» (адат-Йисраэль) вольноотпущенных рабов, буде таковые пожелают в него войти, женитьбы на пленницах[235]235
  Некоторую систематизацию этой проблемы см.: Иноверец // Краткая еврейская энциклопедия. Т. 3. – Иерусалим, 1986, стлб. 746–751.


[Закрыть].

Ветхозаветные тексты содержат в себе множество противоречий на сей счет, – противоречий, систематизировать которые, распутывать и приспосабливать к новым обстоятельствам приходилось последующей раввинистической культуре.

Вот одно из таких противоречий. Синайское законодательство налагает запрет на смешение с этническими родственниками евреев – моавитянами, потомками соития Лота и его старшей дочери[236]236
  См.: Быт./Бе-решит 19:37.


[Закрыть], и на смешение с потомками моавитян даже до десятого колена[237]237
  См.: Втор./Дварим 23:3. Этот же запрет касается и амммонитян – по библейскому преданию – потомков Лота и его младшей дочери (Быт./Бе-решит 19:38).


[Закрыть]. Однако верная и кроткая моавитянка Руфь не только принимается в израильский народ, но и становится одной из праматерей Мессианского рода Давидова[238]238
  См.: Руфь 4:10–22.


[Закрыть]…

Вообще, надобно заметить: «чистых» народов, культур и языков не существует. Предки любого из человеческих массивов, проницая друг друга, тысячелетиями передвигались по ойкумене. Челночные – добровольные или вынужденные – движения этносов и групп с Востока на Запад и с Запада на Восток образуют один из центральных сюжетных стержней библейских повествований. Этот процесс продолжается и поныне. История непрерывно как бы тасует колоду своих биогенетических и культурных кодировок…

Так что один из важнейших историологических библейских уроков заключается в том, что история строится не только по правилам, но и по обходам правил. Или, точнее, по одним правилам, которые помогают обойти другие, тем самым образуя сложнейшие, едва ли не минные поля человеческой свободы. Но, в конечном счете, как полагают библейские повествователи, – не сегодня, не завтра, но в некоем почти не предсказуемом в земных перспективах будущем – враждующие на протяжении истории народы могут оказаться присужденными друг другу во благе. Если вспомнить пророчество Первоисайи:

 
В сей день будет Израиль третьим с Мицраимом и Ашуром[239]239
  Т.е. с Египтом и Ассирией.


[Закрыть],
благословением посреди земли,
которую благословит Господь Вселенной[240]240
  Адонаи Цваот.


[Закрыть] словами:
«Благословен народ Мой Мицраим, и создание рук Моих – Ашур,
и наследие Мое – Израиль»[241]241
  Ис. 19:24–25.


[Закрыть].
 

Речь здесь, конечно, не просто о судьбах трех веками не примиренных народов. Речь, скорее, об эсхатологической разомкнутости времен[242]242
  О концепте эсхатологии применительно к пониманию истории см.: Е.Б. Рашковский. Осознанная свобода: материалы к истории мысли и культуры XVIII–XX столетий. – М.: Новый хронограф, 2005, с. 171–196.


[Закрыть]. Троекратно употребляемые в этом пассаже слова из кластора с трехбуквенным корнем бет-реш-каф (благословлять) – как бы знак этой разомкнутости.