Текст книги "Рогнеда. Книга 1"

– Тебе видней! – Ульян обошел лошадь, похлопал по холке, проверил и так натянутую подпругу. – Ехать мне надо. Евсей мельник не помилует, если запоздаю.

– Успеешь. – Рогнеда подошла ближе, украдкой оглянулась на приставленных воинов. Те, видя, что боярыня на виду, о чем-то судачили друг с другом. Рогнеда повернулась к Ульяну, притянула за подол рубахи, проговорила вполголоса: – Как стемнеет, придешь к дальнему амбару. К тому, что в стороне стоит. Приходи, не бойся – барин в отъезде.

– Кто ж меня на подворье оставит, да на ночь еще? Стража найдет – тут же и прибьет, как татя.

– Ты уж найди как. Извернись что ли, да схоронись где не то! – И добавила чуть слышно: – Приходи, не пожалеешь. Я тебе важное что скажу. Да и соскучала я – сил больше нет. Придешь?

Ульян кивнул головой. Затем взял в руки вожжи, вскочил на телегу.

– Но-о, сквалыга старая!!! – крикнул, понукая лошадь, и медленно выехал со двора.

Рогнеда еще немного постояла, развернулась и пошла обратно в дом.

– С кем это ты разговаривала? – спросил один страж, вытягивая голову вслед Ульяновой телеги. – Знакомец что ли?

– Тебе какое дело? – огрызнулась Рогнеда. – Знай свое место, да ходи вслед, как боярин велел. А будешь словесами разбрасываться – пожалуюсь на вас боярину, что докучаете глупостями разными.

Стражник обиженно засопел, но с расспросами больше не лез, только незаметно подтолкнул своего товарища. Тот понятливо кивнул.

* * *

За всеми испытаниями, выпавшими на долю Рогнеды, она и не заметила, как на Борисов опустилась осень. Склизкая, с ветрами да с дождиком. Днем еще жарило по-летнему, но к вечеру заметно холодало. По велению ключника Матвея в доме стали изредка протапливать, чтоб выгнать сырость из темных углов огромной усадьбы.

Вот и сегодня, как только стемнело, заморосил мелкий дождь, да поднялся ветер, раскачивая вековые липы. Дождавшись ночи, Рогнеда сторожко выглянула в коридор. Увидела, как на другом конце со свечой в руке спускается Матвей. Вот пламя растаяло в темноте коридора, и девушка, накинув плат, тихо, мышью заскользила к тайному ходу, который вел на заднюю часть двора. Обычно он запирался, но днем Рогнеда его отперла, с трудом вытащив огромную щеколду.

Дверь открылась тихо, без скрипа, обнажив темный зев осенней ночи. Донесся звук раскачивающихся деревьев, да непонятный скрип. Рогнеда перекрестилась и вышла в ночь. Вдоль тына прошла к условленному месту. Спрятавшись под маленьким козырьком, замерла – вся обратившись в слух. Было так страшно, как в тот момент, когда очнулась в подземелье боярского дома, на россыпи драгоценных камней.

– Давно ждешь? – Внезапно раздалось над самым ухом.

Рогнеда вздрогнула, обернулась. Узнав Ульяна, облегченно привалилась к стене.

– Пришел. Я уж думала, что не дождусь тебя. Думала, что испужался.

– Не из пугливых я.

– Оно и видно. Как схорониться-то сумел?

– Не о том речь! – Ульян обнял Рогнеду, попытался притянуть к себе. – Соскучился я по тебе, Рогня. Извелся весь.

– Оттого и Софье такие слова про меня наговорил? – Рогнеда уперлась руками в грудь Ульяна. – Аль не было того?

– Было. Но зло тогда окутало мой разум, потому и наговорил тебе такое. Думал, старая ведьма не передаст тебе, а она, значит, передала.

– Не говори о ней так. Померла она, погибла от рук душегуба, который и меня чуть жизни не лишил.

– Это как?

– А вот так. Долго рассказывать… Ты скажи-ка лучше: как там дедка мой?

– Представился он две седмицы назад. Перед смертью все тебя звал.

Рогнеда почувствовала, как из глаз, смешиваясь с дождем, скатились две слезинки. Она их слизнула, ощутив во рту солоноватый привкус.

– Жалко дедусю… Единственный близкий мне человек.. – И добавила чуть слышно: – Был.

– А я?

– Ну, и ты, конечно.

Помолчали. Ульян спросил:

– Как там у боярина? Не забижает?

– Бывает по-всякому… Много чего за это время произошло.

– Ты расскажи. Ночь длинная. Все равно мне до утра отсюда хода нет.

И Рогнеда рассказала. Все или почти все. Про все свои злоключения, утаив только про золото, решив до времени не тревожить Ульяна.

– Он снасильничал тебя? – не удержался, спросил юноша.

Рогнеда поблагодарила Бога, что на дворе ночь, и Ульян не видит ее пунцовых щек.

– Ты мне разве муж, чтоб про такое спрашивать? – ответила дерзко и сама пожалела.

– Так и не чужой вроде, – обидно произнес Ульян. После паузы зло добавил: – Убью я его! Подкараулю где не то и прирежу. Али дом подпалю.

– Как же ты его прирежешь? – Рогнеда провела ладонью по мокрой щеке Ульяна. – Он же боярин, вокруг него всегда не менее ста человек воинов, да люда всякого. Замыслишь худое, он сразу прознает. Тут и жизнь твоя оборвется.

– Это мы еще посмотрим! – зло сказал Ульян. Схватил руки Рогнеды, прижал к себе. – Давай сбежим! Прямо сейчас. Перемахнем через забор и – айда в лес. Пересидим пару деньков и дальше двинем. Найдем такое место, где нас никто не найдет, а уж тем более боярин твой.

– А дальше что?

– Жить будем.

– И ты простишь меня? – она вскинула голову, пытаясь в темноте различить его глаза.

– Прощу, – через мгновение ответил он, и запинка эта о многом поведала Рогнеде.

«Не простит!!!» – подумала, а вслух сказала:

– Нет, Ульян. Сыщет он нас везде, где бы мы ни укрылись. Разделилась моя жизнь на две половинки и их уже не склеишь.

Опять помолчали. Дождик прекратился, и только редкие капли срывались с крыши амбара.

– Скажи, Ульян, ты для меня все сделаешь? Все, что ни попрошу?

– Зачем спрашиваешь, если и так знаешь?

– Послушай… Но вначале поклянись, что никому не расскажешь то, что я тебе сейчас поведаю. Если проронишь хоть словцо, то не знаю как ты, а я умру. О том знаю точно.

– А что за тайна эта?

– Ты поклянись вначале, а потом узнаешь.

– Клянусь матерью-землей и небом синим; ветром вольным и богами древними. Клянусь родителями моими, что пусть покарает меня гром небесный, если обмолвлюсь я о том, что узнаю от тебя… Довольна?

– Да. Страшная клятва, и преступить ее ты не должен.

Рогнеда притянула голову Ульяна к себе и на ушко, полушепотом поведала о боярском золоте, спрятанном глубоко под землей, аккурат под самым домом. Ульян слушал, затаив дыхание, не зная: верить или нет.

– Много того золота? – спросил, когда Рогнеда поведала все, что знала.

– Тихо… Много, Ульяша, много. Нам по гроб жизни хватило бы, и детишкам нашим осталось.

– Детишкам?

– Да, Ульяша. – Рогнеда приблизила к нему лицо, и Ульян увидел, как в темноте блестят у девушки глаза. – Наказать его хочу. Много он мне зла причинил, и хочу я отплатить ему тем же. Страшнее смерти самой лютой будет, если это золото у него пропадет. И ты, Ульяша, придумаешь, как то золото умыкнуть.

С тех самых пор, как узрела богатства несметные, не давало оно покоя Рогнеде. И заодно – боярина наказать, хоть и был тот с ней ласков и незлобив, и из лап чудовища свирепого, – по всему выходило, тоже он спас. Но не могла простить ему молодость свою загубленную. Не могла и не хотела. Оттого и позвала Ульяна, чтоб помог он ей.

– Ты ж сама мне только толковала, что с боярином рядом всегда народу полно. Что к нему даже не подступиться, – наконец проговорил Ульян.

– Я не предлагаю тебе на него нападать. Боярина не будет еще несколько дней, а ход к схрону знаю только я одна. И знаю, где ключи он прячет. Боится, видно, с собой возить, чтоб не потерять, вот и держит в доме. А я ненароком подглядела.

– Ну и задала ты мне задачу, Рогнеда… – Ульян почесал в затылке.

– Только знай, что более никто о том знать не должен. Сам голову ломай да не медли – боярин вскорости вернуться должен.

– Клятву давал не просто так и слово свое помню. Пораскину умишком… Когда увидимся вновь?

– Завтра к вечеру. А теперь пора мне. Схватятся еще ненароком – шуму будет много. То нам не с руки! – Рогнеда потуже запахнула короткую епанчу, поднялась на цыпочки, легонько коснулась губами щеки Ульяна. – Прощевай.

И растаяла в ночи.

Ульян потер щеку, еще ощущая легкое прикосновение девичьих губ, и нырнул в противоположную сторону. До утра оставалось не так и много.

Рогнеда прошмыгнула к себе, скинула епанчу, сапожки, залезла под одеяло и замерла. Закрыла глаза, попыталась заснуть, но сон не шел. Услышала, как за приоткрытыми ставнями на дворе забарабанили крупные капли по деревянной мостовой. Сквозь шум дождя послышался далекий собачий лай. Подумала, что там, в ночи, прячется Ульян, дожидаясь утра, чтобы выбраться с подворья.

– Господи!!! Помоги ему укрыться!!! Найдут его, и меня смертушка не минует, – прошептала едва слышно. – Он – единственная моя надежа. Доверить больше некому тайну сию.

Мысль наказать боярина родилась внезапно, когда гуляла по двору. За все ее страхи и унижения должен ответить он – Василий Колычев. Хоть и спас от смерти неминучей, но лучше бы умерла она. Жить больше невмоготу с таким грехом в душе! Хоть и ласков он с нею, и нежен, но не люб, а девичьему сердцу не прикажешь. Помнит она еще те мгновения, когда брал ее силой. Опосля она смирилась, но злоба осталась и искала выхода. Сейчас нашла, и Ульян должен ей помочь. Трудное дело, почти невыполнимое, но Бог поможет, не оставит своей десницей. С тем и уснула.

На следующий день, только открыв глаза и услышав топот множества ног, поняла, что задуманное отодвигается. По всему выходило, что нежданно вернулся боярин, хотя должен был приехать еще дня через два, не ранее. Но вышло по-другому. Закрыла глаза и так пролежала почти до обеда. Ее никто не тревожил, только сенная девка, приставленная к Рогнеде вместо Софьи, заглянула один раз. Увидев, что девушка почивает, тихо прикрыла дверь и больше не показывалась.

Василий был зол, и ближние люди вмиг почувствовали это на себе, и на глаза боярину старались лишний раз не показываться, зная его крутой нрав.

Злоба боярина вытекла из неудачной поездки. Все пошло не так, как планировалось ранее. Оттого и вернулся раньше сроку, что задерживаться более не имело смысла. А ездил боярин в город Пустынь, что располагался на порубежье с Крымским ханством. Было у него там несколько лавок, да большое торговое подворье, полное товара. Ездил проверить, что да как, не воруют ли приказчики в его отсутствие. Только приехал, и через два дня напали на город орды татарские. Осада продолжалась три дня, и почти весь город выгорел дотла, только стены остались, местами порушенные, да церковь каменная. Сам боярин потерял почти половину людей, когда вместе с защитниками на стены встал. Не для того, чтобы защитить город, а чтоб сохранить добро свое. Но город загорелся враз, подпаленный со всех концов. Вспыхнули и торговые постройки, в том числе и двор бояр Колычевых. Сам Василий чудом уцелел. Видно, Бог хранил, не иначе. Не став разбирать пепелище, хмурый и злой возвернулся назад. И сейчас лютовал, запоздало испугавшись, что и жизнь мог в том городке потерять.

В дверь постучали, потом просунулась лохматая голова.

– Дозволь, боярин?

– Чего тебе?

Вошел один из стражников, приставленный к пленнице, поклонился в пояс.

– Говори, – велел Василий, подспудно понимая, что не с хорошими вестями пришел воин, и напрягся.

– Приставил ты нас к девице… – начал воин, но боярин зло перебил.

– Знаю о том! Главное говори!

– Говорила она с юнцом одним, по имени Ульян, что с мельницы приезжал. Мы воспротивиться тому хотели, но она нас не послушала, а даже обещала нажаловаться тебе, если будем ее вопросами пытать. Говорила долго. О чем – нам не ведомо. Но разговор был… – воин замялся.

– Ну, – привстал боярин со своего места.

– Как между полюбовниками, – выдохнул стражник, еще ниже склонив голову.

– Так! – Пустая чаша полетела в стену, брызнув в сторону острыми осколками. – Где она теперь?

– В горнице своей. Глаз не кажет.

– Ближе к ночи позовешь!

– Как велишь, боярин! – И стражник, пятясь задом, вышел.

– Не успокоилась, злыдня! Что только для нее не делал, а она опять за свое, неблагодарная! – Боярин мерил шагами горницу. Остановился, сжал кулаки. – Зря, видно, пригрел у себя. Лучше б сдохла тогда, в руках татя разбойного. Ну, я ей устрою!!!

Рогнеда почувствовала недоброе, когда, позвав девку, велела одеть себя. За время, проведенное у боярина, успела попривыкнуть к услужливости дворовых людей и стала воспринимать это как награду за стыд и унижение. Девка молча причесала, помогла одеться. Глаз не поднимала, и Рогнеда спросила:

– Что хмурая такая? Аль случилось чего?

– Боярин не в духе, гневается. Тебя велел немедля доставить, и чтоб в наряде была. Чувствую, не к добру это.

– Образуется все… – Рогнеда почувствовала, как заныло под сердцем.

Только Рогнеда увидела боярина, его злобный взгляд, лицо все в каких-то красных пятнах, ноги задрожали, а сердце ухнуло куда-то вниз.

– Ты что, негодная, злом платишь за предобрейшее? Забыла, кем была и кто теперь есть? – Василий подскочил, схватил за плечи, притянул к себе. – Я тебе что говорил? Забудь все, иначе худо будет! А ты? Возгордилась!!!

Василий наотмашь ударил Рогнеду по лицу. Она вскрикнула, отлетела к стене, больно ударившись локтем об угол лавки. Василий распалялся все больше, и Рогнеда поняла – сейчас он ее убьет. Столько злобы и ненависти было в его словах. Он подошел, рывком поднял на ноги, рванул праздничную одежду. На пол посыпался бисер, Рогнеда попыталась прикрыться, но Василий зарычал, вновь ударил по лицу и стал рвать одежду.

– Разоблачайся, тварь неблагодарная!!! Разоблачайся!!! В чем пришла, в том и уйдешь!!! Пусть дворня тобой позабавится, а затем уже собачки мои милые мясца твоего отведают. За все ответишь!!! За все!!!

Василий уже плохо соображал, что делал и что творил. Разум словно пеленой накрыло, и лицо девушки было как в тумане. Он вновь ударил ее. Она отлетела под стол, на пол посыпались ножи, вилки, обеденная утварь. Стараясь укрыться, Рогнеда поползла, но боярин схватил ее за ногу, притянул к себе.

– Куда? Не там твое место, а на дворе. Вылезай, холопка!!!

Рогнеда поняла, что все. Она уцепилась за ножку стола, закричала дико, страшно, обреченно:

– Отпусти меня!!! Не виновата я, оговорили меня!!!!

Но он уже не слышал. Рука Рогнеды наткнулась на нож. Она ухватилась за него, как за последнюю надежду и махнула себе за спину. Один раз, второй, третий. Последовал хрип и хватка ослабла. Она заползла глубже и только потом обернулась. Боярин лежал в луже собственной крови и хрипел, держась за горло. Из-под пальцев вытекала кровь и разливалась на полу большим бурым пятном.

Он был еще жив. Удивленными глазами смотрел на Рогнеду и силился что-то сказать. Но сознание меркло, взгляд тускнел, и жизнь понемногу уходила из сильного тела боярина. В последний момент ясно, как вспышка, вспомнился отец и его слова. Прав был, батюшка, прав!!! Наказание это ему за грехи тяжкие и отцеубийство. Бог все видит, он и наказал. И пришло облегчение. Теперь он освобожден от греха и страх вместе с болью и сознанием покидал боярина. Он медленно положил голову на пол и затих.

Рогнеда откинула нож, обхватила голову руками и зарыдала. Громко в голос завыла, словно зверь раненый, давая выход страху и боли. Немного погодя переползла через боярина, перепачкавшись кровью, нашла свою порванную одежду и кое-как прикрыла наготу.

Она так и сидела рядом с боярином до того момента, когда в горницу заглянул стражник. Увидев поверженного боярина, он вскрикнул и исчез. Потом забегали люди, весь дом наполнился криком и плачем. Рогнеду били, куда-то тащили, снова били, но она уже ничего не чувствовала. Душа девушки погрузилась во мрак безумия, и все дальнейшее происходило уже как бы и не с ней.

Глава 2
Темница
Борисов-град
1575 год от р.х

Вдоль холмов, извиваясь, словно гигантская змея, неторопливо несла воды река Сула. Зародившись в глухой лесной чаще, там, где хозяйничают только дикие звери, и где добрый человек может оказаться только по прихоти господней, она сплеталась из сотен мелких ручейков. Набрав силы и вырвавшись из лесных теснин на простор, Сула влекла свои воды по руслу, проложенному тысячелетия назад – еще в те далекие времена, когда на этих землях властвовали дикие племена, предки нынешних словен. Русло оставалось прежним, но менялся народ, селившийся на берегах реки.

Страшное было время, неспокойное. Много крови и людских слез унесли воды реки, прежде чем на ее берегах наступил мир. Сильные племена, благодаря упорству, силе и жестокости подчинили своей воле более слабые, и со временем возникло могучее племя полян. По берегам реки стали селиться в основном рыболовы, охотники да пахари-кулижане[17]17
  Кулижничать, значит рубить и выжигать лес под пашню. А кулига по В. Далю – лес расчищенный, выкорчеванный, выжженный под пашню.


[Закрыть]. Со временем в особо оживленных местах возникли городки, коих было раскидано по разросшейся Русской земле великое множество.

Так возникло и поселение Перевоз. Еще с незапамятных времен существовала в этом месте переправа. Не одно поколение селян жило тем, что переправляло на дубленых лодках людей или товар какой с одного берега на другой. Дело было прибыльное и не особенно хлопотное, знай себе – маши веслами с утра до ночи. Да не зевай, а то более удачливый сосед перехватит заезжего купца с тюками товара, и лишишься лишней полушки серебра. А дома детишки малые, да вечно недовольная жена, грызущая тебя, словно белка орех. Но это кому как повезет, а в основном народ здесь жил безбедно, довольствуясь малым и не ропща на свою тяжкую долю.

С приходом христианства разросшийся городок переименовали в Борисов-град, дав ему имя всеми почитаемого святого. С годами новое название прижилось в народе, и только в древних сказаниях еще иногда всплывало былое имя. Красив был град, – как говорили в старину – благолепен. Белокаменные церкви, отражая в водах реки золоченые купола, наполняли сердца людей радостью, а мелодичным звоном услаждали слух.

Через два столетия, в двадцати верстах выше по течению, купец Анфим открыл новые торговые пути, и перевоз стал никому не нужен. Часть крестьян, потеряв прибыток, ушла кто в закупы, а кто и в холопы, запродав себя вместе со всеми домочадцами княжьим людям. Но город не захирел, а продолжал строиться. Видно, так Богу угодно, чтоб на этом месте никогда не смолкал людской гомон.

Городок походил на сотни таких же, словно брат близнец, рожденный от одной матери. Смыкающиеся заборы соседних дворов образовывали улицы, в некоторых местах виднелись верхушки приходских церквей. В глубине дворов стояли дома и хозяйственные постройки, на задних дворах проглядывали небольшие огороды. У тех, кто побогаче, имелись владения еще и за городскими стенами. Там трудились крепостные, выращивая лук, петрушку и другую зелень. Еще дальше, почти у самого леса, виднелись луга для выгона скота, коими все пользовались совместно. Но опять же у тех, кто имеет лишнюю деньгу, и трава пожирнее и скотина более упитанная. В центре города, на площади, застроенной лавками и лотками, бойко идет торговля. Между рядов крутятся вездесущие перекупщики – купцы, лавочники, коробейники. Все хотят поиметь свою выгоду. Одни-выгодно продать свой товар, другие – купить. Одним словом-жизнь кипит, утихая только с наступлением сумерек. За всем за этим зорко следит царев наместник, терем которого расположен в самом центре города.

Такова была жизнь в древнем городе Борисове во время описываемых событий.

Сейчас на дворе лето и стоит месяц червень или – как иногда называл его русский люд – страдник. Хотя он и знаменовал собой конец летних месяцев, но жара стояла такая, что не приведи Господь. Уже три седмицы подряд с неба не упало не единой капли. Земля окрест города рассохлась, потрескалась и покрылась сеткой морщин, сразу став похожей на лицо древнего старца, отягощенного непосильным трудом и тяжестью прожитых лет.

Даже убеленные сединами старики не помнили такого знойного лета. Предупреждали они молодых, что неспроста это, грянет вскоре кара небесная. А тут еще в церкви Вознесения, что опять же на Вознесенской улице, явилось чудо. На звоннице у одного из колоколов отвалился медный язык, да и покатился под ноги звонарю. Хорошо, не зашиб. Вот тогда и поползли, ширясь, по городу слухи о неминуемом конце света. В глубине кожевенного ряда, там, где кисловатым запахом кож, казалось, пропитался даже сам воздух, неожиданно появился юродивый Гришка. Откуда он взялся – никто толком сказать не мог. А Гришка, скуля и подвывая, вещал о гневе забытых богов, который вскоре падет на головы людей. Божьего человека посадник трогать не решался и, стиснув зубы, наблюдал из своего терема, как подают Гришке кто пряник, кто ячменную лепешку, и как собирает вокруг себя он толпы людей.

В довершение ко всему случилось нечто такое, что окончательно развеяло тишину в древнем городе Борисове. Вскипело торжище, и поползли, потекли слухи в разные стороны. Так вода стремительно бежит по желобам, стараясь напоить истомившуюся землю. Видать, и вправду гневались боги на жителей древнего города.

– Слышь, Ефросинья, че намедни-то произошло?

– Ну? – Не старая еще женщина в длинной белой рубахе с надетым поверх летником остановилась рядом. – Да говори быстрей, а то дел невпроворот.

Переваливаясь, словно утка, взметая пыль длинным подолом, подошла Маланья, жившая за два дома. Ее муж держал скобяную лавку, а сама Маланья страсть как любила почесать языком, отсюда и прозвище у нее – сорока. Оглянувшись по сторонам, произнесла вполголоса:

– Говорят, купца Василия зарезали.

– Господи!!! Неужто, правда? – Ефросинья отшатнулась.

– Вот те крест! – Маланья перекрестилась и подвинулась еще ближе. – Все об этом судачат. Только втихомолку. А то налетит стража, похватают всех, да к посаднику, на правеж. Разбираться не будут, кто смуту сеет.

– Это который купец? Не с охотного ли конца?

– Да нет! – Маланья недовольно дернула головой, поражаясь тупости подруги. – Я тебе грю про Василия, сына Твердислава! Сам-то купец помер еще прошлой весной. Сынок его всем делом управлял. И, видно, удачу за рукав ухватил. Стал богаче батьки своего, вон, хоромину какую отгрохал… Только не впрок это все пошло… Теперь, значит, и он успокоился.

– Так кто ж это его? Тати?

– Какие тати? Свои. Дворовая девка и зарезала.

– Дану?

– Вот те и ну. Ты послушай, что народ бает… – Маланья задышала в самое ухо подруги. – Говорят, девка эта больно смазливая, прям глаз не оторвать… Тьфу!!! Гореть ей в аду, прости меня Господи… Так вот, Василий как увидел ее, сразу велел тащить к себе в избу. Понятно, что для утех сладострастных. Дело-то молодое. А она возьми, да и полосни его ножом по горлу.

– Споймали?

– Конечно, споймали. Слава тебе Господи – не дали уйти душегубице. Сидит теперь у посадника под замком, своего часа дожидается. Говорят, не одна она была, а целая ватага их. А за атамана она, девка, значит, эта. Имя у нее какое-то мудреное, не нашенское – заморское. Одно слово – ведьма. Тьфу!

– Господи, что деется! – Ефросинья троекратно перекрестилась на видневшиеся неподалеку золоченые купола церкви.

– Вот и я о том же…

Такие разговоры, обрастая небылицами и присказками, будоражили народ. Все сходились в одном: тяжкие времена настали для Руси Великой, раз уже простые бабы принялись вместо мужиков кровь пускать.

Да и то правда. Самое ужасное, что до этого здесь могло произойти, так это драка пьяных мужиков возле корчмы, что держал фрязин Алевиз. Там, бывало, и кровь лилась. Но это дело житейское, обыденное, привычное. На это и внимания-то обращать не стоит. Побаловались мужички, спустили дурную кровь, да и расползлись по своим избам. Бывает! И даже страшные проделки московского царя сюда, на окраину Русского царства, долетали с таким опозданием, что казались уже и не страшными вовсе. Но чтобы дворовая девка зарезала своего барина? Кормильца и благодетеля? Нет, о таком еще не слыхивали в древнем городе Борисове!

Поэтому и гудело который день торжище, передавая из уст в уста всякие подробности. Бессильны тут оказались посадские стражники, призванные пресекать непотребные слухи, могущие привести к смуте. Всем рты не позатыкаешь.

* * *

В это время та, о которой судачил народ, сидела в темном подвале и гадала, что с ней будет далее. Меньше всего Рогнеда, – а именно так звали девицу, заточенную в подземелье, боялась смерти. Помнила она слова старой ведуньи, что жизнь ее оборвется только тогда, когда узрит она на небе таинственный знак. Как он будет выглядеть и когда это произойдет, старуха не сказала. А поведала только, что увидит она его обязательно. Знака не было, а, значит, и бояться нечего. Ни тени страха не было на лице Рогнеды, хотя знала она, что грех этот тяжким грузом будет давить все время, что ей отпущено ходить по земле. Но, видит Бог, не ее в том вина.

Сквозь спутанные волосы Рогнеда обвела взглядом небольшое помещение с низким сводчатым потолком. Ни лавок, ни скамеек. Напротив – маленькая арочная дверь, из-за нее едва пробивается свет, не рассеивая мрак внутри темницы, а наоборот – сгущая его. В углу ворох прогнившей соломы, на которой лежала пленница. Рогнеда притронулась рукой к холодному, склизкому камню. Скольких колодников видели эти выщербленные стены, покрытые плесенью? Сколько человеческих душ было здесь загублено, так и не увидев дневного света? Рогнеда поежилась, почувствовав, как сквозь худую одежонку вместе с холодом в душу закрадывается страх. Может, ошиблась старая ведунья? И ей суждено, как и многим другим, закончить свои дни здесь, под землей?

Рогнеда пошевелилась, пытаясь согреться, на руках и ногах слабо звякнули цепи. Невыносимо хотелось пить. Пленница встала на четвереньки и поползла, обдирая колени, туда, где заметила лужицу воды. Но длины цепей хватило только на половину пути. После нескольких неудачных попыток, шепча проклятья, бросила эту затею.

Пленница вновь привалилась к стене, прикрыла глаза.

Стояла тишина, ни одного звука не доносилось в темницу. Только возле двери, у самого потолка набухали водяные капли. Тяжелея, они падали вниз, врываясь в мозг звенящим ударом. Так повторялось раз за разом. От этой монотонности хотелось выть, и Рогнеда почувствовала, что сходит с ума. Она зажала уши руками и так сидела, раскачиваясь из стороны в сторону.

Страх понемногу овладевал ею все сильнее и сильнее. Она уже не знала, сколько сидит в этом каменном мешке и потеряла счет дням. Прошлая жизнь отдалялась, все больше напоминая сон. В один из дней она спросила себя – что она такого сотворила, что ее обрекли на такие муки… И – не смогла ответить. Она забилась в истерике, но тут заскрипела дверь, тяжело отошла в сторону, и на пороге появилось два стражника.

– Жива еще? – вполголоса спросил один, всматриваясь в темноту.

– Жива, – ответил его более глазастый товарищ. – Вишь, как глазищами зыркает. Одно слово, ведьма.

Стражники потоптались на месте, не решаясь подходить ближе. Оба были закаленными в боях воинами и в сражении не знали страха. Приходилось ходить и на усмирение непокорного Новгорода, и взбираться на высокие Казанские стены, но здесь, перед злыми чарами этой ведьмы – робели. Превратит еще в лягушку или в скользкую, противную змею. Проживешь тогда весь век тварью непотребной. Господи, спаси и сохрани!!!

Наконец тот, что постарше, нащупал на груди оберег, сжал в потной руке, прошептал слова молитвы, должные уберечь его от колдуньи, и стал сторожко подходить к пленнице. Его товарищ, держа в руке чадящий факел, остался у порога.

Стражник надвигался как скала, а в больном воображении Рогнеды он предстал, как огнедышащее чудище, готовое сожрать ее всю без остатка. Гремя цепями, она отползла к стене и, наткнувшись на холодный камень, замерла.

– Вставай, ведьмино отродье! – Стражник вынул из ножен короткий меч, кольнул Рогнеду в бок. – Настало твое время. Ждут тебя щипцы острые, да плети жесткие. Хватит, попила кровушки! Подымайся, кому говорят!

Только тут он заметил на руках и ногах Рогнеды железные оковы. Чертыхнувшись, загремел ключами, висевшими у пояса. Найдя нужный, встал на колени и, настороженно косясь на пленницу, отпер замки. Вначале те, что на руках, затем ножные.

– Ну вот. – Стражник поднялся, позвал через плечо: – Андрейка, подь сюда. Хватай ее под руки. Посадник ждет. Получим мы с тобой плетей за промедление. Сам знаешь, как он круг бывает. Давай, не медли. Да не трясись ты так!

Вдвоем с Андрейкой они подхватили Рогнеду и, вздернув, поставили на ноги. За время заточения волосы пленницы отросли еще больше и спутанными космами висели вдоль худого, едва прикрытого тела. Она и впрямь стала похожа на ведьму. Куда и девалась давешняя красота, сведшая с ума Василия, сына Твердислава? Оставила она ее в темном каземате, на прогнившей соломе.

Рогнеду проволокли по темным коридорам, втолкнули в пыточную комнату. Женщина споткнулась, упала на колени. Два дюжих молодца тут же схватили ее под руки, повалили на скамейку, сноровисто продели руки и ноги в железные кольца, прибитые в поперечные края скамьи. Прижав голову, защелкнули на шее ошейник. Затрещала материя, оголяя спину.

– Все готово, боярин! – Услышала Рогнеда сквозь пелену страха.

Она хотела закричать, но из груди вырвался только слабый стон. Рогнеда поняла, что сейчас ее будут истязать, и она умрет, корчась от боли. А умирать не хотелось. Где-то в глубине души еще теплилась искорка надежды. Может, все это сон? Вот сейчас она откроет глаза, и все пропадет: и пыточная камера, и стражники, от которых так дурно пахнет, и все, все вокруг. Она опять окажется в руках любимого, как тогда, ранее. И не будет боярина Василия и той страшной ночи, когда она взяла грех на душу.

Но наваждение не исчезло. Рядом послышались тяжелые шаги и строгий голос откуда-то сверху вопросил:

– Ответствуй, дева, кто надоумил тебя совершить столь жестокое злодеяние? Ответствуй и облегчи свои страдания. Иначе будешь умирать долго и мучительно.

Рогнеда хотела повернуть голову, но ошейник больно врезался в кожу, и она в очередной раз застонала.

– Не иначе, как злые духи поглотили твою душу, раз уста твои не хотят говорить правду.

Посадник отошел от Рогнеды, сел на лавку рядом с пышущей жаром печью. На алых углях лежали, накаляясь докрасна, клещи разных размеров, способные развязывать языки самым молчаливым.

– Прости меня, Господи. Прости рабу твою, ибо не ведала, я что творила… – По щеке Рогнеды скатилась слеза. А на глубине сознания, там, где страх накладывался тяжелыми пластами, покрывая все остальные мысли и желания, билось единственное: «Я вытерплю все. И пытки, и страдание. Ради тебя я снесу и стыд, и унижение. Ведь ты меня не оставишь и обязательно спасешь. Где же ты, любый?.. Господи, как мне страшно!» Ей хотелось закричать, но из груди вырвался только стон.

Фирс Матвеич медлил. Посадник знал, что потребуется всего несколько ударов кнутом и уста ведьмы откроются. Не единожды видел он, как под умелыми руками палача пышущие здоровьем вой плакали, словно дети малые, признаваясь даже в том, чего и не было вовсе. И с ней так будет, с ведьмой этой. Хотя все и так яснее ясного. Зарезала она хозяина своего. Вся дворня, почитай, это видела. Пусть и произошло все тайно, ночью. Но Бог помог, и душегубица вот лежит, распластанная, приготовленная для божьего суда. Можно было, конечно, вздернуть ее без лишних помыслов. Пусть видят царские приспешники, которые вьются вокруг него, словно упыри в лунную ночь и доносят о каждом шаге великому государю, как блюдет он, Фирс Пошиков, царский закон в древнем городе. Но это всегда успеется. А пока главное соблюсти порядок. Умен Фирс Матвеич. Умен и хитер. Недаром столько времени сидит в посадниках в Борисове. Уже который год Московское государство потрясают великие испытания, а ему все нипочем. Даст Бог, и дальше так будет!