Текст книги "Солонго. Тайна пропавшей экспедиции"

Глава седьмая

Ночь для Артёма была бессонной. Он вздрагивал от каждого шороха. Затяжная тишина пугала его не меньше. Он соскальзывал с кровати и босиком подбегал к окну, уверенный, что при свете луны разглядит в кустах целую банду монголов – с ружьями в руках, перепоясанных патронташами и готовых штурмовать дедушкин дом. Однако во дворе всё было спокойно, ничего не вызывало подозрений, и Артём, утомлённый тревогой, возвращался в постель.

На следующий день юноша порывался указать папе, что тот приютил настоящего бандита, что именно Джамбул устроил недавний погром, а потом, прячась под пологом ночи, замышлял коварный план – должно быть, намеревался если не убить, то по меньшей мере покалечить всю семью Переваловых, отнять у них карту с приметами и самостоятельно отправиться на поиски золота. Но в последний момент Артём останавливался. Понимал, что папа ему не поверит и всё испортит: показательно вызовет Джамбула на допрос, ничего от монгола не добьётся и ещё будет шутить о мнительности сына.

«Значит, я сам во всём разберусь. Найду доказательства – такие, что уж никто не отвертится. А пока буду ждать».

Ночной силуэт не обманул Артёма. Джамбул действительно был гигантом с мощными жилистыми руками. Его гладковыбритая голова была чуть скошена по невысокому лбу, а на затылке собрались тугие складки кожи. При этом выражение лица у него было самое приветливое. Ни в глазах, ни в улыбке не угадывались ни жестокость, ни даже сердитость. Если бы не могучее телосложение, его вполне можно было бы назвать добродушным. Лишь изредка прищуренный взгляд выдавал в нём внимательность и затаённую смекалку.

Сергей Николаевич был бесконечно доволен своим помощником. Познакомил его с Фёдором Кузьмичом и в дальнейшем брал во все поездки – для выбора снаряжения и провианта. Егерю монгол не приглянулся. Он его раньше не встречал, да и был невысокого мнения о его познаниях в лошадиных породах. Фёдор Кузьмич уговаривал взять коней у знакомого бурята, тут же, в Кырене, и заодно нанять бурята погонщиком, но Сергей Николаевич был непреклонен.

По совету Джамбула в путь закупили несколько лишних килограммов шестимиллиметровой верёвки, дополнительные рыболовные снасти, три десятка банок сгущёнки и раскладные удочки с пробковой ручкой. Всё это могло пригодиться для торговли с бурятами в горах.

– Чтобы не задерживать экспедицию охотой, будем выменивать мясо, – пояснил Сергей Николаевич жене.

Он боялся, что путь затянется на десять или двенадцать недель. Понимал, что даже из расчёта семидесяти килограммов груза на одну лошадь провизии на всю группу не хватит. Договорился с Фёдором Кузьмичом, что его сыновья возьмут ружья, а сам готовился рыбачить – по рассказам Джамбула знал, что окинские реки богаты сигом, налимом, хариусом и даже щукой.

Юная Солонго всюду сопровождала отца. Молчаливая, хмурая, она невесело поглядывала на любого, кто хотел с ней заговорить. Марина Викторовна пыталась её приветить, но всякий раз безуспешно.

– Бедняжка. Наверное, без мамы росла. Совсем дикарка.

Артёму не нравилось такое внимание к дочери монгола. Он догадывался, что Солонго знает о преступлениях отца, более того, пошла в экспедицию, чтобы за всеми следить, а при необходимости – что-нибудь выкрасть. Слишком уж она была худенькая, юркая. «Такая и в щель под дверью заберётся», – хмурился Артём.

За день до отправления Сергей Николаевич разрывался между последними закупками и переговорами по телефону. Редактор кричал ему в трубку о непозволительно больших тратах, грозил отправить Сергея Николаевича под суд, если тот не угомонится. В ответ слышал путаные объяснения и пожелания хороших выходных.

Трат и в самом деле вышло много. Были закуплены просторные палатки на дюралевых дугах, небольшие рюкзаки для радиальных выходов, перемётные сумы, штормовки, тенты, дождевики, сапоги, термобельё и многое другое. Сергей Николаевич купил даже трекинговые палки, однако их пришлось на следующий день сдать – Фёдор Кузьмич, посмеиваясь, сказал, что в конном походе они едва ли пригодятся:

– Разве что держать их заместо вертела.

По совету Джамбула Сергей Николаевич купил и сёдла с глубоким седалищем.

– Там буряты все маленькие. Сёдла у них как скорлупки. Такие узкие, что только жене твоей хорошо будет, а мы все без задов останемся.

Артём с улыбкой разглядывал всё закупленное для экспедиции. В отсутствие папы заходил в комнату, отданную под снаряжение, бережно осматривал котелки, фляги, костровые растяжки. Раскрывал створки солнечных батарей, подготовленных, чтобы в ясную погоду заряжать светильники и папин фотоаппарат. Разматывал цепные пилы, расчехлял топоры – новенькие, ещё не знавшие ни грязи, ни заусенцев, – и представлял, какой будет история этих вещей, где и как они себя проявят. Надеялся, что путешествие окажется опасным и топорами придётся не только рубить дрова, но и отбиваться от хищных зверей или каких-нибудь браконьеров.

Днём, к удивлению Переваловых, позвонил профессор Тюрин. Извинился за спешный отъезд, сказал, что был не в духе и к тому же получил важное сообщение – его срочно вызвали в университет.

– Сам знаешь, бывает… Там возникли сложности с одним проектом. Но теперь я всё уладил. И если что… Ну… Что там у тебя с записками Корчагина?

Узнав о предстоящей экспедиции, профессор оживился, стал выспрашивать подробности и под конец предложил свою помощь.

– Ну конечно! Приезжай. Будешь нашим экспертом. С тебя – комментарии для статей. Расскажешь про Дёмина, как он бежал из централа. И со своей стороны оценишь всё, что мы найдём.

– Хорошо, – согласился Тюрин и отчего-то сдавленно захихикал в трубку.

Вечером профессор уже стоял на пороге. Он приехал с небольшим чемоданом на колёсиках, в чёрных кожаных ботинках на высокой подошве и новой панаме цвета хаки и своим видом порядком рассмешил Марину Викторовну.

– С каких пор наш Мишаня полюбил экспедиции? – спросила она мужа. – Он и на раскопки лет пять уже не ездил.

– Сам удивляюсь, – признался Сергей Николаевич. – Ну, это его дело. А нам такой эксперт на пользу. Историк в пути не помешает. Мало ли что мы там найдём.

Тюрин на мгновение оторопел, увидев глыбу Джамбула, но быстро оправился и, утерев лоб платком, прошёл на кухню пить чай – так, будто его участие в экспедиции было обговорено ещё с первых дней и не требовало дополнительных обсуждений. То, что профессор готов к дальнему пути, было видно и по его неизменной жилетке – все карманы были забиты до упора и топорщились так, что иные могли от резкого движения расстегнуться.

– Что у него там? – улыбаясь, спросил Артём.

– Не знаю, – пожала плечами мама. – Может, запасные носки.

Юноша невольно хохотнул – так громко, что привлёк внимание Тюрина. Профессор понял, что Переваловы обсуждают его, и кисло улыбнулся им в ответ.

В эти дни Артём постоянно находил повод для улыбки. Ликовал, предвкушая настоящие приключения. С интересом следил за приготовлениями к экспедиции, но старался не мешать папе, опасался, что тот в последний момент передумает и отправит его в Читу, к бабушке.

Хотелось немедленно выйти в путь, сложнее всего было томиться в ожидании. Чтобы хоть как-то умерить свой пыл, Артём стал по несколько раз в день отжиматься и даже вышел на пробежку вдоль реки.

Вспотевший, раскрасневшийся, он стоял перед зеркалом в ванной. Рассматривал своё лицо, надеясь увидеть в нём дедушкины черты. С сожалением признавал, что пошёл в отца. Тонкий нос, тёмные глаза, высокий лоб. Лишь ростом Артём напоминал маму – такой же худой, высокий.

 
Туда не занесёт
ни лифт, ни вертолёт,
там не помогут важные бумаги, —
 

тихо напевал Артём, выпятив подбородок и внимательно выискивая на нём волоски.

 
Туда, мой друг, – пешком,
И только с рюкзаком,
И лишь в сопровождении отва-а-ги…
 

Это была одна из любимых песен Виктора Каюмовича. Он часто напевал её, готовясь к очередному походу.

Вздохнув, юноша подумал, что борода у него вырастет ещё не скоро. Надеялся, что с бородой и усами он будет больше напоминать дедушку. Услышал от одноклассников, что и борода, и усы начинают расти после первого бритья, и уже полгода тайком от папы пользовался его станком – аккуратно среза́л первые волоски, – но толку от этого пока что не было.

– Итак, подводим итоги, – перед сном на общем собрании членов экспедиции объявил Сергей Николаевич. – Завтра выезжаем из Кырена на двух «буханках»[1]1
  «Буханка» (или «таблетка») – разговорное название грузопассажирского микроавтобуса «УАЗ».


[Закрыть]. Едем старой дорогой до Шаснура, а там пересаживаемся на лошадей. Так мы сократим добрую половину пути. Начинать от мест, где начинал сам Дёмин, смысла нет никакого. В его годы дороги на Орлик ещё не было.

– Её вообще открыли только в девяностые, если уж говорить точно, – вставил Тюрин. – Ещё тридцать лет назад от Монд до Орлика шли на лошадях почти неделю.

– Спасибо за справку, – Сергей Николаевич закатил глаза. – Далее.

Артём, стоявший у окна, нарочно вертел в руках нефритовую статуэтку. Надеялся ещё раз увидеть преображение профессора, но тот на статуэтку не обращал никакого внимания.

– Вьючная часть экспедиции в поисках Корчагина…

– Это её официальное название? – поинтересовался профессор.

– Мне не нравится, – добавила Марина Викторовна.

– Лучше уж «По следам Корчагина», – предложил Тюрин.

– Тоже не нравится. Можно просто «Экспедиция Корчагина».

– Да подождите вы! – Сергей Николаевич хлопнул себя ладонью по ноге. – Что вы тут со своими названиями? Давайте по делу.

Фёдор Кузьмич, сидевший на табуретке возле поставца – того самого, за которым скрывался тайный проход, – невесело поглядывал на Джамбула и его дочь. Егерские сыновья, Юра и Слава, стояли по обе стороны от отца. Внимательно слушали Сергея Николаевича. Слава, чуть полноватый, с мягкой чёлкой светлых волос, прислонился к стене. Юра стоял навытяжку, скрестив руки на груди и широко расставив ноги.

– Далее. Всего в экспедицию идёт десять человек.

– Кто десятый? – Марина Викторовна пересчитала всех присутствующих.

– Погонщик, которого мы наймём в Шаснуре. Лошадей будет шестнадцать. Из них шесть – вьючные. Карту все видели, с маршрутом все знакомы. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не было.

– Общее собрание объявляю закрытым. Выезжаем в пять утра!

Ночь прошла спокойно, и на следующий день экспедиция без проволочек стартовала из села Кырен. Ей предстоял долгий переезд в самый центр Окинского района. Путь к «древнему темени Азии» лежал недалеко от высочайшей вершины Восточного Саяна – Мунку-Сардык.

– В тувинском Саяне есть горы и повыше. – Тюрин говорил громко, чтобы шум дороги не заглушал его голос.

Артём рассчитывал поспать в машине, чтобы в первую же ночь следить за Джамбулом и тихоней Солонго, но родители усадили его рядом с профессором, а тот всю дорогу рассказывал о местах, через которые они проезжали. Говорил он в своей странной манере – ни на кого не глядя, будто ведя давно начатую беседу с самим собой. Если его речь прерывали вопросом, Тюрин терялся, словно не ожидал, что кто-то слышит его рассказ. Поправив очки, отвечал долго и обстоятельно – слишком долго и слишком обстоятельно. Впрочем, рассказ профессора иногда прерывался так же неожиданно, как и начинался, – Тюрин погружался в глубину только ему ведомых размышлений.

– Там стоит Хелизар-Дубху-Ула, – продолжал профессор. – Прекрасная гора, почти четыре тысячи метров. Я как-то искал у её подножья то, что следовало искать совсем в другом месте… А мы едем в верховье Оки. Там не хуже, чем в Туве. Обручев называл Окинское плоскогорье Тибетом в миниатюре, да. «Со всех сторон – с севера, с востока, запада и юга – на тысячи километров возвышаются горные цепи, отделяющие окинцев от внешнего мира. Только верховые тропы соединяют плоскогорье с населёнными районами на юге и западе. Сообщения с востоком и севером идут по трудным ущельям», – Тюрин усмехнулся, довольный цитатой. – Целая горная страна, в которую лишь недавно проложили дорогу. Но всё равно дикая, безлюдная. Замечательный край, где до сих пор водятся ирбис – снежный барс – и чиколка – красный волк. Если повезёт, встретим северного оленя.

– Раньше буряты говорили, нечестивый человек в Окинский район не попадёт, – неожиданно проговорил Джамбул. Он сидел в самой глубине «буханки» и был там едва заметен. – Говорили, его не пустит несчастье или пурга.

– А теперь провели дорогу, и нечестивцам стало полегче, – отозвался Фёдор Кузьмич.

– Как знать, – тихо ответил монгол.

Проехали унылый обветренный посёлок Монды. Ещё двадцать километров «уазики» катились по широкой долине реки Иркут, затем горная дорога увела в узкое ущелье: там ехать пришлось вблизи от громогласного речного потока.

К перевалу Нуху-Дабан обе машины гудели от давящего напряжения – даже Тюрину пришлось на время прекратить свои рассказы. Марина Викторовна и Юра Нагибин, сидевшие в другой «буханке», взволнованно следили за подъёмом на Окинское плоскогорье. Слава Нагибин, развалившись среди тюков со снаряжением, спал.

Солонго, как и прежде, заинтересованности в происходящем не проявляла, сидела в самом углу, возле отца, и неспешно перебирала ячейки плети, словно в руках у неё были длинные чётки. Артём поглядывал на округлое, но при этом сухое, строгое лицо девушки. Кожа у неё была светлой, не такой, как у Джамбула. Небольшие, чуть заострённые уши, аккуратный подбородок, высокие скулы – она была совсем не похожа на отца, должно быть, вся пошла в мать.

Сергей Николаевич перебрасывался фразами с водителем, выспрашивал у него, часто ли на этом пути случаются аварии. Водитель нехотя отвечал, что аварий и других несчастий тут бывает сполна.

Погода была ясная, и на юге хорошо просматривались снежные вершины Мунку-Сардык. Эта величественная гора одной частью стояла в Тункинской долине и всецело принадлежала бурятам, а другой опускалась на монгольские земли, к северной окраине озера Хуб-Сугул – младшего брата озера Байкал.

На перевале машины дружно свернули налево, в долину реки Ока. Дорога, начинавшаяся справа, вела к озеру Ильчир, ледяному истоку Иркута.

Вскоре показались зелёные пастбища, на которых разгуливали стада хайнаков и сарлыков. Хайнак почти ничем не отличался от обычной комолой коровы, только хвост у него был длинный и пушистый, как у лошади. А сарлык, которого ещё называют тибетским яком, был своим видом непривычен: сам весь чёрный, голова покрыта густыми кудрями, нижняя часть тела – подзорами из длинного грязного волоса. Сарлыки неспешно щипали траву, выглаживая пастбище своими нечёсаными лохмами, подёргивали ушами и с подозрением поглядывали на ехавшие по гравийке машины.

Общий вид горной страны, в которую поднялась экспедиция, странные названия вершин и озёр, хайнаки и сарлыки – всё это удивляло Артёма. Не верилось, что они по-прежнему едут по России; казалось, будто они в Тибете или Бутане.

– Вон там, – Тюрин указал куда-то в окно, – священная для бурят гора Хан-Ула.

Артём так и не понял, о какой именно горе рассказывает профессор.

– На её вершине лежит гладкий двадцатиметровый валун. Его называют мечом Гэсэра. А на подъезде к Хара-Хужиру будет видна скала Тураг-Шулуун – седло Гэсэра. По легенде, оттуда он наблюдал за приближением вражеских войск. Только непонятно, какие такие войска отважились бы сюда идти и зачем.

Проехав Орлик и затем Хара-Хужир, экспедиция вскоре оказалась в верховьях реки Сенца. Дорога стала совсем скверной. Часто приходилось объезжать каменные осыпи, останавливаться, выверяя безопасный путь, но поездка уже подходила к концу и такие задержки никого не беспокоили.

К вечеру «буханки» въехали в затаённое, разбросанное по речной долине село Шаснур. Севернее этих мест никаких селений не было на долгие десятки километров.

Сергей Николаевич быстро договорился о лошадях. Погонщик Баир ему сразу понравился. Это был приветливый, очень спокойный бурят – невысокий, крепко сбитый, с мозолистыми ладонями. Его лицо при малейшей улыбке легко стягивалось множеством глубоких морщин, а улыбался он часто. Вместе с Баиром пришлось взять и его жену, Ринчиму, – наряду с мужем следить за конями. Впрочем, она была не менее приятным человеком. Сама невысокая, худенькая, а руки – непропорционально сильные, натруженные, что говорило о непрестанном физическом труде.

Как Артём ни готовил себя к ночному караулу, притяжение кровати оказалось сильнее всех страхов. Уже засыпая, он мысленно обругал говорливого Тюрина, но рассудил, что в первую ночь монгол и его дочь едва ли себя проявят – они, конечно, дождутся более подходящего случая, когда экспедиция поглубже заберётся в тайгу.

За час до рассвета начались сборы. Сложнее всего было приторочить чемодан Тюрина. Профессор обеспокоенно бегал вокруг лошади, командовал Баиру, чтобы тот аккуратнее обращался с его вещами.

– Ну смотри, смотри, что делает! – жаловался он Сергею Николаевичу. – Помнётся ведь! Там блокноты для записей! Там фотоаппарат!

– У каждой вещи должна быть своя история, – Сергей Николаевич с улыбкой поучал профессора. – Если на камере нет царапин, в ней нет жизни. Лет через пять возьмёшь её в руки, проведёшь пальцем по битой линзе и с умилением вспомнишь о нашем замечательном погонщике, о его чудесных лошадях, о летних цветущих Саянах.

– Ну тебя! – раздражённо отмахнулся Тюрин.

К шести утра лошади были навьючены и осёдланы. Экспедиция выдвинулась в путь.

Корчагин перенёс ориентиры и координаты Гришавина на топографические карты, подшивку которых Переваловы нашли в сейфе, так что сложностей с маршрутом не возникало. Сергей Николаевич заглядывал в навигатор, сверял его показания с тем, что обозначено на картах, просил кого-нибудь из проводников проверить направление и уверенно вёл экспедицию вперёд.

В первый день ехали под отрогами горы Шарлайн-Сарьдак, вдоль реки Жомболок. Её берег был обложен лавовыми глыбами, поросшими редким лесом и кустарником, но кони шли ровно, почти не сбивались с шага, и даже Марине Викторовне, непривычной к конным прогулкам по лесу, было удобно в седле.

На открытых участках экспедиция двигалась плотно, тридцатиметровой пёстрой лентой – настоящий караван с навьюченными конями в хвосте. Когда же вереница всадников оказывалась в прибрежном лесу, лента неизменно растягивалась, рвалась на небольшие группы.

Выше озера Олон-Нур река почти иссякла. Её русло было завалено базальтовыми осколками, буреломом. У реки вперемежку с зарослями багульника росли верблюжьи хвосты – диковинные растения, похожие на выводок вставших в стойку сурикатов с грубой коричневой шёрсткой и с зелёными шапочками на макушке. Мама заверила Артёма, что верблюжьи хвосты красиво цветут белыми бутонами.

Юноша покачивался в седле, одёргивал поводья, если лошадь начинала тянуться к подножному корму, и зачарованно рассматривал гористую долину. Наконец сбылись его мечты – он шёл по стопам дедушки. Задор и беспокойство, которые терзали его в дни подготовки, сейчас утихли, сменились сосредоточенным ожиданием.

Поначалу Артём так увлёкся просторным дыханием саянской природы, что на время позабыл об опасной близости гиганта-монгола, однако уже в полдень его дочь сама напомнила о том, что нужно быть настороже.

На стоянке юноша старался подальше держаться от родителей. Мама при любой возможности начинала заботиться о нём, спрашивая, не натёр ли он ноги, не застудил ли спину. А папа расходился вовсю, без надобности командуя, кому чем заняться, куда пойти и что принести. Артём не хотел ни заботы, ни команд. Ещё меньше желания было смотреть на то, как Тюрин бережно крошит себе в тарелку уголок бульонного кубика – в одном из карманов профессора лежала целая упаковка «Gallina Blanca». Со словами «опять недосолено» он подсыпал приправу и в суп, и в кашу. Так что обедал юноша в стороне от основного лагеря, возле вьючных коней, вместе с погонщиком и его женой. Там же оказалась юная монголка.

После обеда все готовились к продолжению пути. Солонго, которую отец называл коротко Сол, непринуждённо запрыгнула в седло своей лошади – лёгкость и пластичность её тела не могла не восхищать. Артём хотел доказать девушке, что управляется с лошадьми ничуть не хуже. Неуклюже подпрыгнул, ухватился за заднюю луку седла, но пальцы соскользнули, и он повалился назад, при этом повиснув на вставленной в стремя ноге. Если б лошадь была не такой покладистой, она непременно понеслась бы вперёд, и Артёму пришлось бы худо. Оправившись, он заметил насмешливый взгляд Солонго. «Она надо мной смеётся!» Юноша почувствовал, как, покраснев, потяжелело его лицо.

Пришлось с удручённым видом вновь забираться на коня, на этот раз не так стремительно. Артём уселся в седле, взял в руки поводья, но тут Солонго, чуть наклонившись вперёд, издала грубый, отрывистый звук, от которого лошадь под Артёмом взвилась на дыбы и опять сбросила его на землю. Беззвучно рассмеявшись, девушка ускакала вперёд.

– Она хотела меня убить! – прокричал Артём, когда к нему подбежала Ринчима.

Жена погонщика решила, что юноша имеет в виду лошадь, стала причитать об опасностях пути для столь юного седока и старательно отряхивала футболку Артёма, а тот затаил глухую злобу. «Ничего, дождёшься ты у меня. И твой папа-гигант дождётся».

Пришлось выслушивать поучения от Баира.

– Ты не торопись, – с улыбкой говорил погонщик. – Лошадь – она добрая, но для неё нужна крепкая рука. Если чувствуешь, что она задумала свечить, ты сразу поводом отверни ей голову. Или согни к стременам. Так ей свечить не получится. Ну или высылай шенкелями, дело нехитрое.

Артём и погонщик ехали рядом, в самом конце конной вереницы. Солонго видно не было. О том, куда она ускакала, Артём не знал. Поблагодарив Баира за советы, юноша заторопился вперёд. Решил, что нельзя спускать глаз с девушки. «Она так убьёт кого-нибудь, никто и не увидит. А потом скажут, что лошадь горячая попалась. Знаем мы таких умников», – Артём ехал и поглаживал ушибленный бок.

Озеро Олон-Нур с его зарослями смородины, дикого шиповника и малины осталось позади. В действительности это был целый ряд небольших озёр, отделённых друг друга курганами застывшей лавы. Вода в них был тихая, прозрачная. Даже от берега можно было без труда различить чёрные лавовые плиты и насыпи белоснежного песка на дне.

Раскалённое небо будто готовилось печь пироги. Облака были рассыпаны мелкой мукой и лишь по горизонту собирались в белоснежные комочки. Солнце лежало мягкое, растекающееся масляными разводами.

Марина Викторовна, несмотря на жару и усталость от вчерашнего переезда, сидела на лошади прямо, поводья держала крепко. Две тугие косички начинали задорно подрагивать, когда лошадь переходила на рысь. В брюках и футболке песочного цвета, с зелёным платком на шее, она хорошо смотрелась в расшитом узорами женском седле. Даже уздечку для неё Сергей Николаевич подобрал особенную, с декоративной отстрочкой. Марина Викторовна была довольна тем, как выглядит верхом, просила мужа чаще её фотографировать, но признавалась, что уже скучает по юбкам.

Главной заботой для неё сейчас было найти Артёма – он, как и юная Сол, куда-то запропастился. Мама опасалась, что ребята, подружившись, могли ускакать в сторону и теперь ехали в опасной близости от скал.

Папу отсутствие Артёма волновало меньше всего. Он едва успевал раздавать команды братьям Нагибиным, их отцу Фёдору Кузьмичу, погонщику Баиру и его жене Ринчиме. Сергей Николаевич был уверен, что ему лучше всех видно, с какой стороны обходить очередной провал, базальтовый разлом или поляны густого ёрника.

Профессор Тюрин словно и не замечал окружающей красоты – весь был в своих мыслях. Иногда доставал из кармашков блокноты, вносил в них торопливые записи; при этом ронял поводья, и лошадь, ощутив свободу, беззаботно сворачивала в сторону от тропы, начинала щипать траву.

Заметив поблизости юную монголку, профессор оживился. Поправил очки и, желая показать свои познания в монгольском, спросил:

– Би Монголдо олон удаа очсон. Та ямар нютагаас? Би тэр нютаг мэдэх байж болно.

Солонго с сомнением посмотрела на Тюрина. Помедлив, приоткрыла рот, но сказать ничего не успела.

– Не надо, – сурово проговорил кто-то из-за спины профессора.

Это был Джамбул. Монгол подъехал на удивление тихо. Тюрин не слышал ни шагов лошади, ни скрипа седла. Для гиганта подобрали самую крупную из всех лошадей Баира, но она всё же смотрелась под ним как-то нелепо. Ринчима то и дело причитала о том, что лошадь переломит себе спину, если монгол задумает гнать её во весь опор.

– Не надо, – уже мягче повторил Джамбул. – Я стараюсь, чтобы дочь говорила по-русски. Не надо монгольского. Пусть учит язык.

– Да я что, пожалуйста, – пожал плечами Тюрин, лениво улыбнулся Джамбулу и дёрнул лошадь вперёд.

Артём издалека наблюдал за этой сценой. Он не слышал разговора, но был доволен тем, что наконец отыскал девушку. Впрочем, радость его была недолгой. Стоило отвлечься на пролетавшего в небе сокола, как поблизости не оказалось ни монгола, ни его дочери. Они опять исчезли.

Юноша заторопился вперёд, к первым коням.

Джамбула он нашёл возле отца. Они на ходу что-то обсуждали, указывая друг другу на пики ближних гор. Караван сейчас тянулся через ельник, и отыскать Солонго было сложнее.

Артём дважды объехал экспедицию от первой до последней лошади, едва улизнул от мамы, которая принялась отчитывать его за неправильную посадку в седле, но юной монголки нигде не находил. Наконец мельком уловил на противоположном берегу Жомболока какое-то движение. Присмотревшись, среди деревьев признал Солонго. Она ехала в обратном направлении. Артём подумал, что девушка нарочно оделась во всё зелёное и серое, чтобы стать незаметной в лесу. На ней был длинный балахон с капюшоном, плотные брюки без карманов и настоящие армейские берцы с высоким голенищем.

Артём вернулся в хвост экспедиции. Уловил минуту, когда остальные всадники пошли в обход очередного оврага, и рванул по мелководью через реку. Нужно было скорее догнать Солонго!

Поиски прошли даром. Ни следов, ни самой монголки. Отлучка затягивалась. Артём понимал, что мама может хватиться его, поднять панику, а потом, чего доброго, отошлёт его назад, в посёлок, рассудив, что в дальнейшем от сына будут одни проблемы. Нехотя остановился. Нужно было возвращаться. Не желая сдаваться, Артём спешился, привязал лошадь к дереву и быстрым шагом направился к ближайшему скальному откосу – хотел напоследок взглянуть с возвышения в сторону Олон-Нура, надеялся хоть издалека увидеть Солонго.

Юной монголки он не обнаружил. Поначалу вообще не приметил ничего любопытного и уже готовился идти назад, но тут замер. Пригнулся, прячась в ветвях черёмухи. Весь напрягся. Выждал минуту и, только убедившись, что зрение его не обмануло, рванул вниз, к лошади. Нужно было скорее рассказать об увиденном папе! Теперь молчать не было никакого смысла.