Текст книги "Солонго. Тайна пропавшей экспедиции"

Глава восьмая

– То, что Дёмин там чего-то испугался, – это, конечно, сказки, – профессор Тюрин, неловко покачиваясь в седле, разговаривал с Мариной Викторовной. – Даже если он был суеверным. Суеверных людей, знаешь, ничто не пугает. Оно как бы факт.

– Не знаю, Миш, – Марина Викторовна едва слушала. Её сейчас больше волновало долгое отсутствие сына.

– Он ведь в Александровском централе сидел, так? Наша самая известная тюрьма. Там потом психбольницу открыли. Не удивительно, – Тюрин захихикал, исподлобья поглядывая на ехавших поблизости братьев Нагибиных. – Раньше ведь Транссиба не было, и каторжников до централа вели пешком. То есть, представь, гнали через всю Россию, хоть от Питера, хоть от Киева – в кандалах, наручниках, железных ошейниках.

– Миша, что за страсти? – поморщилась Марина Викторовна.

– Ну да, страсти, – ещё громче захихикал Тюрин, довольный произведённым эффектом. – Потом, знаешь, не легче было. В тридцатые годы арестантов везли в полуторках, но людей сажали друг другу на колени, чтобы больше поместилось. И так – в пять рядов. Тем, кто сидел снизу, приходилось держать на себе сразу четверых. Любопытно, да? Когда приезжали на место, нижние два ряда выгружали мёртвыми. Ну, или почти мёртвыми.

– Кошмар какой-то, – Марина Викторовна наконец заинтересовалась рассказом профессора. Заметив это, он поторопился продолжить:

– Ну вот представь, сколько ваш Дёмин прошёл в кандалах. Выжил. Потом ещё зелёную улицу отстоял.

Тюрин сделал паузу, надеясь, что Марина Викторовна поинтересуется, что это за улица и почему её назвали зелёной. Но Марина Викторовна опять крутила головой – выискивала среди всадников сына.

– Что за улица-то? – спросил Слава Нагибин. Юра хмуро посмотрел на брата.

Они были совсем не похожи на своего отца, Фёдора Кузьмича. Слава – светловолосый, улыбчивый, при любой свободной минуте заваливавшийся поспать. С приплюснутым носом, как это бывает у боксёров, и короткой прямой чёлкой. Он выглядел простоватым, почти наивным. И Юра – неприветливый, сильный, уходивший спать последним и просыпавшийся задолго до других. С крупными, тяжёлыми чертами лица. С мозолистой культёй мизинца на левой руке и шрамами на предплечье. Братья будто воплотили отцовские крайности – от излишней мягкости, почти вальяжности до твёрдости настоящего таёжного егеря.

Тюрин на Славу даже не посмотрел. Не дождавшись вопросов от Марины Викторовны, продолжил сам:

– У американцев, знаешь, была зелёная миля, а у нас – улица. Всех каторжан, прежде чем сдать в централ, проводили через такую. Чтобы сразу отсеять слабых. Солдаты выстраивались в две линии. У каждого в руках – берёзовый прут. Руки каторжнику привязывали к прикладам ружей и так, на ружьях, как на поводке, медленно вели через весь строй. Солдаты, значит, лупили прутьями. Летели кровавые брызги. Мужик терпел, а когда со спины кожа свешивалась кровавой бахромой, начинал орать. – Тюрин отчего-то оживился. Снял влажную от пота панаму, стал обмахивать ею лицо. – Наконец каторжник падал, и его дальше везли – тянули за привязанные к рукам ружья. На спине уже был мясной фарш, и мужик смолкал. А его всё везли по зелёной улице: взад-вперёд, взад-вперёд. Он даже не стонал. Слышен был только свист прутьев и шлёпанье, будто по грязи лупят.

– Миша! – не выдержала Марина Викторовна. Лошадь под ней от громкого окрика чуть дёрнулась.

– Вот тебе и зелёная улица.

– Хватит.

– А я это к чему говорю-то?

– Не знаю и знать не хочу. Иди, вон, Серёже рассказывай. Он такие истории любит. Может, ещё статью напишет.

– Поздно статью-то писать. Я уже целую монографию об этом издал, – Тюрин, приосанившись, надел панаму. – А я это всё к тому, каким человеком был Дёмин. Зелёную улицу прошёл. На каторге сидел. Зимой бежал – без вещей, без ружей. Спальников и горелок у него, знаешь, не было. Один из всей артели выжил. Сруб себе поставил. Это значит, голыми руками выворотни, там, валежины таскал. А тут, значит, увидал чего-то в горах – и бежать бросился?

– Миша, – Марина Викторовна настойчиво смотрела на Тюрина.

– Бросил ваше золото и только пятками засверкал, так? Любопытно получается.

– Миша!

Профессор ничего не слышал и только посмеивался своему рассказу. Он и не замечал, с каким интересом его слушают братья Нагибины. Слава даже перестал улыбаться. Сосредоточенно, жадно ловил каждое слово. Услышав последнюю фразу, переглянулся с Юрой. Братья коротко кивнули друг другу и заторопились вперёд – туда, где виднелась спина Фёдора Кузьмича.

– Тюрин, дурак ты на всю голову! – процедила Марина Викторовна.

– Это чего это? – опешил профессор, не ожидавший услышать такую грубость.

– А то, что думать надо головным мозгом.

Марина Викторовна, ткнув коня пятками, направила его вперёд. Нужно было скорее рассказать обо всём мужу.

Сергей Николаевич, узнав о выходке Тюрина, нахмурился, но сказал, что ничего страшного не случилось. Нагибины могли принять рассказ о золоте за очередную байку профессора:

– Мало ли он тут треплется? Но ты права, я ему скажу, чтоб покрепче держал своё помело.

Долина, зажатая между горных кряжей, расширилась. Экспедиция теперь шла в стороне от реки. Ровные поляны разнотравья сменились густой урёмой из белоснежных берёз. Деревца все были изогнутые, но здоровые, без чёрных пятен. На гладкой коре едва заметным пушком кудрявились бело-розовые лоскутки. Затем началась старая гарь. Лесок в ней был молоденьким, из совсем тонких берёзок, а на земле чернели сломки старой чащи. Бурелом изгнил, сровнялся и почти не мешал лошадям.

Гарь постепенно сменилась голым изволоком. По мягкому, едва ощутимому склону кони зашагали ещё увереннее.

Стрекотали кузнечики. Небо обмело сухими раскрошенными облаками. Жар усиливался, становился широким, глухим.

Впереди уже показалась синева озера Бурсугай-Нур, когда Марина Викторовна наконец увидела Артёма. Тот рысью нагонял хвост экспедиции.

– Где тебя носит?! – крикнула она, когда сын поравнялся с ней. – Что случилось? – Мама сразу заметила его обеспокоенный взгляд.

– Тихо. Нужно всё рассказать папе.

– Да что случилось?

– Не сейчас.

Дальше Артём ехал спокойнее, опасаясь привлечь внимание. Мама последовала за ним.

Сергей Николаевич, Баир, Фёдор Кузьмич и Джамбул успели уехать далеко вперёд. Спешились и, разложив карту на камне, обсуждали дальнейший путь.

Маршрут Гришавина предполагал поворот в самом начале урочища Тухэрэн, уводил вверх по реке Хаката к горному озеру Ишхэн-Ехе-Нур. Там нужно было спуститься по реке Дэдэ-Ишхэ, из этого озера вытекавшей. Джамбул уверял, что делать такой крюк нет никакого смысла, советовал сократить путь, отправившись напрямик, вдоль озера Хара-Нур:

– Озеро по этой же долине тянется. Зачем в горы сворачивать? В половодье по нему сложно ходить, но в такую жару там мелко и лошадям по берегу идти будет проще. Ты что скажешь? – монгол посмотрел на погонщика.

Баир пожал плечами, признал, что особой разницы не видит:

– Так и так пройдём. Сразу не скажешь, где сейчас сложнее.

Фёдор Кузьмич поддержал Джамбула. Но Сергей Николаевич хотел непременно идти по карте Гришавина, считал, что экспедиция и без того сократила большую часть пути, который следовало начинать по следам Дёмина, от Китойских гольцов. Спор затягивался. Сергей Николаевич ещё раз выслушал всех проводников, но мнения своего не изменил и распорядился готовиться к повороту на северо-восток.

Проводники уже расселись по коням, когда их нагнали Артём и Марина Викторовна. Мама взглядом показала Сергею Николаевичу, что нужно поговорить наедине.

Наконец юноша мог рассказать всё, что его томило в последние дни. Торопясь и сбиваясь, он поведал папе о том, как ночью подслушал странный разговор возле дедушкиного дома, как увидел Джамбула и участкового. Как Солонго пыталась убить его, напугав лошадь. Как он стал подглядывать за юной монголкой. Как вернулся назад, по другому берегу реки. Как поднялся на возвышенность, а там увидел, что по их следу едут три всадника:

– За нами следят! Все с ружьями. Все как один в зелёных куртках! А девчонка, конечно, доносит им. Слушает, что мы говорим, а потом едет назад, передаёт наши планы. Она тут как посыльный. Я ведь по её следу пошёл – она точно к тем всадникам направлялась. Это люди Джамбула, и он с ними через дочь общается!

Сергей Николаевич, закурив, молча слушал сына.

– Что же ты сразу не сказал? Почему один поехал? – воскликнула Марина Викторовна. – А если бы опять с коня упал? Где тебя потом искать?!

Артём только в раздражении махнул рукой. Мамина забота сейчас казалась ему особенно неуместной.

– И правда, почему ты раньше не сказал? – наконец спросил папа.

– Ты бы мне не поверил. Я… хотел подождать. Найти что-то более… существенное.

– Существенное? Ну да…

Сергей Николаевич хмурился, и Артём был уверен, что папа уже думает, как наказать монгола, как устроить засаду и встретить преследователей выстрелами из ружей. Ждал, что он сейчас похвалит его за смелость и сообразительность. Вместо этого Сергей Николаевич промолвил:

– Так. Теперь ты ни на шаг не отходишь от Кузьмича. Больше никаких отлучек от экспедиции.

– Но пап…

– Это не обсуждается. Не знаю, что ты себе напридумывал, но мама права. Если ты пропадёшь, всё наше дело окажется под ударом. Понимаешь? Вместо того чтобы продолжать экспедицию, мы будем тебя искать. А если ты покалечишься, то придётся вообще всё отменять, вывозить тебя назад, к Шаснуру.

– Но девчонка…

– Её зовут Солонго. И она с детства в седле. Если Джамбул отпускает её кататься по округе, значит, доверяет ей. А я тебе не доверяю.

– Да я не об этом, она ведь…

– Тихо! Никаких больше фантазий…

– Я же видел…

– Ничего ты не видел! Кто-то шатался во дворе, хорошо. Сам ведь сказал, что толком не разглядел их, что говорили они по-бурятски. Ты был напуган, увидев погром в доме. Потом заметил каких-то пьянчуг и нафантазировал себе…

– Ничего я не фантазировал…

– А те три всадника – простые охотники. Уж чего-чего, а охотников тут можно повстречать где угодно.

Артём хотел ответить, но не смог. Понял, что не сдержит слёз обиды. Только крепче сжал челюсти, взглянул на маму, ожидая от неё хоть какой-то помощи. Марина Викторовна молчала. Слова сына поначалу взволновали её, но теперь она была согласна с мужем.

Артём выслал лошадь шенкелями.

– Ни на шаг от Кузьмича! – громко повторил папа.

– Строго ты с ним, – вздохнула Марина Викторовна.

– Ничего. Дурь только так и можно выбить. Тут и без него хватает проблем.

Артём в самом деле поскакал к егерю, но не для того, чтобы выполнить поручение отца, а чтобы рассказать ему всю правду о Джамбуле. Юноша чувствовал, что один не справится, что в этом деле ему понадобится помощь, а кроме Фёдора Кузьмича, обратиться было не к кому.

Старик Нагибин, в отличие от Сергея Николаевича, словами Артёма заинтересовался. Внимательно выслушал все подробности, лишь иногда перебивал короткими вопросами. Артём почувствовал, что егерь ему верит, и немного успокоился.

– Жаль, что ты в Кырене молчал. Надо было сразу идти ко мне. Там с этим Джамбулом было бы проще сладить. Понимаешь, о чём я?

Артём кивнул.

– Ну, ничего. Пока молчи. Я скажу своим. Будем вчетвером следить. А там посмотрим. Ведь он тебе сразу показался подозрительным, этот монгол?

– Да.

– Молодец, парень. Не зря дедушка так тебя нахваливал. Ты хоть и городской, а хватка у тебя таёжная, уж поверь.

Фёдор Кузьмич подъехал совсем близко к Артёму – так, что их лошади чуть не соприкоснулись стременами. Посмотрел юноше в глаза и тихо спросил:

– А больше ничего мне не расскажешь?

Артём растерялся. Этот настойчивый, сухой взгляд и пугал, и очаровывал одновременно. Хотелось, не таясь, поведать егерю и про дневники деда, и про золото Дёмина, и про приметы, по которым ещё предстоит искать путь. Артём понимал, что так будет лучше всего. Егерю следовало всё знать, не было никакого смысла таить от него настоящие цели экспедиции. На него можно было положиться. Дедушка не дружил со случайными людьми. И всё же Артём сдержался. Понимал, что так предаст папу. Тот, конечно, сам предал его своим недоверием и грубым ответом, но достаточно было и того, что Артём рассказал Фёдору Кузьмичу о монголе.

– Нет, больше ничего, – юноша отвёл взгляд.

– Ладно. Но если что всплывёт, говори, – егерь чуть усмехнулся.

Артёму вспомнились дедушкины слова: «Никогда не ругай других людей. Тем более своих родителей. То, что отец не пустил тебя в поход, ещё не значит, что он плохой. Просто он упустил что-то из виду, не прочувствовал. И вообще, плохое – это всегда отсутствие хорошего. Понимаешь? Это как с темнотой, которой на самом деле не существует. Есть только свет. А когда он заканчивается, приходит тьма. Так и со всем остальным. Нет жестокости, есть недостаток человечности. Нет лени, есть недостаток мотивации. Смотри на всё, думая о хорошем, не придавай плохому самостоятельности, чтобы не усиливать его. Не борись с плохим, а сражайся за хорошее!»

«Наверное, дедушка прав. Папа не такой уж плохой. Просто он что-то упускает из виду, – думал Артём. – Если б не он, я бы вообще сейчас сидел с бабушкой в Чите. Вот уж была бы радость».

Фёдор Кузьмич видел, что Артём едет задумчивый, молчаливый. Решил приободрить его – заговорщицки улыбнулся и спросил:

– Открыть тебе секрет?

– Какой? – прошептал Артём.

– Монголы ведь давно водятся с лошадьми, – Фёдор Кузьмич похлопал своего коня по холке. – Сблизились с ними. На свой манер. И давно придумали, как быстро, за час или даже полчаса, укротить самого ретивого жеребца. Понимаешь, о чём я?

– Да.

– Способ хороший, простой. Только они не любят о нём говорить. Держат в тайне.

– А вы его знаете?

– Знаю. Если хочешь, расскажу.

Артём улыбнулся. Огляделся, будто их кто-то мог подслушать, и, не заметив никого поблизости, кивнул.

– Всё просто, – Фёдор Кузьмич опять подъехал к Артёму вплотную. Говорил медленно, вкрадчиво. И пристально смотрел сухим взглядом, будто выверяя, всё ли Артём понимает: – Из брёвен складывают загон. Совсем небольшой, в таком не развернёшься. Сами собираются вокруг загона, а внутрь заводят жеребца. С ним идёт только самый опытный объездчик. Жеребец молодой, пугливый, в руки даваться не хочет, к себе не подпускает. Неверно подойдёшь, так он тебя лягнёт. Объездчик встаёт в центр. Берёт нагайку, пустую, без шлепка. И хлещет по воздуху. Вот так. – Егерь изобразил удары плети, посмеиваясь над тем, как внимательно следит за его движениями Артём. – Хлёст– хлёст. Жеребец, конечно, пугается и бежит как от чумы. А бежать-то некуда. И он наворачивает круги. Первый. Второй. Третий. Четвёртый… Кружится вокруг объездчика. А он знай себе выпарывает воздух, как тот перс порол море. А монголы все улюлюкают, топчутся. Жеребец пугается всё больше. Того и гляди перемахнёт через брёвна, но высоковато для него. Держишь мысль?

Артём кивнул.

– Молодец. Теперь самое важное. Слушай внимательно. Объездчик должен поймать одну-единственную секунду. Самую верную. Если упустит, то и жеребца не приручит. В момент, когда жеребец случайно повернётся к нему мордой, объездчик замирает. И монголы все замирают. И тихо становится, и спокойно. Если жеребец опять начинает бегать, то и нагайка опять свистит, и монголы опять кричат. А когда конь глаза в глаза оказывается с объездчиком, всё вновь затихает. Понимаешь, что происходит?

– Нет, – признался Артём.

– А ты не торопись. Подумай, – Фёдор Кузьмич выпрямился в седле, показал, что готов ждать ответа хоть до конца экспедиции.

Артём, качнув головой, протянул:

– Жеребец начинает думать, что ему безопасно, только когда он стоит лицом к лицу с объездчиком…

Егерь хохотнул. Юноша растерянно пожал плечами. Смутился, уверенный, что Фёдор Кузьмич, как и папа, будет высмеивать его глупые догадки.

– Твой дед знает толк в людях. Ты молодец. Всё правильно рассудил. Видишь, сам догадался, тебе и рассказывать ничего не пришлось!

Артём покраснел от удовольствия и теперь взглянул по сторонам не из опасения, а в надежде, что их кто-то подслушивал.

– Всё верно, – продолжал егерь. – Жеребец вдруг понимает, что ему спокойно и безопасно, только когда он рядом с объездчиком. Признаёт его. И успокаивается. Так резко, что можно сразу, не выходя из загона, седлать его и везти на первую выгулку. Вот тебе и монголы.

– Да… – протянул Артём.

– Слушай, – Фёдор Кузьмич опять говорил шёпотом. – Я тут заметил, что ни ружья, ни другого оружия тебе не выдали.

– Нет…

– Смотри, все мужчины – с ружьями. Твой отец – с револьвером. Где он только его достал? – егерь сдавленно хохотнул. – А тебе – ничего.

– Папа мне не доверяет.

– А зря. Ведь ты тут больше всех нас в опасности.

– Почему?

– Сам раскрыл заговор, следил за монголкой, видел преследователей. На тебя могли напасть.

– Могли.

– Ну, с ружьём мы ещё поглядим. А вот тебе для начала.

Фёдор Кузьмич вытащил из-под потника небольшой нож в кожаных ножнах.

– Нож? – удивился Артём.

– Охотничий. Настоящий. Твёрдая хромовольфрамовая сталь. Такой долго держит заточку. Посмотри, что у него на лезвии.

Артём бережно взял нож, вытянул его из ножен. Увидел клеймо в виде осёдланного, но вставшего на дыбы коня.

– Это жеребец. Непоседливый, свежий. Это твой эжин, твой дух. Дух молодости. Он повёл тебя ночью во двор, где ты узнал тайну Джамбула. Он повёл тебя вслед за девчонкой, где ты увидел преследователей. Каждый человек должен найти себя в диком животном, чтобы не забывать о корнях, о своей природе и не требовать от себя слишком много. Держишь мысль?

– А у вас какой дух?

Фёдор Кузьмич не то улыбнулся, не то оскалился. Глаза его сузились, он даже чем-то стал похож на бурята. Шрам на его лице исказился, потемнел. Сам он сгорбился, вытянул шею. Затем приподнял полы энцефалитки и тельняшки. На боку у него была наколка росомахи: ощеренной, выпустившей большие когти.

– Росомаха… Это она вас?

– Что?

– Ну… шрамы…

– Нет. Шрамы – от медведя.

– На охоте?

– Нет. Собирали ягоду. Юра и Слава ещё маленькие были. Обирали кусты, а там мишка сидел. Если б я промедлил, он бы их задрал. А так прыгнул между ними и напугал медведя. Он только махнул лапой, едва задел мне лицо. А мог бы всю голову снять.

Егерь весело рассмеялся, сразу утратив грозный вид:

– Пусть это будет наша с тобой тайна. И нож отцу не показывай. У каждого мужчины должна быть своя сталь. Для неё обязательно придёт время.

– Не бери оружие, если не готов однажды им воспользоваться, – прошептал Артём.

– Именно так. Это тебя дедушка научил?

– Нет, папа.

Фёдор Кузьмич ничего не ответил. Подмигнул и как-то просто, не пошевелив ни руками, ни ногами, выслал коня вперёд. Тот затрусил чуть быстрее, нагоняя голову экспедиции.

Обходной горный путь оказался несложным, и Сергей Николаевич уже не сомневался в правильности своего выбора. Речка в эту пору была иссушена до половины уровня, и кони легко шли по сухому бечёвнику.

Среди гнили старого ветроповала встречались кустики цветущего ревеня: большие лопуховые листья казались оборками пышного платья, над которым вздымался высокий напудренный парик из крохотных светло-жёлтых кудряшек.

Погода оставалась ясной, только облаков прибавилось. Они лежали плотными валиками, будто волоки после гигантской ватной косьбы.

С восточных скал за тонкой вереницей всадников наблюдал курганник. Издалека хищная птица напоминала суслика, вставшего навытяжку, с чёрным раздутым плащом на спине. Если бы не чернота этого плаща, курганника можно было бы перепутать с каменным выступом или даже каменной грудой – обо.

Экспедиция теперь шла по узкой долине, между вылинявших, словно старое сукно, горных откосов.

– Там! – крикнул Баир.

Сергей Николаевич, подстегнув лошадь, нагнал погонщика. Увидел впереди каменистое побережье озера Ишхэн-Ехе-Нур.

– Правее. Вон, возле останца, видите?

Присмотревшись, Сергей Николаевич различил жёлтое пятно.

– Палатка!

– Да, палатка, – кивнул Баир.

– Кого это занесло в такую глушь?..

Встреча с охотниками или другими путешественниками была не страшна экспедиции, поэтому Сергей Николаевич поторопился вперёд.

Подъезжая к останцу, он уже видел оборудованный лагерь: костровище с разбросанными котелками, два распиленных и успевших затрухлявиться сухостоя. Людей поблизости не было, да и весь лагерь выглядел брошенным. Тент палатки провис на дугах, вход в тамбур вовсе хлопал незакреплёнными полами.

Минутами позже Сергей Николаевич уже мчался назад. Мелькнувшее подозрение полностью себя оправдало. Лагерь давно пустовал. И принадлежал не кому-то, а старику Корчагину. Нашивка на подгнившем рюкзаке не оставляла сомнений: «д. г.-м. н. В. К. Корчагин».