Текст книги "Пожиратель ищет Белую сову"

– Теперь будет хорошо, – заявила бабушка. – Меня услышали. Поняла, как обхитрить Старуху?

– Поняла, – улыбнулась Анипа.

– Делай так, когда есть нужда. И не вздумай оставить рот себе. Обязательно верни. Иначе Старуха разозлится, подстережёт тебя на бродах и утопит. Или зимой откроет под тобой лёд и ты провалишься. Да и чистый рот тебе ни к чему. Всё равно, как поешь, уже не сможешь говорить ни с морем, ни с небом.

Стулык покорно дождалась Водной старухи. Сплюнула ей взятый на время чистый рот, а в горсти студёной воды приняла свой – грязный. Вернувшись в Нунавак, Анипа забралась на вершину стойбищного холма и прислушалась к ветру. Он действительно притих, а потом вовсе перестал. Охотники спустятся на берег, подойдут к сушилам из китовых челюстей, начнут снимать с них большую лодку – единственную у аглюхтугмит – и удивятся, завидев присмиревшее море. Впрочем, Утатаун догадается, что без уловок Стулык тут не обошлось.

К вечеру похолодало, выпал первый снег и совсем пропал приставучий гнус. Айвыхак сказал, что зима будет ранняя. Анипа посмотрела на Поминальный холм, затем вернулась в землянку и обняла Канульгу. Спать осталась в пологе родителей, не хотела возвращаться на опустевшую лежанку и, прежде чем уснуть, долго прислушивалась к беспокойным стонам дедушки, к сопению бабушки и умиротворяющему дыханию мамы и брата.

Глава шестая. Зелёные сполохи неба

Анипа достаточно слышала о лукавстве пожирателей и не понимала, как Утатаун прогнал их из Нунавака. Намёков на хитрость ей было недостаточно. Раздосадованная, она не находила себе места, а на третий день после нападения тугныгаков – ещё до того как мужчины собрались на охоту, – любопытство пересилило страх, и Анипа обошла Смотровой гребень. Матыхлюк отказался идти за сестрой и предложил ей, раз уж она такая глупая, не возвращаться в стойбище – бежать до Чёрных земель, там отыскать пожирателей, хорошенько их расспросить и разделить участь Амкауна. Матыхлюк всё равно помчался за Анипой, но прятался за валунами и держался в отдалении. Анипа и сама не знала, чего ищет. Без толку бродила вокруг гребня, заглядывала в овраги, захваченной из Нунавака беговой палкой тыкала во влажные кочки, а потом нашла. Настоящие следы тугныгаков. Никто другой не смог бы оставить после себя ничего подобного.

В земле виднелись ямы-западинки – рытые, глубокие, обсыпанные серым пеплом. Трава вокруг них поникла и почернела. Камни лежали расколотые, а между ними попадались высохшие тушки мёртвых полёвок. Западинки шли в сторону Тихого дола, указывали на Чёрную гору. Анипа ждала, что они приведут её к Ворчливому ручью, однако вскоре следы прекратились. Дальше лежала не тронутая порчей тундра. Идти бродом и продолжать поиски в Тихом доле Анипа побоялась. К тому же знала, что Матыхлюк, не выпускавший сестру из виду, помешает ей – побежит в Нунавак и приведёт обеспокоенных родителей.

Ни проклятых камней, ни клоков бурой шерсти. Только шесть западинок, довольно внушительных, пугающих и всё же, как представилось Анипе, незначительных.

– А чего ты ждала? – пробурчала она вслух. – Ядовитых червей? Откушенных китовых голов?

– Эй! – Матыхлюк боязливо выглянул из-за валуна. – Ты там с кем?

– С мёртвыми… – начала Анипа и умолкла, не придумав, о каких именно «мёртвых» сказать брату.

Матыхлюк отскочил от валуна и припустил обратно, по тропке в Нунавак. Анипа, смеясь, окрикнула брата. Он и не подумал оборачиваться. Перепугался, будто в самом деле увидел мертвецов. Пришлось закинуть на шею беговую палку, с обоих концов придавить её руками и мчаться за братом, чтобы перехватить его прежде, чем он наболтает лишнего Канульге или Утатауну.

Анипа предположила, что западинками отмечены места недавнего появления тугныгаков. По одной на каждого пожирателя. Трое побольше, двое поменьше, а шестой – совсем маленький, возможно, ребёнок. Такой же голодный и кровожадный, как его родители. Они могли прискакать на волках, прилететь на орлах, но поднялись прямиком из-под земли. Тулхи различил глубинный грохот или увидел, как дрожат камни и вздымаются кочки, – кинулся в Нунавак предупредить всех об опасности. Анипа не сомневалась, что верно поняла обнаруженные следы, и недоумевала, почему папа сам не показал ей западинки, не научил предугадывать нападение тугныгаков. Неужели боялся, что любопытство заведёт её слишком далеко, что она спустится в глубинные ходы пожирателей и, сама того не заметив, проникнет за Чёрную гору? Глупости…

Когда мужчины отправились на морскую охоту, Анипа вспомнила о западинках и решила их проверить. Прошлась по свежевыпавшему снегу и обнаружила, что следы пожирателей исчезли. Кто-то старательно засыпал их камнями и кусками слежавшегося дёрна. Ни пепла, ни мёртвых мышек. Едва ли аглюхтугмит понадеялись помешать тугныгакам вновь прийти по проторённой ими подземной тропе, скорее уж захотели избавиться от напоминания об их силе и лукавстве.

Снег выбелил тундру, но ещё виднелись жёлтая трава и чёрные пятна оврагов. Под ногами Анипы трескались замёрзшие лужицы, ломались заиндевевшие стебли растений. Рассуждая о пожирателях и беспокоясь за охотников, она в одиночестве бродила по окраине Ровного места, смотрела на низкие облака и пыталась угадать морскую погоду.

Стулык приснились моржи, добровольно ползущие через тундру, чтобы своими тушами наполнить опустевшие мясные ямы Нунавака. Бабушка обрадовалась и, счастливая, заставила Канульгу лишний раз наточить женские ножи, подготовиться к разделке мяса и обработке шкур. Укуна и Нанук поверили предсказанию Стулык и ходили довольные, будто заранее уловили в воздухе запах варящихся костей. Матыхлюк возился с собаками и бегал к Айвыхаку, чтобы послушать о прежней жизни некогда многочисленных аглюхтугмит. Люди Нунавака отдались беспечному течению дней, не выказывали страха перед голодом и повторным появлением пожирателей. Лишь Кавита, измученный болями в ногах, не покидал сумрачного полога и стонал так, что Блошик и Четырёхглазик старались держаться от него подальше – перебрались к землянке Айвыхака и устроились рядом с Волчицей.

Анипа не умела говорить с духами и не знала, как помочь охотникам, но придумала перед сном забираться в пустовавшую мясную яму у большого очага, будто могла заманить туда моржей из бабушкиного сна. Анипа с трудом откатывала покрытый инеем валун, снимала китовую лопатку и китовые рёбра – под ними открывалось выбитое в каменистой земле углубление. От узкой горловины стенки расходились чуть в стороны, вели к расширенному дну, на котором лежала ещё одна китовая лопатка – на неё складывали куски заготовленного мяса или жира. В яме и летом было прохладно, а к зиме воздух в ней становился вовсе студёным, однако Анипа спускалась вниз и обхватывала колени руками. Задремав так на второй день после ухода охотников в море, она проснулась от дрожи в озябшем теле. Подпрыгнула, чтобы дотянуться до промазанного глиной бортика мясной ямы, выбралась наружу и тогда услышала голоса. Они доносились из землянки, и в них угадывалась тревога.

– Сюда!

Матыхлюк сидел на крыше. Заметив сестру, позвал её к себе, и она вскарабкалась к нему по внешней стене. Вместе они разместились у отдушины. В землянку не заглядывали – боялись, что взрослые их прогонят. Не видели, что именно происходит в спальном пологе Канульги, но отчётливо слышали каждое произнесённое там слово.

Женщины и старики Нунавака собрались по призыву Кавиты. Несмотря на истомившие его боли, он говорил громко, иногда срывался на плач, но быстро успокаивался и уверенно продолжал начатое. Дедушку никто не перебивал, молчала даже Стулык. Впрочем, бабушка умела вредничать и молча. Матыхлюк представлял, какие взгляды Стулык бросает на своего мужа, и передразнивал её, а потом присмирел – вслед за Анипой понял, что дедушка не ограничится привычными жалобами.

Кавита обругал Утатауна за слабость и бессердечие. Распалившись, дважды сплюнул и предрёк аглюхтугмит все возможные несчастья, пока они слушаются мужа Канульги. Затем, излив накопившееся в нём недовольство и запыхавшись, дедушка простил Утатауна. Муж дочери не заменил ему сына – нужно ли удивляться, что он не помог несчастному Кавите? Пусть терзается сожалениями, если захочет, а Кавита готов принять помощь от Канульги и прочих женщин Нунавака.

– Ты, Канульга. И ты, Укуна. Вы аглюхтугмит по крови. И не посмеете мне отказать! А ты, Стулык, не смотри на меня. Глаза у тебя ядовитые! Что за радость держать меня тут и мучить?! Разве не знаешь? Нет хуже позора, чем умереть самому – от старости, голода или хвори. Всегда так было, и наши предки всегда так говорили.

Я своё отохотился. Сейчас и копьё не подниму. Мне больше не о чем рассказать. Объедаю вас и силы ваши забираю. Если умру от болей, душа моя огорчится. Будет бродить по тундре, не найдёт путь в Верхний мир и превратится в духа – доброго или злого, уж я не знаю. Разве мало я страдал при жизни, чтобы мучиться и в смерти?! Пока наверх не поднимусь, на землю вернуться не сумею. Кто назовёт моим именем ребёнка, если я сам о том не попрошу? А если умру как подобает, то мне станет легко и душа улетит в зелёные сполохи неба! Как просторно там, в зимнем небе… И ясно. Скользишь себе по сполохам и смотришь вниз, на людей, на китов…

Ведь я давно не видел живого кита! А там увижу, и мне станет радостно. И смрада пожирателей нет в Верхнем мире, потому что им туда не забраться. Они не знают пути. А я знаю, но без вашей помощи не справлюсь. Неужели я прошу о многом?! Человеку подобает умереть в море, от рук противника или по своей воле. А с такими ногами и Поминальный холм для меня дальше самой дальней из вершин.

Кавита ненадолго умолк. В тишине было слышно, как он стонет и ворочается на лежанке. Заговорив вновь, Кавита начал путаться в словах. Злился, жалостливо плакал. Кричал и бормотал. Грозил Канульге, что после смерти вернётся в Нунавак, нашлёт на неё самые страшные болячки, от которых кровоточат уши.

– Думаешь, моя униженная душа пойдёт скитаться по тундре заодно с червецами? Нет! Я приду сюда. И буду вам пакостить. Собак изведу, жирники опрокину. Дыхну на мясо, чтобы оно стухло. А когда Утатаун сядет в лодку, закричу – моржей с нерпами перепугаю.

От угроз Кавита возвратился к жалобам, затем пообещал заботиться о Канульге, если она поможет ему умереть достойно, защищать её от недугов и насылать ей в спальный полог добрые сны.

Никогда прежде дедушка не говорил так сложно. Анипа и Матыхлюк устали лежать возле отдушины, но боялись пошевелиться и терпеливо ждали, когда Кавите ответят другие взрослые. Ответа не прозвучало. Дедушка умолк, а мгновением позже все стали расходиться. Каждый отправился по своим делам, только Канульга задержалась в мясном пологе и взялась сучить новую верёвку.

Анипа, недоумевая, спрыгнула в мясной полог и проскользнула к дедушке. Разглядела на его лице улыбку и поняла, что решение, пусть и не произнесённое вслух, было принято. Женщины Нунавака согласились помочь Кавите, прежде чем того окончательно сломят старость, голод или недуг. При неверном свете жирника Анипа отчётливо увидела, как в глазах Кавиты вспыхивают и гаснут зелёные сполохи зимнего неба. Дедушка был счастлив. Игривая улыбка и полумрак сделали его обманчиво молодым.

Впервые за последние месяцы Кавита спал крепко – набирался сил перед дальней тропой в небо, а поутру с радостью приветствовал каждого, кто приходил попросить его о заступничестве после смерти. Особенно долго дедушка говорил с Айвыхаком, и Анипа слышала, как они смеются, вспоминая жизнь на далёких и теперь покинутых стойбищах. Стулык с Канульгой заглядывали к Кавите деловито обсудить его уход. Никто не плакал.

Матыхлюк стоял у родового камня, боясь приблизиться к дедушке, а потом бросился к нему и крепко обнял, совсем позабыв, что объятиями причиняет Кавите боль. Кавита слабой рукой взъерошил волосы Матыхлюку и пообещал помогать тому в охоте, когда придёт его время бросать гарпун.

Стулык тихо ворчала, осматривая верёвку Канульги, убирала из-под отдушины скребки и лопаточки для глины. Даже хотела сама сдвинуть вешала для шкур, но не справилась и позвала Анипу с Матыхлюком. Устав, села посреди мясного полога и растерянно промолвила:

– Я всегда за ним шла. Куда он, туда и я. Новое кочевье, берег, тундра. Обещала быть рядом и держала слово. А теперь и не знаю. Не хочется пока на сполохи.

– Подожди, не торопись, – отозвалась Канульга.

– А тебе не жалко его отпускать?

– Жалко. Я ведь не успела дошить ему новую кухлянку. Красивая. С опушкой из собачьего меха.

– Хорошая опушка, – согласилась Стулык.

– Это он сам позаботился.

– Когда через кишки того щенка шагал?

– Да. Заодно и мехом обзавёлся на кухлянку.

– Хитрый старик!

Бабушка с мамой рассмеялись. Они сидели в мясном пологе, пока Канульга не сплела из нескольких коротких верёвок одну длинную. Тогда Стулык ушла искать Укуну, которую ранее отправила на Поминальный холм, а мама помогла дедушке выйти из землянки – отвела его на вершину стойбищного холма и позволила оглядеть земли предков.

К вечеру люди Нунавака собрались в пологе Кавиты. Тихонько обсуждали, как лучше воплотить задуманное. Сокрушались из-за прощания с Кавитой, но радовались его избавлению от страданий.

– Когда ты вернёшься? – спросила Анипа.

– Ох, не знаю, – улыбнулся дедушка. – Но ты не переживай, мы увидимся.

– Я… – неуверенно протянула Анипа и покосилась на маму. – Я ведь скоро… Тебе нравятся мои полосы?

– Ну конечно! Тыс ними красивая. И Илютаку твои полосы по душе. Скоро ты подрастёшь и у вас будут дети.

– Вот! – осмелилась сказать Анипа. – Я почти женщина. Ещё немного, и… Ты, если что, возвращайся с моим ребёнком. У тебя будут новые ручки и ножки. Совсем здоровые. Я буду тебя нянчить и баловать. Если родишься мальчиком, я не дам Илютаку мучить тебя в малой лодке. А когда будешь у меня в животе, я совсем откажусь от птичьих яиц и на нерпичью печень даже не посмотрю, как бы ни хотелось. Пупок у тебя заживёт быстро, и ты вырастешь смелый, как все смелые аглюхтугмит.

– Ну что же, – рассмеялся дедушка. – Оно ведь на сполохах хочу покататься. Но как знать! Там ведь время идёт иначе. Что у вас день, там, может, и год. Или больше.

Анипа, довольная, кивнула.

Канульга помогла дедушке сесть в углу мясного полога, под отдушиной. Завязала ему на шее петлю и полезла по плавниковому стволу наверх. Вытянула свободный конец верёвки на крышу, перебросила его наружу, к входному подкопу, и сама спустилась следом. Подобрала верёвку и долго стояла с ней в руках. Смотрела себе в ноги. Поднимала взгляд на лицевую стену землянки, отделившую её от дедушки, слепо озиралась, будто тщилась вспомнить нечто важное, но в хлопотах позабытое. Какую-то насущную мелочь, без которой нельзя отпускать Кавиту. Маму никто не поторапливал.

Ожидание затягивалось.

Канульга выдохнула:

– Глупо с кухлянкой.

Едва договорив, дёрнула верёвку, а болтавшийся конец передала Нанук. Вскоре за него взялись Укуна, Анипа и Матыхлюк. Начали тянуть вместе. Айвыхак и Стулык держались в стороне. Дедушка остался в землянке один, ничем не выдавал своего присутствия. Словно его там и не было. Верёвка легко скользила по крыше, изредка цеплялась узлами. Казалось, она выйдет целиком, но тут натянулась и дальше поползла с режущим скрипом. Канульга продолжала хват за хватом выбирать верёвку. Потом накрутила её себе на предплечье и попятилась. Остальные, семеня за спиной Канульги, старались если не помогать ей, то хотя бы не мешать.

Анипа плакала. Совсем не видела, куда шагает, и дважды оступилась. Представила, как мама по глупости переусердствует и вытащит дедушку через отдушину. Он будет кричать и ругаться, а мама не сразу поймёт, что случилось. Анипа, не переставая плакать, хохотнула. Постаралась проморгаться, чтобы не упустить мгновения, когда дедушка вылетит на крышу.

Канульга замерла. Замерли и Нанук с Укуной. Только Анипа и Матыхлюк, схватившись за узлы и с трудом удерживая верёвку во вспотевших ладонях, продолжали упираться ногами, отклонялись назад всем весом. Матыхлюк глотал слёзы и шире открывал рот, словно тонул и не мог надышаться. Обернувшись к брату, Анипа увидела, как он дёргает за верёвку, извивается, то и дело падает на колени, поднимается и опять дёргает. Матыхлюк ворчал, плевался и так неуклюже скользил на подмёрзшей земле, что Анипа вновь рассмеялась. Матыхлюк и сам, глядя на сестру, не сдержал смеха, отчего заплакал громче, пока наконец не выпустил верёвку и не повалился навзничь. Остался лежать на спине, сотрясаемый дрожью и не в силах подняться. Блошик обеспокоенно таращился на него из ямки.

– Долго ещё? – шёпотом спросила Укуна.

Ей никто не ответил.

Казалось, мама приготовилась стоять до возвращения охотников.

Стулык прижималась к стене землянки. Прислушивалась, пытаясь понять, что именно происходит внутри, однако лишь пожимала плечами.

– Надо сходить посмотреть, – промолвил Айвыхак.

– Иди! – Стулык пальцем указала на Матыхлюка.

Матыхлюк не посмел перечить бабушке. Пополз к землянке на четвереньках. Затем встал и, пошатываясь, обогнул её со стороны крытого полога. Оттуда зашёл в полог мясной. Анипа испугалась, что брат там упадёт без чувств или криком побеспокоит душу Кавиты, но Матыхлюк вернулся бодрый. На ходу тёр перемазанное в слезах лицо и выглядел спокойным, только бледноватым.

– Ну? – нетерпеливо спросила Стулык.

– Не знаю, – Матыхлюк шмыгнул носом. – Висит.

– Шевелится?

– Не знаю…

Услышав его ответ, Укуна, Нанук и Анипа отпустили верёвку. Канульга не обратила на них внимания. Не изменившись в лице, не выдавая усталости или напряжения, продолжала держать Кавиту одна. Скорые сумерки и опустившаяся на стойбище ночь не заставили её ослабить хватку. Остальные сидели у тропинки. Ждали, пока Канульга уступит. И вроде бы ничего не изменилось, но, когда на небе вспыхнули Медвежья лапа и Белая половина бубна, мама громко выдохнула и выпустила верёвку.

Кавита ушёл. В этом убедился каждый, кто заглянул в землянку.

Утром женщины перенесли Кавиту на санки и отправились на Поминальный холм. Прихватили с собой принадлежавшие дедушке вещи: одежду, обувь, закидушку, старенькое копьё, снеговые лапки, хлопушку для моржей и моржовую шкуру, на которой он лежал. Никто не знал, где на Поминальном холме искать предков Кавиты, и его положили наугад – Канульга подняла дедушку с санок, молча держала на руках, как младенца, смотрела ему в закрытые глаза, потом опустила в промёрзшую ложбинку. Склонившись над ним, потёрлась лбом о его грудь. За Канульгой подошли другие, и каждый тёрся чем-нибудь о Кавиту, надеясь передать ему свои болячки. Мёртвому телу они не повредят.

Стулык опасалась, что дедушка не сразу уйдёт к зимним сполохам, захочет потешиться над живыми. Ему будет весело пугать родных и заставлять собак тревожно выть по ночам, но живым лучше не встречаться с бродячими душами, поэтому бабушка позаботилась о том, чтобы сбить Кавиту с пути. Сказала Канульге изломать и изрезать дедушкины вещи, сберегла лишь набедренный ремешок от верхних штанов и сунула его себе под кухлянку.

– Если вернётся, – объяснила она Анипе, – захочет взять своё. Увидит, что оно поломано, и начнёт чинить. Пока чинит, забудет путь к Нунаваку.

– А ремешок?

– Увидишь.

Анипа извлекла из обережного мешочка две бусины. Всунула их в сжатые кулаки Кавиты, чтобы он отдал их хозяину холма, и помогла маме навалить на Кавиту камни, а под конец присыпать его худым осенним снегом. Каждый взял памятную травинку, камешек или комочек земли. Стулык шёпотом напомнила Матыхлюку, чтобы он не вздумал хранить камешек дольше трёх дней, иначе привлечёт душу Кавиты.

– И выбрасывать нельзя! – наставляла бабушка.

– Как же? – не понимал Матыхлюк.

– Потеряй. Или притворись, что потерял. Оброни где-нибудь и забудь, будто никогда и не держал.

На обратном пути женщины нарочно петляли, то спускаясь к Ровному месту, то отходя к Звонкому ручью, и завязали тропку на несколько узлов – трижды возвращались к собственным следам, чтобы душа Кавиты не смогла по ним добраться до Нунавака. Поднявшись в стойбище, никто не торопился зайти в землянку. Первым делом золой обмазали руки и места, которыми прикладывались к Кавите.

– Чтобы дедушка не пришёл на свой запах, – догадался Матыхлюк.

Он с готовностью выполнял поручения бабушки и больше не плакал. Веселился, представляя, что играет с дедушкой в прятки, как это бывало раньше: маленький Матыхлюк мчался по летнему кочевью, кричал от ужаса и восторга, а Кавита ковылял за ним и приговаривал:

– У! Съем твои кишки! У-у-у! Достану из живота и съем. Не будет у тебя кишок! Все съем!

Анипа улыбнулась, вспомнив те дни, ещё не омрачённые голодом и уходом Амкауна.

До вечера женщины возились в спальном пологе Кавиты. Спрятали под шкурой родовой камень, перевесили санки, сдвинули жирники и перенесли в мясной полог рыболовную утварь. Канульга не поленилась загородить входной проём китовыми позвонками – к большому очагу по осени всё равно никто не ходил. Полог переменился. Теперь Кавита если и задержится на земле и, несмотря на бабушкины ухищрения, отыщет Нунавак, то не признает землянку, подумает, что ошибся стойбищем, и уйдёт.

Стулык легла отдохнуть и, обессиленная, сразу уснула. Между тем охотники не возвращались. С добычей или с пустыми руками, они должны были вернуться не позднее третьего дня отлучки, однако не появились и на утро четвёртого дня.