Текст книги "Пираты медного века"

2. Стена

Глава первая

– Лирм и его люди до сих пор не вернулись, – сказала Чажре, черная прядь волос из-под охватывавшей голову жильной нити упала на лоб, она смахнула её рукой, – и ведь море было спокойно все эти дни. Они должны были вернуться уже давно.

– Спокойно, – подтвердил Джар, – Лирм и его люди много раз держали в руках весло, они знают воду… но они не вернулись.

– Вторая с прошлого лета, – тихо сказала Чажре.

Они стояли в паре десятков шагов от стены, утренние тени падали наискосок, застывшие, будто лужи, на сухой, каменистой почве. Чажре оправила сбившуюся на груди ткань, провела рукой по шеё – привычно ощупав фигурку с изображением Невидимой Матери.

Джар бросил на неё быстрый взгляд. В отличие от Чажре, носившей свое неизменное льняное одеяние, его тело прикрывала накидка из козьей шерсти. Он скреплял её на груди костяным оберегом в форме увеличенного человеческого зуба. Согревавшая в холодные ночи, шерсть была неудобна днем, но Джар словно не замечал этого. Узкий, худой, длиннорукий, он выглядел как тот, кем был на самом деле – человек, работавший всю жизнь с медью и камнем, но редко державший в руках весло.

– Ты думаешь, это опять ликшури? – спросил он. Чажре молчала.

– Две луны назад их плот видели у острова Сосен, – вновь сказал мужчина, Чажре посмотрела на него.

– Они часто плавают возле берега, – сказала она, – Невидимая матерь изгнала их, и теперь они живут милостью холодных духов Большой воды. Приносят им жертвы и убивают наших людей. И они не оставят нас в покое. Я всегда говорила, не оставят. У нас и так мало земли, а теперь не будет и моря. Если только…

– Мы уже говорили об этом, – ответил Джар так, словно, и правда, уже много раз произносил это, – мы не знаем, где их земля. Они приходят из-за моря, и уходят туда же.

– Её можно найти, – сказала Чажре, – и нужно найти.

Оба замолчали на некоторое время.

– Люди не понимают таких слов от Матери, – первым заговорил Джар, уголки его рта опустились вниз, словно он был расстроен, – или, может быть, понимают. Понимают, почему их говоришь ты.

– Неважно, что болтают люди у меня за спиной, – эти слова Чажре проговорила резко и зло, – неважно, что было много лет назад. Важно, что мои слова – правда. Мы должны избавиться от ликшури. Этого хочет Невидимая Матерь, этого хотят жены тех, что не вернулись из моря. Да и ты сам – у тебя много острого камня? Белой породы? Наша земля не дает их. Где нам их взять, как не на островах?

– Мы могли бы уйти вглубь земли, к горам, – сказал мужчина, – ты знаешь, кто так говорит…

– Уйти от Большой воды? Бросить огражденные стеной жилища и освященные поля? Просить людей, которые молятся Женщине-с-леопардом нас не трогать? Джар, наша земля – здесь. Все, что нам дала Невидимая матерь – здесь!

Джар оставил её слова без ответа, переведя взгляд в сторону моря.

Чажре опять провела рукой по накидке, теперь уже ниже талии, лен туго натянулся на её мощных бедрах.

– У жены Ацири срок подходит совсем скоро, – произнесла она, – вечером мы вознесем молитву, чтобы она освободилась от бремени легко, и у неё был здоровый ребенок. Лучше, пусть это будет мальчик. Девочек у нас достаточно.

Она обернулась, услышав какой-то звук. На стене показался человек, это был юноша, голый по пояс, сейчас он присел на камень и нащупывал ногой деревянную подставку. Сделанная из стволов двух деревьев, она помогала спуститься со стены в её пологом месте.

– Они должны пасти коз, – угрюмо сказала Чажре, – и почему этот еще не на пастбище? Нам мало засухи?

– Думаю, он туда и идет, – ответил Джар и помахал рукой юноше. Тот как раз готовился стать на подставку.

– Приходи завтра к святилищу, Джар, мы еще будем говорить – со всеми. Это продолжается слишком долго, – Чажре подтянула рукой ткань на плече, повернулась и двинулась к темневшей над их головами стене.

Люди называли поселение просто Стеной. Это и понятно, ведь другие селища их языка, разбросанные по побережью, стен не имели – там просто не было достаточно жителей, чтобы управиться с подобной работой. Но Стена была ограждена как надо – сложенная из полуотесанных, местами скрепленных глиной камней, ограда, высотой в два с лишним человеческих роста, прикрывала селение со всех сторон. В одном месте она была ниже – там можно было вскарабкаться, опираясь на неровности в камне, хотя жители Стены использовали деревянную подставку и веревки.

Стена огородила селение очень давно – отцы отцов ныне живущих уже помнили его защищенным, и именно это делало жизнь в нем особенной. По крайней мере, так казалось людям из соседних маленьких селищ, которые приходили к Стене обменять рыбу, зерно, или лесные плоды на то, что могли предложить её жители.

На самом деле, это лишь отчасти было так. Стоявшие на каменной основе, прямоугольные, крытые ветвями жилища, теснились одно к другому, но днем почти всегда пустовали. Духота и тяжелый запах выгоняли людей наружу, где они проводили большую часть дня. Ведь всем было известно, что лучше закончить дела за Стеной – разделать животное, поесть, облегчить чрево – чем тащить внутрь то, что будет вызывать зловоние долгими солнечными днями.

Стена стояла на невысоком пологом холме, откуда открывался спуск к морю. Ровный, на два полета камня из пращи, он круто оканчивался – невысокий обрыв, узкая полоска берега внизу. На расчищенном от гальки участке жители Стены устроили пристань, сюда же вытягивали свои лодки, узкие, длинные, сделанные из цельного ствола или коры. Отсюда они уходили на лов или плавали к другим поселениям побережья, здесь разделывали пойманную рыбу и встречали гостей.

Они не боялись моря – по крайней мере, пока не появились ликшури.

Дом работы встретил Джара полумраком и духотой. Так он обычно его и называл – дом работы, чтобы отличить от дома, где спал и ел. В стенах были проемы, он сам настоял, когда строили, и придумал их так, чтобы свет падал и утром, и днем. И вот сейчас мужчина сидел на деревянной колоде, зажав между ног тяжелый кусок белой породы, и медленно вращал острым камнем-резцом.

Джар никогда не работал на поле, не пас коз, не уходил на охоту. Роды Стены занимались каждый своим делом – и они, дети Хелоба, великого предка, давшего людям умение работать с камнем и медью, делали то, что было завещано. Он знал это, когда ставил Хелобу миску воды у дверного проема, знал, и когда хоронил отца, приняв оберег старшего.

Сейчас, как обычно, он вытянул костяную иглу, позволил шерстяной накидке упасть на колоду, и сидел совершенно голый. Капли пота блестели на смуглой коже, стекая вниз, но мужчина не замечал этого, вновь и вновь налегая на резец.

Шаги снаружи прозвучали неожиданно, и он увидел, как входной проем закрыла какая-то тень.

– Пусть Хелоб даст силу твоей руке, а Невидимая матерь защищает твой сон, – проговорил женский голос, – я хочу говорить с тобой, Джар.

Мужчина поднял голову и увидел, через проем, чуть согнувшись, в комнату вошла женщина. Распрямившись, Джар поискал края шерстяной накидки, взял иглу и снова закрепил их вокруг пояса.

– Пусть Невидимая матерь хранит твой сон и твоих детей, – ответил он, – говори, что хотела сказать, Гонаб.

Вошедшая женщина выпрямилась и сейчас оглядывалась по сторонам, её глаза после яркого солнечного не привыкли к полумраку хижины. Она похожа на Чажре, как сестра, в очередной раз подумал мужчина – высока, широка в бедрах, ткань крепко натянулась на полной груди. Волосы, собранные на затылке в узел, держал костяной гребень.

– Ты работаешь, – произнесла она, и это прозвучало едва ли не как обвинение, – у тебя есть камень.

– Пока есть, – коротко ответил Джар.

Он положил резец на камень и встал навстречу Гонаб.

– Значит, есть, – повторила женщина, и обвела взглядом помещение. В доме работы оно было всего одно, на полу стояли готовые кувшины, чаши и куски породы, у стены – подставка из дерева, кувшин с водой, в углу – сосуд, для потребностей тела.

– Ты что-то хотела от меня, Гонаб? – спросил мужчина без тепла в голосе.

– Узнать, много ли ты получил от людей, плававших на острова в прошлый раз, и много ли осталось, – женщину, казалось, не смущала его холодность, или она её не замечала.

– Они дали мне немало, – ответил Джар, – но большая часть уже ушла на работу. Я ждал, что Лирм привезет еще.

– Лирм не вернулся в Стену до сих пор, – сказала Гонаб.

– Знаю.

Они помолчали некоторое время.

– Люди говорят, что жизнь в Стене стала не той, что раньше, – проговорила Гонаб, казалось, тщательно выбирая слова, – у нас постоянно не хватает острого камня, белой породы, меди. И уже вторая ладья, ушедшая к островам, исчезает.

– Лирм и его люди еще могут вернуться.

– Они бы уже вернулись, если бы могли, – сказала Гонаб, к которой, по мере разговора, казалось, приходила уверенность, – ты знаешь, это. Раз они не вернулись – духи моря забрали их. Духи – или те, кто им поклоняется.

– Если их убили, мы ничего не получим, – по лицу мужчины было трудно угадать его чувства, если они вообще были.

– Не получим. Зачем нам терять людей в море, Джар? – Гонаб смотрела на него так, словно хотела сказать что-то большее, чем говорили её слова.

– Народ Невидимой матери живет у моря, что еще нам остается?

– Так было не всегда – Гонаб оправила тугую накидку из льняной ткани, охватывавшую тело, словно собиралась со словами, – я говорила с Хашмой. Все может быть иначе. Людям Стены может найтись другое место.

Глава вторая

Свет падал в Дом Женщин сквозь круглое отверстие, оставленное в крыше, и, сливаясь на полу с лившимся через дверной проем солнцем, наполнял воздух золотисто-бурым свечением. Днем здесь никогда не бывало ни по-настоящему светло, ни по-настоящему темно. Лишь там, где сходились падавшие с невидимого неба лучи, возвышалась статуэтка на подножии из шлифованных камней, и мраморная белизна казалась ослепляющей.

Они стояли в паре шагов от алтаря – три женщины, дородные, закутанные в льняную ткань, на которой отчетливо виднелись черные линии. В одинаковой одежде, с одинаковыми оберегами на груди и обрезанными на высоте плеч, сейчас распущенными, волосами, женщины казались сестрами. И в глазах, которые две из них устремили друг на друга, горела родственная ярость.

– Мы не можем покинуть Стену, – повторила Чажре, её голос звучал глухо и сдавленно, – земля, данная нам Невидимой Матерью – здесь, здесь предки ушли к её подземному дому, здесь духи вспаханного поля дают нам хлеб…

– Наши предки сами пришли сюда из-за гор, – прервала Гонаб, – тебе нужно было слушать старших матерей, Чажре, когда ты была молодой. Нам говорили об этом на вечерях, когда в небе горел Белый Глаз, говорили и когда мы лили ей свою кровь, когда нам выбирали того, кто отдаст нам силу черного камня. Но ты была занята другим, правда? У тебя была перед глазами не Старшая, а тот, кто ждал тебя у скал, кто потом…

– Я слышала столько же, сколько ты! – голос Чажре взлетел вверх, и осекся, и она глубоко вздохнула, – я помню, кто были наши предки. Но сейчас мы здесь, Гонаб. У нас нет другой земли. По ту сторону гор живут люди, поклоняющиеся Женщине-с-Леопардом, они отказались от мены с нами, и не дадут поселиться нигде больше. Говорю, мы должны оставаться здесь.

– Без острого камня, без белой породы, без меди, – тихо проговорила молчавшая до этого времени третья, – людям не с чем работать, я встречалась с ними. Мы не можем получить ничего из-за гор, а на островах – ликшури. Они, наверное, убили людей Лирма, как лето назад убили тех, кто ходил к Длинному острову.

– И будут убивать наших людей и дальше, пока мы не избавимся от них, – лицо Чажре сейчас походило на те деревянные маски, что люди иногда делали на празднества – резкие черты, искривившийся рот и провалы глаз. Лицо застывшей ярости ночных духов.

– Я за то, чтобы идти к горам, – проговорила Гонаб, – эта земля стала скудна. Люди Женщины-с-Леопардом не переходят через вершины, те земли пусты. И охотники говорят, что там много дичи, и найдутся поля для ячменя и ржи. А Большая Вода всегда была враждебна Невидимой Матери.

– Не вода, а лишь те, кто молятся ей, кто отверг ей волю ради холодных духов из глубин, – Чажре снова повысила голос, но третья женщина подняла руку, и она умолкла.

– Мы не решим это сейчас, – тихо, как в первый раз, сказала она, – надо просить Матерь о мудрости, а потом созывать людей. Пусть совет решит.

Чажре посмотрела на неё, потом на Гонаб, лицо последней кривила странная, словно злорадная усмешка.

– Так и сделаем, Хашма, – сказала женщина, – мы начнем молитву, когда Красный глаз исчезнет с неба, и на рассвете будем говорить опять.

Гонаб была права. Люди Стены и других поселений их языка жили на побережье не всегда. И рассказ о том, как они пришли сюда из-за гор, теснимые теми, кто поклонялся Женщине-с-Леопардом, был известен – его повторяли на вечерях, когда Невидимая Матерь смотрела на землю Белым глазом. И свет красил белесым её фигурку, а старшие матери разливали напиток из забродивших ягод, и они пили, а потом пели, повторяя по многу раз одно и то же, пока не начинало казаться, что слова сами рождаются из воздуха.

Чажре приходила туда после первой крови, приходила и тогда, когда уже узнала Холу, который ждал её вечерами у конца поля, где росла вика. Оба помнили, что должны дождаться слов старших матерей – и оба не ждали, пока Чажре не понесла.

Это еще можно было исправить – и даже получилось, когда мать по плоти, та, что дала ей жизнь, убедила других принять Холу, как мужчину дочери, и, значит, сделать его больше, чем рыбаком. Если бы у них родилась дочь, она могла бы стать новой матерью, когда отойдет Чажре. Родился мальчик.

А затем наступили страшные дни, дни, когда ушедшие в подземный дом рвались наружу, и яростно тряслась земля. И, вслед за гневом Невидимой Матери, пришло смятение.

Чажре никогда не забывала то время – когда всё, во что поколениями верили люди Стены, колебалось вместе с землей, и советы закончились кровью. Не забывали, конечно, и другие – Гонаб вспомнила про них вот только что.

И Чажре, стиснув зубы, подобрала льняной подол и начала осторожно ступать по камням, которые здесь уступами вели наверх стены. Девочкой ей было совсем просто взбегать вверх, но сейчас она уже была не так молода и стройна, как когда-то. К счастью, подниматься невысоко. Став на стене, где та расширялась достаточно, чтобы могли разместиться рядом двое, женщина оглянулась.

Море, нескончаемая сине-зеленая гладь, куда уходили на лов или к далеким островам на мену с их жителями. Люди Стены нередко ели рыбу, но горькая вода оставалась для большинства из них чужой. Рыбаками была лишь небольшая часть их народа, а после раскола таких стало еще меньше. И даже те не всегда возвращались из моря, как не вернулись Лирм и его люди.

По обе руки от неё тянулся берег. Участок, который предки выбрали для строительства Стены, был ровным, но уже на расстоянии полета камня бугрились невысокие скалы, зубьями разрезавшие волны, по другую сторону вливался в море широкий, хотя сильно обмелевший сейчас, ручей, питавший их колодцы. Это было хорошее место, и Чажре не представляла жизни в другом месте. Но многие считали иначе.

Когда она, опираясь ногами на зарубки в деревянном подмостке, слезла со стены и огляделась вокруг, сначала не увидела никого. Тишина горячего полудня, полыхавший в небе Красный глаз, и неизбывный шум моря. Чажре даже подумала, что опоздала, но краем глаза увидела движение и повернулась. Там, где невысокие деревья спускались к ручью, были люди. Мужчины, когда-то бы она даже рассмотрела, что они делают, но сейчас её глаза… Впрочем, и так понятно, кто это. И женщина поспешила к ним, подобрав мешавший подол.

Один из трех мужчин заметил её приближение и повернулся, двое других продолжали возиться чуть в стороне, склонившись над чем-то.

– Приветствую, Матерь, – проговорил заметивший её, речь звучала немного шепеляво, – мы готовы уйти на лов, что ты делаешь здесь? Охота – дело мужчин нашего рода.

– Силы твоей руке, Тумуш, – ответила Чажре, чуть запыхавшаяся – сколько мужей Стены уходит на лов в этот раз?

– Я и трое, – ответил Тумуш, кивнув в сторону. Теперь женщина видела, что один мужчина держал в руках длинную, согнутую дугой, палку, а второй наматывал поверх неё тонкую нить, – Легд погубил свой лук, и мы посвятим духам леса его новый.

– А четвертый кто?

– Лежри. Он и его женщина хотят отдать Невидимой Матери то, что принадлежит ей. Мы уйдем, когда тень коснется второго камня и будем идти, пока Белый Глаз не посмотрит сверху. Но что ты хочешь от нас здесь, Чажре?

– Поговорить с тобой. Негоже мешать тем, кто готовит лук к охоте. Давай отойдем, у меня есть для тебя слово.

Мужчина посмотрел на неё, и, кивнув, указал на поваленное деревце в паре десятков шагов от них.

Подойдя к дереву, Тумуш остался стоять, Чажре собралась сесть, но, подумав, тоже осталась на ногах.

– Что ты хотела сказать мне, Матерь?

Чажре еще раз вздохнула, выравнивая дыхание и вспоминая все складывавшиеся в уме слова, и быстро проговорила:

– Ты и твои люди должны будут сказать на совете мое слово. И Невидимая Матерь отблагодарит вас самих, и детей ваших.

…когда солнце скрылось за стеной, и проходы между домами затянули густые, черные тени, Гонаб дошла до проема, который вел в её жилище. Постояв перед ним, словно в нерешительности, она зашла внутрь.

Отверстие со стороны заката еще не было закрыто заслонкой, и вечерний свет лился внутрь, и через него, и через входной проем. Плетеный из прутьев мат, укрытый козьей шкурой, две корзины, сосуд из красной глины с черным верхом, белый кубок с узкой ручкой. Все, как и было. Здесь вообще редко что-то менялось.

Женщина опустилась на камень, служивший ей скамеечкой, наклонилась и взяла в руки что-то, тускло желтевшее в разбавленном свете. Это был череп. Гладкий, лишенный нижней челюсти, с раковинами, закрывавшими пустые глазницы. Гонаб долго смотрела на него, а потом прижалась лбом к тусклой кости.

Глава третья

И вот белесый свет, льющийся с неба, коснулся статуэтки Невидимой Матери. Она выглядела так же, как и все её изображения – волнообразные линии, расширяющиеся книзу, намек на женскую фигуру – и ни единой черты лица. Никто не мог даже представить, как выглядит лицо той, что принимает ушедших в подземном доме и смотрит по ночам вниз Белым глазом.

Этой ночью её глаз щурился – лишь половинка круга висела в густо-синем небе над Стеной. И, разбиваясь о гладкие камни, которыми был вымощен пол Дома, свет стекал по животам и бедрам трех женщин. Обнаженные, они сидели в одинаковых позах, скрестив ноги и поставив на них локти. Одна мерно повторяла какую-то фразу, и последнее слово, раз за разом, подхватывали две других. Сосуд, казавшийся черным в полумраке, стоял напротив алтаря с фигуркой.

Прервав монотонные повторения, одна из женщин наклонилась, и, подхватив за руку, с усилием подняла посудину, наклонила и сделала пару глотков.

– Невидимая матерь, отдавшая нам свои глаза – свет, отдавшая нам свою плоть – пища, отдавшая нам свою кровь – наша женская сила, сегодня мы говорим с тобой! – глухо но отчетливо, прозвучал голос Хашмы, – мы пьем твою мудрость за эту ночь, и иные без счета, дай же нам её каплю!

Замолчав, она протянула сосуд второй женщине, и та тоже сделала пару глотков.

Напиток был одновременно горьковатым и терпким, и, отхлебнув его, Чажре подумала, что он не изменился с того времени, когда, юной, она впервые попробовала его. Всё так же тянул и горчил, и так же, когда сосуд пустел, в голове начинало шуметь, появлялось чувство легкости и тепла. Напиток не изменился, зато изменилась она сама.

Бдения в Доме Женщин обычно совершались раз в месяц, когда Белый глаз в небе был круглым, полным и грозным, и Чажре часто казалось, что она видит в нем не то гнев, не то тайное обещание. Сейчас до полноты было еще далеко, но они все равно собрались, чтобы решить – ибо иначе решать было нельзя, чтобы, наконец, найти ответ, как жить дальше.

С тех пор как часть мужчин их народа, и соблазненные (или похищенные) ими женщины ушли на острова, жизнь на побережье уже не была такой, как раньше. Кровь, пролившаяся на советах, где впервые была оглашена воля какого-то злобного мужского духа холодных вод, впиталась в землю народа Невидимой Матери, как проклятие. И никто не знал, как его можно снять. Вернее, Чажре знала – но не могла убедить в этом других.

И они тянулись, мгновения нескончаемой ночи, бдения, прерываемого песней-хвалой, молитвами и питьем. Белый свет, льющийся в проем, потускнел, в Доме стало почти темно – теперь Чажре видела двух других матерей скорее как очертания в темноте, сосуд опустел, в её голове плыло, кроме того, стало хотеться избавить тело от лишней влаги. Но это была лишь одна из нескончаемого множества ночей, проведенных в бдении, и женщина уже давно научилась управлять своим телом и разумом.

Когда клочок неба, зажатый в квадратном проеме потолка, начал сереть, а затем голубеть, женщины уже просто сидели в полудреме, не в силах ни говорить, ни, тем более, петь. Их разум, покинув тело, блуждал где-то в краях, где Невидимая Матерь отгоняла ночных духов, и они опять превращались в животных, чтобы бегать в лесах, пока снова не выплывет в небе Белый глаз.

– Вы готовы говорить, сестры? – прозвучал охрипший голос Хашмы, и Чажре вздрогнула, словно падая из бездонной глубины сна на дно каменного колодца – падая вверх. Она и сама не могла бы это объяснить, но так ей всегда казалось.

– Мое слово осталось тем же, и я видела его в свете Белого глаза, – проговорила она таким же севшим голосом, – мы должны искать землю ликшури и покончить с ними.

– Мое слово неизменно, – эхом откликнулась Гонаб, – мы, люди Стены, должны уйти за лес, к нагорью и построить новую стену там.

Когда её голос стих, молчание, темно-серое, как раннее утро, повисло под сводом Дома женщин.

– Какое будет твое слово, Хашма? – не выдержала, наконец, Гонаб, и та, не поворачиваясь к ней, ответила:

– Мое слово прозвучит на совете.

Гонаб медленно брела по проему между домами, разливавшийся в небе свет больно отдавался в глазах, а голова казалось, жила отдельно от остального тела. Это было привычное ощущение после ночи бдения в Доме Женщин, и она не обращала на него особого внимания. Надо найти Джара и поговорить с ним. С ним и с другими, из тех, кто работает с камнем, медью и обращает мольбы к Хелобу. Их голос должен звучать на совете, к ним прислушаются. К ним – и к Хашме, но что готовится сказать Хашма?

Она сама не могла бы сказать точно, когда ей стала ненавистна Стена, и море, чей шум в её ушах не смолкал никогда, даже когда его не должно было быть слышно. После того, как убили Латха, или когда его череп стал говорить с ней, или когда… Сейчас она думала лишь о том, что может увидеть, как они бросают эту окровавленную землю, и все начнется заново. Вряд ли ей оставалось много – она немолода, и боль после еды или без всякого повода часто напоминала ей об этом. Но, все-таки, она еще увидит их исход.

Многое в Стене поменялось со времени, когда она играла глиняными шариками на пыльном полу. Власть совета Трех матерей, когда-то почти незыблемая, явно шаталась. Все-таки, им открыто бросили вызов. А сейчас все большую силу набирали роды, во главе которых стояли мужчины – например род Хелоба, хранящий тайну работы с камнем и медью. Что ж, тем больше причин поговорить с Джаром – думала Гонаб, хотя ощущала не облеченную в слова мысль о том, что жизнь в Стене меняется на её глазах.

Дом, где работал Джар, встретил её тишиной. Гонаб даже подумала, что мужчина еще не пришел, но все же заглянула в проем. Полутьма, рассеянный свет и еще нет тяжелой духоты – и фигура человека, сидевшего, скрестив ноги, на полу.

– Пусть Хелоб даст твердость твоей руке, Джар, – проговорила женщина, – хочу говорить с тобой. Могу я войти?

– Входи, если пришла, – откликнулся мужчина, не меняя позы, – Красный глаз еще даже не взошел, а ты уже здесь. Что случилось, Гонаб?

– Будет совет, – сказала женщина, и облизала пересохшие за ночь губы, тщательно подбирая слова, – мы будем говорить о том, что дальше делать людям Стены.

– Я знаю, – спокойно ответил Джар, – и что?

– Голоса тех, кто почитает Хелоба, значат много на совете. Ты – старший из них, Джар. Я знаю, что другие доверяют тебе. Они повторят твои слова, слова, которые ты скажешь перед всеми.

– Все, кто прошел обряд у ночного камня, давно не дети, Гонаб. И они сами знают, что говорить и когда.

Женщина некоторое время помолчала, собираясь с мыслями.

– Но ты – тот, кто встречает отдавших свою силу Хелобу в заповедную ночь…, – начала она, и мужчина перебил её:

– Мы не говорим с женщинами об этом, Гонаб. Ты это знаешь. Скажи лучше, зачем ты пришла.

– Каким будет твое слово на совете? – прямо спросила Гонаб, отбросив все ухищрения, – за то, чтобы идти к нагорью или остаться здесь?

– Здесь жить все тяжелее, – не спеша проговорил Джар, – и ты это видишь, и другие. У нас мало камня, мало меди, мы не знаем, что придет с Большой воды. Мы теряем людей. Вторая ладья, посланная к островам, не вернулась.

– Значит, уходить? – Гонаб старалась, чтобы её голос не выдал радости, но мужчина покачал головой:

– У нагорья может быть не легче. За острым камнем все равно надо ходить далеко, и люди Женщины-с-Леопардом…

– Они снова согласятся на мену с нами, – теперь уже Гонаб перебила его, – ты увидишь!

– А если нет? – спросил Джар, – в Стене нас защищают камни. Строить другую стену будет тяжело и долго.

– Как здесь можно оставаться, если мы не знаем, что придет с моря?

– Этого я не знаю, – ответил Джар, – но что говорит Чажре?

– Ты можешь спросить у неё, – женщина с трудом скрывала разочарование, – но ты и так знаешь, что она хочет и почему.

– Знаю, – сказал Джар, – все знают. Теперь нам осталось узнать, хочет ли этого Хелоб и мы, его дети.

– И когда ты узнаешь это?

– Мы будем готовы сказать свое слово к совету, – мужчина поднялся. Он был голый, но нагота его ничуть не смущала, – теперь иди, Гонаб. Никто не спрашивает, что случается в Доме женщин. И тебе не должно знать о том, как мы заклинаем того, кто дает нам силу.

…когда Чажре потянула на себя деревянную заслонку, лежавшую на полу, та поддалась, подняв облачко пыли. Жар уже начал литься с неба, и пылинки плясали в падавших через потолочный проем лучах. Женщина подавила желание чихнуть и посмотрела в открывшееся углубление. Уходившее на половину человеческого роста вниз, оно было заполнено самыми разными предметами. Статуэтки – и те, что делали в Стене, и невиданные, привезенные с островов или из-за гор, чаша на тонкой ножке из цельного куска зеленоватого камня, сосуд из шлифованной белой породы, тонкие лезвия, два слитка чистой меди – и, осторожно уложенное в чашу, колечко из светлого металла. Чажре протянула руку, взяла колечко и надела его на мизинец, оно налезло до второго сустава. У неё много такого, за что можно выменять хоть ладью, и большую часть этого придется отдать. Но не кольцо, нет, не кольцо.