Текст книги "Пираты медного века"

Глава вторая

Женщина набрала немного воды в ладонь и плеснула на лицо. Жарко, как жарко – опять и опять. И не видно ни облака, ничего, несущего ту влажную синь, за которой с неба льется влага.

Стена молчит, и даже в этом молчании ясно слышима тревога. Так раньше не бывало – чтобы обратившаяся к Невидимой матери днем, умирала той же ночью. Когда россыпь белых огоньков бежала по синему небу, люди услышали громкие стоны. Оцепенев от страха вначале, они потом решились выйти из жилищ, и поняли, что доносятся эти стоны из-за стен, за которыми жила Хашма. Одинокая, как все они – хотя дала жизнь трем детям, двое из которых и сейчас были живы. Люди потом рассказывали, как тяжело она умирала, задыхаясь и не узнавая окружающих, пока не захлебнулась собственной рвотой.

Конечно, она видела, что Хашма больна и не протянет долго, все это видели, но чтобы так быстро… и она сказала «дождемся слова Невидимой матери ночью». Вот её слово и сказано, но что это значит? И Гонаб со вздохом приложила к губам глиняный ободок миски и отпила глоток нагревшейся воды. Собирать ли совет опять? Но смерть одной из Матерей не дает сделать этого немедленно – должно быть бдение над телом, и обряд, отдающий её в черную утробу земли. Медленно поднявшись и стараясь стряхнуть с себя оцепенение, женщина поправила волосы и вышла через дверной проем.

Свет заливал жилища, стекая, словно расплавленная медь, с их плоских крыш, и Гонаб краем глаза видела людей, сновавших в проходах. До неё долетали их приглушенные голоса, она слышала скрип и глухие удары – где-то работали с камнем. В Дом Женщин, туда, где теперь уже ничего не будет по-прежнему.

Подойдя к строению, она увидела троих мужчин, которые спорили о чем-то, не поднимаясь на небольшое возвышение к входу. Что вообще мужчины забыли здесь? Один из них повернулся, услышав её шаги, и Гонаб узнала его – охотник, кажется, один из тех, кто говорил вчера на совете.

– Где Чажре? – спросил он быстро, и женщину неприятно удивило то, что он даже не поздоровался.

– Её здесь нет? – спросила Гонаб, хотя догадалась об ответе.

– Мы звали, но никто не откликнулся, – мрачно проговорил другой мужчина, высокий, тощий и нескладный.

Конечно, ведь вход в Дом женщин для мужчин закрыт. Но, наверняка, Чажре бы услышала, как её зовут. Это действительно странно – смерть одной из матерей должна сопровождаться молитвами и бдениями в Доме женщин. Где же сейчас Чажре?

– Вы были у неё в жилище? – спросила Гонаб, и мужчина пожал плечами:

– Красный глаз горит высоко и ярко, кто же остается в жилище в это время? Кроме того, плетенка задвинута.

Женщина смотрела на них некоторое время, пытаясь понять, что же в происходящем не так. Какая-то мысль, словно ночная тень, почти неуловимая в бесцветном мраке, мелькала в её голове, но даже не облекалась в слова.

– Ждите здесь, – коротко сказала она, – я сейчас пойду в…, – она, не договорив, повернулась.

Плетенка задвинута, но, раз Чажре нет здесь, то стоит её поискать, все-таки, там. И Гонаб переступала через мелкие осколки глиняной посуды, какие-то кости и кучки кошачьего кала, почти не замечая ни мелькавших вокруг строений, ни дурного запаха. Жилище Чажре, вот и оно. И, уже подойдя к нему, Гонаб увидела то, что ожидала увидеть – уголки потрескавшихся губ поползли вверх. Плетенка, закрывавшая проем, и правда, была задвинута. Зато отверстие на крыше – открыто, она сейчас ясно видела убранный деревянный круг. Это имело смысл только одном случае – кто-то оставался внутри, кто-то, кому был нужен свет и раскаленный воздух полудня. И женщина, не колеблясь, подошла к дверному проему и сдвинула плетенку. Темнота пахнула ей в лицо тяжелым, спертым духом и звуком, сказавшим ей, что пришла она не напрасно.

– Ты здесь, – произнесла Гонаб, и это не был вопрос.

Сидевшая на мате женщина подняла лицо – сейчас было достаточно света, он лился и через проем в стене, и через дыру в потолке, под которой стояла круглая колода. Гонаб смотрела на знакомое лицо, и видела, как по нему проносятся чувства, словно тени на залитом светом от Белого глаза ночном небе. И первым был страх – широко раскрывшиеся глаза Чажре смотрели на неё с ужасом. Недолго – потом сидевшая женщина сумела взять себя в руки, но и этих первых мгновений хватило.

– Ты…, – прошептала Гонаб, не находя другого слова, которое бы передало, что она чувствует, ярче, – ты…

– Я тебя не звала, – низким, словно после болезни, голосом проговорила Чажре, и страх отступал из её глаз, словно зверь, уползавший в свою нору. Зато поднималась ярость.

– Ты должна быть в Доме женщин, – сказала Гонаб, внезапно севшим голосом, пытаясь понять все те чувства, которые сейчас кружились в её голове, – или ты… не можешь туда прийти?

Говоря это, она позволила мыслям, крутившимся в голове, осесть и приобрести какой-то законченный вид.

– Я приду туда, как только это будет нужно, – тем же низким голосом проскрипела Чажре, – сейчас там никого нет. Тело… Хашмы еще у её детей. Его принесут, лишь когда погаснет Красный глаз.

И Гонаб услышала, как она споткнулась, произнеся имя Хашмы – совсем чуть-чуть, как будто небольшой камешек попался под сандалий, но теперь последние сомнения исчезли.

– Старшая уже готовилась отойти, но так быстро бы не ушла, – проговорила она, и теперь почувствовала, как ярость ударила ей в виски, так же, как и этой женщине перед ней, – зачем, Чажре? Что ты сделала? Ходила к Мисноб?

Чажре дернула головой, словно в знак отрицания, но, с ясностью, которая иногда случается в середине священной ночи, Гонаб увидела на её лице тот же самый страх. Страх, который и был ответом.

– Если тела Хашмы там нет, и Дом женщин пуст, зачем ты пришла ко мне? – сидевшая, женщина так и не поднялась, и теперь Гонаб видела, что та раздета – серая ткань, её одеяние днем, просто лежала на её бедрах, даже не завязанная.

– Мы должны быть в Доме женщин. Матери выбирают новую, когда одна из них уходит – и советуясь с её духом, до того, как его призвала в черную глубину Невидимая, – ответила она, – что же, Чажре, тебе страшно спросить её духа? Зачем ты это сделала?

Чажре поднялась, материя соскользнула с колен, и она подхватила её рукой, и, без стеснения расправив, начала обвязывать вокруг себя. Она смотрела куда-то мимо своей гостьи.

– И они ждут тебя, – проговорила Гонаб, – многие хотят тебя видеть, Чажре, и тебе не скрыться здесь от всех людей из Стены.

Снова что-то мелькнуло на лице женщины – страх или что-то еще? Как же тут понять.

– Кто ждет? – Чажре, наконец, поймав руками другой край одеяния, продевала плечо в дыру, но смотрела на собеседницу в упор.

– Мужчины, – чуть растеряно сказала она, – кажется, охотники.

Ей до этого не приходило в голову, а зачем, собственно, эти мужчины пришли к Дому женщин, и почему они искали одну из матерей именно сейчас. Как раз, когда она помогла другой матери уйти.

– Я сейчас приду к ним, – сказала Чажре без всякого выражения, – уходи из моего жилища, Гонаб. Я не впускала тебя сюда.

Гонаб хотела что-то ответить, но только пожала плечами и, чуть пригнувшись, вышла наружу. Свет окатил её, будто вода, и, хотя воздух Стены никогда не был чист, ей вдруг показалось, что она вырвалась из какой-то глубокой, зловонной дыры и может, наконец, дышать полной грудью. Она покосилась на темневшее, как выломанный зуб, отверстие в стене жилища. Плетенку женщина на место не поставила.

Чажре пришла к Дому женщин вскоре – тени еще даже не успели поползти от камней к закату. Мужчины, ожидавшие внизу, сидя на земле, вдруг поднялись, обступили её и быстро заговорили. Гонаб, подошедшая к проему, старалась вслушаться в их разговор, но они понизили голоса. Раз или два она видела лицо Чажре, когда один из мужчин переступал – оно было напряженным, она отвечала им, кивая и, кажется, соглашаясь. В конце концов, они отступились от неё, и Чажре тоже вошла внутрь. Она уже овладела собой – сравнивая с той явной растерянностью, которую она выказала в жилище. Войдя, женщина огляделась по сторонам. Гонаб, присевшая на своем обычном во время ночных бдений месте, молча смотрела на неё.

– Тело Хашмы её родичи должны принести сюда, – угрюмо сказала она, – кто будет новой? У тебя есть имя?

– Жди, когда погаснет Красный глаз, Чажре, – ответила Гонаб, не спуская глаз с её лица, – мы украсим тело нашей сестры для встречи с Матерью. И спросим её о… спросим, Чажре. И тебе тоже придется.

Та не опускала взгляд, но Гонаб ощущала её страх и неуверенность – по складкам в уголках плотно сжатого рта, чуть заметному дрожанию век и ноздрей. Она хочет держать себя в руках, но ей страшно. Что же она сделала?

Конечно, в Стене многое болтали о Мисноб, женщине, тронутой серыми ночными духами. Она кормила кошек, когда темнота заливала проемы между хижинами, и те не боялись её. Мисноб помогала принимать роды, лечила нарывы и больной живот… но говорили о большем. Например, что она способна заговорить духов, живущих ночью в четвероногих хищниках, и женщина в тягости умрет при родах. Или, напротив, разрешится легко, когда все прочили ей смерть. И что одинокая женщина способна наслать в тело духа, который вызовет смерть. Однажды её уже попытались обвинить в этом прилюдно, на совете – но она рассмеялась, и сказала вслух об обвинительнице такое, что та побледнела и отступила. И никто больше не решался с тех пор. Гонаб сама не знала, почему она вдруг подумала о Мисноб тогда, в жилище Чажре, но почти не сомневалась, что та ходила к отверженной. Но чем же ей помешала и без того умиравшая Хашма?

Женщины долго так сидели, молча, и, иногда, потягивая воду из большого красно-белого кувшина. Гонаб решилась пить, лишь когда увидела, что Чажре тоже сделала глоток. Они умели сидеть так, ничего не делая, полностью уйдя в мир смутных видений и теней. Но свет, падающий через проем, понемногу менял угол. Гонаб уже подумывала, чтобы встать и пойти в жилище, что-нибудь съесть, пока не пришло время находиться в Доме женщин неотлучно, когда вдруг послышались голоса. Сначала глухие, они постепенно нарастали, словно несколько человек, оживленно споря друг с другом, приближались к ним. Она посмотрела на Чажре, но на её лице было открытое недоумение. Несут тело Хашмы? Нет, его бы несли в молчании. И, не сговариваясь, обе женщины приподнялись, чтобы выглянуть.

В проходе между жилищами были люди, они шли к ним, о чем-то громко говоря друг с другом на ходу. Гонаб видела, что они взволнованы, и, поглядев на Чажре искоса, поняла, что та напряженно всматривается в них, словно ожидая важной вести.

И вот, наконец, они стали перед ними. Мужчины, пара женщин и юноша. Юноша выглядел так, как будто ему пришлось проделать сегодня долгий путь – мокрые волосы облепили крепкую шею, лицо покрасневшее, как после тяжелого труда – и глаза, огромные, полные ярости и боли.

– Они пришли, пришли с моря! – выкрикнул он, – Ликшури! Они перебили наших родичей и разгромили наши дома!

Глава третья

Чажре подумала, что именно это и было голосом Невидимой Матери. В тот день, когда все шло не так – она, осознав, что осыпанную черным снадобьем воду выпила Хашма, впала в оцепенение. Конечно, женщина слышала той ночью и глухие стоны, и приглушенные стенами встревоженные голоса. Но, не в силах заставить себя выйти из жилища, только еще плотнее задвинула проем плетенкой и закрыла тонкий просвет в окне на крыше. Полная темнота, и ужас в ней. Что же она наделала?

А Гонаб догадалась – сразу или при взгляде на неё, помогло то ли чутье, что Невидимая матерь вложила в каждую женщину, то ли нашептал какой-то дух – неважно. Когда она пришла днем в её жилище, то уже знала.

И вот явился этот юнец. Крепкий, видно, много работал с веслом и мотыгой, он был вымотан, на левом плече чернела чуть схватившаяся коркой глубокая царапина. Но он принес в Стену те вести, которых Чажре, сама не сознавая, ожидала. Ликшури здесь – на Большой земле, они убивают верных Невидимой матери мужчин и женщин, появляясь из темноты. Юноша говорил, что они пришли в глухой ночной час, и было их много, и темнота жила и кричала, наполненная запахом крови и треском пламени. Он наткнулся на одного из гостей моря, но тот смог лишь оцарапать юнцу плечо – и он (Барг, так представился) убежал под защиту леса, голый, окровавленный и насмерть перепуганный. За ним не гнались, и, когда рассвело, оставшиеся в живых собрались в лесу и отважились посмотреть, что творится на том месте, где они несколько поколений жили и умирали.

Там лежали тела – мертвые тела детей и взрослых, женщин и мужчин, которые морские гости, конечно, не утрудились предать земле. Одна из хижин была сожжена, из остальных вынесено все, что глянулось нападавшим. Сами ликшури исчезли, только глубокие борозды на берегу указывали на путь их бегства.

Барга и его родичей приютило родственное поселение, их накормили, и дали одежду… но одного этого юноше было мало. Его и еще одного мужчину, так же спасшегося бегством, сжигала яростная жажда мщения. И, выпросив у хозяев небольшую лодку из коры, они направились в Стену, работая веслами весь оставшийся день, большую часть ночи и половину следующего дня. И вот они здесь, а принесенные ими вести бегут по жилищам, как шелест от дуновения ветра в весеннем лесу. Ликшури уже здесь, на Большой земле. Они и раньше появлялись – тайком охотились в прибрежных лесах, воровали скот, иногда – женщин, но впервые нападали на целое селение. Сделав это один раз, могли почувствовать вкус. Потому с Баргом прибыли и двое жителей из принявшего их кровного поселения – просить у матерей Стены совета. Что делать?

И Чажре видела, как люди переговариваются друг с другом, созванные на площадку для советов пронзительным свистом костяной дуды. Не то, чтобы они именно испугались за свою жизнь – Стена ведь не зря получила свое имя, и людей за её оградой немало, очень немало. Уж точно не меньше, чем ушедших за небокрай морских отродий… хотя кто знает, насколько они сумели расплодиться?

А жителям малых прибрежных поселков страшно. Люди Невидимой матери, обычно, не воевали друг с другом, ссоры между соседними селениями были случайными, и решались старейшинами. Иногда охотники, уходившие далеко в горы, вступали в стычки с людьми, поклонявшимися Женщине-с-Леопардом, или бродягами из далеких, неведомых мест, бывали и убитые… но люди из-за хребта никогда не спускались к морю. Но теперь у них есть враг, и враг этот говорит на одном с ними языке.

Ответом людей мог быть либо страх, либо гнев – и Чажре, следя за лицами, с удовлетворением видела, что гнев пока сильнее. Хотя Гонаб и несколько из поддержавших её пробовали вновь говорить о необходимости бросить побережье – они теперь оказались в меньшинстве. Куда уходить, если там уже бродят люди Женщины-с-Леопардом? Потерять жилища, защиту стены, весь привычный мир, чтобы от одного врага прийти к другому? Охотники повторили рассказ о воинственных чужаках из-за гор, и она вручила им обещанную расплату. Большую часть ценного, что только было у неё… но какая разница? Чажре немолода, и знала, что лишив Хашму жизни, пусть даже по ошибке, приблизила и свой конец. Успеть бы до ухода сделать то, что она считала главным. Заставить замолчать в голове голос Холы, исчезнуть его лицо, и лицо её сына… она запрещала себе думать о ребенке, маленьком, кричащем комочке, которого взяла тогда на дрожавшие руки, но все равно думала.

…покончим с ними, как давно надо было сделать! – вырвался из гула голосов один громкий, и, взглянув в сторону говорившего, Чажре узнала Лирма.

В ответ на его слова зазвучали одобрительные возгласы, и женщину пронзило мгновенное чувство яростного удовлетворения. Пусть Гонаб и осталась жива, но большая часть людей Стены за ней уже не идет. Значит, все было не напрасно. И, только подумав о Гонаб, она увидела её прямо перед собой. Женщина сошла с округлого камня, где во время совета стояли матери, и медленно шла к ней. Они, и правда, были похожи, как сестры – широкие в кости, женщины грузнели, когда счет их лет превышал известное число (пальцы на руках и ногах человека), раздаваясь в бедрах и сзади, но, в отличие от многих, грудь у Гонаб по-прежнему стояла высоко. Может потому, что ей так и не пришлось никого родить после казни Латха, может потому, что…

– Я буду ждать тебя в Доме, – тихо проговорила она, глядя на Чажре, и в глазах её плескалась алая смесь ярости и ночи, – Хашма еще здесь. Мы не отпустили её дух. Ты еще прикоснешься к ней. А потом мы будет выбирать третью матерь.

И Чажре пришла в Дом, после того, как люди разошлись, а она еще раз переговорила с Баргом, выспрашивая его обо всем, что он мог рассказать о гостях из-за моря. Мог он рассказать, конечно, немного – все, что разглядел в наполненной ужасом кровавой ночной сутолоке. И теперь женщина взвешивала сказанное, обдумывая дальнейшие действия. Вот и он, Дом, который был ей, наверное, более домом, чем жилище, где она спала и ела. Красный глаз уже висел над оградой красным шаром, тени ползли по земле, хватая за ноги. Сейчас она войдет и…

…она здесь, Хашма, – глухо произнесла женщина, сидевшая, скрестив ноги, на полу, у изголовья укрытого полотном тела, – скажи, что, что ты хотела, пока твой дух не ушел в подземные края. Скажи, она здесь!

И Чажре остановилась, не в силах совладать с поднимавшейся изнутри дрожью.

– Мертвые не говорят, Гонаб, – сказала она, глухо и тихо, не отводя глаз от покрытого тела, – мы отпустим дух Хашмы сегодня, и решим, кто станет третьей.

Гонаб подняла на неё глаза, и Чажре вздрогнула, увидев, как та выглядит – на её лице застыло то выражение, которое нередко охватывает во время ночных бдений. Тогда мятущиеся в ночи духи могут влезть в тебя через глаза или уши, и во взгляде будет видна их ярость. Но сейчас не ночь, и они еще не пили напитка из перебродивших ягод.

– Мертвые говорят, Чажре, – как же тихо ответила Гонаб, – я слышала их голоса. Садись рядом, и ты услышишь тоже.

И Чажре тоже опустилась, скрестив ноги. Она готовилась к подобному бдению, и повторяла себе, что ничего страшного в нем нет …правда, она рассчитывала, что это будет бдение над телом Гонаб.

И они, застывшие и неподвижные, сидели над телом Хашмы, время от времени произнося слова ухода, которые одна начинала, а другая подхватывала. И, несмотря на страх, словно плод, ворочавшийся где-то внутри, Чажре вновь мыслила ясно. Они должны выбрать третью матерь – одну из молодых, из отобранных семей, которые слушали рассказы старших и пили хмельное зелье, в ночи, когда исчезал Белый глаз. Сможет ли эта новая перетянуть к себе жителей Стены, сейчас, когда они уже почти решились найти и изничтожить ликшури? Едва ли, она ведь еще молода, и её не станут слушать больше, чем Чажре – или Гонаб. Но Гонаб попробует заставить её говорить то же, что и она, значит, надо поговорить с молодой раньше.

– Езар, Мкили и Цатв слушали нас, – проговорила та, словно в ответ на её мысли, – из трех готова сейчас только Езар.

Чажре, услышав это, чуть прикрыла веки, вспоминая девушку – высокую, гибкую, с горбинкой на носу и белым шрамом на губе. Самая ерепенистая из своих одногодок, она всегда доставляла старшим больше всего трудностей. Цатв спокойнее, но это значит так же, что…

– Хорошо, – ответила она, – раз так, мой выбор тоже Езар.

Глава четвертая

– Мы найдем их, они не могут быть далеко, – повторял юнец, снова и снова, и в его темных глазах, цвета сухой земли, колыхалась ярость, – они ушли в море. Наверное, до них день или два пути.

– Какая земля ближе всего к вашей через море? – спросила его Чажре, думая о чем-то своем.

– Остров Сосен, – Барг отвечал, не колеблясь, но Лирм и еще один мужчина, пришедший с ним, быстро переглянулись.

– На острове Сосен ведь селище, так? – спросил Лирм, пристально глядя на юнца, но тот яростно потряс головой.

– Это не они. Наши рыбаки часто видят их, приплывают на их землю для мены, приносят жертвы их духам и…

– Они тоже сталкивались с ликшури, – прервал его другой мужчина, который приплыл на той же лодке, что и Барг, – я был на острове и говорил с ними. Ликшури пробовали нападать и на них, но потом убрались куда-то за море, вот что они сказали.

– Если они нападали на островитян…, – начал Лирм, но Чажре прервала его:

– Эти островитяне должны знать, где их земля! Кто-то должен поплыть на остров Сосен!

– Они не жалуют гостей, – покачал головой пришедший с Баргом мужчина, – даже нас. Они смотрят сначала, сколько людей к ним приплыли, потом пускают, но заставляют сначала принести жертву духу, что защищает их остров, а потом…

– Но ты говорил, что они поклоняются Невидимой матери! – опять не удержалась Чажре, и мужчина кивнул:

– Я видел у них её обереги. Такие же, как и у нас. Но на их земле много духов, которых нет на Большой земле.

– Все равно кому-то надо плыть к островитянам, – сказал Лирм, – если ликшури приходят оттуда, они должны быть на нашей стороне. Они должны нам помочь. Если для того надо почтить их духов – пусть так, мы сделаем это.

– Надо говорить с их старейшими, – сказала Чажре, – но не только. Надо собирать сильных мужчин, в Стене и поселках по побережью. Сколько ваших уцелело в ту ночь? – спросила она, повернувшись к Баргу.

– Пятеро, – ответил он, и лицо его исказилось, – только пятеро со мной. Мужчин трое, и один мальчик.

– Они поплывут с нами, – кивнула Чажре, – им, конечно, хочется увидеть кровь ликшури. И люди из ваших кровных поселков. Если они напали на один, так же могут напасть и на другие. Мы должны набрать людей, искусных с пращой и копьем. Сколько у нас таких в Стене, Лирм?

– Не так уж много, – негромко ответил за Лирма стоявший рядом с ним мужчина – Некоторые не хотят крови, не хотят уходить в море. Мы слышали разговоры в толпе на совете. Гонаб…

– Мы останемся в Стене, потому что наше место здесь, и нас не пустят за горы, – резко оборвала его Чажре, – а что до Гонаб – я решу с ней сама. Пусть остается в Стене с остальными женщинами, и этими мужчинами с заячьими сердцами.

– Остается? – на лице Лирма отразилось удивление, – но разве ты…

– Я плыву с вами.

Она быстро шла к Дому женщин, уже рассчитывая, что скажет Гонаб. Та не сможет обвинить её ни в чем – после первых мгновений страха Чажре сообразила, что у неё нет ни единого доказательства, просто догадки. А то, что Хашма болела, уже многие замечали. Сейчас принесенное Баргом (а также сказанное охотниками) разожгло гнев в сердцах многих, Гонаб и остальные, призывавшие уходить, растеряны. Надо заставить людей взять в руки весла – и, вместе с веслами, копья, ножи и пращи, пусть это даже будут не все взрослые мужчины в Стене. Когда же они это сделают, думать о том, что можно было иначе, станет слишком поздно. И можно ли? Она ведь была права – морские отродья не оставили их в покое. Вот теперь они уже прямо выходят на землю Невидимой матери и убивают её детей.

С этими мыслями Чажре вошла в полутемное помещение, и чуть прищурилась, заставляя глаза привыкнуть к разбавленному свету. Что-то было не так.

– Приветствую тебя, сестра Чажре, – строго произнесла Езар и посмотрела на неё своими округлыми глазами.

Они сидели вдвоем, локоть к локтю – обе облаченные, как матери – тканое полотнище, от шеи до колен, нарисованные углем знаки.

– Ты могла надеть одеяние матери только после обряда, – мрачно сказала Чажре, смотря то девушку, то на женщину, и Гонаб усмехнулась:

– Она прошла его. Ты слишком долго была там с мужчинами, и мы не могли ждать. Я – Матерь, и данной мне власти хватило, чтобы сделать Езар одной из нас.

Чажре смерила её взглядом, и, подумав, решила не спорить. Она, тоже скрестив ноги, опустилась рядом с двумя сидевшими женщинами.

– И я тебя приветствую, сестра Езар, – негромко проговорила она. Интересно, что успела сказать ей Гонаб? На дне темных, глубоких глаз девушки мелькало что-то, чего Чажре не могла понять. Езар смотрела на неё не то с любопытством, не то с опаской.

– Она знает, Чажре, – сказала Гонаб в ответ на её мысли, – знает, почему ты так жаждешь найти ликшури и пролить их кровь.

– Их крови жажду не только я, – женщина говорила спокойно, держа гнев в глубине, словно угли, плавящие медь – ни загореться, ни потухнуть, – или ты не слышала слова гостей? Пойди, спроси – они расскажут, как морские отродья убивали их родичей в темноте. Так только ли я хочу теперь их крови?

– Море всегда было чужим нам, – Гонаб тоже говорила негромко, словно глядя внутрь себя, – море – это дом злых духов, что утаскивают вниз ладьи. Море крадет разум, и превращает людей в одержимых. Ты сама помнишь, Чажре, ты ведь помнишь?

Чажре помнила. Тогда, много лет назад… она, сама не зная зачем, отчеркивала проходившие лета на дощечке и знала, что было их столько, сколько пальцев на руках и ногах человека, без одного. То лето выдалось жестоким – сначала сушь, потом ветер, несшийся с моря, волны, яростно окатывавшие берег, страх людей – выживут ли посевы, и что делать, раз теперь нельзя добыть рыбы? Хорошо хоть охотники еще могли приносить немного мяса из леса… но потом земля начала колебаться. Трещины бежали по стенам и потолкам жилищ, два или три рухнули, увеча своих обитателей, а море ярилось от этих толчков еще сильнее. И тогда Хола – её Хола, который все последние луны становился мрачнее и мрачнее, пришел в поселение и созвал свистом дуды людей на место для советов. С ним были мужчины, не только из Стены, но и из пары соседних поселений, держались они мрачно и вызывающе. Тогда-то они огласили волю духа, открывшегося им среди колыхавшихся зеленых вод. Духа мужской силы, вздымавшего и топившего твердь по своей воле, который приказал им перестать подчиняться женщинам, и разбить все изображения Невидимой матери. И пролилась кровь, и лежали на площадке и между хижинами тела забитых до смерти мужчин и женщин, и было бегство. Тогда оказалось, что многие мужчины из мелких поселений побережья уже поддались этой новой вере. И еще оказалось, что один из них, перед тем как бежать, зашел в её жилище и унес мальчика, которому шла всего шестая луна.

– Дети Невидимой матери всегда жили у моря, – но сидевшая напротив неё лишь покачала головой, услышав эти слова, – и не боялись его ранее. Не будут бояться и теперь, когда мы побросаем туда тела морских отродий.

– Море чужое нам, – повторила Гонаб, и вдруг, подняв на неё глаза, резко спросила, – эти мужчины, что искали тебя, это ведь те охотники, что пришли с гор? И зачем они искали тебя?

– Я хотела расспросить их о том, что они видели в горных лесах, – Чажре отвечала спокойно, ожидая вопроса, – и о том, сколько дичи все еще можно добыть рядом. У нас ведь не так много зерна.

– Так ты знаешь? – Гонаб теперь прямо смотрела ей в глаза, – знаешь, что люди Стены опять могут голодать?

– Никто не голодает между морем и лесом, – Чажре тряхнула головой, – не об этом надо думать, Гонаб, не об этом.

– Позвольте сказать мне, первый раз на совете, – вдруг подала голос Езар, и Чажре даже вздрогнула – привычно обратив внимание на Гонаб, она совсем забыла, что теперь их снова трое.

– Говори, – отрывисто сказала она, девушка подняла свои глубокие темные глаза, и перевела их с одной женщины на другую.

– Море враждебно, – негромко произнесла она, – но и земля тоже. Люди Женщины-с-Леопардом не ждут нас на склонах гор, и уже переходят на нашу сторону. Ликшури нападают на селища детей Невидимой матери. Значит…, – она ненадолго замолчала, обе матери выжидающе молчали, – кровь все равно прольется. На море или на земле. Нам надо быть готовыми к этому, и готовить наших мужчин.

– Так что же ты хочешь? – спросила Чажре, пытаясь понять, куда клонит молодая, и та пожала плечами.

– Сказать об этом им. Мужчинам, которые должны не только залазить на своих женщин, но и уметь раскрутить пращу. Они давно не пробовали крови, и, наверное, забыли, что это значит. Но есть молодые, которые готовы отдать Невидимой матери силу врага. Я говорила с ними.

– Так что именно ты хочешь? – спросила теперь уже Гонаб, которая тоже казалась немного сбитой с толку. Езар посмотрела мимо обеих женщин, куда-то в сторону льющегося с потолка дневного света. На её лице промелькнула тень какого-то чувства, которое Чажре не могла понять до конца.

– Совет, но не общий. Пусть говорят мужчины. Пусть вспомнят тех, кто привел их к Стене. Ведь такого еще не было?

Она произнесла последние слова чуть неуверенно, но Чажре ощутила, что неуверенность эта ложная. Эта девушка знает, чего хочет, она всегда была такой – то молчащей и внимательной, то готовой поставить в тупик матерь-наставницу неожиданным вопросом. В общем, на это Чажре и рассчитывала, согласившись, когда Гонаб назвала её имя. Наверное, дерзкой и юной девушке придется по душе её желание отдать Невидимой матери кровь отвергших её, вместо трусливого предложения бежать с побережья… но на что рассчитывала сама Гонаб?

– Тогда мы можем отдать нашу силу Матери-Прародительнице, – подала голос Гонаб, – перед тем, как поведем наших мужчин.

И она не стала уточнять – поведем куда?