Текст книги "Пираты медного века"

Глава четвертая

– Огонь может быть и от селения, и от рыбаков, – Гвеч выговаривал слова, как обычно, чуть тягуче и невнятно, его широкое лицо с резкими, будто рублеными скулами, выражало недоверие и пренебрежение одновременно, – а селение может быть большим и маленьким. Мы ничего не знаем. Что можно сделать?

– Можно поплыть и узнать, – сказал Скел, – мы так решили на вечернем обряде. Теперь вы здесь, Гвеч, и у нас четырежды по десять сильных рук. Это может быть просто маленький поселок, тогда…

– Мы можем там поесть, – Гвеч мотнул растрепанной головой, – люди устали от рыбы.

– Мы можем там взять больше, чем мясо и лепешки, – Скел снова посмотрел в сторону большой горы.

Люди, которых вел Гвеч, пристали к берегу намного выше, но нашли их наутро по дыму костра, который Скел, поколебавшись, разрешил развести. И вот сейчас они, двое правящих, стояли на каменистом мысу, вглядываясь туда, где вчера ясно видели другой костер.

– Это могли быть и просто охотники, – произнес Гвеч, но в его голосе не чувствовалось уверенности. Он был чуть ниже Скела, но с еще более развитыми плечами и широкой грудью. Сейчас он тоже обмотал вокруг пояса накидку из козьей шкуры.

– Мы не узнаем этого здесь, – Скел отвернулся и посмотрел вниз, где двое юношей забрасывали камешками разведенный ранее огонь, – хорошо, что у нас опять есть вода. Но сейчас нам надо плыть в сторону огня. В любом случае, он горел к закату, а там и земля Калкид.

Гвеч пожал плечами, и они оба начали спуск по пологим, округлым камням.

Их лагерь располагался прямо под скалистым мысом, где камень защищал от морского ветра, и облегчал разведение огня. Скел внимательно осмотрел своих людей – тех, кого он совсем недавно вывел в открытое море. Их уходило с земли Калкид десять – так проще считать, по количеству пальцев. Мехви заболел в море, и они ничем не смогли ему помочь – так он и испустил последний вздох на Далекой земле. И сейчас Скел держал в голове, что питаться только рыбой долго нельзя. Но что можно было сделать здесь?

Это Большая земля – настоящая земля, а не те куски каменистой суши, на которых отцы искали свой кров после изгнания. Это изгнание, как и покинутая земля, давно превратились для Скела во что-то вроде палочки, которой иногда начинаешь себя тыкать в подживающую рану – чтобы зачем-то убедиться, что по-прежнему болит. Его отец родился на Большой земле. Говорил он о ней редко, но гнев и тоска, сквозившие в его словах, до сих пор были остро памятны Скелу. Земля, где леса бескрайни, совсем не то, что небольшие рощицы Калкид и других островов, в густых чащобах бьют дичь, а на широких лугах выпасают коз и коров. Жители той земли никогда не нуждаются в еде, а пресная вода просто течет по ней, и её не нужно беречь.

А еще там живут люди, которым приказывали женщины, поклоняющиеся Кумши Дагра – духу немочи, слабости и хвори, коварному существу в женском обличье. Как они могли пасть перед ним? Почему стали слушать тех женщин? Он так обычно и думал о них – те женщины, которые презрительно отвергли мужскую силу Вздымающего Твердь, и обратились к низкой слабости своего женского покровителя. И они подчинили себе всех живущих на Большой земле, и выгнали несогласных в море. Глядя на женщин Калкид, немногочисленных, забитых и вечно испуганных, Скел не мог себе представить, как им можно было подчиняться, и, при мысли об этом, глухой гнев поднимался откуда-то изнутри.

– Время сдвигать плоты в воду, Скел, – прервал его мысли Харак, – Гвеч сказал, что вы решили плыть в сторону огней, пока небо не станет темным.

– Хорошо, – он потряс головой, стряхивая с себя все лишнее сейчас. Время выходить в море, уходить в простор, принадлежавший Мавару, и скоро плот снова будет качаться под ногами.

– Все собрали? Начинаем! – выкрикнул он, и мужчины, один за другим, начали склоняться над плотом, готовясь столкнуть го в воду.

Они отошли от берега – достаточно, чтобы обезопасить себя от неожиданных прибрежных течений и подводных камней и начали грести, правя на высокую гору, пологим концом сбегавшую в море. Отблески костра видели на ней, значит, к людям надо идти туда.

Скел сам не знал, что правильно делать здесь. На Далекой земле они вели себя мирно – но лишь потому, что решили так перед отплытием. Это была разведка, надо понять, каковы её жители, прежде чем раздразнить их. Как и говорили плававшие туда ранее, они не воинственнее немногочисленных коз, что дети Калкид пасли на узких лугах своего острова. Отцы гордились тем, что сумели увезти животных через море, и даже показывали огромную ладью, на которой их держали связанными. Сейчас они давали людям шерсть и мясо, но…

– Смотри! Впереди! – выкрикнул один из гребцов, и Скел с трудом не поддался желанию рвануться вперед. Вскинув голову, он всмотрелся в море, которое клонившееся к водной черте на закате солнце уже осветило красноватым. Найти просто, если знать, что искать.

– Там люди. У них плот, – сказал он негромко, с трудом удерживая свое возбуждение.

Море, вливавшееся в скалистый берег глубоким заливом, отражало гаснущий свет дня, но за белыми бурунами, отмечавшими одну из прибрежных скал, он видел темный, отчетливый силуэт – полоска, темное-на-синем.

– Плот людей Большой земли, – произнес он громче, и в голосе зазвучало яростное торжество, – я знал, что мы их встретим.

– Только это не плот, – сказал кто-то из гребцов, чуть привставший со своего места. Без его окриков люди прекратили грести и, подняв весла из воды, переводили дыхание, – это лодка из дерева. Я видел такие. Их делают из деревьев на Большой земле.

Упоминание Большой земли и того, что делают её люди, неожиданно пробудило в Скеле приступ гнева. Он погрузил новое рулевое весло в воду.

– За весла! Идем следом за ними! Эй, впереди! Не выпускать их из вида.

– Мы запечем с ними рыбью плоть у костра, Скел, или…, – начал кто-то из гребцов, кажется, Чорех.

– Или, – прервал его Скел, – идем за ними. Мавар услышал наши слова. Пусть теперь духи черной воды дадут нам силу догнать их.

Но лодка чужаков шла быстрее, чем они рассчитывали.

Глава пятая

Что он мог сделать той ночью? Он ведь даже не знал, что это были за люди. Но теперь они, почти все, мертвы.

Их лагерь на берегу, который они разбили после двух дней гребли вдоль побережья, мало чем отличался от того, что чужаки устроили на его Земле. Кое-как обозначенный очаг, лежанки из козьих шкур. Всё та же нехитрая еда из рыбы да добытых на берегу крабов (плоды и чечевица, которыми их угощали в Домах, уже кончились). Вот только двое мужчин, опять о чем-то посоветовавшись со Скелом, ушли через лес – и Последыш обратил внимание, как тщательно чужаки следят, чтобы не дымили костры. Так, словно не хотят, чтобы об их присутствии тут кто-то еще знал. Но зачем им желать зла другим жителям тверди за морем? Если они вымотаны греблей – а он сам был вымотан до того, что с трудом заставлял себя подниматься – то можно просто попросить угощения. На Земле никто бы не отказал в помощи умирающим от усталости людям.

Но, кроме усталости, его живот тянул постоянный голод, который рыба не могла заглушить полностью. Чрево то и дело скручивало, и Последыш с тоской поглядывал на лес, даже забыв свой прежний страх перед ним. За три ночевки на берегу никакой дух с телом человека и головой невиданного зверя оттуда не вышел – так может пойти, поискать там каких-то ягод?

Он даже попытался, но его довольно грубо вернули назад.

Сами же чужаки не показывали особых голодных мук. Они сновали по берегу, занимаясь своими делами, между делом бросая в рот кусок рыбы или почти сырое, склизкое крабье мясо.

Особых происшествий за первый день не было. Двое ушли с плетеными корзинами вниз по кроме прибоя, и вернулись с кучей съедобных раковин, которые выгрызали сырыми или чуть запекали. Другой мужчина – его имя, как он смутно припомнил, было Харак – где-то нашел кладку яиц в песке, погрузил их в горячие угли, а потом они по очереди выедали наполовину свернувшуюся мякоть. Но чужаки постоянно выглядели как люди, которые чего-то напряженно ждут.

И это произошло на второй день, после ночи на гальке – когда из леса вышли двое мужчин. Он узнал тех, кто покидал лагерь раньше – они были возбуждены, и, несмотря на явную усталость, махали руками.

И опять начались странные обряды, в которых он не понимал ничего. Становившиеся на колени перед прибоем, мужчины нараспев произносили какие-то слова, а Скел, чье имя Последыш уже запомнил, и другой мужчина, у которого не хватало зуба, ходили вдоль кромки воды, и кидали что-то в волны. Потом все расселись кругом возле костра, и вновь затянули свой бесконечный напев.

После окончания обряда и до времени, когда солнце коснулось кромки дальних деревьев, большинство его товарищей просто лежали на песке, иногда перекидываясь отдельными словами – что не мешало Последышу чувствовать зависшее вокруг напряжение. Иногда ему казалось, что заходит гроза – перед бурей он помнил то же чувство тяжелого ожидания и тянущий страх где-то под ребрами.

Но небо было чисто.

И, когда оно только начало синеть, к нему подошел Скел и протянул узкий острый нож – каменный отщеп с режущей кромкой, вдетый в разрезанное дерево и укрепленный кожей.

Он проговорил какое-то слово, и Последышу почудилось то, каким Скел подзывал его к себе для своего странного обучения. Иди.

И они пошли. Те из чужаков, кто не сел на плот, пробирались один за другим по пригоркам, затем вошли в лес.

Из всего их долгого пути он помнил только беловатое мерцание ночного света над головой, темные лапы корней, каменные бугры, о которые пару раз сбил пальцы, и свой нараставший страх. Темнота была живой и дышащей, время от времени он слышал какие-то крики, не то ночных птиц, не то чужих духов, и вдруг понял, что ему до колик страшно потерять своих товарищей. Какими бы непонятными не казались ему чужаки в эти дни, это, хотя бы, были люди, и они точно не так страшны, как то, что могло выйти из темного леса.

Так он думал той ночью.

Но потом они остановились, и, после нескольких неудачных попыток развели костер. Когда пламя разгорелось, Последыш увидел, его спутники тыкают в огонь толстые ветви, и те, сыпля красноватыми искрами, занимаются, вырывая из сине-бурой темноты лица людей. Людей ли? Только сейчас он понял, какое напряжение, какая скрытая ярость сжигает их. Они бросали друг другу то одно, то другое слово, губы то и дело подергивала кровожадная улыбка, переходившая в оскал, и глаза, казавшиеся в неверном свете черными провалами, сужались, словно люди хотели удержать что-то, рвущееся наружу.

Юноша стоял на месте, и страх поднимался изнутри черной, мутной волной – тот же страх, который мучил его, когда их утлый плот качался над бездонными черными водами. Он бы бросился бежать, но боялся прогневать их опять – и куда можно было бежать в лесу, на бескрайне далекой от Домов Черной матери тверди?

– Камеш, – проговорил Скел, и он повернулся на голос. Говоривший с ним все эти дни старший чужак стоял, сжимая в одной руке топор (узкий режущий край в свете костра казался охряным), – иди. Возьми.

Он добавил еще какие-то слова на своем языке, Последыш не понял, однако сделал шаг навстречу ему. Мужчина – теперь, не как это было днем, он казался куда старше его самого – протянул ему ветку, пылавшую на конце.

– Возьми, – повторил он, по крайней мере, Последыш думал, что у слова такое значение. Он протянул руку и взял факел.

– Идем, – сказал Скел, и юноша скорее почувствовал, чем понял смысл слова. И они двинулись дальше. Идти стало легче – горевшие ветки немного разбавляли ночную темень, можно было видеть камни и корни под ногами. И вот, после того, как они обошли какой-то пригорок, открылось ровное пространство, и уши наполнил шум моря.

Опять берег. И, в ночном свете он увидел ровные холмики невдалеке, словно прижавшиеся к каменистой осыпи. Дома. Они пришли к каким-то Домам. И острое предчувствие ужасного словно высветило бескрайнюю ночь перед Последышем, и он вдруг предельно ясно понял – они пришли не как гости.

А потом всё началось.

Чужаки побежали к домам, сжимая в руках топоры, дротики и головни, в том же злобном молчании, нарушаемом только плеском моря. Он следовал за ними, не зная, зачем это делает – просто чтобы не остаться одному.

Тишина умерла внезапно – тень мелькнула впереди, и он понял, что из одного дома вышел человек… даже не был уверен, мужчина это или женщина, но при виде его чужаки закричали. В один голос, и это был вой, который заставил его замереть на месте.

Пара из них – остальные еще продолжали вопить – швырнули горящие головни на крышу ближайшей хижины, и одна из них занялась.

Следом еще двое подскочило к стенам, и засунули рдеющие факелы вглубь.

А потом… Потом были крики, отчаянные, судорожные крики, полные страха и боли, и он видел в зареве горящей хижины – пламя быстро разгоралось – яростные взмахи рук, опять и опять вопли, и кровожадный вой. Метавшиеся в тусклом ночном свете фигуры казались неотличимыми друг от друга, и Последыш не понимал, как морские люди различают, где свой, где чужой. Зато это, как оказалось, было ясно им – взмахи топоров валили выбегавших из хижин на землю одного за другим, и из-за темного контура горящего строения неслись те же пронзительные стоны.

И все это долгое короткое время Последыш так и стоял, замерший на месте, не обращая внимания на тлеющий в его руке сук – когда вдруг она метнулась на него. Он сам не понял, что случилось, просто увидел черную, в сером полумраке, тень, которая прыгнула, и они оба покатились по земле. Приподнявшись, он столкнулся лицом к лицу со сбившим его человеком – это была женщина, понял он. Женщина, с раскрытыми, казалось, на пол лица глазами, и разинутым в крике ртом.

Она вскочила быстрее, чем он, но сбоку метнулась другая тень, и в пару прыжков нагнала её, опять повалив на землю.

Последыш, так и сидевший не земле, слышал, как один из чужаков крикнул, и другой – кажется, это был Скел – что-то ответил.

А потом одна из хижин еще продолжала гореть, но люди вдруг прекратили истошно кричать. Только сдавленные, становящиеся все более тихими, стоны, треск огня и его собственное тяжелое дыхание.

4.Матери

Глава первая

– … нам нужен камень, здесь или там! – выкрикнул мужчина, имени которого Чажре никак не могла запомнить, и стоявшие рядом кивнули или вскинули руки вверх, показывая согласие.

Совет начался, когда Красный глаз стал над черным длинным камнем на площадке – ровно настолько, что тень от него исчезла. И сейчас они были все вместе – матери, давшие ребенка, который остался жить, и мужчины, державшие в руках весло, лук или мотыгу. Их было много, они заполняли большую площадку и толпились в проходах между хижинами, хотя Чажре все равно казалось, что столько, сколько было до того лета раскола и крови, так и не стало. Но это уже давние дела – есть матери, родившиеся позже, но давшие жизнь первым детям.

– Мы получим камень, медь и зерно с полей у Долгих гор, – опять выкликнула Гонаб, в голосе послышался надрыв. Чажре уже примерно поняла, на кого обращены её слова, и внимательно следила за толпой. За переселение женщины и мужчины, что работали на полях – не все, но большинство. Они видят, что земля родит все хуже, а плодов в лесах все меньше. А вот рыбаки, большей частью, поддерживают её призыв найти землю ликшури и искоренить их, как побег сорной травы. Молчит пока что Джар, и несколько других из рода Хелоба – а их голоса значат много. Они режут камень и плавят медь, получив это умение от первопредка, и чего же они хотят теперь?

– Мы не знаем, где их земля, – проговорила Хашма, стоявшая, как и было заведено, в самой середке, напротив входа в Дом женщин. Она сегодня выглядела плохо – лицо побледнело, глаза в кровавой сеточке, морщины, губы, как и голос, дрожат. Впервые Чажре обратила внимание, что ткань висит на её, некогда дородной, фигуре – женщина заметно похудела.

«Она умирает» – подумала Чажре спокойно, – скоро её плоть поглотит земля. А потом придет мой черед. Мы ведь одного лета».

– Но мы можем это узнать, – громко возразила она, и, искоса глянув в толпу, увидела, как люди вскинули вверх руку, ладонью вперед в жесте согласия, – у нас есть те, кто часто бывал в море.

– Море велико, сколько в нем можно скитаться! – крикнула в ответ Гонаб, и Чажре ясно видела, как ярость сузила её глаза, – сколько детей Невидимой матери погибнет, когда мы их найдем! Ты забыла, сколько мужчин побережья ушло тогда в море с твоим Холой!

Вот оно, и, хотя Чажре ждала этих слов, она дернулась, будто в неё резко ткнули палкой. Да, тот, кто сделал её женщиной под льющимся с неба молочным светом, был первым из огласивших волю злобной силы морских глубин. Когда же они проиграли, он бежал в море, взяв с собой их…

– Они приходят со стороны острова Сосен, – раздельно проговорила Чажре, чувствуя, как её лицо каменеет от сдерживаемой ярости, – мы знаем об этом. Наши рыбаки говорили с островитянами. Может быть, если…

– Что нам до людей с острова Сосен, – перебила её Гонаб, – они считают себя лучше тех, кто живет на Большой земле, они…

– Они так же, как и мы – дети Невидимой матери, – не дала ей договорить Хашма, – мы можем послать человека поговорить с ними. Но еще не сказали слова потомки Хелоба.

И, словно он ожидал её слов, вперед шагнул Джар, отделившись от нескольких стоявших на особицу мужчин.

– Мы говорили друг с другом, и просили совета у первопредка, – проговорил он, голос звучал властно и чуть отстраненно, – дети Хелоба за то, чтобы оставить Стену. Нам нужно искать место, где есть камень и медь, здесь больше жить нельзя.

Его слова, хотя говорил он не так громко, прозвучали для Чажре, как голос Невидимой матери, что иногда доносится с неба, когда оно темно-синее, и льет дождь. Она сжалась, поспешно придумывая ответ, а Гонаб повернулась в её сторону, не скрывая торжества.

«Почему же молчит Тумуш?» – мелькнуло у неё в голове, и тут, краем глаза, она увидела, что мужчина выходит вперед. Охотники вернулись третьего дня, не принеся особой добычи – несколько зайцев, часть оленя и еще что-то. Но главное, они принесли те слова, которые она сама в них вложила.

– Я Тумуш, тот, кто держит лук и копье, – проговорил он громко, – хочу говорить.

Голоса, поднявшиеся в ответ на слова Джара, постепенно стали смолкать.

– Мы ходили на охоту к Долгим горам, – он говорил громко и ясно, глядя в сторону толпы, но Чажре уловила искоса брошенный на неё взгляд, – и мы встретили их.

Он чуть помолчал. Теперь уже никто не говорил, все слушали.

– Людей Женщины-с-Леопардом. Их было много, – он вскинул вверх руки, показывая растопыренные пальцы, – они велели нам уходить. Мы хотели предложить им мену или жертвы духам их леса, они не слушали. И мы видели на камнях их знак – сидящая женщина и леопард. Они называют те леса своими. И не хотят нас там видеть.

Некоторое время над площадкой висела тишина, потом двое или трое заговорили одновременно. Чажре внимательно наблюдала за ними, иногда бросая взгляд и на Гонаб.

По другую сторону горного хребта жили люди, поклонявшиеся Владычице Леопардов – они изображали свою праматерь в виде женщины с этим хищником у ног, иногда с двумя. Наверное, они некогда были родственны народу Невидимой матери, потому что в их языке было немало схожего, но сами себя сейчас родичами не считали. Когда-то именно их воинственность заставила предков искать новую землю, и уйти к побережью. Потом, иногда, они встречались с теми людьми опять – бывала мена, на которой люди Женщины-с-Леопардом, как называли тот народ на побережье, предлагали острый камень, самоцветы или слитки меди, но случались и кровавые стычки. Считалось, что они не переходит через горы, и леса с лугами на склонах были «ничьими». Но теперь Тумуш и остальные охотники говорили, что все стало иначе… говорили, как и велела им сказать Чажре.

И сейчас Чадре видела, как растерялись Гонаб и те, кто её слушал. Она-то обещала им, что они, уйдя от моря, уйдут и от насилия и смертей. Теперь оказалось, что пращи, копья и топоры могут понадобиться и на тех землях.

…мы не знаем, много ли их там, – донесся до Чажре голос Гонаб, на который ответил кто-то из толпы, – земли предгорий велики, мы можем найти…

И вдруг все умолкли, и Чажре, повернувшись туда, куда смотрели все, увидела, как Хашма подняла руку.

– Дети Невидимой Матери, – проговорила она, и ей голос звучал низко и спокойно, хотя лицо было бледным, – мы стоим перед тяжелым выбором. Наши мужчины гибли в море. У нас не хватает и камня, и меди, а поля родят плохо. Нам нужно решить, и любой наш выбор будет выбором крови. Мы слышали сегодня тех, кто хочет уходить к предгорьям, и тех, чья воля – изничтожить ликшури, и сделать море нашим опять. Мы помним неспокойные советы. Прекратим спор – сейчас говорю это, как Старшая. Мы вернемся в жилища, и попросим совета у духов предков и их черепов, мы предложим им лучшую еду, что еще осталась. А ночью будем ждать знака от Невидимой матери. Решение придет утром.

Решение придет утром – с усмешкой повторяла про себя Чажре, осторожно приближаясь к Дому женщин, и воля Невидимой Матери будет явлена слишком зримо, чтобы кто-то мог её не понять. Ей не было жаль Гонаб – ненависть, словно уродливый ребенок, что, говорят, рождается на свет, когда злобный дух Гча в виде кошки пробежит по крыше роженицы – появилась давно. Женщина и сама не смогла бы сказать, что её зачало, и когда. Но, когда она требовала смерти для Латха, та уже стояла между ними, как черная тень, иногда вдруг падающая меж ночных жилищ. А потом Гонаб родила мертвого.

Чажре вошла в Дом Женщин, не опуская головы – для её роста хватало высоты, и увидела сосуд с ягодным настоем в затененном углу. Она подошла к нему, и, бросив взгляд на стоявшую в желтом свете фигурку, вытянула из-под ткани на груди мешочек. Он был связан по краям жильной нитью, и, разрывая её, она сломала ноготь. Но вот, нить разорвана, и Чажре, чувствуя холодок где-то в глубине, повернула отверстие в ткани к каменному краю сосуда, чуть прижала и начала ссыпать внутрь содержимое. Мисноб сказала ей, что в мешочке – травы, впитавшие ночную кровь и мочу черных кошек, воплощения бесцветных ночных духов, которым жители Стены давали разные имена, но равно боялись. Выпивший это человек впустит в себя голодных духов, и они съедят его изнутри – не тело, но саму жизнь. Чажре не чувствовала сожаления – она давно решила, что Гонаб надо умереть, кроме того, знала, что её собственный час тоже не так далек. Но, прежде чем отпустить свою душу вглубь, в подземный дом, надо закончить начатое.

В сосуде совсем немного напитка – она позаботилась об этом, отлив себе достаточно. Хватит на пару чаш – и одну из них выпьет Гонаб. Чажре нарочно подстерегла миг, когда та вышла из своего жилища, направившись неспешным шагом к Дому женщин. Что ж, пусть приходит и пьет свою смерть.

Надо будет лишь выплеснуть остаток… Думая так, Чажре связала мешочек, и вновь положила его себе на грудь, там, где ткань образовывала карман. Идти к Хашме, да, сейчас, посмотреть, как она, и задержать достаточно, чтобы первой женщиной, которая нальет себе чашу хмельного зелья, была Гонаб. Она вышла на желтый, горячий свет и, чуть задыхаясь, заторопилась по узкому проходу между хижинами.

А Хашма, выйдя с другой стороны из-за хижин, медленно, с трудом переставляя ноги, брела к Дому женщин.