Текст книги "Декабристы-победители"

– Ваше Высочество, – как бы между прочим сказал Якобс. – Нам действительно нужен минимум год, чтобы сделать ваши войска регулярной армией. Однако, – сделал он многозначительную паузу, – в свете последних новостей, сроки можно и сократить.

– И что за новости? – насторожился Аббас-Мирза.

– Вам известны декабрьские события в русской столице?

– Ходят разные слухи, – задумчиво произнес наместник. – Но, – выделил он, – только слухи. Я не получал достоверных сведений из Петербурга с декабря прошлого года. Говорят, там был мятеж против нового царя. Но неизвестно, чем он закончился. Вероятно, как это всегда было в России: либо мятежников поймали и повесили, либо возвели на трон того, кто более приятен армии.

– На сей раз все по-другому, – улыбнулся уголками рта Якобс. – После смерти Александра должен был править Константин. Но он отрекся. Новый император Николай убит.

– Однако у императора Павла оставались еще сыновья, – показал свою осведомленность наместник.

– Императором провозглашен младший сын – Михаил. Но он в Москве. В Петербурге власть принадлежит Временному правительству.

– Временному правительству.… От кого или от чего? От какого времени? – не понял Аббас-Мирза.

– Временному – это означает, что власть захватила горстка офицеров, которые управляют страной до выборов общенародного правительства.

– Народ будет выбирать правителя? – ужаснулся персидский принц.

– И даже не одного правителя, а нескольких. Одни будут править, а другие – следить за тем, как они правят.

– Могу себе представить, что будет с такой страной, – покачал головой Аббас-Мирза. – В одной древней поэме говорится о том, что некий принц решил отдать власть народу. Выстроил город, где все должны жить счастливо. А что было дальше, господа?

– Кажется, на город напали враги и всех уничтожили, – неуверенно сказал Харрингтон.

Англичанин не читал «Шахнаме» великого Фирдоуси. Но догадаться о последствиях было несложно.

– Значит, в России началась гражданская война, – пришел к выводу мудрый Аббас-Мирза. – Но корпус Ермолова достаточно силен. Он насчитывает пятьдесят тысяч регулярной пехоты и сорок тысяч казаков.

– Кавказский корпус сейчас не настолько силен, – сказал Харрингтон. – Наши люди сообщают, что полки Ермолова разбросаны по всему Закавказью. Наш посол в Петербурге еще летом получил известие, что генерал неоднократно просил прислать подкрепление – несколько казачьих полков и пехотную дивизию. Подкрепление должно было прибыть нынешним летом.

– Новости прекрасные, – не скрыл своей радости персидский военачальник. – Вероятно, в суматохе гражданской войны подкрепления генерал не получит. Значит, если мы начнем, то…

– Не забывайте, Ваше Высочество, что если вы начнете, то за спиной у русского корпуса остается непокоренный Кавказ.

– Я помню, – кратко сказал наместник.

Англичане успели неплохо изучить Аббас-Мирзу – если тот стал говорить коротко – значит, уже что-то замышляет. Что ж, пусть замышляет. Если не хочет им что-то рассказать – не суть важно. Они и так знали, что летом прошлого года мятежный шейх Бек-Булат поднял восстание. Горцы овладели постом Амараджиюрт, пытались взять крепости Герзель и Грозную. Восстание еще продолжалось и, не исключено, что оружие для восставших поступало из Ирана. Кроме того, им было хорошо известен муштенда провинций Тебриза и Хой Мирзы-Мехты, за которым шли сотни мулл и десятки тысяч мусульман. Мечтой муштенды было отбросить русских не только из Закавказья, а загнать их за Кавказ. А потом преследовать, преследовать и преследовать неверных до тех пор, пока вся Русская империя не исчезнет с лица земли, а все гяуры не встанут под зеленое знамя ислама. Покончив с русскими можно приняться и за франков и дойти до Британских островов.

Мирзу – если тот стал говорить коротко – значит, уже что-то замышляет. Что ж, пусть замышляет. Если не хочет им что-то рассказать – не суть важно. Они и так знали, что летом прошлого года мятежный шейх Бек-Булат поднял восстание. Горцы овладели постом Амараджиюрт, пытались взять крепости Герзель и Грозную. Восстание еще продолжалось и, не исключено, что оружие для восставших поступало из Ирана. Кроме того, им было хорошо известен муштенда провинций Тебриза и Хой Мирзы-Мехты, за которым шли сотни мулл и десятки тысяч мусульман. Мечтой муштенды было отбросить русских не только из Закавказья, а загнать их за Кавказ. А потом преследовать, преследовать и преследовать неверных до тех пор, пока вся Русская империя не исчезнет с лица земли, а все гяуры не встанут под зеленое знамя ислама. Покончив с русскими можно приняться и за франков и дойти до Британских островов.

Далекие планы туземного владыки интересовали англичан мало. Но пока персы и дикие горцы могут прекрасно послужить в борьбе против соперника в Азии и на Кавказе. Потом, когда русских удастся вытеснить с Кавказа, нужно думать – как обуздать дикарей. Лучше всего найти для них нового врага.

Кавказ. Месяц спустя.

В доме Хаджи-Магомеда, самого уважаемого человека аула Алерой, собрались старейшины ближайших селений. Аксакалы неспешно вешали на деревянные колышки в стенах оружие и бурки, рассаживались на подушки вокруг длинного невысокого стола, на котором были только камгены с водой и чурек. Не от жадности Хаджи-Магомеда, нет. Хозяин мог позволить себе забить десять черных барашков, чтобы угостить гостей. Сегодня собрались не ради еды и питья. Главное, зачем собрались уважаемые люди – послушать послание, привезенные Ахмедом.

Ахмед – одноглазый посланник далекой Персии, был не простым человеком. Когда-то его звали иначе. Как именно, он уже и сам забыл. В юности он хотел стать муллой, учился в медресе. У него было три старших брата, любивших его и считавших, что младший, толковавший Коран как настоящий кади, будет не простым муэдзином, а улемом. А может, если будет на то воля Аллаха, то и имамом. Но однажды братья вместе с друзьями-джигитами отправились за Терек отбивать табуны у русских, но вместо добычи домой вернулись их кони, навьюченные трупами. Джигиты попали в засаду. И хотя они храбро сражались, но силы были неравны. Казаки, перестреляв и перерубив весь отряд, оставили в живых только старшего брата, отрубив тому правую руку. Брат отвез домой страшный груз, а потом, взяв кинжал в левую руку, ушел мстить русским.

Когда Ахмед узнал, что брат убит, так и не успев отомстить, а его тело русские солдаты бросили в зловонную яму, он покинул медресе. Вскоре юноша стал мюридом Гамзат-Бека, правой руки имама, поклявшегося, что выбьет русских с Кавказа или умрет. Тело Ахмеда покрывало множество шрамов от казачьих сабель, осколок картечи, застрявший в груди, мешал дышать. Солдатский штык выколол глаз, пройдя насквозь. А если из тела выковырять все пули, то можно стрелять целый день. Но пока жив, он будет убивать русских! Мюрид Гамзат-Бека верил, что весь его народ возьмет в руки кинжалы и ружья, а если ружья для кого-то не хватит, то пригодится и прадедовский лук.

Ахмед держал в руках письмо, хрупкое от грязи и сальное от тела. В одном месте зияла дыра от пули. Провести послание из Персии через Азербайджан, переполненный русскими войсками, было нелегко. Но он сумел.

– Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного, – читал Ахмед. – К вам, братья, обращаются братья по вере из Персии. Мы объявляем джихад неверным. И если вы мужчины, то присоединитесь к нам. Вместе мы выбросим русских в море и отбросим их за Кавказский хребет. Над трупами наших врагов мы обнимем друг друга. Но если среди вас нет мужчин, то скоро ваши жены будут ходить с открытыми лицами, дочери – с голыми ногами, а сами вы будете пасти свиней. Помните, что погибшие на правой войне попадают в рай!

В сакле настала тишина. Аксакалы сидели и думали. С одной стороны – русских резать надо. С другой – уж слишком дорогой кровью дается война с неверными. Форпосты и крепости подходили прямо к аулам. Просеки, вырубленные по приказу Ермолова, мешали джигитам свободно нападать на русские обозы. А сколько селений, выказавших неповиновение, было выжжено, а их жители сосланы на равнины, под надзор солдат и казаков? Все ждали слов Хаджи-Магомета. И он их сказал:

– Если персы начнут войну против неверных, здесь останется только горстка солдат, а также верные русским ингуши и осетины. Наш аул выступит.

По сакле пронесся негромкий шепот остальных аксакалов:

– И наше селение не останется в стороне.

– И наше!

– И мы выйдем вместе со всеми!

– Но как быть с другими? – поинтересовался Хаджи-Магомед.

– Я объехал много селений, – сказал Ахмед.

– Все мужчины готовы взять в руки оружие. Через месяц вся Ичкерия и Дагестан загорятся праведным огнем джихада, от которого у гяуров будет гореть земля под ногами.

– Да будет так!

– Иншалла!

Глава шестая
Козаки и пластуны

Февраль-апрель 1826 года. Малороссия

Все получилось удачно. Восставшие без боя дошли до Могилева и благополучно захватили город, не встретив никакого сопротивления. Да и кто его мог оказать? Батальон пехоты, призванный стать охраной генерала и его штаба? Штабные офицеры или их денщики? Они даже не сразу и поняли – а что произошло? Пока разбирались, все наиболее важные здания оказались под контролем восставших, а командующий армией генерал Остен-Сакен – под домашним арестом.

Захолустный Могилев и стал центром восстания, куда съезжались все, получившие известие от Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. Кому-то удавалось привести с собой людей. К сожалению, откликнулись не все. Начальник штаба 2-й армии Киселев, втайне сочувствовавший мятежникам, отказался возглавить их войска. Но к счастью, из Киева прискакал генерал-майор Сергей Григорьевич Волконский, приведя с собой половину бригады.

С прибытием генерала Муравьев-Апостол вздохнул с облегчением. Командовать батальоном, полком и бригадой он мог. С дивизией справлялся, но уже с натяжкой. В Могилеве же войск набралось на целый корпус. Уж коль скоро Сергей Григорьевич носит на плечах «густые» эполеты (правда, выше бригады ничем не командовал, но все лучше, чем командир баталиона) – ему и карты в руки. Разумеется, штабные. Кроме того, прибытие князя Волконского, героя войны осьмсот двенадцатого года, портрет которого украшал Георгиевский зал Зимнего дворца, внесло изрядное воодушевление.

Сам Волконский тоже без особой радости принял командование. Но деваться было некуда – других генералов поблизости не нашлось. Где-то в Киеве обретался Юшневский, но тот был по интендантскому ведомству.

В Могилеве восставшие столкнулись с первой проблемой. Чем кормить корпус, если в армейских магазинах провизии и фуража рассчитано на два батальона? Прежние интенданты куда-то подевались (верно, сбежали от греха подальше), а новых, кои обеспечивали бы покупку муки, крупы и прочего, еще не было. Впрочем, лишних денег тоже не было. Брать фураж и провиант у пейзан сообразно законов военного времени (проще говоря – грабить!)? Потом решили: отбирать провизию неприлично, не поляки или французы, а свои, родные. Так что придется платить, пока не закончатся имеющиеся деньги. А когда закончатся, тогда и видно будет. Скорее всего, придется выпускать квитанции, наподобие тех, которыми рассчитывалась армия во время Заграничного похода. (Расплачивались потом по ним лет десять, да так толком и не рассчитались…)

Когда совещание подошло к концу, генерал Волконский вспомнил еще об одной проблеме:

– Господа, вы обратили внимание, что к нашей армии прибились ополченцы? Какие будут предложения?

– Разогнать бы их, к чертям собачьим, – буркнул полковник Муравьев. – Проку от них – ноль, а головной боли хуже, чем от горилки…

– Образно, – хмыкнул генерал-майор. – Но разгонять их нельзя. Как-никак народ, за свободу которого мы боремся, и наши союзники. Как вы считаете, капитан? – обернулся он к Павлу Еланину, также присутствовавшему на совещании как представитель Вятского полка.

– С такими союзниками, Ваше Превосходительство, и врагов не надо, – хмуро отозвался капитан, поднимаясь с места.

– А что так? – удивился Волконский.

– Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Солдат воевать, а пахарь землю пахать.

Генерал-майор Волконский кивком разрешил капитану сесть на место, а сам прошелся по комнате, рассуждая вслух:

– С одной стороны, капитан, вы правы. С другой, нельзя выпускать на волю народную стихию. Это все равно, что выпустить джинна из бутылки. Последствия непредсказуемы! Посему вам, капитан Еланин, придется возглавить ополченцев, – заключил генерал.

Посмотрев на перекошенную физиономию капитана, Волконский любезно добавил:

– Если не нравится слово ополченец, назовите их партизанами.

– Скорее, гайдамаки, – буркнул бывший офицер лейб-гвардии, понимая, впрочем, что спорить с генералами бесполезно. Сказано – ополченцы, значит – ополченцы.

– Видите, Еланин, вы получили изрядное повышение. В войну с Наполеоном сотней ополченцев подполковник командовал. А у вас – целая дружина. Кстати, – обернулся Волконский к братьям Муравьевым-Апостолам, – они себя козака҆ми называют. Говорят, – вы – потомки атамана Апостола.

– Не атамана, а последнего вольного гетмана Даниила Апостола, – поправил генерала отставной подполковник Муравьев-Апостол. – И не прямые, а так, седьмая вода на киселе, – уточнил Матвей Иванович. – Муравьевых много, а Муравьевых-Апостолов поменьше. При императрице Екатерине прадеду пожаловали добавку к фамилии – Апостол. Это как с Пушкиными. Есть просто Пушкины. А есть Мусины-Пушкины, Брюсы-Пушкины, Бобрищевы-Пушкины.

– Да-да, – радостно подхватил Муравьев. – А есть еще «бывшие Пушкины» – фальшивомонетчики. Один из них, эдакий parvenu, немало крови нашему пииту попортил. Из-за него Александр Сергеевич рукопись в карты проиграл…

Артамон Захарович уже открыл было рот, чтобы рассказать, какую именно рукопись проиграл поэт, но был остановлен бдительным Волконским. Генерал неплохо знал бравого гусара: начнет говорить о Пушкине, примется читать стихи Александра Сергеевича, а потом все сведет к Денису Васильевичу Давыдову. Поэтому он прервал начавшийся интересный разговор:

– Ладно, господа, ближе к делу. Так вот, господин капитан. Вам предстоит создать из этого сброда отряд. Пусть не боеспособный. Главное, чтобы они не разбежались при первом же выстреле. А пока, простите за цинизм, они даже на пушечное мясо не годятся. Если не возьмем под контроль чернь, она сама возьмет под контроль нас. Конечно, лучше бы им дать в начальники кого-то из Муравьевых-Апостолов. Но Сергей Иванович у нас командует пехотой. Матвей Иванович – опытный сапер, а нам еще нужно создавать инженерно-саперное подразделение.

– А Ипполит Иванович? – сделал последнюю попытку отбиться от «повышения» капитан.

– Ипполит Иванович сейчас в Польше. Это раз. А во-вторых, прапорщик для командования отрядом – как-то несолидно. Когда Муравьев-Апостол-младший вернется из Польши, то возьмете его своим заместителем. Думаю, братья возражать не станут.

Братья, разумеется, не возражали. Более того, Матвей Иванович, самый старший и мудрый из братьев (старше Сергея на два года), неожиданно сказал:

– Мне кажется, со временем к нашим ополченцам добавятся еще люди. Прибьются крестьяне, которые мечтают о вольностях.

– Дай-то бог! – пылко сказал Бестужев-Рюмин. – Тогда мы будем не одни. Крестьянство поймет, что мы несем ему свободу от тирании и поможет нам эту свободу удержать.

– Думаете, – скептически улыбнулся Матвей Иванович, – крестьяне так уж и рады свободе?

– Разумеется. Человек рождается свободным. Крестьяне, взявшие в руки топоры, станут нашими союзниками.

– Вот-вот. Топоры-то они в руки возьмут. А потом этими же топорами, да нам по головам… Но поверьте, потом они сами не будут знать – а что с этой свободой делать. Мои пейзане, когда я давал им вольную, слезой изошли – не бросайте нас, барин, Матвей Иванович, пропадем мы без тебя. А потом добрая половина мужиков просто спилась. Они же привыкли, что управляющий им скажет – когда пахать, когда сеять. Так-то, господа якобинцы…

– И вот еще, – задумчиво сказал генерал. – Имейте в виду, Еланин. К вам будут прибиваться не только крестьяне. Первыми придут дезертиры, конокрады и прочее быдло. Не будем обольщаться, господа. В свое время в партизанских отрядах служили, в большинстве своем, мародеры.

– И что мне с ними делать? – с напряжением в голосе спросил Еланин, уже примеряя на себя шкуру начальника ополчения.

– То, что делал любимец нашего полковника. Так, Артамон Захарович?

– Так точно, господин генерал, – осклабился Муравьев. – Денис Василич брал в отряд всех. Неважно – дезертир ты, вольнопер или регулярный. Говорил: «Хлопцы, то, что было раньше – забыто. В бою брать трофеи не возбраняется. Но ежели после боя какая сволочь вздумает старое вспомнить – повешу!»

– Многих повесил? – заинтересовался капитан.

– Двоих. Для остальных сие стало наглядным уроком. Поняли, что командир не шутит.

– Так что, господин начальник дружины, – почти весело заключил Волконский, – пару-тройку мародеров повесите, остальные сразу уважать начнут. Возьмете с собой надежного фельдфебеля, солдат постарше – вот вам и профос с командой.

После такого напутствия Еланин лишь вздохнул, надел шинель с портупеей и пошел знакомиться с «войском». «Профоса с командой» решил пока не брать. Нужно вначале осмотреться самому, а уже потом решать – сколько людей из состава регулярных солдат потребуется, что бы хоть чему-то научить «ополченцев».

Пейзанское «войско» располагалось на окраине Могилева. Из-за недостатка жилья и при желании вчерашних малороссийских пахарей держаться вместе им был выделен огромный пустующий сарай с изрядно прохудившейся крышей. Крышу «козаки» чинить поленились – не своя, чай – предпочитая укрываться от снега свитками. Сегодня же день выдался ясным, снега не предвиделось, а дым от нескольких костров, разведенных прямо на полу, мог свободно уходить вверх.

Кроме дыма от сарая растекались во все стороны звуки песни. Капитан Еланин, шествующий к своим новым подчиненным, только вздохнул – из собственного скромного опыта пребывания в Малороссии знал, что эту песню хохлы начинают співать, когда они основательно напьются. Но все-таки Павел замедлил шаг, невольно прислушиваясь к стройному хору мужских голосов, певших про нэбо и тяжэлую думку.

«Хорошо поют!» – констатировал капитан, потянув на себя огромную двустворчатую дверь. Молодому капитану, опоздавшему на войну 1812 года и, в отличие от лучшего друга Ника Клеопина, не нюхавшего кавказского пороха, ополченцы Отечественной войны представлялись героями, сошедшими с лубочных картинок. Те, что скопились в сарае, больше напоминали разбойников. И не благородных, а наших, исконно русских. Какой уж там Шиллер…

Вокруг одного из костров сидело человек двадцать, распевавших «Дывлюсь я на нэбо», они передавали по рукам ведерную бутыль с мутным пойлом, куски сала и луковицы. У другого костра народ не пел, а просто пил. У третьего уже не пели и не пили, а лежали вповалку. У четвертого и пятого… Тоже не лучше. В одном из углов кого-то били – не спеша и обстоятельно; в другом творилось полное непотребство: из кучи сена торчали голые женские ляжки, а между ними колыхался увесистый зад с приспущенными шароварами. Рядом нетерпеливо переминалось еще трое.

От первого костра поднялся дюжий мужик и подошел к капитану.

– Цэ же те кэ? Кто будешь? – нарочито грубо обратился он к офицеру.

– А я буду, – твердо отвечал капитан, глядя мужику прямо в глаза, – капитаном Еланиным. Назначен командовать, – тут Павел замялся, – вашим отрядом. А ты кто будешь?

Мужик картинно снял с головы папаху, обнажив свежевыбритую голову с чубом, и насмешливо ответствовал:

– А я, паныч, буду наказным атаманом Григорием Гречухой.

– Не паныч, а Ваше Благородие, – сквозь зубы проговорил Еланин. – Уж если вы, Гречуха, называете себя наказным атаманом, то в званиях и чинах разбираться должны.

– Мы, вашбродь, козаки, люди вольные, – издевательски проговорил атаман. – Нам офицеров не нужно. Дедов наших ваша императрица Катька на Яик сослала. Сослала – да не всех. Мы же потомственные козаки из Запорожской Сичи. Как узнали, что полковник Апостол на войну за свободу идет, так и сами пошли. Вот если бы сам полковник пришел – то мы бы за него горы свернули… А других нам не надо.

– А вот это уже не ваше дело. Коль скоро вы примкнули к нам, а не мы к вам, то будьте добры подчиняться приказам. Командует корпусом генерал-майор от инфантерии князь Волконский. Его заместитель – подполковник Муравьев-Апостол. Генерал назначил меня вашим командиром. Нам требуется, чтобы вы не разбойниками с большой дороги были, а частью регулярной армии. Или – скатертью дорога. Мы-то без вас обойдемся, а вот вы… Гречуха, ваше «войско» разгонит первый же регулярный полк. Да что полк! Я лично с такой бандой управлюсь одной ротой…

Павел сильно рисковал: а вдруг как и в самом деле – уйдут? Отпускать людей нельзя.

Атаман загрустил. С одной стороны, ему хотелось послать новоявленного «командира» куда подальше, но с другой – офицерик прав. Без поддержки армии его «войско» обречено. Но уступать не хотелось. – Не примут вас хлопцы, Ваше Благородие, – покачал атаман головой. – Не наш вы. – В армии все свои. А сейчас скажи – что тут у вас за бардак? – Какой бардак? – искренне удивился атаман. – Ну, гуляют хлопцы. Горилки немножко глотнули. Если что – то мы и в бой готовы. Ты ж знаешь, пан официр, – вновь перешел на фамильярность Гречуха. – Козаку в поле только люлька, сабля да горилка друг.

– Мы не в поле, – сухо поправил капитан. – А это что? – указал он на угол, где «козаки» валяли бабу. – Так это так, торговка наша, Мотря, – опять удивился атаман. – Теперь, стало быть, меркитанка. – Маркитантка, – опять поправил его Еланин. – И что она тут делает? – Как что? Горилку и харчи хлопцам продает. Ну, и так это, по бабскому делу… дает понемножку. Не за так, конечно. Вам, паныч, как командиру, – нахально осклабился Гречуха, – она и забесплатно даст. Крикнуть? Павлу стало противно. Он не ангел. В славные юнкерские времена приходилось «потреблять» одну гулящую девку на двоих. Девки довольны, а господам юнкерам – вельми забавно (да и деньги экономились). Но вот открыто, как кобели на сучке… «Скоты, – подумал капитан. – Натуральные скоты». Хотелось дать в морду, но сдержался. – Бесплатно – это хорошо. А если сейчас в бой? Сможешь ли ты, атаман, своих хлопцев поднять. И если уж вы «козаки» – то где же ваши кони?

– А мы, пан официр, пластуны. Пехота, по-вашему. Можем и конным, и пешим строем. Но пешим сподручней.

– Так все же, сможешь войско поднять? – не унимался офицер. – Или мне самому? Сейчас солдат свистну…

Атаман почесал свежий чуб, что-то прикинул и пошел поднимать народ.

«Явно, готовит какую-то каверзу, – настороженно, но беззлобно подумал капитан. – Ладно, посмотрим».

Примерно через час (но не тот «час», что у хохлов да донцов означает «минуту», а самый натуральный, в шестьдесят минут) войско было выведено. Кого-то расталкивали, кого-то выпинывали. А особо «уставших» выносили и бросали мордой в сугроб. Но все же, с русско-украинскими матюжками и плюхами, народ удалось вывести из тепла на свет божий, где уже начиналась легкая метель.

Еще полчаса понадобилось, чтобы поставить «козаков» в строй. Строй получился косой и пьяный, но лучше, чем ничего. По крайней мере, капитан получил возможность осмотреть, – чем же вооружено «войско». С холодным оружием проблем не было. Пешие казаки (виноват, козаки-пластуны) были увешаны дедовскими саблями, кавказскими шашками и кирасирскими палашами. А вот огнестрельное… В изобилии имелись самопалы (верно, кованые в кузнице); карабины образца 1805 года, списанные из регулярной армии из-за неудобства; аглицкие ружья (не из тех ли запасов, что Владычица морей «подарила» накануне войны?); фузеи времен Петра Великого, охотничьи короткоствольные. А один хлопчик сгибался под тяжестью пищали, помнившей Смуту…

«С таким вооружением и десяти минут не выстоим, – грустно подумал офицер. – Но, как говорят в Малороссии, шо е, то е!»

– Здравствуйте, казаки! – торжественно обратился капитан к войску. – Понимаю, что сегодня вы ответить не в состоянии. Но впредь хочу от вас слышать в ответ: «Здравия желаем Ваше Благородие»! Понятно мое требование?

– От жены требуй, – послышался из строя нахально-пьяный голос.

Такого спускать нельзя ни трезвому, ни пьяному. Особенно в первую встречу. Если сразу не поставить весь этот сброд на место, то можно проситься в обоз. А лучше – сразу стреляться…

Павел Николаевич «выцелил» взглядом говоруна – матерого мужичину с красной рожей. Кажется, он был из тех, кто «обрабатывал» Мотрю-«меркитанку». Капитан спокойно подошел к наглецу и ласково сказал:

– Жены, братец, у меня нет. А требовать как командир я буду с тебя. И не то, что у Мотри, а службу. А будешь плохо службу справлять, поимею тебя, как ты свою Мотрю! Понял?

Народ загоготал, а краснорожий, нахально улыбнувшись, приготовился сказать еще какую-нибудь скабрезность.

– А скажи-ка, ко-за-че, – издевательски протянул Еланин, опережая наглеца. – Что ты еще умеешь делать, кроме как у Мотри требовать? И тебе сабля-то для чего? У баб под подолом щупать?

Будь малороссы не пластунами, а настоящими казаками, от хохота разбежались бы и кони. А мужичина оскорбился. Рожа стала багровой – хоть трубку раскуривай! Он уже открыто стал вытаскивать саблю из ножен, а капитан, отступая на шаг, откровенно подначил:

– Ишь ты, за сабелькой полез… А что, давай-ка помаши да покажи, на что способен. Или… – сделал капитан паузу, – сабля-то у тебя только промеж ног?

Капитан изрядно рисковал. Конечно, в юнкерском училище фехтование им давали неплохо. Мог, коли требовалось, нарубить лозы на скаку и принимать на пику кавуны. Но все же пехотному офицеру больше приходилось со шпагой по полям да лесам бегать, а не саблей рубить. Но с мужиком, будь он трижды «козак», как-нибудь совладает.

«А козака-то чему-то учили! – хмыкнул капитан, принимая очередной удар. Отбрасывая саблю мужика в сторону, сделал вывод: – А учил-то его кто-то из дiдов!»

Еланин не спешил атаковать, но рука работала сама, отбивая удары (благородный термин «парировать» тут не подходил – козак рубил от всей дури, как во времена викингов). Но в конце концов капитану надоело. Если бы собирался убить – давно бы убил, а вот сражаться впустую против бугая – рука отвалится. Парировав в очередной раз, Еланин «поймал» эфесом шпаги рукоятку сабли и провел нехитрый прием: «обернув» своим клинком чужое лезвие, выбил оружие. Точнее – не выбил, а выдернул, как пробку от «мадам Клико». Миг – и острие шпаги уже уперлось в кадык верзиле. Тот, не успевший осознать, что остался безоружным, дернулся и… замер с распахнутыми в сторону руками.

– Ну что, братец, понимаешь теперь, что настоящий бой это не только саблей махать? – доброжелательно спросил капитан. Отведя жало клинка от горла противника, одобрительно кивнул: – А вообще – молодец. Возьми оружие и встань в строй!

Красномордый «козак» обалдело потряс башкой и, не пытаясь больше воевать с офицером, подобрал саблю. Строй (ну, нечто похожее на строй) замер от удивления – похоже, этот мужик считался хорошим бойцом. Еланин уже решил, что театр окончен, но из второго ряда выскочил молодой парень. Сбрасывая с себя полушубок, парубок задорно выкрикнул:

– А что, благородиё, на кулачках не слабо?

Капитан подошел к хлопцу. Строго посмотрев ему в глаза, сказал:

– Командира следует звать – Ваше Благородие. Понял? На первый раз прощаю, а второй – не спущу! И без его разрешения из строя выходить нельзя. А уж биться на кулачках – и подавно.

Договорив, Павел треснул выскочку эфесом. Не сильно (в четверть силы) и не в висок, а в лоб, где кость толстая. Парубок рухнул на руки друзей, а «войско» начало шуметь.

И тогда капитан, беря инициативу в свои руки (ох, как давно хотелось это сделать) рявкнул-таки командирским голосом:

– Молчать! Смирно стоять! Мы – отряд регулярной армии, а не бандиты. Раз вы пришли к нам, то это значит, что вы хотите свободы. А путь к свободе лежит через сражения. Что бы сражаться и побеждать – нужна железная дисциплина. Вы кичитесь тем, что деды ваши были запорожцами! А разве запорожцы не блюли дисциплину? В походе и в бою каждый слушал атамана, как Господа Бога! Так? А ну, кто скажет, что не так?

– Так мы ж не солдаты, – робко произнес кто-то.

то.

– Что?! Молчать! Вам тут не вольница запорожская, а регулярная армия. Значит, дисциплина будет еще крепче. Иначе нас разобьют. Я назначен быть вашим командиром и мне плевать – нравлюсь я вам или нет. Моя задача – научить вас воевать. Кто не желает – может уходить. Я жду.

Строй не шелохнулся. Мужики стояли, потупив глаза.

– Прекрасно, – продолжал командир. – Даю вам срок до ночи. Но если кто-то уйдет утром, то будет считаться дезертиром. А если еще раз кто-то попробует меня проверять на сабли, на кулачки – то я того просто пристрелю! Ясно?

Народ забурчал: «Ясно-понятно».

– Не ясно-понятно, а «Так точно, Ваше Благородие», – рявкнул Еланин. – Я из вас таких солдат сделаю, что чертям тошно станет!

С первого раза получилось плохо. С второго-третьего – лучше. «Кажется, что-то, получается», – удовлетворенно подумал Павел. Но он также понимал, что для этой вольницы, воспринявшей от Запорожской Сечи только смысл, но не дух вольности, одного крика и строгости недостаточно. Значит, нужно не только жать и давить, но и располагать к себе. Чем тут расположишь? Только умением.

– Теперь о кулачках, – обратился он к войску. – Кто там меня хочет проверить? Желающие? Выйти из строя.

Из строя выскочил парубок, получивший в лоб. Яростно зыркая глазами из-под накатившейся дули, парень сбросил на снег кургузый полушубок и принялся неистово уминать снег. Причем не только ногами, но и задницей. Движения паренька указывали на рисунок будущего рукопашного боя. Что-то это Павлу напомнило…

«Ну, точно. Это же боевой гопак. Не зря, стало быть, Ильич гонял нас до седьмого пота!» – удовлетворенно подумал капитан.

Вахмистр Филимонов, – бывший суворовский солдат, преподававший юнкерам искусство рукопашного боя, был легендой училища. Сколько юнкеров, затиравших синяки медными пятаками и залечивающих ушибы бодягой на постном масле, кляли вахмистра за «неблагородную» драку, когда пяткой бьют в челюсть, а кулаком, с разворота, в пах… Зато сколько матерых офицеров приезжало потом в училище с «владимиром», а то и с «георгием» на груди, благодарили вахмистра за умения, помогавшие выстоять в бою с французами, турками или чеченами. Говорят, в подвале дома, где была казенная квартира Филимонова (для вахмистра, которому положено жить в казармах, была выхлопотана особая льгота одним из учеников, ставшим генералом) скопилась огромная коллекции хороших вин, подаренных ему бывшими юнкерами, прошедших войну 1812 года, бравших Париж и воевавших на Кавказе или в Персии.