Текст книги "Чекист. Южное направление"

– Опять я вас не пойму, товарищ начальник, – поправил очки Петрович. – Вы же, как помню, по всем лагерям офицеров искали, а вместо того, чтобы нас расстреливать, на фронт отправляли. Ведь было такое? Чем плохо, если в Красной армии лишний сапер появится? А я, смею надеяться, не из худших.

– Так я вам верю. И специалист вы первоклассный. Только, Александр Петрович, когда я вас брал на службу, вы мне сами рапорт написали – так мол и так, прошу зачислить в ряды РККА. А потом, когда я вам предложил рапорт переписать, мол, хочу служить специалистом в чека, вы же не отказались, верно?

– Я, Владимир Иванович, в состоянии эйфории был, – смутился Исаков. – Ждали расстрела, а вы тут явились, нам и подумать особо не дали – на фронт, поляков бить. Я тогда и черкнул, не глядя.

– А теперь, стало быть, все разглядели, и захотели в Красную армию?

Исаков ненадолго задумался, потом спросил:

– А если я после увольнения порву эту справку, пойду добровольцем? Кто мне запретит?

– И как вы себе это представляете? Отправитесь в строевую часть? Не примут. Пойдете в военкомат, что вы там скажете? Служил у белых, прошел фильтрацию, служил в чека. Спросят – а почему из чека вас выгнали?

– Как это – выгнали? – не понял Петрович.

– Как выгоняют? Выгоняют за пьянку, за моральное разложение. За все прочее – взяточничество, превышение служебных полномочий у нас не выгоняют, расстреливают.

Эх, до чего же наивный ты человек, штабс-капитан. И майором тебе не быть, это точно. Не помню, в каком году у нас майоров введут? В тридцать четвертом, что ли? А, нет, в тридцать пятом. Но тебе, капитан, переаттестация не светит.

– Выходит, в чека, как в масонской ложе – вход рупь, а выход два? – невесело улыбнулся Александр Петрович.

Наивный-то он наивный, но не глупый. Ишь, догадался.

– Про масонов, уважаемый Александр Петрович, сказать ничего не могу, не был, не состоял. Я же вам предложил – уйдете по состоянию здоровья, станете чем-то полезным заниматься. Не хотите детей учить, другое дело найдется. Саперы в народном хозяйстве всегда нужны – шахты строить, железные дороги, да мало ли что.

Мне стало интересно – воспользуется ли старый служака лазейкой, что я ему предложил или нет?

– Нет, я так не хочу, – покачал головой Исаков. – Тогда уж и на самом деле – лучше пуля в лоб.

– Скажите-ка мне, Александр Петрович, решение застрелиться или уйти у вас когда появилось? После того как я эту девицу пугал, да?

– Так точно. Наверное, вы действовали правильно, но со стороны это выглядело мерзко. Я не голубых кровей, но офицер, пусть нас и отменили.

– Верю. Но у меня встречный вопрос – а на кой черт вы это все слушали? Вышли бы из купе, и все дела. Это первое. Второе – а по чьей милости эта девица оказалась в поезде? Ладно, Татьяна проявила жалость, но вы-то куда смотрели? Вы были дежурным, позволили себе пропустить постороннего человека. Да, охотно верю, что вам стало жаль бедняжку и вы не подумали, что она попытается задушить вашего непосредственного начальника. И третье – вы отличный специалист, вы очень много полезного сделали, и вы еще мне нужны – война заканчивается, нужно не минные поля ставить, а обезвреживать. В РККА и своих саперов хватает, у нас нет.

Дальше я понял, что мне уже надоел разговор и решил поставить точку.

– В общем так, Александр Петрович. Со службы я вас не отпускаю. Хотите застрелиться – хрен с вами, стреляйтесь. Честно скажу – ваш труп доставить в Архангельск не обещаю, скорее всего, похороним где-нибудь неподалеку. Могила будет, насчет гроба не знаю, скорее всего, без него. Единственное, что если застрелитесь, то я вас перестану уважать. И как человека, и как офицера. – Видя, что Исаков побледнел, готовится сказать что-то резкое, совсем ненужное, поспешил остановить его. – Можете обижаться, и как офицера. Жандармский ротмистр Книгочеев той России служил, честно служил, а все остальные чистенькими хотели остаться. Да, остались. И что в сухом остатке? Профукали вы ту Россию. И что, эту хотите профукать? Шиш. Так что идите, Александр Петрович, стреляйтесь, вешайтесь, можете вены порезать, а мы уж как-нибудь сами, без вас.

Глава восьмая. Ни мира, ни войны

Петрович не застрелился, но нам все-таки пришлось делать остановку. Львовская «нищенка» – кстати, по национальности русская, а ругалась по-польски, потому что выросла в польской среде, девятнадцати лет от роду, фамилия Факен (странная для русского человека, но чего только не бывает?), звать Алена, бывшая гимназистка, на допросе показала, что она входит в боевую группу эсеров оставшихся в городе после отхода поляков. Задача – уничтожение красных командиров, особенно представителей высшего командного состава. Сама она планировала убить Склянского, но не успела (грех такое говорить, но жаль!), а когда узнала, что на путях стоит бронепоезд одного из кровавых карателей ВЧК Аксенова, очень обрадовалась. Дальнейшее известно. Жалела, что не решилась прихватить с собой настоящее оружие, понадеявшись, что сумеет задушить мерзавца (то есть, меня!) удавкой – ей показывали, несложно, но не получилось.

Уже и не помню, какая по счету юная дурочка, решившая бросить себя в «жерло революции», встретилась мне за эти два года? Не то третья, не то четвертая. Но я слегка огрубел душой. Раньше бы принялся сетовать – вот, мол, ей бы учиться, замуж выйти, детишек рожать, а теперь… Девушка – не младенец, соображает, что делает, а за все в этом мире надо платить. Единственное, что я сделал – не стал ей «шить» покушение на убийство моей персоны, а уж как решит ревтрибунал Юго-Западного фронта, зависит теперь лишь от самой «нищенки», да от того, насколько успешными станут действия чекистов. Список террористов, составленный Никитой на основании допроса, состоял из пяти фамилий, хотя Львовская организация эсеров должна быть больше. Старая тактика, разработанная еще Нечаевым и принятая на вооружение эсерами, когда рядовой исполнитель знает лишь ближний круг и, стало быть, не сумеет выдать всю организацию.

Алену Факен (да, фамилия!) мы высадили в Бродах, определили под арест, телеграфировали в особый отдел Юго-Западного фронта – пусть забирают, везут во Львов и работают. Конечно, заманчиво самому раскрутить террористическую группу, но какая разница? Одно дело делаем, делить нечего, да и возвращаться во Львов у меня времени нет, а из Москвы ловить львовских эсеров проблематично. Но копию протокола допроса Факен и наши с Татьяной рапорта я отдам Артузову для учета и контроля, а лавры пусть достаются Манцеву. Начальник особого отдела фронта после «буйств» Первой конной и так проштрафился, пусть теперь себя реабилитирует. Правда в качестве «трофея» мы оставили себе баночку с кокаином. Татьяна сказала, что он ей нужен в медицинских целях, и вообще, она им спирт разбодяживала, когда «сыворотку правды» колола, вдруг еще пригодится? А я и не знал, предполагая, что Таня использовала чистый спирт.

Всю дорогу до Москвы – без малого трое суток, я благополучно продрых, просыпаясь только на обеды и ужины. А завтраки… Хм. Танька уже посетовала, что юбка ей начинает жать, а из-за меня она поправилась фунта на три-четыре как минимум, но я ей сказал, что хорошего человека должно быть много, и она успокоилась. Как хорошо, что в двадцатые годы двадцатого века девушки еще не стремились выглядеть сушеными воблами, а анорексия не приобрела тотальный характер.

Наш бронепоезд прибыл к Брянскому вокзалу – похожему на дебаркадер, самому молодому на тот момент, очень красивому. Даже платформа была необычной – застекленной, напоминавшей арку.

Разумеется, никто не догадался подать к бронепоезду машину (даже товарищ Троцкий автомобиль с собой возит!), извозчика днем с огнем не сыщешь (НЭП только в следующем году запускаем), пришлось топать пешком.

Москва еще не очень большая, идти-то всего ничего, с час, прогуляюсь, город посмотрю. Вряд ли за время моего отсутствия что-то изменилось, но все-таки развлечение.

Дойдя до того места, где через тридцать с небольшим лет появится метро Арбатская, задумался – то ли мне свернуть в сторону Кремля, то ли идти дальше, до Лубянки. Дилемма. Все-таки во Львове я был порученцем Ленина и по возвращению в Москву обязан явиться к Председателю Совнаркома и доложить о выполнении задания. Но, с другой стороны, Дзержинский, в срочном порядке вытребовавший меня в столицу, не мог не согласовать вопрос с Владимиром Ильичем – Феликс Эдмундович в субординации разбирается. Стало быть, нужно шествовать на Лубянку, доложиться Председателю ВЧК, а там видно будет.

Дежурный мне сообщил, что в настоящий момент товарищ Дзержинский, Ксенофонтов и все руководство находятся на собрании трудового коллектива. Стало быть – мне туда.

Собрание трудового коллектива центрального аппарата ВЧК скорее напоминало митинг тысяча девятьсот восемнадцатого года. На трибуну то и дело выходили знакомые, малознакомые и совсем незнакомые люди, спешившие донести свою точку зрения на перемирие заключенное с Польшей. Я слегка удивился – а когда и успели? Верно, вчера или позавчера, когда я отсыпался. И кто его заключал? В принципе, перемирие мог заключить и командующий Западным фронтом. На краткий срок – от нескольких часов и до нескольких дней хватит и собственной власти Шварца, а вот если на месяц, на полгода, то требуется получить соответствующие полномочия от Совнаркома одобренные Политбюро. Ну или наоборот, я уже запутался, кто и за что у нас отвечает. Нет, все-таки исполнительная власть у Совета народных комиссаров, а Политбюро утверждает общую политическую линию.

На мой взгляд, даже плохое перемирие, это лучше, нежели война. Шварц, насколько помню, в императорской армии дослужился до звания полковника, а у нас стал генерал-лейтенантом. Человек толковый, возможно, не сумевший в моей истории себя реализовать из-за неудачного польского похода. Теперь же совсем иное дело. Убрали Тухачевского, исполняющий обязанности комфронта раскрыл свой потенциал, заставив поляков просить о перемирии.

Как правило, за перемирием следует мир, но подготовка к переговорам займет определенное время. А сами переговоры – это место, куда съезжаются наши и польские дипломаты, наблюдатели из других стран, там околачиваются журналисты, добрая половина которых является кадровыми разведчиками, а вторая половина – «чистые» борзописцы, используется «втихую», потому как любой журналист, это находка для шпиона.

Очень даже возможно, что мой вызов в Москву с этим и связан. Приставят товарища Аксенова к дипломатам, дадут большую метлу, стану от них враждебные элементы отгонять и присматривать, чтобы какой-нить секрет на сторону не уплыл.

Впрочем, вернемся к собранию. Я отыскал себе место в заднем ряду. Обычно, все стремятся сесть именно там, чтобы иметь возможность слинять, если понадобится, но сегодня народ прочно оккупировал первые ряды. Видимо, повестка дня злободневная, касающаяся шкурных интересов. И так бывает. Когда в России была проведена самая точная перепись населения? Да накануне выдачи ваучеров.

Сел, огляделся. В президиуме знакомые лица – сам Феликс Эдмундович, Ксенофонтов, другие члены коллегии. С самого краешку скромно устроился Артузов. Ему пока и положено быть скромным, самый молодой в руководстве чека.

Странные дела творятся нынче в ВЧК. Уже пятый оратор вещает о том, что перемирие с панской Польшей – отход от позиций коммунизма, предательство идей мировой революции и наша задача как карающего меча революции потребовать от руководства республики продолжения польского похода. Следует захватить Варшаву и не успокаиваться, пока красный флаг не поднимется над Парижем, Лондоном и Мадридом. Ребята, вы белены объелись? Вам что, двух войн мало? И с каких-таких рыжиков ВЧК выражает собственное мнение – вести войну или заключать мир? Конечно же, карательные органы – часть государства, но не та часть, что принимает решения. Наше дело простое – помалкивать в тряпочку, исполняя команды тех, кто стоит у власти. Может, встать и внести собственное предложение? Дескать, коли так жаждете повоевать, сидя в Москве в кабинетах, то собранию следует вынести резолюцию – сотрудники центрального аппарата ВЧК приняли решение создать маршевый батальон и в полном составе отправиться на фронт под пули поляков или белых.

Потом до меня дошло. Эти парни фронта не испугаются – какая чушь. Сколько раз было, что чекистов едва ли не в полном составе отправляли на белочехов, на Колчака, на Юденича или на Деникина. Дрались храбро, возвращались не все. Чужие жизни для них (или для нас?) ничто, но и свои не жалеют. Они испугались мира, вот в чем дело!

Революция свершилась, заканчивается гражданская война, а что делать дальше, если лозунгом станет не «Именем революции», а «Именем закона»? Ведь как сейчас – контра не церемонятся, но и мы, соответственно, не заморачиваемся соблюдением законных процедур, да и законы Советской России в военное время не сильно действуют. И что станет делать чекист, привыкший полагаться не на голову и закон, а на революционное чутье и маузер? Вот-вот, то-то и оно…

Если бы такое было возможно, то с наступлением мира следовало уволить из Чрезвычайной комиссии не меньше половины сотрудников. Тех, чья психика уже искорежена вседозволенностью и безнаказанностью (да-да, такое есть!), которые вряд ли сумеют перестроиться, приспособиться к мирному времени. Надо бы их заменить. В идеале – молодежью даже не нюхавшей пороха, не успевшей осознать преимущество револьвера перед законом. Другое дело, что в реальности это не удастся. Не спишешь одним махом сотрудников ВЧК, а спишешь, так куда они пойдут? И молодежь, не нюхавшая пороха и, соответственно, не имеющая опыта оперативной работы, сумеет заменить ветеранов не ранее, чем через год, а то и два. Видимо, в этой реальности, как и в той, придется проводить замещения постепенно, начиная с самых одиозных фигур.

Интересно, почему руководство ВЧК, заседавшее в президиуме, не пресекает пространные рассуждения? Позволяют сотрудникам выпустить пар или что-то другое? Не зря же Дзержинский внимательно смотрит на лица присутствующих, а Артузов делает какие-то записи в блокноте.

Я уже собрался потихонечку выйти, но был замечен. В президиуме Дзержинский переглянулся с Ксенофонтовым, бросил несколько слов ведущему заседание мрачному Лацису. Не удивлюсь, если Мартину Яновичу идея заключить перемирие, а затем и мир, тоже не нравилась, но у него хватало ума оставить свое мнение при себе.

– Товарищи, среди нас присутствует товарищ Аксенов сегодня прибывший с Юго-Западного фронта, – сообщил Лацис. Посмотрев в мою сторону куда-то поверх головы, предложил: – Думаю, следует предоставить ему слово.

Артузов, зараза такая, захлопал в ладоши, привлекая ко мне внимание, его поддержали – вначале жиденько, потом энергичнее. Грома, переходящего в овации, не вышло, но все равно, мне пришлось вставать и идти к трибуне.

– Здравствуйте, дорогие товарищи, – начал я, лихорадочно обмозговывая: что бы такого сказать, чтобы и звучало убедительно, и не вызывало отторжения. – Действительно, я сегодня прибыл с фронта, из Львова взятого частями Первой конной армии. – Зал притих, а я понял, о чем нужно говорить. – Товарищи, я мог бы долго рассказывать о героических действиях Красной армии, о подвигах наших бойцов, об их лишениях и о том, что красноармейцы начали уставать. Да, бойцы Первой конной устали, но они готовы воевать дальше. Но все-таки, не настал ли такой момент, когда нужно дать людям отдохнуть? Я хочу спросить – а что изменится с наступлением мира лично для нас? – Пока народ не опомнился и не принялся орать, продолжил. – Мы с вами – не просто карающий меч революции, мы боевые отряды коммунистической партии. Если для всех остальных граждан Советской России настанет мир, это не про нас. Наше юное государство станет создавать границы – мы с вами встанем на их защиту от вражеских происков. Неизбежно начнутся провокации, нас будут проверять на прочность. Кто сможет дать достойный отпор? Мы, чекисты. Война закончится, потребуется поднимать сельское хозяйство, восстанавливать транспорт, промышленность. Думаете, враги из-за границы позволят нам наслаждаться спокойной жизнью? Нет и еще раз нет. Наша задача – обеспечивать мирную жизнь для всех остальных граждан, но не для себя. Настанет мирная жизнь, все успокоится, но сразу же поднимут голову те, кто захочет вернуть нас обратно в царскую Россию или насадить нам на шеи власть помещиков и капиталистов. Но мы с вами не увидим мира. Мы с вами, мои дорогие, мои боевые товарищи, встанем заслоном на пути врагов Советской России, как в незапамятные времена Русь вставала между Европой и Азией, принимая на себя удары и тех, и других, и всегда их достойно отражала. И нам не придется приходить на работу ровно к восьми утра, возвращаться домой вовремя, потому что мы не работаем, а служим!

Мне казалось, что я никогда не нес такой чепухи, не рассуждал настолько демагогично, но, к своему изумлению, в зале наступила мертвая тишина, а кое-кто из сидевших украдкой смахивал слезу. Когда я закончил, настала пауза, а потом зал разразился аплодисментами длившимися так долго, что я подумал – а не хотят ли коллеги на бис?

К счастью, на бис не хотели, зато спал накал страстей, народ потишел, а наиболее воинственные ораторы сидели в раздумьях. Под это дело президиум «продавил» резолюцию о том, что общее собрание коммунистов и беспартийных сочувствующих центрального аппарата ВЧК выражает поддержку Политбюро и всячески одобряет скорейшее заключение мира с Польшей.

Я не стал вставать, ждал, пока народ разойдется, чтобы попасть на глаза Дзержинскому. Феликс Эдмундович подождал, пока я не пожму руки знакомым, кивнул:

– Владимир Иванович, через сорок минут жду вас вместе с товарищем Артузовым у себя.

Мы с Артуром переглянулись. Похоже, мысли совпали – обеспечивать оперативное прикрытие будущего дипломатического саммита. И что тут думать? Артузов – специалист по контрразведке, я каким-то образом тоже. Тем более, что еще считаюсь Начальником ПольЧК.

Сорок минут – это много. Есть время, чтобы чайку попить, тем более что Артузов хвастался, что завел себе электрочайник, значит, водичка закипит быстро.

Артур, с которым мы не виделись неделю, поставив чайник, вытаскивал из ящика письменного стола сухарики, заварку и… конфеты.

– Ты что, склад ограбил? – поинтересовался я.

– Именно, – кивнул главный контрразведчик страны.

– Иду как-то я, иду, а тут склад, – подхватил я. – Думаю – чего бы его не ограбить ради товарища?

– Который, в придачу ко всему, сладкоежка. Но я хуже сделал. Не склад ограбил, а супругу. Лидочке на службе паек выдали, а там два фунта карамели. Я у нее немножко и утащил. Как чувствовал, что Аксенов приедет.

М-да, Артузов еще круче, чем я о нем думал. Ограбить склад – фигня, а вот утащить конфеты у жены – это подвиг.

Артур поделился последними новостями, но ничего нового я не узнал. Врангель заперт в Крыму, про новое наступление пока никто ничего не говорит, оперативная работа ведется. Я, грешным делом, хотел рассказать про Улагаевский десант на Кубани, но решил пока приберечь будущую новость. Во-первых, пока не знаю, как мне залегендировать получение информации, а во-вторых, случится ли вообще десант в новых условиях?

Внезапно зазвонил телефон. На проводе оказался Дзержинский, требовавший, чтобы мы немедленно бежали к нему в кабинет. Странно, но до заданного времени оставалось еще добрых пятнадцать минут. Видимо, что-то стряслось.

Мы рысью пробежали наш коридор, опрометью метнулись на третий этаж и едва не выломали дверь в кабинет Председателя.

– Только что звонили из Коминтерна, – сообщил Феликс Эдмундович, поглаживая свою мушкетерскую бородку. – Сообщают, что пропал товарищ Бухарин.

Глава девятая. Награды и назначения

Мы с Артузовым прибежали к Дзержинскому едва ли не первыми, а остальные, спешно созванные члены коллегии и начальники отделов, пришли позднее.

По мне – пропал Бухарин, так и хрен-то с ним, невелика потеря. Но это только мое мнение, чисто субъективное, личное (из-за посягательств на Наталью Андреевну), но не более. А для всех остальных Николай Иванович Бухарин – член ЦК, кандидат в члены Политбюро, главный редактор газеты «Правда», сотрудник Коминтерна, да еще и член коллегии ВЧК.

– А с чего решили, что он пропал? – поинтересовался Ксенофонтов, потом хохотнул густым басом. – Николай Иванович – по бабам ходок знатный. Может, спит с какой-нибудь кралей?

– Вряд ли все так просто, – сухо заметил Дзержинский. – Вчера вечером Бухарин уехал домой на служебном автомобиле, в Коминтерн не явился, хотя на девять часов утра у него была назначена встреча с товарищем из Франции. В Коминтерне подождали до тринадцати часов, позвонили в редакцию – Николая Ивановича никто не видел, позвонили домой. Супруга сказала, что домой он не возвращался.

– И что, она не заволновалась? – удивился Артузов.

Видимо, Артур не знал всех секретов семейной жизни наших вождей, потому что Ксенофонтов захрюкал от смеха, а товарищ Лацис отвернул лицо в сторону. Один только Феликс Эдмундович сохранил олимпийское спокойствие и довольно-таки дипломатично сказал:

– Надежда Михайловна привыкла, что Николай Иванович работает по вечерам очень долго, а порой еще вынужден оставаться на ночь или в редакции, или в Коминтерне. Так что у нее не было повода бить тревогу.

Значит, жена Бухарина не особо беспокоится, что супруг не ночует дома? Ну-ну… Жены, как правило, узнают последними. Сколько раз Бухарин был женат? Не то три, не то четыре раза. Значит, любовница у него точно есть. Не думаю, что исчезновение Николая Ивановича связано с его личной жизнью, но эту линию все равно придется отрабатывать, а я даже понял, кто станет заниматься розыском Бухарина…

Пышноусый товарищ в круглых очках, в офицерском френче, сидевший по правую руку от Председателя, слегка лениво сказал:

– Я считаю, что всей коллегии по пропаже Бухарина работать нецелесообразно. Нужен конкретный человек.

«Пышноусого» я ранее не встречал. Напряг память, вспомнил – товарищ Менжинский. Поначалу был на дипломатической работе, потом переведен к нам. Точную дату прихода Вячеслава Рудольфовича в ВЧК я не помню, но он должен стать начальником Особого отдела, а позже – заместителем самого Дзержинского и его преемником. А нынче Менжинский, стало быть, член коллегии? Или уже начальник ОСО? Не успеваю следить за новостями, это плохо.

Председатель ВЧК кивнул, соглашаясь со словами Менжинского:

– Товарищи, я вас собрал, чтобы руководство ВЧК находилось в курсе происходящего и в случае необходимости оказало помощь…

Фразу Дзержинского перебила противная трель телефонного звонка. Феликс Эдмундович взял трубку и с некоторым раздражением сказал:

– Да? – Потом раздражение сменилось удивлением. – Да. Слушаю, Владимир Ильич.

Ленин говорил добрые пять минут, но что именно, разобрать было невозможно. Лишь в самом конце Председатель ВЧК сказал:

– Выполним Владимир Ильич. Да… Все решим в рабочем порядке… Да… Слушаюсь. Отыщем.

Дзержинский положил трубку на рычаги осторожно, словно раскаленный паяльник, окинул взглядом присутствующих:

– Ситуация, товарищи, еще хуже. Николай Иванович не просто пропал, он похищен, взят в заложники неизвестными лицами. Злоумышленники позвонили напрямую в кабинет Владимира Ильича, сообщив ему, что Бухарин у них, с ним все в порядке, и что они свяжутся в самое ближайшее время и обговорят условия, на которых товарищ Бухарин будет возвращен.

На несколько секунд в кабинете наступила тишина прерванная Ксенофонтовым:

– И что, так вот прямо и позвонили? Без коммутатора?

– Такие подробности мне неизвестны, но их тоже предстоит выяснить, – сказал Дзержинский. – Видите, товарищ Ксенофонтов, ваша первоначальная версия оказалась неудачной.

– Так это я уже понял, – слегка смущенно отозвался Иван Ксенофонтович. Достав из кармана платок, вытер вспотевшую лысину. Убирая тряпицу обратно в карман, заместитель Председателя сказал: – Я думаю, лучшая кандидатура для розыска товарища Бухарина – товарищ Аксенов. Он отберет людей, а мы поможем, чем сможем.

Я отчего-то ждал такого предложения, но был с ним в корне не согласен.

– Не возражаю, но есть проблема, – заявил я. – Я редко бываю в Москве, город знаю не очень хорошо. Отбирать людей тоже сложно – я почти не знаю московских чекистов, а мои люди здесь не годятся. К тому же нам потребуется помощь милиции, а возможно и специалистов.

– А зачем нам помощь милиции? – не понял Ксенофонтов. – Стоит ли посвящать посторонних в это дело?

– Своими силами нам не обойтись. Я бы начал розыск с пропавшего автомобиля, – пояснил я. – Где машина? Вероятно, Бухарин имел личного водителя. Где водитель? Пропал вместе с Николаем Ивановичем или убит? Значит, должен быть труп. Автомобиль, водитель или его труп, это ниточки. Разумнее привлечь к розыскам постовых милиционеров, сотрудников угро, возможно, служебных собак. Поэтому я готов участвовать, готов нести ответственность, но возглавлять операцию следует кому-то другому. Проще и быстрее работать человеку лично или хотя бы шапочно знакомому с руководством милиции, а не мне.

– Разумно, – кивнул Ксенофонтов и перевел взгляд на Артузова.

Все остальные участники совещания тоже посмотрели на Артура. Мысли читать не умею, но почувствовал, что мой друг сейчас с удовольствием показал бы мне кулак, но стесняется.

– Итак, – резюмировал Дзержинский. – Ответственным за розыск Бухарина назначается Артур Христианович Артузов, его помощником – Владимир Иванович Аксенов. Всем присутствующим в случае необходимости оказывать этим товарищам помощь. Подчеркиваю – любую. Срок… – Председатель наморщил лоб, потом сообщил. – Срок – три, максимум четыре дня. На пятый день товарищ Бухарин живой или мертвый должен быть здесь, на Лубянке. Так… – Дзержинский взял паузу, и все решили, что он сейчас объявит заседание коллегии закрытым, но вместо этого Председатель ВЧК поднялся со своего места: – Товарищ Артузов. – Артур встал, а Дзержинский продолжил: – Хочу поздравить товарища Артузова с высокой наградой республики – орденом Красного Знамени. Товарищ Артузов награжден им за раскрытие и арест большой группы польских шпионов.

Когда Дзержинский вручал растерянному Артуру красную коробочку и грамоту, меня уколола зависть. Все-таки я тоже участвовал. А мне – шиш. Обидно.

Руководство ВЧК зааплодировало, но сквозь хлопки я услышал чей-то приглушенный голос: – Ну ни хрена себе. Молокососам ордена дают, а мы вроде и не работаем.

Артузов, несмотря на свою выдержку, слегка ошалел от свалившегося счастья – пытаясь одной рукой пожимать руку Феликса Эдмундовича, и ею же взять орден и документ. Понятно, уронил и грамоту, и коробочку.

Когда члены коллегии потянулись к выходу, Дзержинский неожиданно сказал:

– Товарищи Аксенов и Артузов, задержитесь. – Мы с Артуром остановились, а Дзержинский кивнул: – Садитесь, товарищи. Закончим дело, а потом уже отправляйтесь искать Бухарина. Пять минут погоды не сделают. – Когда мы уселись, Дзержинский спросил: – Обидно, Владимир Иванович, что делали с Артуром Христиановичем одно дело, а орденом вас не наградили?

– Есть немного, – не стал я кривить душой.

Я ждал, что Председатель сейчас скажет что-нибудь высокое, что мы работаем не ради наград, но Дзержинский сказал другое:

– Вы тоже награждены, только свой орден получите позже, в более торжественной обстановке, на заседании ВЦИК, когда станут вручать награды фронтовикам. Я помню, как вам вручали ваш первый орден, хотелось бы, чтобы теперь все выглядело по-другому. Дождемся возвращения товарища Калинина. Вы знаете, что Михаил Иванович сейчас находится в инспекционной поездке.

Да уж, я знал, что сейчас инспектирует будущий «Всесоюзный староста», но промолчал.

– Я поначалу хотел, чтобы товарищ Артузов тоже получил орден на заседании, но Артура Христиановича теперь не стоит лишний раз показывать посторонним людям. – Дзержинский придвинул к себе красную папочку, вытащил из нее лист бумаги. – Артур Христианович, вот приказ о вашем назначении начальником особого отдела ВЧК, прочтите и распишитесь.

Артузов, продолжавший держать в руках коробочку и грамоту, замешкался, пришлось отобрать у него награды, положить их на стол.

– Так, – кивнул Дзержинский, забирая приказ. Убрал его в папку, оттуда достал новый лист с отпечатанным текстом. – Теперь о вас, Владимир Иванович. Это приказ о вашем переводе в центральный аппарат ВЧК. Соответственно, начальником Архангельского чека станет ваш заместитель. По правилам, вы должны сдать дела, но времени у вас на это нет, сдадите дела по телеграфу. Вы остаетесь председателем комиссии по расследованию преступлений интервентов и белогвардейцев на Севере, но ее работа пока заморожена. Продолжите позже, если возникнет необходимость.

Как можно сдавать дела по телеграфу, я представлял смутно, но решил, что за полтора месяца моего отсутствия Муравин и так все принял. Я перед отъездом ему и ключ от сейфа передал. «Хвостов» в Архангельске я за собой не оставлял, нерешенных дел тоже. Правда, личная агентура… Вот здесь ничего не могу поделать, агентура без меня к нему на связь не пойдет.

Я стал внимательно изучать приказ, в котором говорилось, что Аксенов В.И. освобожден от должности начальника Архангельского чека в связи с переводом на должность… особоуполномоченного ВЧК при НКИД.

Ставя автограф, грустно подумал – вот, становлюсь дипломатом в «штатском». И товарищ Феликс подтвердил мою мысль.

– Война с Польшей показала, что иметь только военную разведку – этого мало. Мы должны ориентироваться и на другое – умонастроения населения, решения политиков, прессу. Вы, находясь в Архангельске, очень хорошо продемонстрировали это. Есть мнение, что при Совнаркоме следует создать специальный отдел, который будет заниматься политической разведкой. Ваша задача – создать такой отдел. Но для начала, вы под видом дипломата примете участие в мирных переговорах с Польшей, чтобы изучить проблему изнутри. Но об этом мы поговорим позже, когда вы с товарищем Артузовым найдете Бухарина. Вероятно, и на переговорах вы станете работать вместе.

Конечно вместе. Разведка и контрразведка – близнецы-братья. Куда же мы друг без друга, тем более сейчас, когда непонятно, где заканчиваются функции контрразведки и начинаются задачи разведки? Скажем, с тем же Крымом. С одной стороны – это территория Росси и там должна работать контрразведка. С другой – Врангель и прочие – наш внешний враг.

Что, теперь можно идти, приниматься за розыск Николая Ивановича? Но у Председателя остался еще вопрос: