Текст книги "У нас в посольстве, или дипломаты тоже люди!"

У нас в посольстве работала и слаженная женская команда. Мы уважали нашу бухгалтерию во главе с её предводительницей Марьяной Юрьевной. У навещавших нас время от времени контролёров и ревизоров из валютно-финансового управления министерства не было ни малейших шансов обнаружить крупные или мелкие злоупотребления, сплошь и рядом случавшиеся в родственных заведениях. Главный бухгалтер не только грамотно и педантично, заботясь о каждой копейке, осуществляла денежные проводки, но и пыталась из года в год выбить в центре средства на остро необходимые ремонтно-строительные работы (крышу жилого дома латали по несколько раз в год), на замену пришедшей в абсолютную негодность мебели в квартирах и на другие благородные цели. Несмотря на добрые связи в ВФУ, все эти интервенции завершались безрезультатно. Добиться позитивных сдвигов было под силу только послу, но он контролировал выделение ассигнований исключительно по статьям, затрагивавшим элементы его собственной жизни. В наше время не было нужды следить за валютными курсами, да мы и не знали, что это такое. Бухгалтерия была для нас местом выдачи скромной, по сегодняшним меркам, но стабильной зарплаты 23-го числа каждого месяца. В другие дни туда наведывались желающие обменять законно полученную валюту на так называемые бесполосые сертификаты Внешпосылторга. По возвращении в Москву их предполагалось использовать на приобретение в магазинах с ласковым названием «Берёзка» дефицитных товаров, по каким-то причинам не закупленных в ходе пребывания за границей. Слава богу, мы с женой решили отложить эту обычную процедуру, которой пользовались практически все совзагранработники, на финальный этап пребывания. И как хорошо, что не успели войти в раж собирания «бесполосых». Ибо в 1988-м году отменило советское государство берёзочно-сертификатную систему, не возвратив её «акционерам»-пользователям валютные сбережения и в очередной раз обведя вокруг пальца законопослушных граждан.

Ещё одно звено в женской половине посольства составляла, разумеется, канцелярия с примыкавшим машбюро. Роль завканца превосходно исполняла Евдокия Тимофеевна, одинокая женщина в годах, большую часть жизни проработавшая в мидовской системе, но в отличие от своих товарок так и не сумевшая устроить личную судьбу. Делопроизводство знала она досконально, всё у неё и всегда находилось в идеальном порядке, поэтому вызывать на подмогу коллег из историко-документального управления, дабы заняться муторным делом подготовки материалов для сдачи в архив, как это практиковали лентяи из других посольств, необходимости не возникало. Её подчинёнными числились пять-шесть молодых, в диапазоне 20–30 лет, незамужних девчушек, выпускниц мидовских курсов машинописи и стенографии. Каждая из них рассчитывала, понятное дело, встретить в загранкомандировке кавалера. Но ассортимент предложений был крайне узок. Почему-то именно к нам на работу приезжали начинающие дипломаты, уже обременённые семьями, холостых насчитывалось раз-два и обчёлся, да и то не из числа тех, кто обычно нравится девушкам. Что оставалось? Конечно, пытаться закрутить шашни с женатыми, как дело было не только в Пеньково. Приключилось на этой почве немало забавных историй. К разбору некоторых из них пришлось даже подключаться парткому, а кое-что так и прошло мимо зорких глаз и парторганизации, и верных спутниц жизни отдельных дипломатических работников, всё-таки научились в посольствах наших азам конспирации. Утверждают, что у одной из тех девиц, так и не сумевших выйти замуж, но заимевших ребёнка, сын как две капли воды похож на добросердечного и любвеобильного, с тремя собственными детьми, Вадика, второго секретаря консульского отдела.

Не только у нас в посольстве, но и во многих других загранучреждениях на протяжении десятилетий остро стоял вопрос медицинского обслуживания. Относительно легко жилось коллегам в тех странах «соцсодружества», где размещались советские войска. Их лечили преимущественно в военных госпиталях. Труднее было в «капзагранице». На всю жизнь запомнил, да и не только я один, врача нашего Камельского Якова Ефимовича. Прыщики на теле посольском концентрировались не только вокруг парткомовского и прочих начальственных кабинетов, большой волдырь обнаруживался на месте медпункта. Ухаживал доктор, согласно общим наблюдениям, исключительно за двумя персонами – послом и его дражайшей супругой. На их обслуживание шла основная часть сметы на здравоохранение. Остальным, не исключая высший состав, доставались объедки с барского стола. Врач Камельский был никудышный, лечил, как в старину, в основном народными методами, рекомендовал ромашку заваривать да чай с вареньем малиновым на ночь употреблять; говорили, что откопал его сам посол, поскольку тот якобы классно владел техникой массажа. На чужеземных языках он не изъяснялся, требовал всегда переводчика из числа младших дипломатов, что нередко приводило к курьёзам, особенно когда речь шла о визитах к местным специалистам-гинекологам главных посольских дам. Выбить у доктора разрешение на такие посещения для рядовых сотрудников было непросто. Наш Павлик, как-то катаясь с горки на санках, сломал руку, но врач утверждал, что перелома нет, и был вынужден дать направление на рентген, а затем на операцию, только после того, как на руке начала расти предательская шишка.

Предмет самой большой заботы посольского доктора составляли беременные женщины. Рожать за рубежом категорически запрещалось, вследствие чего Камельский требовал, с подключением тяжёлой артиллерии в виде посланника и парткома, чтобы означенные персоны заблаговременно покидали посольскую территорию (а те сопротивлялись, ибо отъезд в Москву супруги автоматически означал удержание пятой части заработка мужа в пользу родного государства). Сейчас в российских загранучреждениях действует новое правило. Государство оплачивает роды, но только дипломатам. Жена рабочего или дежурного коменданта по-прежнему обязана уезжать на родину или садиться на сухари, дабы сэкономить кругленькую и далеко не для всех подъёмную сумму на пребывание в западной клинике. Опять по-русски, по-нашенски, – за что боролись, на то и напоролись. Внутрипосольское размежевание на «белых» и «чёрных», чему в моё время отчаянно сопротивлялись, восстановилось само собой.

Отдельного разговора заслуживают, конечно, наши жёны, проявлявшие себя, вне всяких сомнений, как лучшие жёны дипломатов в мире. У нас в посольстве, как и прочих советских дипгородках за глухими заборами, им, правда, было немножко скучно. Но в отличие от жён офицерских, которым приходилось делить мужнину долю в отдалённых, у чёрта на куличках, гарнизонах, наши девушки всё-таки обладали достаточной свободой передвижения в весьма комфортной среде. Главным из времяпрепровождений считалось то действие, которое сегодня на красивом русском языке именуется шопинг. Пристрастие к магазинам отличало абсолютное и безоговорочное большинство лучшей половины посольства. На родине всё больше товаров попадало в разряд дефицитных, поэтому приобретение всего и всякого, для себя, семьи, родственников и друзей, по сегодняшней и вчерашней моде (которая обязательно вернётся), требуемых размеров и на вырост, приобретало статус важной, не только семейной, но и государственной задачи. Особое внимание уделялось совершенно незнакомым в Союзе всевозможным распродажам, поскольку зарплаты той поры даже у верхнего эшелона были с гулькин нос. Стремясь попасть к торжественному часу открытия универмага, некоторые наши дамы готовы были пропахать десяток километров пешком (общественный транспорт казался дороговатым) и совсем не соблюдали наставления «безопасного офицера» – ни в коем случае не попадать в камеры телевизионщиков. На особо ценные покупки экономили многие месяцы, ради этого шли на жертвы, налегая на самую дешёвую пищу и не гнушаясь даже консервами для домашних животных (однажды эту тему разбирал партком). У нас в посольстве тоже, как и везде в нашем великом социалистическом государстве, жили от получки до получки, занимая друг у друга в долг и – по забывчивости – иногда его не отдавая.

Сами мы были в то время молоды, темпераментны, азартны и неугомонны. А что же говорить про наших милых, добрых и ещё более юных, прелестных дам! Каждая из них тайком от подруг обзаводилась нарядами, которые настойчиво требовали выгула в свет и общественной аттестации. Вот только поводов для этой демонстрации насчитывалось до безумия мало. Младшие чины приглашались редко на какой приём даже в собственном посольстве, и то, как правило, без своих половинок. Чаще удавалось выбираться на светские рауты на стороне, куда обычно звали парами. Годы спустя, став супругами послов и генералов, избалованными светскими развлечениями и выдумывающими повод, чтобы увильнуть от очередного мероприятия, дамы наши признавались – боже, как же тогда, в молодости, хотелось присоседиться к шуму и огням расположенного за стеной с колючкой служебного здания, где посол с супругой принимал очередную порцию иностранных гостей. Увы, мой друг, увы…

И всё же среди всяческих запретов посольская жизнь преподносила иногда и жёнам отличные возможности для того, чтобы показать окружению себя и свои приобретения. Ни в одной другой командировке вслед за первой, с более демократичными послами и в отсутствие парткомов, не проводилось столько коллективных вечеринок, величавшихся тогда сухим термином «вечер отдыха». В наши дни, говорят, редко в каком крупном посольстве продолжает жить эта старая замечательная традиция – совместной встречи Нового года, празднования 23 февраля и 8 марта, Дня Победы, субботников и маёвок. А у нас в посольстве посиделки сообща, за длинным-предлинным столом были непреложным правилом или даже законом. В кураже и превесело проходили и дружеские встречи с коллективами «братских» посольств Польши, Чехословакии, ГДР, Болгарии. Добрые у нас всегда были отношения с коллегами из этих стран, немало полезного мы от них почерпнули. Где они теперь? У нас самих потом, в лихие 90-е, много чего творилось, но с радикализмом общественных изменений в Восточной Европе, в том числе в дипломатических службах, не сравнить. И у меня в памяти подчас всплывают имена и лица друзей из того – пусть и псевдосоциалистического, зато настоящего человеческого содружества, с которыми в той эпохе взаимодействовалось по-товарищески ладно, честь по чести, и я в надежде, что они устроились в новой жизни, мысленно желаю им здоровья и благополучия.

Большинство женщин имели высшее образование и страстно желали работать. Сегодня посольские дамы почти всюду, если желают, обеспечены рабочими местами, главный работодатель – консульский отдел, объём деятельности которого по сравнению с нашим временем вырос, по моим прикидкам, раз в сто. А тогда трудоустройство измеряли на вес золота и платили за полставки (20 часов в неделю) порядка 300 долларов. Тем не менее женщины чувствовали себя несказанно счастливыми. Желающих трудиться за любую плату было хоть отбавляй, по прибытии в посольство едва ли не все жёны сразу же писали заявления с просьбой о предоставлении работы, так что на посольской бирже труда значилась длиннющая, но никогда не соблюдавшаяся очередь. Кому работать, кому отдыхать – решал, разумеется, партком. Среди «принятых на месте» (так именовалась категория тех, кому повезло) в первую очередь фигурировали жёны административно-технического персонала. Техсостав и получал меньше, и супруги рабочих были не такими привередливыми, как некоторые дипломатши, ничуть не отнекиваясь, они соглашались на самуе грязную, как считалось, работу в качестве уборщиц. В вечернее время служебные помещения убирали за них нередко мужья.

Удивительно, что и говорить, но даже в женской части коллектива господствовала относительная гармония. Разлад начинался, как правило, тогда, когда завхоз свистал всех наверх, поскольку посол давал очередной приём. Формат этих праздников жизни редко превышал 300 человек, но и это количество гостей требовало многодневной работы группы женщин в 10–15 человек по приготовлению всевозможных угощений полного цикла (разнообразные закуски с салатом «Оливье» и селёдкой под шубой, первое, обязательно несколько горячих блюд, чтобы и рыба и мясо, гарниры, десерт, непременно русские пирожки с капустой, ливером и другой начинкой). О кейтеринге, то есть ресторанном обслуживании дипломатических приёмов в посольских помещениях, тогда в совзагранучреждениях и помыслить-то не могли вследствие отсутствия средств, с одной стороны, и соображений безопасности, с другой (допускать посторонних на служебную территорию, к каковым относилась и кухня, категорически запрещалось). Куда дешевле выходило обязать женщин-уборщиц под руководством завхоза и повара бесплатно заняться кулинарными изысками, а во время самого приёма заставить их ещё и исполнять роль официанток или, что злило особенно, посудомоек. Именно в такие дни некоторые сказывались больными или, всё-таки явившись на добровольно-принудительный труд, всеми силами имитировали свой вклад в общественно-полезное дело, чистя картошку в час по чайной ложке. Иногда парткому приходилось просить о помощи всех женщин. И что вы думаете? У нас в посольстве по первому зову и совершенно бескорыстно на подмогу выходили все, кроме послихи, дип и тех, стар и млад, ближние и дальние. Когда сегодня начинаешь рассказывать молодым коллегам, как было в наше время, они искренне недоумевают: как можно в посольстве кого-то вынудить что-то делать из того, что не входит в круг непосредственных обязанностей? Да, изменилась ныне ситуация кардинальным образом. Даже если сама супруга посла примет участие в процессе приготовления холодца, её примеру вряд ли последуют, и в первую очередь просвещённая в правовом отношении молодёжь. Но вправе ли мы осуждать посольских дам XXI века?

Палочкой-выручалочкой в тяжёлых ситуациях чаще всего оказывались учителя. В те годы школы, в особенности полного десятилетнего цикла, существовали только при самых крупных загранучреждениях, преимущественно в соцстранах. Мода на них пришла позже, начали учреждать их где попало, совершенно не просчитывая потребности. А тогда советская школа за рубежом выступала в роли исключения, правилом для отъезжающих в посольства считалась практика оставления детей школьного возраста на родине, под опекой у родственников или в специализированном мидовском интернате. У нас в посольстве школу рассматривали как приводной ремень партийной организации. Сдаётся мне, что и отметки в школьных дневниках распределялись в значительной степени парткомом, в зависимости от должностей, занимаемых родителями. С внучки посла сдували пылинки. Туго приходилось преподавателям, среди которых было немало всесторонне образованных, интереснейших людей. Вынуждали их помимо преподавания истории с географией отрабатывать «партийные поручения» – шинковать капусту для пирожков или по несколько часов стоять на мойке посуды. Порочную эту практику прекратят только через много лет, тогда же и саму школу сделают тем, чем она и должна быть – первейшим участником, а то и мотором устроительства важных мероприятий. При правильной организации дела школа в состоянии стать важным подспорьем на пути превращения посольства в центр культуры и русского языка, площадку для молодёжных встреч, и откровенно жаль, что многие руководители загранучреждений до сих пор этого понять не способны. К сожалению, эти и многие другие тенденции раскрепощения внутрипосольской жизни, связанной по рукам и ногам десятками писаных и сотнями неписаных инструкций, при нас ещё не просматривались и в зачатке. Так было, во всяком случае, в самом начале той первой командировки. А потом всё начало развиваться как-то на удивление быстро, кубарем, молниеносно.

Летом 1985 года, когда мы только-только осваивались на новом месте, в посольстве начали ощущаться первые признаки надвигающейся перестройки. Каждый день самолёты «Аэрофлота» доставляли нам из центра кипу газет. Нарасхват шли преимущественно те издания, которые недавно числились в аутсайдерах, а теперь стали невероятно популярными, первыми уловив ветры оттепели, – «Аргументы и факты», «Огонёк» и «Московские новости». Всем было страшно любопытно, куда поведёт страну новый, молодой, энергичный генсек, умеющий – дело невиданное – говорить без бумажки. Умудрённые опытом дипломаты, познавшие жизнь во всех общественно-политических системах, в основном скептически оценивали смысл произведённой партией замены понятий («совершенствование социализма» вместо «построения коммунизма») и появления новых оптимистических лозунгов (удвоения экономического потенциала страны и предоставления каждой советской семье отдельной квартиры к 2000-му году). В качестве спасителя отечества Горбачёв в загранучреждениях явно не смотрелся, наученные терпеть и ждать сотрудники вели себя подобающим образом, то есть в основном безмолвствовали в позе ожидания и с печатью терпения на челе. Тем не менее на партсобраниях наше «политбюро» страстно пыталось разжечь костёр поддержки реформаторских идей нового лидера. Как и раньше, у нас в посольстве твердили спущенную сверху мантру, только теперь проповедовалась необходимость избавить социализм от деформаций прошлого, придать ему человеческое лицо, возвратиться к ленинским нормам, идеалам Октября. Первый секретарь Лёшка Полушинский, примерявший на себя костюм знаменосца внутрипосольской демократии, в пламенном выступлении на одном из партсобраний призвал коллектив взять на вооружение установку партии на ускорение развития и удвоение ВВП страны. Надо бы, по его мнению, начать с себя, как к тому призывает партия во главе с ленинским политбюро. Следовало бы составить перспективный план воплощения в жизнь вышеозначенной благородной цели применительно к посольству, т. е. подумать, как интенсифицировать его работу на всех направлениях (сочинение справок, установление деловых контактов, проведение приёмов, пресс-конференций и пр.) не менее чем в два раза. Партком «в принципе» поддержал эту инициативу, но на этом ускорение и удвоение деятельности посольского механизма благополучно завершилось.

У нас в посольстве перестройку рассматривали в первую очередь через призму преобразований на родной дипломатической службе. Назначение Шеварднадзе министром восприняли с некоторым недопониманием, но большей частью равнодушно. Озарение масштабностью свершившегося пришло только со временем, после того как из центра потоком начали приходить телеграммы о нововведениях на Смоленской площади, увольнениях и назначениях, принципиальных изменениях в структуре, методах и качестве работы дорогого сердцу ведомства. Вот тогда и поняли – это, похоже, не замена шила на мыло, а подлинные реформы. Однако первые шаги вызвали глубокое разочарование. Неужели умные люди в министерстве оказались неспособными понять, что из сферы борьбы за трезвость необходимо изъять дипломатические загранучреждения? Между тем от имени министра повсюду были разосланы грозные указания о категорическом запрете на употребление за рубежом любых спиртных напитков, включая пиво и слабоалкогольные коктейли. Авторы документа куда более основательно, чем сам министр, владели информацией о кругообороте градусов в мидовской системе, поэтому подошли к выполнению начальственных распоряжений творчески, со всей полнотой, постарались перекрыть все мыслимые и немыслимые пути доступа горячительных напитков в руки советских дипломатов. Но, естественно, не тут-то было. Из посольских кооперативов спиртное пришлось формально изгнать, зато немедленно протянули руку помощи коллеги из «братских» стран. Иностранцы приходили на наши приёмы со своими бутылками, а известные в нашем коллективе любители заложить за воротник во главе с секретарём парткома маскировали водку в собственном стакане порцией томатного или апельсинового сока.

Противоречивые толки вызвало и другое начинание в виде борьбы с семейственностью. В эпоху Громыко в МИДе как-то само собой произошло затоваривание сотрудниками, связанными между собой родственными узами. Ничего криминального в этом необычном для советской дипслужбы явлении не было, династии в дипломатии имели не меньшее право на существование, чем в металлургии или медицине. Горький привкус заключался, однако, в том, что именно в громыкинские годы на работу в министерство, причём как на оперативные, так и технические должности, стали частенько принимать не по заслугам, а по звонку, по блату. Ректорат МГИМО каждый год заваливали письмами со Смоленки за весьма серьёзными подписями с пожеланиями или даже требованиями распределить такого-то выпускника именно в такое-то подразделение. Письма инициировали, понятное дело, их родственники, точно так же, как пять лет до этого на мидовских бланках в институт поступали рекомендации принять на обучение сынишку или – реже – дочурку высокопоставленного сотрудника. Разворачивался этот процесс у всех на глазах и вызывал у части персонала, обделённой связишками, откровенное раздражение и возмущение. Не сам новый министр, а его зам по кадрам попытался было повернуть эту тенденцию вспять, но вызвал столь сильное сопротивление в семейном кругу министерства, что в конечном итоге оказался вынужденным вспять повернуть собственные усилия. У нас-то в посольстве курс на очищение от кумовства в основном приветствовали, поскольку родственников в мидовской системе имели не более процентов десяти сотрудников.

Меры по облагораживанию дипслужбы превратились в её настоящий капитальный ремонт через два года, после исторического посещения МИДа, первого за всю его советскую биографию, генеральным секретарём. Нам в посольство прислали стенограмму этого выдающегося события, которую по обыкновению мы должны были изучить, обсудить, сделать выводы и представить в центр некие «аргументированные» предложения. (Впрочем, впоследствии нам предлагалось точно так же ознакомиться, «высказав соображения», и с легендарной статьёй Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами», но указание на этот счёт пришло, естественно, не за подписью министра.) Историческим стало и выступление в посольстве самого Шеварднадзе, как-то заглянувшего в страну нашего пребывания. Преобладающая часть советского дипломатического корпуса так и ушла со службы, ни разу за всю свою долгую профессиональную жизнь не лицезрев вживую министра Громыко, хотя тот провёл в высоком кресле целые 27 лет, а здесь такая неожиданная радость – его преемник собственной персоной пожелал встретиться со всем персоналом посольства, включая членов семей! Не скрою, все или почти все, за исключением нашего местного политбюро (особенно торгпредство с его замшелым лидером становилось очагом сопротивления), были тронуты яркой, с русскими оборотами и грузинским акцентом произнесённой речью, подготовленной, очевидно, двумя его бодрыми помощниками-спичрайтерами, сновавшими по посольству в поисках сюжетов для следующих пламенных панегириков во славу демократии в дипломатии. Складный рассказ министра о сногсшибательных преобразованиях в центральном аппарате министерства, создании новых структурных подразделений, всевозможных конкурсах инициативы и творчества, гласности и демократизации, автоматизации и компьютеризации, смычке дипломатии с наукой, разработке правовых нормативов деятельности дипслужбы воспринимался чуть ли не со слезами умиления на глазах. Высказывания верховного руководителя, правда, резко контрастировали с обстановкой у нас в посольстве, где кроме ораторства на партсобраниях, большей частью унылого, зато проникнутого «всемерной поддержкой титанических усилий партии и лично генерального секретаря ЦК КПСС», никаких реальных сдвигов к лучшему не наблюдалось. Наверное, или сам министр или его верные соратники прочувствовали эту атмосферу, ибо вскоре у нас заменили секретаря парткома, а затем прислали и нового посла.

С их прибытием перестройка пришла, наконец, и в наше посольство. По образцу министра новые руководители начали свою работу с общей встречи с коллективом и индивидуальными беседами с каждым из сотрудников. Партийный лидер выражался достаточно интеллигентно, в духе времени, без мата. Посол пытался изобразить «новое мышление» применительно к нашим конкретным делам, но никто ничего из его философских обобщений не понял. Неожиданно распахнулись для всеобщего пользования золочёные представительские залы, взрослым и детям разрешили гулять на прежде запретной территории с клумбами и фонтаном. Мы только успевали праздновать отмену запретов и ограничений, введённых для дипслужбы ещё на заре советской власти. Наконец-то разрешили отдавать детей совзагранработников в чуждые по духу местные школы и детсадики. Нам позволили держать валюту на индивидуальных счетах в фундаменте капитализма – здешних банках. Становились возможными поездки с ознакомительными и иными целями в сопредельные страны. В жилом доме появился телефон-автомат, по которому можно было относительно недорого связываться с родными в Союзе и не ждать, как прежде, месяцами письма, адресованные в порядке маскировки на военно-полевую почту. Да и в самом посольстве появился неизвестный доселе агрегат, название которого звучало подозрительно неблагозвучно – «факс». Однажды в посольство пожаловала группа ревизоров из совершенно новой, никогда не существовавшей в министерстве инспекционной службы, специально образованной Шеварднадзе. Ничего ценного и позитивного, кроме обещаний заняться компьютеризацией посольского хозяйства, недельное обследование «морально-психологического климата и политико-дипломатической деятельности загранучреждения» нам не принесло, тем не менее все убедились в том, что отныне в МИДе появился орган, в котором очевидную несправедливость можно было обжаловать, во всяком случае теоретически (раньше не было и того).

Новый посол на свой страх и риск распорядился реабилитировать лёгкий алкоголь. Пиву и вину всевозможных расцветок позволили вернуться на столы дипломатических приёмов. Вроде как не возражали против «по чуть-чуть» и в своей аудитории – на праздники, юбилеи, посошки. Однако в целом по МИДу борьба за здоровый образ жизни набирала обороты. В управлении кадров лихорадочно разрабатывали всё новые меры по выдворению спиртного из мидовских сейфов и его окончательному и бесповоротному искоренению в дипломатии вообще, по меньшей мере советской. Этой высокой духовной цели посвятили компанию аттестации, которой подлежал весь персонал центрального аппарата и загранучреждений. Каждый из сотрудников обязывался предельно честно ответить на вопросы аттестационного листа, на основании чего руководству затем надлежало сделать соответствующие выводы. Спрашивали, как все сразу же сообразили, прежде всего про спиртное – кто, как часто и что употребляет. Выяснилось, что у нас в посольстве – одни абсолютные трезвенники, любые виды спиртного на дух не переносящие. Собак спустили на одного бедного Славку Ларина, честно признавшего, что «по праздникам» принимает на грудь сто грамм водки, а «иногда в воскресенье» откупоривает бутылку с пивом.

С лета 1989 года весь состав посольства был увлечён прямыми трансляциями со съездов народных депутатов СССР, благо к тому времени качественный приём советского телевидения обеспечивался в большинстве загранточек. Волны, вызванные нешуточной борьбой мнений, развернувшейся в Кремле, просто не могли не докатиться, несмотря на все волноломы, установленные на их пути, до советских учреждений «на передовой». Вот и у нас в посольстве заявила о себе малочисленная, с десяток человек, но громко вещавшая группа приверженцев межрегиональной депутатской группы во главе с Лёшкой Полушинским. Во всеуслышание, под дробь барабанов на «демократическую платформу в КПСС» перешли несколько молодых дипломатов, старший советник, главный инженер, второй бухгалтер, один из дежурных комендантов, два кавэ-рабочих и три учителя школы. Впоследствии, однако, выявилось, что число сослуживцев, симпатизирующих демплатформе, несравненно больше, вот только афишировать свои пристрастия, как это чаще всего случается на Руси, они не желают. На обязательной альтернативной основе стали устраиваться выборы в партком, местком и прочие руководящие органы власти посольского пошива. В марте 1991-го года, когда мы с Маринкой и подросшим к тому времени учеником первого класса Павликом начали паковать коробки с нажитым барахлом, готовясь к отъезду на родину, посольство проводило всесоюзный референдум о сохранении СССР. Это был уже второй шаг по части организации за рубежом голосования. Первым и весьма успешным опытом стали депутатские выборы (в предыдущие десятилетия совграждане за рубежом ни в каких голосованиях права участвовать не имели). Начальство сбилось с ног, агитируя за сохранение Союза. Говорили, будто из центра пришло негласное предписание – ваше, товарищи послы, будущее напрямую зависит от результатов референдума в подчинённых вам коллективах. Но воздействие руководства оказалось не таким мощным, как предполагалось. У нас в посольстве почти треть проголосовала за роспуск нашего великого государства (в целом по стране только 22 процента, а в Москве – каждый второй).

Мы возвращались на родину в начале августа 1991-го года, и в отличие от дня прибытия шесть лет назад я совершенно не помню, как на знаменитом вокзале, где к тому времени мне были знакомы все входы и выходы, несколько десятков сослуживцев забрасывали в окно вагона остатки наших пожитков, основную часть которых накануне отправили домой с гигантской фурой «Совтрансавто». Опасения наши с женой суеверные, к счастью, не оправдались. Первая заграничная остановка завершалась успешно во всех отношениях, первый блин комом не вышел. Несмотря на натянутые отношения с руководством, продвинулся сразу на две должностные позиции, что за одну командировку, как теперь знаю, происходит достаточно редко. Так что свидетельствую – не всё в ту далёкую коммунистическую пору решалось за счёт родственных или приятельских связей (сейчас, по отзывам работающих коллег, этот показатель якобы выше). Записную книжку переполняли фамилии, адреса и телефоны. Дополняла её картотека из пары сотен визиток моих иностранных друзей и знакомых. Нам теперь тоже разрешалось оставлять на чужбине собственные координаты, а не держать их в секрете, как раньше. Мы возвращались в уже совершенно другую, разбуженную от сна страну, но до конца не соображавшую, где она, зачем и почему. Ни нам, ни стране пока ещё и в страшном сне не могло привидеться, сколь чудовищный отрезок пути предстоит преодолеть нам всем в последующее десятилетие. Голову кружило от радостного чувства возвращения, и нам никак не хотелось заглядывать в будущее. Разве мог кто-либо из нас предугадать, что буквально через несколько месяцев государство, быть защитниками которого мы всеми силами старались, вот так запросто сойдёт со сцены, и приставку «сов» к слову «дипломатия» необыкновенно легко, машинально, одним росчерком пера заменят на «рос».