Текст книги "У нас в посольстве, или дипломаты тоже люди!"

Машинопись и чужестранные языки отнимали массу времени. В часы отдыха Нинон доставала мольберт и пыталась изобразить на холсте переживания дня, ища новые оттенки в фейерверке красок. Как минимум раз в месяц чести её посещения удостаивались располагавшаяся поблизости Третьяковка или чуть подальше Пушкинка с её изумительной коллекцией «сионистов». Случайно побывала она на вернисаже неизвестного художника Александра Попова, впервые прошедшем не в галерейных залах, а на свежем воздухе Гоголевского бульвара, посеяв, наконец, и на московской земле стародавнюю традицию Монмартра. Она познакомилась с интересными молодыми ребятами – бунтарями рисования, которые однажды завлекли на вошедшую в историю советского изобразительного искусства «бульдозерную выставку» в Беляево, где Нина оказалась свидетелем очередного позора страны Советов. Живопись занимала её всё больше. Как-то на курсах устроили экспозицию работ слушательниц. После долгих раздумий Нинуля решилась отнести туда одну из своих любимых работ. Но к её величайшему изумлению пейзажик тот радостный выставлять на всеобщее обозрение не захотели, мотивируя тем, что «мазню всякую, Ниночка, милая, не берём, никакой это не пейзаж, а чёрт-те знает что, проблем с авангардом твоим рукотворным, дорогуша, нам не надо, да ты и сама, душенька, наряднее всех картин».

В 1975 году девушка Нина попала по распределению в великий и могучий МИД СССР. Первой её остановкой стало управление делами, подразделение, конечно, не самое главное, но и далеко не последнее в мидовской канцелярской иерархии. Выпали на её долю вагон и маленькая тележка всевозможных обязанностей – от заварки чая для самого управляющего до передвижения по степным министерским территориям с целью разнесения по этажам всякого рода бумажек, преимущественно приказов, которые в таком огромном динамичном хозяйстве издавались сотнями, если не тысячами. Неторопливые путешествия по широким коридорам, сопряжённые с многочисленными знакомствами с обитателями отделов и управлений с непонятными названиями, новоиспечённой сотруднице внешнеполитического ведомства были явно по душе. Работа напоминала примерно то, к чему она всегда стремилась на подсознательном уровне. На яркую, светловолосую и грациозную девушку, резко выделявшуюся в общей сероватой массе дипработников той поры, походкой своей грациозной стремившуюся подражать Софи Лорен из «Брака по-итальянски», вскоре стали обращать внимание и достаточно влиятельные фигуры.

В громыкинском МИДе женщинам разрешалось занимать преимущественно административно-хозяйственные или канцелярские должности. Среди нескольких тысяч оперативно-дипломатических сотрудников насчитывалось, может быть, пара десятков дипломатш. С некоторыми из них я был знаком, и могу заверить, что большинство из них ни в чём не уступало братьям по классу, а кое-кто их явно превосходил. Но в тот период дипломатия считалась для женщин бесперспективной, тупиковой профессией. Дипломатш рассматривали прежде всего в роли переводчиц, сопровождавших супруг глав иностранных государств в ходе их визитов в Москву. В качестве алиби на тот счёт, будто в дипломатии, как и других сферах счастливой советской жизни, строго обеспечивается равноправие полов, среди сотни послов мужского пола надлежало иметь хотя бы одну женщину, да и ту назначали исключительно со стороны, из партийно-комсомольских кругов. Это сейчас МИД феминизировался по всем статьям, а сорок лет назад прекрасную половину можно было лицезреть разве что на подхвате в канцеляриях с машбюро, библиотеке с архивами да хозяйственных службах.

Молоденькой и прехорошенькой девицей из управления делами заинтересовался – среди других персон не последнего порядка – заведующий одного из авторитетных мидовских отделов, находившийся под патронатом самого министра и, как поговаривали, имевший все виды на членство в коллегии, главном руководящем органе министерства. Начальник этот – в юношеском, по тогдашним мидовским нормам, возрасте (на пятом десятке) – имел семью, в жёнах у него состояла дочка одного из заместителей министра какой-то промышленности, не без помощи её папаши он и выбился в люди. Но на Смоленке, где все почти всё знали друг о друге, слыл человеком любвеобильным, не пропускавшим ни одной юбки. Людям из его окружения, изучившим шефа по неприметным для других деталям, не составило большого труда дать однажды единственно верное толкование факта приглашения на кофе в его кабинет видной министерской красотки – разносчицы приказов из хозуправления. Поэтому никто, за исключением персональной секретарши, вынужденной освободить нагретое место, не возмутился и не удивился вышедшим месяц спустя приказом о переводе Нины Христофоровны такой-то из управления такого-то в отдел такой-то с сохранением должностного оклада в таком-то размере. Никто, правда, и не догадывался, каких сил и усилий стоил заведующему этот самый вроде бы совершенно малозначимый перевод. Управляющий делами, строивший свои виды на аппетитную девчушку, ни за что не хотел сдаваться и сопротивлялся до последнего.

Первые два года работы в МИДе пролетели как одно мгновение. Врастание в новую среду прошло каким-то совершенно естественным образом, как будто кто-то сверху, это была, конечно, мамулька, заботливо охранял Нинку от всех невзгод. Десятилетия спустя, пытаясь ответить на вопрос о самом интересном, самом увлекательном этапе её мидовской жизни, она придёт к выводу, что, пожалуй, таким временем было как раз начало. В её друзьях или знакомых числилась едва ли не половина министерского персонала, а в высшем эшелоне процент этот, подозреваю, был ещё выше. Как-то удивительно легко умела мидовская фантомасша зажигать – дружбу, симпатии, душу, сердце, любовь, по этой причине и приклеилось к ней прозвище «Нинка-зажигалка». Героиня наша тогда навеки усвоила, сколь порядочные, интеллигентные люди трудятся на Смоленке. За пару лет их связи с начальником никто из окружающих даже не догадался капнуть об «аморальном» поведении обоих ни его жене, ни в партком. Правда, и у неё самой, когда узнавала об очередных амурах своего хахаля «на стороне», не возникало ни малейшего желания кому-либо жаловаться.

Всё бы ничего, да только добром связь её с заведующим, вскоре ставшим членом мидовского Политбюро, не завершилась. На третий год работы не убереглась она от беременности, а делать аборт наотрез отказалась. Грозил весь этот конфуз перспективному руководителю крайними неприятностями, ведь любование их проходило фактически на глазах всего коллектива. Очень просил шеф Нинку войти в его положение, обещал златые горы и сверх того, если только она пойдёт навстречу и выполнит свою часть задуманного им плана выхода из сложной ситуации. Она поддалась. Спустя месяц барышня Нина неожиданно для всего окружения и родственников бракосочеталась с пареньком из провинциального городка, только что закончившим московский пед и спешно, по блату принятым референтом-переводчиком в МИД. А ещё через несколько недель папа с тётей Верой провожали молодых на Белорусском вокзале в заграничную командировку.

В совпосольстве в Берлине встретили неоднозначно. Главврач возмущался, каким образом строгая и неподкупная министерская медкомиссия могла выпустить жену нового сотрудника в таком состоянии – рожать за границей категорически запрещалось. Недоумение коллектива вызвало стремительное её трудоустройство в машбюро, куда стояла длинная очередь. Тяжелее всего пришлось Костику, её мужу, худосочному прыщавому пареньку, с трудом достававшему супруге до подбородка. Он долго не мог переварить, что же с ним такое внезапно произошло. Языков он, понятно, не знал, честно готовился преподавать географию где-то в глубинке, и вдруг эта сногсшибательная везуха, перехватившая дыхание. Костя, не задумываясь, принял предложение ректора. Женитьба в принципе входила в его планы, а о работе за границей он и мечтать не осмеливался. Своеобразное положение супруги его нисколько не обременило. Ради того, чтобы стать дипломатом, он мог пойти на ещё более серьёзные жертвы. Первоначальные опасения за свою профнепригодность быстро улетучились, поскольку для того, чтобы перекладывать с места на место бумаги в консульском отделе, большого ума не требовалось. Главное, что Костя умел держать рот на замке и подумать не мог о разглашении государственных секретов.

Нинка с самого прибытия почувствовала себя королевой. Расхожее выражение о том, что «курица – не птица, ГДР – не заграница», оказалось полной ложью. Здесь всё дышало не так, как в Союзе. Берлинский воздух совсем не напоминал московский, как бы ни старались наши люди, а было их здесь бесчисленное количество, придать ему привычный советский запах. Нинка вовсю наслаждалась новой жизнью, новой обстановкой, новыми заграничными нравами. Как и все посольские, она стала приобщаться к местным традициям, гоняясь за сервизами «с мадонной», хрусталём и фарфоровыми статуэтками, норовя достать билеты на гастроли недоступных на родине звёзд эстрады, заводя дружбу не только с сотрудниками советских представительств в Берлине, но и с местными директорами, заведующими и управляющими. От поклонников и здесь не было отбоя. Особо навязчивым проявил себя молодой, под сороковник, якобы крайне способный и неженатый первый секретарь, которому народная молва сулила «пойти далеко». На «перспективных» Нинке явно везло.

Однажды Алексей тайком провёз её на служебной машине в Западный Берлин. Восторгу предела не было. Советской девушке, воспитанной на ценностях пролетариата (булыжник, цепи, серп и молот), открылся другой мир, о существовании которого в природе она не подозревала. Примерно таким, красочным и вольготным, где всё доступно и всё разрешено, где каждый или почти каждый улыбается каждому или почти каждому, ей представлялся обещанный партией коммунизм. Оказалось, что неизведанный строй жизни, который в Советском Союзе многие десятилетия безуспешно пытались возвести под рубрикой «светлое будущее», уже имелся в наличии на самом деле, причём недалеко от границ отечества, но назывался совсем по-другому. В ЗэБэ, как именовали западную часть города в посольстве, Нинке удалось посмотреть французский фильм «Эммануэль». Отныне она была в курсе того, как красиво живут на Западе жёны дипломатов. Это был настоящий пример для подражания в её собственной жизни. Кроме того, «Бесаме мучо» приобрела конкурента – упоительная мелодия из простенькой киноэротики приклеилась на долгие годы.

Лёшка, как и другие дипломаты, любил выпить и сесть за руль. Прокатиться подшофе по берлинским улицам в посольстве считалось кавалерским деликтом. Одна из таких поездок завершилась печально. На мосту через Шпрее машину занесло, и «Волга», пробив заграждения, рухнула в реку. Волшебным образом («мама-мамочка, ведь это была ты?») пассажирка и водитель остались живы, но последствия жуткого ДТП, обсуждавшегося не только в посольстве, вышли весьма критическими. Нине-Ниночке пришлось расстаться с ребёнком, Алексея «в 24 часа» откомандировали на родину. Через некоторое время шефство над нестандартной машинисткой взял на себя советник-посланник, обрюзгший, с лысиной и длинными, как у шимпанзе, ручищами дядька в предпенсионном возрасте, похожий на крестьянина с картины соцреализма.

Перед посланником тряслись все, в том числе – неслыханное той поры явление – секретарь объединённого парткома. Интимные и прочие похождения женатого, с тремя детьми, посланника были притчей во языцех, но перечить ему не мог никто, ибо покровительствовал тому сам грозный прокуратор первого на немецкой земле рабоче-крестьянского государства – Чрезвычайный и Полномочный Посол Советского Союза. Единственным способом выражения народного недоверия считались тайные выборы в партком. Каждый раз анонимная группа возмутителей спокойствия по предварительному сговору старательно вычёркивала фамилию ненавистного посланника из списка кандидатов в высокий орган, но счётная комиссия в составе трёх верных партийцев, единственным достоинством которых было умение свято хранить государственную тайну, настойчиво объявляла того законно избранным. Поздно вечером по вторникам или четвергам, а иногда и вне этого графика, посланник заявлялся в Нинкину квартиру. Костик тут же одевался и шёл на пару часов бродить по пустынным берлинским улицам, привлекая к себе взгляды бдительных ГДР-овских полицейских. Зато через полгода он стал атташе, а ещё через полтора – третьим секретарём, такой блестящей карьерой могли похвастаться немногие.

Совершенствовала свои жизненные и кулинарные познания и его супруга. Их посольская квартира частенько распахивала двери для соотечественников высокого полёта, посещавших ГДР в составе официальных делегаций и желавших узнать о реалиях жизни братского государства не из официальных уст. В конце своего первого года пребывания Нинке удалось познакомиться с ректором того самого педа, который заканчивал Костик. Ректор прибыл в Берлин в рамках образовательных обменов, и бывший его подопечный, ныне атташе (отличная реклама для института, в дипломаты, оказывается, проходят не только выпускники ИМО), повёл того в ресторан, где разливали восхитительное и дефицитное даже у себя в стране пиво «Вернесгрюнер». Оно хорошо шло под самое что ни на есть полезное германское блюдо – отлично проваренную подкопчённую свиную рульку, называемую «айсбайн» (ледяная ножка), в сопровождении гороховой каши и горячей кислой капусты. Нинка осторожно завела разговор о возможности её поступления на заочное отделение, факультет иноязыков. Ректор, не задумываясь, выпалил, что все процессы управляемы, нОу прОблемс. Вскоре Нинуся приобрела статус студентки-заочницы.

В конце 82-го пришла пора возвращаться. Но отъезд отложили на пару месяцев. В Москве скончался Леонид Ильич, и посольство принимало соболезнования по этому траурному поводу. Нескончаемой вереницей на Унтер-ден-Линден к величественному зданию посольства тянулись и функционеры, и рядовые граждане. У огромного портрета генерального секретаря с чёрной лентой по очереди несли вахту сотрудники всех уровней, в их числе Нина. Как раз в этот момент прибыл Эрих Хонеккер. На всю оставшуюся жизнь Нинка запомнила холодное выражение лица его супруги Маргот. Как знахарка определяет по складкам на ладони будущее, так по выражению глаз и губ, по переплетению морщинок на лбу первой леди республики Нинель распознала-де нечто тревожное в её судьбе и затем на полном серьёзе заявляла товаркам в машбюро (несмотря на советы молчать в тряпочку), что со смерти Брежнева начался – зря, девахи, смеётесь, вот увидите, – обратный отсчёт и для здешнего руководителя. В эти дни в посольстве многие плакали. Удивительная мы всё же нация, размышляла тогда Нинка. Ведь только что, да ещё как, поносили лидера своего, сколько вылито на него ушатов грязи, сколько злых анекдотов рассказано, а вот умер, и совсем другие чувства русскими людьми овладевают – боль, сочувствие, горечь утраты чего-то близкого, родного.

Член коллегии сдержал слово – бывшей его любовнице дали отличную двухкомнатную квартиру в кирпичном доме недалеко от работы. Он же похлопотал за её трудоустройство в секретариат одного из заместителей министра. Передав Нинку в хорошие руки, сам получил назначение послом в весьма симпатичную столицу, откуда время от времени ей поступали флаконы с модными духами. Дел у новой секретарши было по горло – развод с Костиком, которому отныне предстояло отправиться в необычное для него самостоятельное плавание, получение диплома о высшем образовании, поиски нового и теперь уже не игрушечного спутника жизни. Таковой не заставил себя долго ждать и обнаружился в должности первого секретаря в соседнем кабинете. Это был статный мужчина спортивного сложения с интеллигентной внешностью, на десять лет старше её и на голову выше. Некоторое время Нинка-зажигалка не могла взять в толк, почему такой красавчик дожил до приличного возраста и не женился. Но секрет раскрылся достаточно скоро. Его мама браковала одну за другой всех кандидаток на высокое звание своей невестки. Кроме того, и сам Толик подарком не был. Маменькин сынок, он имел отвратительный, скандальный характер, передавшийся, видно, от матери, везде лез на рожон, повсеместно искал какую-то правду и справедливость, считал себя недооценённым гением дипломатии, в друзьях у него никто не состоял, дружить он не умел и не хотел, мат почитал единственно верной ветвью русского языка, но в постели… в постели был удивительно хорош, и одно это качество перевешивало все его недостатки. Уж кто-кто, а героиня наша разбиралась в этом деле профессионально. Совладать с таким неординарным человеком могла разве что ещё более неординарная натура наподобие Нины Христофоровны.

Как раз тогда, когда отношения с Толиком начали приобретать стабильный характер, заинтересовался, наконец, своей хорошенькой секретаршей сам её шеф, распознал-таки (лучше поздно, чем никогда), почему вазочка на столе в его приёмной чуть ли не каждый день радовала посетителей букетиками свежих цветов. И всё повторилось, дежавю, точь-в-точь как с первым её начальником. Одно время жила Нинка сразу с двумя мужчинами, не подозревавшими о существовании друг друга, и когда забеременела, на самом деле не поняла, от кого (разгадка придёт через много лет). О своём интересном положении она оповестила в первую очередь заместителя министра. Душа у того сразу ушла буквально в пятку. Ему, человеку женатому, истинному марксисту-ленинцу, бывшему на хорошем счету у верховного властителя внешнеполитических дум, впустить в свою жизнь проблемы на этой пикантной почве, и как раз в строгое андроповское время, когда начали восстанавливать расшатавшуюся в застойный период партийную и государственную дисциплину (в МИДе периодически устраивали облавы на нарушителей), было нельзя, ну никак нельзя.

И Нинка ловко использовала ситуацию в своих целях. Ради сохранения репутации зама она, мол, готова выйти замуж за другого, есть у неё один дурачок на примете, но за это её надо будет как следует отблагодарить. Условия были приняты безоговорочно. Вскоре Толик стал её законным мужем и боготворил супругу, прикусив свой скверный язык и добровольно забравшись под её высокий каблук. Боготворить было за что – и ребёнок у них появился, дочурка, о которой он, грубиян, мечтал, и вдруг, ни с того ни с сего, дали им от МИДа шикарную трёхкомнатную квартиру, в таких в ту пору селились только высокопоставленные. Жизнь налаживалась, совершенно неожиданно для него наступило время торжества правды и справедливости, которых он так долго искал и не находил.

В буфете на одном из этажей влиятельная дама из секретариата влиятельного зама однажды нос к носу столкнулась со знакомым человеком. Егор вернулся из первой загранкомандировки, в которой зарекомендовал себя наилучшим образом, собрал кучу благодарностей. За заслуги на дипломатическом поприще он в приоритетном порядке продвигался по службе, да и семейная жизнь должна была вот-вот наладиться, ему встретилась, мол, весьма приличная, из хорошей семьи девушка, свадьба через месяц. Нина коротко, без эмоций рассказала о себе, пожелала коллеге дальнейших успехов, расстались по-доброму.

Жить в Союзе, в особенности с маленьким ребёнком, становилась всё сложнее. Наступил 1985-й год, дата не менее значимая, чем упоминавшийся мной 56-й. Началась перестройка, страна вышла, сама того не подозревая, на финишную прямую своего существования. Крутые ветры перемен подули и на Смоленской площади. Число приказов об освобождениях и назначениях, которые сама Нинка когда-то разносила по отделам центрального аппарата, резко увеличилось. Не было кабинета, в котором не разворачивались бы бурные, чуть ли не до рукоприкладства, дискуссии о настоящем и будущем. Мидовцы облепляли окна, когда мимо их высотки по Садовому кольцу проходило очередное демократическое шествие, «за» или «против». В тех, что «против», частенько принимали участие, несмотря на окрики со стороны парткома, и сотрудники министерства. Другие, правда, обеими руками держались «за», страшась «бессмысленного и беспощадного». На демонстрациях и митингах не появлялись только «воздержавшиеся», числом, правда, в тысячи раз превосходившие тех, кто и «за» и «против». Толикину изумлению не было предела, когда ему, смирившемуся было с ролью вечного первого секретаря, предложили поехать советником в маленькую, но недурственную европейскую страну.

Самые тяжёлые для страны годы Нинка с мужем и дочерью провели за границей. Хорошо, что к этому времени все советские посольства обзавелись аппаратурой для приёма спутникового телевидения, и не было у наших дипломатов более увлекательного занятия, чем с утра до вечера смотреть прямые трансляции со съезда народных депутатов и других политических сходок. Та сухая, чёрствая к людским нуждам страна, «Верхняя Вольта с ракетами», которую они до боли хорошо знали, менялась на глазах. Стоило из фундамента незыблемой, казалось, конструкции извлечь малюсенький кирпичик, как тут же повсюду образовались трещины, грозившие вот-вот обрушить всё строение. Чудовищной запомнилась вторая половина 1991-го года, ГКЧП, крах коммунистической идеи, роспуск партийной загранорганизации, развал Союза, смена флага на посольском флагштоке. Друзья со Смоленки на все лады рекомендовали держаться «там» как можно дольше, «ибо здесь творится такое…» Они и держались – с помощью Нинкиного благодетеля, и не просто держались, но и продвигались по жизни в соответствии с ранее достигнутыми договорённостями. На финише перестройки Толика, несмотря на отчаянное сопротивление посла («Как же так можно, ведь ясно, что не по Сеньке шапка»), назначили советником-посланником. Самолюбие мужа, по-прежнему честившего всех и вся, было удовлетворено. В МГИМО Нина Христофоровна защитила кандидатскую диссертацию, подготовленную в одном из отделов высотки, которые курировал «её замчик».

Да, забыл упомянуть, свои живописные опусы она ведь не оставила. Как-то с супругом её пригласили на юбилей одной весьма значимой в тех краях персоны монарших кровей. Что подарить иностранцу высокого уровня? Вопрос этот до сих пор терзает новое поколение российской дипломатии, а в те годы он вообще считался неразрешимым. В России привыкли подносить в подарок ценные вещи, хотя за рубежом, как вы знаете, подход совсем другой, там умная книжка – лучший презент, в любом случае под лупой рассматривать зубы дарёных коней и прочих животных не принято. Тем не менее русский человек, тем более дипломат, норовит преподнести что-нибудь такое этакое. С представительским фондом в советских посольствах всегда было туговато – и мало, и однообразно, – скромные, в основном аляповатые матрёшки; таких рафинированных, что сейчас заполонили дорогущие сувенирные лавки на Арбате, и в помине не было. Толик и предложил – может, картинку какую, Нин, твою торжественно вручим? Подарок тот вызвал среди гостей юбиляра настоящий фурор, все спрашивали, кто автор, и, узнав, предвещали художнице счастливое будущее, умоляли её продать хотя бы одну из работ, на что следовал уклончиво-вежливый отказ. Позволить себе вступить в товарно-денежные отношения с буржуазией советская дипломатия, кристально чистая, как слеза младенца, разумеется, не могла.

Вернулись они семейным трио уже в совсем другую страну, не имевшую ничего общего с тем образом, который малевался на зажигательных митингах финала перестроечной эпохи. Не узнать было и родную высотку, измождённую троцкистскими экспериментами новой команды, загаженную, заваленную теми же жуликоватыми неопрятными ларьками, которые как грибы развелись на родном «офонаревшем» Арбате. Муж не без труда (в кадровой службе был полный бардак) пристроился в какое-то второразрядное подразделение заместителем, его хамско-бунтарская натура, клеймившая ложь и беспредел совковии, оказалась в тот период вполне востребована. А вот с Нинкой вышло всё сложнее. Кандидата наук с незаконченной докторской вчерашнее положение секретарши категорически не устраивало. Она подключила старые связи. В МИДе было, как и везде, – те, кто при Шеварднадзе решительно осуждал застой и восторгался перестройкой, ныне пальцем указывали на грузинскую фамилию как причину всех мидовских бед и били себя в обнажённую демократическую грудь. Нинке устроили аудиенцию у самого Козырева. Из прошёптанного с хрипотцой монолога министра она поняла одно – новой российской дипломатии крайне нужны молодые по возрасту и духу кадры, способные эффективно противостоять реваншу красно-коричневых. Вам сколько? Ага, скоро 38 стукнет? Не дал бы. А вот что могу дать, так это должность советника в нашем только что созданном управлении международных гуманитарных связей – гуманитаркой, правами человека собираемся заняться серьёзно.

Пять лет пронеслись как одно мгновение. В своём кабинете она появлялась редко, должностные обязанности за неё исполняли другие. Но когда руководитель управления вышел в кадры с предложением согласно Трудовому кодексу РФ уволить Нину Христофоровну такую-то, присовокупив толстую кипу протоколов понятых лиц со свидетельствами отсутствия вышеозначенной сотрудницы на рабочем месте свыше трёх часов, его прямиком спросили – ты что, сбрендил, не знаешь, что это за птица? Птица эта пробовала между тем не только бреющие, но и всё более высокие полёты. Знающие люди предложили ей, ставшей доктором наук, испытать силы в политике. Из одного очень влиятельного заведения собирали на неё даже справки о надёжности и лояльности. Она баллотировалась на выборах в Мосгордуму, но набрала маловато, плохо сработала команда, не хватило финансов, возникла потребность исправлять результаты по-крупному, а приписывать больше, чем положено, её благодетелям было не с руки. В политике Нинка разочаровалась, но зато обросла паутиной полезных на все случаи жизни связей. С приходом Примакова жизнь в министерстве вроде бы начала выправляться. В одночасье выяснилось, что персонал (сверху донизу), ещё вчера скрупулёзно следовавший курсом, указанным прежним демократическим министром, на самом деле – в глубине души – чувствовал себя исключительно фрондистски, хотя, правда, то ли не сумел, то ли не успел артикулировать своё несогласие. «Поднимать надо Россию с колен» – звучало девизом дня.

Отношения с Толиком расстроились, оказывать всё новые порции помощи в его карьерном росте она более принципиально не желала, мужику пришла пора кончать с иждивенчеством и начинать опираться на собственные силы, а по любовной части поклонников у неё всегда было хоть отбавляй. Приближался Миллениум, встретить который она вознамерилась непременно в большом и красивом городе большой и мощной страны. Перед тем, как отъехать вместе с дочкой к своему новому месту службы в качестве атташе по вопросам культуры в должности старшего советника, Нинка развелась с мужем, с которым прожила почти полтора десятка лет. Расстроенный супруг, привыкший к уютной жизни подкаблучника, вернулся на квартиру к маме.

Буквально накануне отъезда на одном торжественном мероприятии в Кремле с участием плеяды знаковых фигур новой России ей повстречался старый знакомый. Как будто сама судьба нарочно запрограммировала их очередное случайное свидание. Выяснилось, что после развала Союза Егор одним из первых покинул дипломатическую службу, ушёл в бизнес, основал собственную фирму и, в отличие от многих коллег, последовавших тем же курсом, добился весьма существенных успехов. Крепко помогло былое комсомольское товарищество, захватившее многие командные высоты в денежно-товарных отношениях рыночного хозяйства обновлённой страны. Уже сейчас он входит, по Форбсу, в первую тысячу самых состоятельных предпринимателей страны, а в XXI веке рассчитывает упрочить эти позиции. Зато крайне неблагоприятно сложилась его семейная жизнь. С женой, как говорится, не сошлись характерами и развелись через три года после свадьбы. Стерва эта без мозгов, но с амбициями, отсудила себе сына, тот пошёл уже во второй класс, парень очень смышлёный, папа, разумеется, принимает участие в воспитании, Андрюхе, дай Бог, предстоит наследовать если не империю, то княжество точно. Нине показалось, что Егор впервые смотрел на неё какими-то другими, поблескивавшими глазами. Договорились больше не пропадать из виду.

Много фейерверков, парадов и факельных шествий насмотрелась за свою загранжизнь Нина Христофоровна, но грандиозные торжества по случаю встречи 2000-го года, устроенные в государстве её нового временного местожительства, превзошли всё мыслимое и немыслимое. Система планирования собственной жизни, к которой она с некоторых пор пристрастилась, полностью себя оправдала. Очень мудро выбрала она для себя и место работы, и должность, прямо в точку. В посольстве уже через пару месяцев после прибытия старшая советница приобрела славу неформального лидера общественности и статус четвёртой по значимости официальной фигуры (после посла, его супруги и посланника, причём в отношении последнего – небесспорно). В профильном департаменте министерства перед отъездом ей как следует постажироваться не удалось, но крепко помогло природноё чутьё. Неповторимая «Бесаме мучо» в сопровождении сонма дворовых песен окрыляла и покровительствовала. Культурные связи России с государством пребывания при её непосредственном участии резко расширились. Персональную записную книжку то и дело пополняли телефоны артистов, режиссёров, музыкантов, художников, писателей России («Будете в Москве, обязательно позвоните, непременно должны увидеться, отблагодарить вас за помощь и содействие») и местной творческой интеллигенции («Если желаете посмотреть одну из наших прежних постановок, всегда к вашим услугам, а на будущие премьеры вы будете получать приглашения автоматически»).

Однажды решилась она и на то, на что её давно уговаривали. В российском культурном центре устроили выставку её работ. Эффект оказался потрясающим (мамуля, спасибо, родная, за благословение). В местной прессе появилось несколько хвалебных статей. Коэффициент полезного действия советско-российских культур-атташе за границей секретом не был: если что-то не тормозят – уже хорошо, если что-то инициируют – вообще феноменально, но то, что среди них могут быть и люди, влюблённые в культуру, её понимающие, подлинные художники, музыканты или артисты, такое откровение стало настоящей сенсацией. Желающих приобрести работы мастера-любителя объявилось немало. Выстроилась даже очередь и на будущие произведения. Сочетание серого, зелёного и оранжевого пришлось по вкусу не только самой художнице. На той выставке, раскрою карты, побывал и я. Там и познакомился с героиней моего рассказа. Нина замкнутостью не страдала и за бокалом великолепного «Амароне» откровенно поведала мне свою историю, пересказать которую я взял на себя смелость, ибо обязательствами доверительности не связан.