Текст книги "Сулла"

Итак, Сатурнин погиб. Однако гибель «смутьяна» отнюдь не означала окончательного и бесповоротного краха его дела – во всяком случае, оставались в силе некоторые из его законов, в числе плебейских трибунов 99 года было как минимум двое его приверженцев, а Метелл Нумидийский пока еще оставался в изгнании. При таком политическом раскладе неудивительно, что первой жертвой возобновившейся борьбы стал персонаж, которому не доверяла ни та, ни другая сторона. Среди товарищей Сатурнина по должности был некий Публий Фурий, сын вольноотпущенника.[492]492
  Мы принимаем датировку Э. Габбы, поддержанную Э. Грюном (см.: Gabba Е. Op. cit. Р. 111–112; Gruen Е. S. Political Prosecutions in the 90’s B.C. // Historia. Bd. 15. 1966. P. 33). Традиционно трибунат Фурия датируют 99 годом.


[Закрыть] В 102 году Метелл Нумидийский, будучи цензором, по неизвестным причинам отнял у него государственного коня, то есть исключил из всаднического сословия. Это послужило причиной жестокой ненависти Фурия к Метеллу (Дион Кассий. XXVIII. 95. 2).

Чтобы получить возможность отомстить, Фурий добился должности плебейского трибуна и активно содействовал изгнанию своего врага, а когда после гибели Сатурнина встал вопрос о возвращении Метелла из изгнания, он, опираясь на поддержку Мария, наложил на возвращение свое вето (Аппиан. ГВ. I. 33. 147; Орозий. V. 17. 11). Его не тронули даже мольбы сына Метелла, который просил его «в присутствии народа со слезами и земными поклонами» (Аппиан. ГВ. I. 33. 147). Все просьбы остались безрезультатными, и единственное, что Метелл-младший получил в результате – это своего рода моральную компенсацию, прозвище Пий (Pius), то есть Благочестивый, данное ему согражданами.[493]493
  Этот эпизод стал широко известен в римской традиции и рассматривался как достойный подражания пример сыновней любви. См.: Цицерон. Речь в защиту Архия. 6; Речь в сенате по возвращении из изгнания. 37; Веллей Патеркул. П. 15. 3 ел.; Плиний Младший. Панегирик императору Траяну. 88.6; О знаменитых мужах. 63.1; Ампелий. 18.14; Аппиан. ГВ. I. 33. 149; Дион Кассий. XXVIII. 95. 1.


[Закрыть] Лучше всех отношение квиритов к поступку Метелла-сына выразил Валерий Максим: «Метелл Пий благодаря своей неколебимой любви к изгнаннику-отцу добился при помощи слез столь же славного прозвища, какого другие добиваются при помощи побед» (V. 2. 7)**. Прозвище действительно было славным: именно так, Благочестивым, именовался прародитель римлян Эней (и, кстати, среди прочего – тоже за любовь к отцу, которого он на своих плечах вынес из горящей Трои!). Поэтому поступок Метелла ставил его в один ряд с прославленными героями прошлого.

Вражда с Метеллом Нумидийским была единственной точкой соприкосновения интересов Фурия и Сатурнина.

Поэтому, осуществив свою месть, он не стал поддерживать мятежного трибуна и покинул ряды его сторонников (Дион Кассий. XXVIII. 95. З).[494]494
  В отечественной литературе была попытка подвести под действия П. Фурия социальную базу. Он якобы перешел на сторону правительства вместе с основной массой всадников после убийства Меммия (см.: Селецкий Б. П. Римские всадники в последний период движения Сатур-нина // ВДИ. 1973. № 1. С. 150–151). Страх перед эскалацией насилия, конечно, мог быть дополнительным фактором, повлиявшим на поведение Фурия, но все-таки, по нашему мнению, ему изначально были чужды все лозунги, которые выдвигал Сатурнин, и он поддерживал последнего только постольку, поскольку тот мог содействовать осуществлению его мести.


[Закрыть] Более того, после гибели Сатурнина он даже предлагал конфисковать в казну его имущество (Орозий. V. 17. 10). В результате он стал чужаком для обеих враждующих сторон: приверженцы погибшего Сатурнина рассматривали его как изменника, нобили не могли простить ему борьбу против возвращения Метелла.

В результате по окончании срока трибуната, в 99 году, он был привлечен к суду Публием Апулеем Децианом, судя по имени – представителем рода Дециев, усыновленным либо самим Сатурнином, либо кем-то из его родственников.[495]495
  Возможно, прав Э. Бэдиан, по мнению которого Дециан был сыном П. Деция, народного трибуна, который в 120 году привлек к ответственности Л. Опимия, виновника гибели Г. Гракха (см.: Badian Е. P. Decius P. f. Subulo: An Orator of the Time of the Gracchi // JRS. 1956. Vol. 46. P. 95). Это мнение поддержал Э. Грюн (Gruen Е. S. Political Prosecutions… P. 35).


[Закрыть] Подробнее всех об этом процессе рассказывает Валерий Максим. По его словам, «П. Дециану, мужу безукоризненной честности, принесли погибель собственные слова: ведь, обвиняя перед рострами П. Фурия за порочнейшую жизнь и в какой-то части своей речи осмелившись упомянуть о смерти Сатурнина, он не только не добился осуждения по этому делу, но и сам получил наказание, предназначенное Фурию» (VIII. 1. Осужденные. 2)**. Дециану не помогло добиться успеха даже то «горячее одобрение со стороны честных людей», о котором упоминает Цицерон (В защиту Гая Рабирия. 24), – по-видимому, всякое напоминание о недавнем кровопролитии тогда было нежелательно и выглядело подозрительным. Однако, если преследование со стороны его бывших «товарищей по партии» и оказалось неудачным, Фурию все-таки не удалось избежать наказания. На этот раз удар был нанесен с противоположной стороны.[496]496
  Мы принимаем точку зрения, согласно которой в 99 году Фурий успел побывать под судом два раза. Аргументацию в пользу такой трактовки событий см.: Селецкий Б. П. Concordia ordinum 90-х годов I в. до н. э. (99–92 гг.) // Klio. 1983. Bd. 65.1. С. 214. Прим. 34.


[Закрыть] Обвинителем выступил плебейский трибун Гай Канулей, поставивший Фурию в вину те помехи, которые он чинил возвращению Метелла Нумидийского. До судебного приговора, однако, дело не дошло – Фурия растерзала разъяренная толпа, состоявшая, видимо, из клиентов Метелла и его сторонников (Аппиан. ГВ. I. 33. 148; Дион Кассий. XXVIII. 95. 3).

Однако Фурий был, в сущности, фигурой, уже сыгравшей свою роль. Были персонажи и посерьезнее. Один из плебейских трибунов 99 года, Секст Тиций, выступил в качестве настоящего политического наследника Сатурнина. Т. Моммзен дает ему едкую характеристику: «Это был Алкивиад в карикатуре, более сильный в танцах и игре в мяч, чем в политике; главный талант его заключался в том, что он разбивал по ночам статуи богов на улицах».[497]497
  Моммзен Т. Указ. соч. Т. П. С. 155.


[Закрыть] Эта характеристика очень пристрастна: Цицерон, правда, устами оратора Марка Антония характеризует его как «гражданина беспокойного и мятежного» (Об ораторе. П. 48), но в другом месте он говорит о нем как о человеке «весьма говорливом и довольно умном» (Брут. 225). В любом случае мы знаем о нем слишком мало, чтобы быть столь категоричными. Стоит вспомнить и то, что один из проведенных им законов – о назначении квесторов в провинции – продолжал действовать спустя четверть века после его принятия.[498]498
  Мы не знаем точного содержания этого закона, но он еще действовал в 63 году – на него ссылается Цицерон в речи «За Мурену» (§ 18).


[Закрыть] Секрет скверной репутации Тиция кроется не в его политической бездарности, а в том, что он попытался провести аграрный закон, выдержанный в духе законов Сатурнина. Этой мерой он приобрел большую популярность у народа, чего нельзя сказать о верхах. Против законопроекта решительно выступили другие трибуны и консул Марк Антоний. Несмотря на их сопротивление, закон был принят, но тотчас же отменен решением коллегии авгуров как принятый вопреки праву (Цицерон. О законах. П. 31; Об ораторе. П. 48; Валерий Максим. VIII. 1. Осужденные. 3; Обсеквент. 46).

Еще одной атакой на победителей было привлечение к суду Луция Валерия Флакка, будущего консула 86 года, уже известным нам Апулеем Децианом (Цицерон. За Флакка. 77). Ни формулировка обвинения, ни исход дела нам неизвестны – но можно не сомневаться, что случайностью все это не было. Обвиняемый приходился двоюродным братом коллеге Мария по консульству 100 года, который активно участвовал в разгроме мятежа Сатурнина (Цицерон. За Рабирия. 27); похоже, здесь ведущую роль играло желание отомстить за смерть этого демагога.[499]499
  Gruen Е. S. Political Prosecutions… P. 37.


[Закрыть] Таким образом, можно считать, что 99 год прошел в попытках приверженцев Сатурнина вернуть утраченные позиции.[500]500
  Возможно, есть определенный резон в предположении Б. П. Се-лецкого о том, что такое оживление «популяров» после разгрома в 100 году связано с поддержкой, которую им оказали ветераны Мария, так как проведенный в их интересах аграрный закон Сатурнина не был претворен в жизнь. См.: Селецкий Б. П. Concordia ordinum… С. 213.


[Закрыть] Однако все эти попытки ни к чему не привели, и следующий год был ознаменован полной победой правящей олигархии.

Своего рода прологом к этой победе была гибель от рук толпы Публия Фурия, о которой уже говорилось. Это было знаковое событие: погиб человек, который в общественном мнении являл собой одну из главных помех возвращению в Рим Метелла Нумидийского. Когда же прошли выборы консулов на 98 год, стало ясно, что Метелл будет возвращен из изгнания в ближайшем будущем. Консулами стали два человека, имевшие репутацию непоколебимых защитников status quo в государстве и борцов с демагогами, – Квинт Цецилий Метелл Непот, близкий родственник изгнанника, и Тит Дидий, который, как уже говорилось, несколькими годами ранее защищал на суде Цепиона-старшего и при этом подвергся насилию со стороны толпы.

То, что эти люди не замедлят вернуть Метелла, было очевидно для всех. Марий, не желая видеть торжества своего старого недруга, отправился на Восток, объявив, что делает это во исполнение своего старого обета, чтобы принести жертвы Великой Матери богов (Плутарх. Марий. 31.1). К тому, чем он занимался на Востоке, мы вернемся чуть позже; что касается Рима, здесь свершилось то, чего его противники добивались два года и что он не захотел видеть – по предложению плебейского трибуна Калидия было принято решение о возвращении Метелла Нумидийского (Валерий Максим. V. 2. 7; О знаменитых мужах. 62.3).

Сам Метелл в это время находился в Азии, в Траллах. Согласно традиции, письмо с известием о том, что он может вернуться в Рим, застало его в театре. Как рассказывает Валерий Максим, он «ушел из театра не раньше, чем закончилось представление, не выдал своей радости никому из сидевших вокруг, но сохранил в тайне [охватившее его] великое ликование» (IV. 1. 13)**. Когда он вернулся в Рим, ему не хватило дня для того, чтобы принять у ворот поздравления от всех встречавших его (Аппиан. ГВ. I. 33. 149). Если даже здесь есть некоторое преувеличение, верить рассказу о всеобщем ликовании (скорее даже демонстративном ликовании) можно. Важен был в данном случае не столько сам Метелл, сколько то, что его возвращение символизировало окончательную победу над приверженцами Сатурнина. Что касается «виновника торжества», то триумфальное возвращение из изгнания было последним событием его жизни, о котором мы знаем. Несмотря на то, что его возвращение потребовало таких титанических усилий, Метелл больше не вмешивался в политику и, видимо, вскоре умер. Была ли его смерть естественной? Цицерон утверждает: «Кв. Варий, человек негоднейший… убил Друза кинжалом, а Метелла – ядом» (О природе богов. III. 81). Какой подарок для историков, пылающих ненавистью к римским «демократам», – ведь «демократы стали искать спасения в союзе с убийцами и отравителями»![501]501
  Моммзен Т. Указ. соч. Т. П. С. 155. Не исключает версию отравления и Б. П. Селецкий. См.: Селецкий Б. П. Concordia ordinum… С. 217. Прим. 50.


[Закрыть] Но обвинения в убийстве политических противников были обычным делом в общественной жизни Рима.[502]502
  Достаточно вспомнить хотя бы смерть Сципиона Эмилиана, в убийстве которого обвиняли едва ли не всех его противников. См.: Бобровникова Т. А. Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена. М., 2001. С. 435 и ел.


[Закрыть] Так что верить здесь Цицерону на слово вряд ли стоит, тем более что и обвинение Квинта Бария в убийстве Друза, как мы увидим, вряд ли обоснованно.

Теперь настала очередь рассчитаться с теми, кто пытался продолжить дело Сатурнина. Как и возвращение Метелла, судебные процессы носили откровенно демонстративный характер. В 98 году к суду привлекли и Апулея Дециана, и Секста Тиция. Первый из них был обвинен в том, что сокрушался о смерти Сатурнина во время речи, которую держал против Публия Фурия (Цицерон. За Рабирия. 24; Валерий Максим. VIII. 1; Осужденные. 2). Он был признан виновным и отправлен в изгнание; в схолиях к Цицерону есть указание на то, что он отправился в Понт, где присоединился к Митридату Евпатору. Однако вероятность этого очень мала,[503]503
  Б. П. Селецкий считает, что оснований сомневаться в этой информации нет, в доказательство он проводит аналогию с Серторием, который счел возможным заключить союз с Митридатом, но при этом Саллюстий, писавший о нем, не подвергал сомнению его патриотизм (см.: Селецкий Б. П. Concordia ordinum… С. 215). Аналогия эта очень спорна. Во-первых, Серторий действовал не от себя лично, а от имени и с согласия созданного им эмигрантского правительства в Испании (о переговорах Сертория с Митридатом см.: Короленков А. В. Квинт Серторий. Политическая биография. СПб., 2003. С. 227 ел.); во-вторых, между изгнанием Дециана и переговорами Сертория с Митридатом прошла четверть века, наполненная событиями, многие из которых никак не укладывались в традиционную римскую систему ценностей. Для того чтобы пойти на союз с врагом, нужно было сначала привыкнуть к мысли, что это возможно в принципе.


[Закрыть] и, скорее всего, обвинение Дециана в переходе на сторону непримиримого врага Рима является просто логическим заключением схолиаста на основе комментируемого им пассажа из речи Цицерона «За Флакка».[504]504
  Badian Е. P. Decius P. f. Subulo… P. 96. Not. 41.


[Закрыть]

Что касается Тиция, то ему вменили в вину то, что он хранил у себя дома изображение Сатурнина (Цицерон. За Рабирия. 24–25; Валерий Максим. VIII. 1; Осужденные. 3). Как похоже это обвинение на те, которые в большом количестве знала наша недавняя история! Закрепляя победу, сторонники олигархии старались расправиться не только с людьми, но и с самой памятью о мятежном трибуне.

На 98 год приходится еще один знаменитый процесс. На сей раз удар был нанесен по старому сподвижнику Мария, его коллеге по консульству 101 года – Манию Аквилию. К сожалению, подробности этого дела нам неизвестны. Обвинителем выступил Луций Фуфий, оратор, о котором Цицерон оставил противоречивые свидетельства. С одной стороны, он осуждает его устами Марка Антония и Луция Красса,[505]505
  Осуждение от лица этих персонажей диалога вполне понятно: Антоний выступал защитником на процессе, а Красе ко времени действия диалога породнился с Марием и, естественно, не мог одобрительно отзываться о человеке, который привлек к суду его соратника.


[Закрыть] с другой – отмечает, что рвение Фуфия при обвинении Мания Аквилия снискало ему награду и известность (Об ораторе. П. 91; III. 50; Брут. 222; Об обязанностях. П. 50). Стоял ли кто-нибудь за ним, мы не знаем; но то, что Марий воспринял это обвинение как направленное лично против него, видно из того, что он счел необходимым обеспечить поддержку обвиняемому своим присутствием на процессе.

Защитником Аквилия был Марк Антоний. Цицерон рассказывает: «Я вспоминаю речь Марка Антония в суде над Манием Аквилием, – сколько было в ней силы, сколько внушительности! Так как был он оратором не только искусным, но и смелым, то, почти уже закончив речь, он вдруг схватил самого Мания Аквилия, вытащил его напоказ и разорвал на нем тунику, чтобы видели судьи и римский народ все рубцы от ран, принятых им прямо в грудь; а сам повел рассказ и о той ране в голову, которую Аквилий получил от вражеского вождя. Так и убедил он тех, кому предстояло вынести приговор, что не для того судьба вырвала у вражеских копий человека, который и сам не щадил себя, чтобы здесь на его долю выпала не народная хвала, а жестокость судей» (Против Верреса. П. 5. 3). Аквилий, несомненно, не был невинной жертвой, но искусство защитника сделало свое дело, и его оправдали.

Почему Марк Антоний, который, насколько нам известно, никак не был связан ни с Аквилием, ни с Марием, выступил защитником на этом процессе? Ответа на этот вопрос нет, но, возможно, он и на самом деле считал, что заслуги Аквилия перед народом перевешивают его прегрешения. Что касается Мария – то для него, как раз вследствие выступления Антония в качестве защитника, процесс Аквилия в определенном смысле стал этапным. Именно после этого он начал постепенно восстанавливать свое пошатнувшееся положение и приобретать новые связи внутри нобилитета.[506]506
  По мнению Э. Бэдиана, Антоний был человеком Мария уже ко времени процесса Аквилия. Доказательство этому он усматривает в том, что Сатурнин и Главция не препятствовали его выбору в консулы, в то время как они пошли на все, чтобы не допустить выбора на должность Гая Меммия (Badian Е. Caepio and Norbanus. P. 332–333). Этот аргумент довольно шаток (мы не знаем, кто убил Меммия), и, видимо, ближе к истине Э. Грюн, который считает, что сотрудничество Мария и Антония началось именно с процесса Аквилия (Gruen E.S. Political Prosecutions… P. 39–40).


[Закрыть] Вряд ли тот же Антоний был ему по сердцу, и трудно ожидать, что между ними могло возникнуть сотрудничество, основанное на взаимном доверии.[507]507
  He случайно источники в один голос сообщают не просто о гибели Антония во время марианской резни, но и о страстном желании Мария расправиться с ним лично – только вмешательство друзей помешало ему отправиться вместе с отрядом, посланным убить Антония (Аппиан. ГВ. I. 72. 333–336; Плутарх. Марий. 44.4).


[Закрыть] Но жестокая политическая необходимость вынуждала его искать поддержку в среде правящей олигархии. Именно поэтому он женит своего сына на дочери Луция Красса, породнившись таким образом не только с ним, но через него – и с Муцием Сцеволой. Это, конечно, не означало его сотрудничества с Метеллами,[508]508
  Это сотрудничество выводят из родства Мария с Крассом, но то, что Красе был политически связан с Метеллами, остается недоказанным (Селецкий Б. П. О некоторых современных исследованиях социально-политической истории Рима 90-х годов I в. до н. э. // ВДИ. 1978. № 3. С. 211).


[Закрыть] но и вождем антиметелловской группировки в сенате он не был, да и вообще его в этот период вряд ли можно считать лидером какой-либо группировки.[509]509
  Gruen Е. S. Political Prosecutions… P. 43.


[Закрыть]

Итак, к середине десятилетия напряжение в борьбе между группировками спало – pax domi foresque fuit (мир был дома и за пределами государства), как написал позже Юлий Обсеквент (гл. 50).

Что же делал в это неспокойное время наш герой? Его биография в 90-е годы полна загадок и белых пятен. Плутарх рассказывает: «Сулла думал, что достаточно уже прославил себя воинскими подвигами, чтобы выступить на государственном поприще, – сразу после похода он посвятил себя гражданским делам; он записался кандидатом в городские преторы, но при выборах потерпел неудачу. Виновницей тому была, по его мнению, чернь: зная дружбу его с Бокхом и ожидая – в случае, если он, прежде чем стать претором, займет должность эдила, – великолепной травли африканских зверей, она избрала преторами других соискателей, чтобы заставить его пройти через эдильскую должность» (Сулла. 5. 1–2).

Первый же вопрос, который встает перед нами, – как понимать выражение «сразу после похода», то есть когда именно Сулла предпринял попытку выставить свою кандидатуру на должность? Предлагалось три варианта: провал Суллы на выборах в преторы и претура датировались соответственно 95 и 93-м,[510]510
  Эта датировка основывается на словах Веллея Патеркула о том, что Сулла был претором за год до Союзнической войны (П. 15. 3). Но у Веллея слова «был претором» обычно относятся к промагистратским полномочиям, и потому понимать эту фразу нужно так, что он за год до Союзнической войны находился в провинции.


[Закрыть] 97 и 95-м,[511]511
  Sherwin-White А. N. Ariobarzanes, Mithridates and Sulla // CQ. 1977. Vol. 27. P. 173–183 (интересующий нас сюжет – P. 177 ff.).


[Закрыть] 99 и 97 годами.[512]512
  Впервые эту датировку предложил Э. Бэдиан в 1959 году (см.: Badian Е. Sulla’s Cilician Command // Athenaeum. N.S. Vol. 37. 1959. P. 279–303), и она быстро приобрела значительное число сторонников в ученом мире.


[Закрыть] Наиболее вероятной представляется третья датировка.[513]513
  Правда, до сих пор некоторые ученые продолжают считать вопрос открытым. Например, Дж. Хайнд приводит все три даты как равноправные, не высказываясь в пользу ни одной из них (Hind J. G. F. Mithridates // САН. 2nd ed. 1994. Vol. ГХ. P. 142. Not. 49).


[Закрыть] Следовательно, первая попытка Суллы приходится на 99 год, когда он мог быть избранным в предусмотренном законом возрасте (suo anno) и, в силу этого обстоятельства, имел все шансы на успех. Однако в том, что касается должности, на которую Сулла решил баллотироваться, Плутарх не вполне точен: он не мог выставить свою кандидатуру на должность городского претора, поскольку выбирали на должность претора вообще, а затем уже городской претор избирался из преуспевших кандидатов при помощи жребия.[514]514
  См.: Sherwin-White A. N. Op. cit. P. 177.


[Закрыть] Как бы то ни было, выборы Сулла проиграл; однако обвинения в адрес черни как виновницы его неудачи вряд ли состоятельны, во всяком случае в той трактовке, в какой они содержатся в сочинении Плутарха. Скорее, его поражение объясняется политическими баталиями 99 года и попытками сторонников Сатурнина вернуть свое влияние, о которых шла речь выше. В таких условиях Сулле, представителю аристократического рода, не замеченному ни в малейшей симпатии к демагогам, конечно, не приходилось рассчитывать на победу – и именно здесь, по-видимому, сказала свое слово «чернь», о которой пишет Плутарх. С другой стороны, кое-кто из нобилей мог видеть в нем недавнего помощника ненавистного Мария. Интересно, пытался ли помочь Сулле его недавний командующий Катул, который многим был обязан ему? Сомнительно; учитывая, что в мемуарах Катул приписал успешные действия своих войск при Верцеллах исключительно себе, он был человеком не только нескромным, но и неблагодарным. Помощи от него ждать не приходилось.

Но вернемся к рассказу Плутарха. Допустим, что он понимает все правильно. Мог ли Сулла, потерпев поражение на выборах в преторы и идя навстречу пожеланиям толпы, выдвинуть свою кандидатуру в эдилы? По традиции эдилы избирались поочередно – в нечетные годы курульные, избиравшиеся первоначально только из патрицианских родов, в четные – плебейские.[515]515
  См.: Kubitschek W. Aedilis // RE. 1893. Bd. I. Sp. 450.


[Закрыть] Принадлежа к патрицианскому роду Корнелиев, Сулла мог претендовать на должность курульного эдила – но в том случае, если бы он выставил свою кандидатуру в 102 году на 101-й, в 100 году на 99-й и т. д. Таким образом, на выборах 99 года Сулла в любом случае не мог выдвинуть свою кандидатуру в эдилы, а ранее он находился на театре боевых действий и уже только поэтому не мог участвовать в выборах. К счастью, должность эдила не входила в cursus honorum и не была обязательной для успешной политической карьеры. Выставляя свою кандидатуру в преторы, Сулла руководствовался точным расчетом: преторов было шестеро, а не двое, как курульных эдилов, и, соответственно, шанс быть избранным существенно увеличивался.[516]516
  Cagniart P. F. L. Cornelius Sulla in the Nineties: a Reassessment // Latomus. T. 50. 1991. P. 289


[Закрыть] Кроме того, если даже мы допустим, что Сулла вдруг решил избираться в эдилы – он ставил себя этим в невыгодное положение. Между эдилитетом и претурой должно было пройти два года,[517]517
  Mommsen Th. Romisches Staatsrecht. Bd. 1.3. Leipzig, 1887. S. 527–528.


[Закрыть] так что, избираясь эдилом в 99 году, Сулла откладывал бы следующую курульную должность до 96-го.[518]518
  Cagniart P. F. Op. cit. P. 288.


[Закрыть]

Наступил следующий год – и Сулла повторил попытку, на этот раз успешно. Какими средствами он добился должности – вопрос без ответа. Плутарх утверждает, что он расположил народ в свою пользу лестью и подкупом, и приводит в подтверждение этого следующий анекдот: «Цезарь, которому Сулла в гневе пригрозил употребить против него свою власть претора, издевательски ответил ему: "По праву ты почитаешь своей эту власть – разве ты не купил ее?”» (Сулла. 5.5). Однако подобные обвинения обычны для политической полемики самых разных времен и потому не могут быть восприняты слишком серьезно.[519]519
  Инар Ф. Указ. соч. С. 60.


[Закрыть]

Из событий, связанных с претурой Суллы, известно, что он все-таки дал игры, которых ожидал от него народ.[520]520
  В. Лецнер считает, что Сулла обещал провести эти игры во время выборов (Letzner W. Lucius Cornelius Sulla. Versuch einer Biographie. Minister, 2000. S. 93).


[Закрыть] Как городской претор, он отвечал за устройство игр в честь Аполлона, которые устраивались ежегодно и именовались ludi Apollinares. Эти игры были впервые устроены в 212 году в соответствии с Марциевыми пророчествами, одно из которых гласило: «Если желаете, римляне, изгнать врага, эту чуму, издалека пришедшую, надо, думаю, посвятить Аполлону игры; да повторяются они ежегодно, Аполлону приятные» {Ливии. XXV. 12. 9). Игры эти, как уже говорилось, основал городской претор Публий Корнелий Сулла, предок нашего героя (Ливии. XXV. 12. 4; XXVII. 23. 5). Во время их проведения «зрители в венках молились и приносили обеты, матроны взывали к богам; народ угощался под открытым небом, двери были настежь и день этот отметили различными молебствиями» (Ливии. XXV. 12. 15).

Можно смело утверждать, что Сулла, когда давал эти игры спустя 115 лет после их учреждения, приложил все усилия, чтобы оказаться достойным своего предка. Действительно, как отмечает его современный биограф, он «получил возможность представить культ Аполлона в некотором роде как семейное дело и подтвердить предназначение рода Корнелия Суллы Руфина организовывать ludi Apollinares».[521]521
  Инар Ф. Указ. соч. С. 61


[Закрыть] Игры, устроенные Суллой, запомнились всем:[522]522
  В. Лецнер не без основания называет игры главным событием претуры Суллы (Letzner W. Op. cit. S. 93).


[Закрыть] для происходившей на них травли зверей Сулла, впервые в истории римских игр, выставил сотню самцов-львов («гривастых», как их называет древний автор), полученных от Бокха (Плиний Старший. VIII. 53). При этом, также впервые, во время травли львы были не привязаны и их приканчивали стрелки, присланные все тем же Бокхом (Сенека. О скоротечности жизни. 13.6).

После завершения срока своей магистратуры Сулла получил назначение на Восток, как обычно считается – в Киликию. Подчинение этой области Риму началось в самом конце II века и было тесно связано с борьбой против пиратов. Еще в 102 году ее получил в качестве провинции Марк Антоний (Ливии. Периоха 68; Цицерон. Об ораторе. I. 82, П. 2; Брут. 168; Юстин. Пролог к книге 39).[523]523
  A. H. Шервин-Уайт характеризует положение Киликии в этот период так: «Киликией… нужно было не управлять, но в ней следовало поддерживать порядок или ее следовало покорять» (Sherwin-WhiteА. N. Roma, Pamphylia and Cilicia, 133-70 B.C. // JRS. Vol. 66. 1976. P. 7).


[Закрыть] Но под провинцией в данном случае подразумевалась не присоединенная к Риму область, а территория, на которой военачальник должен был вести боевые операции – именно так понимали слово «провинция» в прежние века. Мы не знаем, кто стал преемником Антония по должности и действовал в Киликии в 100-97 годах. Вероятнее всего, это был Сулла, именуемый в источниках претором Киликии (Аппиан. ГВ. I. 77. 350; Митридатика. 57.231; О знаменитых мужах. 75.4). Ему поручили вернуть на царство Ариобарзана (Ливии. Периоха 70; Плутарх. Сулла. 5.6).

Данное ему поручение было не из легких. Киликия была известна своими пиратами – настолько знаменитыми, что этноним «киликиец» у римлян стал обозначать пирата вообще.[524]524
  Абрамзон M. Г. Римское владычество на Востоке: Рим и Киликия (II в. до н. э.-74 г. н. э.). СПб., 2005. С. 8.


[Закрыть] Расцвет пиратства в этом регионе начался примерно с середины II века и был связан с «ничтожеством царей, преемственно правивших Сирией и одновременно Киликией», как пишет Страбон. Вторым важным фактором была выгодность торговли рабами. «В особенности побуждал к насилиям приносивший огромные выгоды вывоз рабов; ибо поимка рабов производилась легко, а рынок, большой и богатый, находился не особенно далеко, а именно Делос, который был способен в один день принять и продать десятки тысяч рабов. Отсюда пошла даже поговорка: "Купец, приставай и выгружай корабль, все продано”. Причина этого в том, что после разрушения Карфагена и Коринфа римляне разбогатели и нуждались в большом числе рабов. Ввиду такой легкости сбыта пираты появились в огромном количестве, они сами охотились за добычей и продавали рабов», – описывает сложившуюся в Киликии ситуацию Страбон (XIV. 5. 2. С. 668–669).

Как правило, в отличие от знаменитых авантюристов Нового времени, античные «джентльмены удачи» безымянны. И все-таки имена некоторых из них до нас дошли. Так, Флор рассказывает: «При вожаке Исидоре они довольствовались ближайшим морем, расположенным между Критом, Киреной, Ахайей и заливом Малея, которое из-за награбленной добычи стали называть Золотым» (II. 41. 3).[525]525
  С этим Исидором боролся Публий Сервилий Ватия во время своей кампании в 78–77 годах и одержал победу, но в дальнейшем тот продолжал пиратствовать, находясь на службе у Митридата VI Понтий-ского и был захвачен и казнен Лукуллом уже во время Третьей Митри-датовой войны (Плутарх. Лукулл. 12.2).


[Закрыть] Несмотря на то, что Флор называет это море «ближайшим», достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, сколь обширным был ареал пиратских подвигов Исидора. Конечно, до того момента, когда набеги пиратов станут бедствием и для Италии, причем даже в ближайших окрестностях Вечного города, должны были еще пройти долгие годы, но на Востоке с проблемой пиратства римлянам пришлось столкнуться почти сразу же после приобретения провинции Азия. Борьба с пиратами, а также с племенами разбойников-горцев была одной из главных задач Суллы в Киликии, и хотя источники на сей счет молчат;[526]526
  Letzner W. Op. cit. S. 103. Anm. 94.


[Закрыть] несомненно, что он вел такую борьбу до тех пор, пока не получил другое, гораздо более важное поручение.[527]527
  Абрамзон M. Г. Указ. соч. С. 57.


[Закрыть] Оно было связано с противодействием набиравшему силу грозному врагу Рима – Митридату VI Евпатору, царю Понта.[528]528
  В. Лецнер считает, что Сулла занимался борьбой с пиратами уже после описанных ниже событий (Letzner W. Op. cit. S. 103). По-видимому, он делал это и до, и после.


[Закрыть]

Этот монарх, наделенный редкостными личными качествами, сочетавший в себе черты типичного восточного деспота и эллинскую образованность, производил неизгладимое впечатление как на современников, так и на потомков. Цицерон считал Митридата вторым полководцем после Александра (Учение академиков… 3). Беллей Патеркул говорил, что в ненависти к римлянам царь Понта был подобен Ганнибалу (II. 18. 1). Про него говорили, что он приучал тело к ядам, принимая противоядия, и владел 22 или даже 25 языками. Уверяли, будто телом Митридат был «крепок настолько, что до самого конца ездил верхом, мог кидать копья и проезжать в день тысячу стадий, меняя на известных расстояниях лошадей. Он правил колесницей, запряженной сразу шестнадцатью лошадьми» (Аппиан. Митридатика. 112. 550; 111. 537; Плиний Старший. XXV. 6; Авл Геллий. XVII. 17. 2; Орозий. VI. 5. 6 и др.).

Вызревание угрозы со стороны Митридата римляне, поглощенные большими внешними войнами и внутренними смутами, проглядели.[529]529
  О Митридате и его царстве см.: Молев Е.А. Митридат Евпатор. Создание Черноморской державы. Саратов, 1976; Он же. Властитель Понта. Н. Новгород, 1995; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. Государство греков и варваров в Причерноморье. М., 1996. С. 106–205.


[Закрыть] Митридат унаследовал понтийский престол около 120 года после смерти отца, Митридата V Эвергета. Считается, что этот монарх серьезно воспринимал свои обязанности в качестве «друга и союзника римского народа»,[530]530
  См. об этом: Glew D. Mithridates Eupator and Rome. A Study of the Background of the First Mithridatic War // Athenaeum. N.S. Vol. 55. 1977. P. 382. По мнению Э. Ольсхаузена, роль Митридата Эвергета в истории Понта сопоставима с ролью Филиппа II в истории империи Александра Великого (см.: Olshausen Е. Pontos // RE. Splbd. 15. 1978. Sp. 417).


[Закрыть] хотя в то же время не забывал и об интересах собственного царства, при каждом удобном случае округляя свои владения и расширяя сферу влияния. Митридат Евпатор унаследовал после отца царство, в которое входили собственно Понт, часть Пафлагонии и южное побережье Черного моря с богатыми греческими городами.[531]531
  Молев E. А. Митридат Евпатор. С. 21.


[Закрыть] Митридат начал расширять свои владения, действуя, как и его отец, преимущественно дипломатическими методами и присоединяя территории, на которые у него были какие-либо законные права. Видимо, первым объектом экспансии стала Малая Армения (Софена), которую, как принято считать, он получил по завещанию (Страбон. XII. 3. 28. С. 555). Затем к Понту были присоединены Колхида, Боспор, Херсонес, Ольвия и Тира. По всей видимости, вскоре после этого в сферу влияния державы Митридата попадают и западнопонтийские города – Томы, Истрия, Каллатис и др. Итогом явилось создание обширной державы, со всех сторон окружавшей Понт Эвксинский,[532]532
  Strobel К. Mithradates VI Eupator von Pontos. Politische Denken in hellenistischer Tradition versus romische Macht. Gedanken zur geschichtlichen Stellung und zum Scheitern des letzten grossen Monarchen der hellenistischen Welt // Orbis Terrarum. Bd. 2. 1996. S. 159.


[Закрыть] который стал «внутренним морем» Понтийского царства.[533]533
  Щукин M. Б. На рубеже эр. СПб., 1994. С. 143.


[Закрыть]

Митридат обычно старался найти законный предлог для территориальных приобретений, будь то завещание в его пользу, обращение к нему за помощью и т. д. Кроме того, предметом его вожделений долгое время были земли, не слишком связанные с Римом; посему их захват понтийским царем не беспокоил сенат.[534]534
  Rostovtzeff М. I. The Social and Economic History of the Hellenistic World. Oxford, 1941. Vol. 2. P. 834.


[Закрыть] Следует учесть и тяжелые войны, которые вели римляне в конце II века. На этом фоне «первое вмешательство Евпатора в дела соседей казалось не более чем незначительным инцидентом».[535]535
  Glew D. Op. cit. P. 387.


[Закрыть] Предоставленный самому себе, Митридат мог без особых опасений заниматься расширением своих владений.

Ситуация кардинальным образом меняется, как только Митридат направляет свою экспансию в регион, находившийся в сфере римских интересов. Здесь римляне старались не допустить усиления одних царств за счет других. Поэтому Митридату пришлось искать союзника, который разделил бы с ним риск неудач и плоды побед. Таким союзником стал царь Вифинии Никомед III. Объектом их совместных действий стала Пафлагония, которую они поделили между собой примерно в 108/107 году.[536]536
  Габелко О. Л. История Вифинского царства. СПб., 2005. С. 352.


[Закрыть] Как и ранее, притязания Митридата выглядели законно (что он старательно подчеркивал) – имелось завещание, по которому эту область получил его отец (Юстин. XXXIV. 4. 5; XXXVIII. 5. 4–6, 7. 10).

После захвата части Пафлагонии Митридат обращает взоры на Каппадокию, в дела которой, впрочем, он вмешивался и ранее. В 117/116 году был вероломно убит царь Каппадокии Ариарат VI. На период малолетства его сына регентство получила Лаодика, сестра Митридата и жена покойного царя. Ответственность за это убийство Юстин возлагает на каппадокийского вельможу Гордия, действовавшего якобы по наущению Митридата (XXXVIII. 1. 1). Это вполне может быть правдой, а может, и нет – Митридат во время убийства был еще слишком юн, чтобы вынашивать планы, которые ему приписываются.[537]537
  Glew D. Op. cit. P. 387 f; Strobel K. Op. cit. S. 158–159.


[Закрыть] Во всяком случае, оставшаяся без царя страна представляла лакомый кусок, и в нее вторгся бывший союзник Митридата, вифинский царь Никомед III.

У Никомеда не было никаких оснований притязать на Каппадокию, и потому его вторжение носило откровенно разбойный характер; сыновья Ариарата VI были лишены своих законных прав, а власть Никомеда над Каппадокией удерживалась при помощи оставленных им там гарнизонов. Митридат немедленно отреагировал на этот акт агрессии: он отправил войско, которое изгнало захватчиков.[538]538
  Подробный анализ этих событий со ссылками на литературу см.: Габелко О. Л. Указ. соч. С. 357


[Закрыть] Таким образом, создавалось впечатление, что справедливость была на стороне Митридата, выступавшего в поддержку законного наследника против узурпатора.[539]539
  это подчеркивает и Юстин, говоря, что «это был бы превосходнейший поступок, если бы за ним не скрывался обман» (XXXVIII. 1. 5). Что касается обмана, то Юстин вообще склонен приписывать Митри-дату исключительные коварство и злокозненность.


[Закрыть] Однако здесь события приняли неожиданный оборот: чтобы создать видимость прав на каппадокийский престол, Никомед заключил с царицей тайное соглашение и вступил с ней в брак (Юстин. XXXVIII. 1. 4–5). Теперь Митридату пришлось бороться и с родной сестрой, но это его не остановило – Лаодика вместе с вифинцами была изгнана из страны.

Итак, царем Каппадокии был провозглашен Ариарат VII Филометор, человек еще молодой, но тем не менее не захотевший быть игрушкой в руках Митридата.[540]540
  Sherwin-White А. N. Roman Foreign Policy in the East. 168 B.C. to A.D. 1. L., 1984. P. 106; idem. Roman Involvement in Anatolia, 167-88 B.C. // JRS. 1977. Vol. 67. P. 71.


[Закрыть] Независимость от Митридата он продемонстрировал практически сразу же, отказавшись вернуть из изгнания убийцу своего отца Гордия и приготовившись, если потребуется, к вооруженной борьбе. Митридат, не решившись на открытое сражение, вступил в переговоры и собственноручно убил племянника при личном свидании с ним. После этого подлого убийства он посадил на каппадокийский трон послушного правителя – им стал один из его сыновей, принявший имя Ариарата IX. Реальная власть при этом, по-видимому, принадлежала наместникам Митридата, своим произволом вызвавшим ненависть каппадокийцев. Они восстали и изгнали чужеземцев и поставленного ими царя (Юстин. XXXVIII. 1, 7 ел.; 2. 1; Мемнон. 30.1). Эти события и кратковременное управление страной Ариаратом VIII, братом убитого царя, послужили поводом для новой понтийской интервенции, вернувшей власть сыну Митридата.[541]541
  Все это происходило на протяжении приблизительно 106/105– 96 годов до н. э. О хронологии событий см.: Габелко О. Л. Указ. соч. С. 359 и сл., 364 и сл.


[Закрыть]

Именно с этого момента начинается непосредственное вовлечение в конфликт Рима – развитие событий, которое спустя десятилетие вылилось в Первую Митридатову войну. Нельзя сказать, что Рим совсем не реагировал на развитие событий на Востоке. Еще после раздела Пафлагонии между Митридатом и Никомедом сенат направил на Восток посольство, которое потребовало вернуть пафлагонцам их прежнее положение (Юстин. XXXVII. 4. 4). Агрессоры проигнорировали это требование (причем особенно нагло держал себя не Митридат, а Никомед[542]542
  Magie D. Roman Rule in the Asia Minor. Princeton, 1950. Vol. 1. P. 197.


[Закрыть]), но сенат не предпринял против них никаких мер – возможно, под действием взяток (Диодор. XXXVI. 15. 1), если только посольство от Митридата в Рим имело своим предметом пафлагонский вопрос.[543]543
  Габелко О. Л. Указ. соч. С. 356.


[Закрыть]

Затем, как уже говорилось, на Восток отправился Гай Марий. Плутарх утверждает, что отправился он в эту поездку среди прочего и в надежде подстрекнуть Митридата к войне с Римом – победитель кимвров надеялся получить в ней командование, покрыть себя новыми лаврами и укрепить свое пошатнувшееся политическое положение. «Поэтому, хотя Митридат принял его любезно и почтительно, Марий не смягчился и не стал уступчивее, но сказал царю: „Либо постарайся накопить больше сил, чем у римлян, либо молчи и делай, что тебе приказывают“, – и этим поверг в страх Митридата, часто слышавшего язык римлян, но впервые узнавшего, какова бывает откровенность их речей» (Плутарх. Марий. 31. 3–5).