Текст книги "Остров Корфу – последний бастион Византии"

Глава 8
До и после великого Александра

Филипп II, царь Македонии (382–336 гг. до н. э., правил с 359 г.), начал вмешиваться в греческие дела практически сразу после восшествия на престол. Сначала он поддержал антифокейскую коалицию в так называемой Священной войне (355–346 гг. до н. э.), разразившуюся из-за захвата фокейцами храма в Дельфах и разграбления его сокровищ. Разбив фокейцев, Филипп стал доминировать в Фессалии, вместе с тем, разрушив Олинф (348 г. до н. э.), царь прибрал к рукам север Греции; Афины проиграли боевое столкновение с македонянином, и дело меж ними завершилось Филократовым миром (346 г. до н. э.); заодно и Священная война вскоре закончилась поражением фокейцев. Филипп в благодарность от Аполлонова прорицалища стал полноправным членом дельфийской амфиктионии – союза, объединенного вокруг почитаемого святилища обязательством его защиты и совместных жертвоприношений: акт, поначалу кажущийся, скорее, обузой, нежели почестью, однако для македонского царя, полуварвара в глазах всех прочих эллинов, это было великое достижение – оно уравняло его с прочими. А от этого уже было недалеко и до возвышения над этими самыми равными. Пока новоявленный агрессор направил свои действия на фракийское побережье, а керкиряне отправили в подмогу коринфскому полководцу Тимолеонту 2 корабля на сицилийскую войну (343 г. до н. э., о чем ранее уже было упомянуто), афинский оратор и политик Демосфен (384–322 гг. до н. э.), ранее выступавший против Филократова мира (его яростные речи против Филиппа – «филиппики» – вошли в поговорку), сумел поднять на борьбу против македонского царя большую часть разобщенного греческого мира, в том числе керкирян, как пишет Плутарх в его жизнеописании: «Разъезжая послом по Греции и произнося зажигательные речи против Филиппа, он сплотил для борьбы с Македонией почти все государства, так что оказалось возможным набрать войско в пятнадцать тысяч пеших и две тысячи всадников, – помимо отрядов граждан, – и каждый город охотно вносил деньги для уплаты жалованья наемникам. Именно тогда, как пишет Теофраст, в ответ на просьбы союзников назначить каждому точную меру его взноса, народный вожак Кробил заметил, что война меры не знает. Вся Греция была в напряженном ожидании, многие народы и города уже сплотились – эвбейцы, ахейцы, коринфяне, мегаряне, жители Левкады и Керкиры». Демосфен привлек даже фиванцев, хотя Филипп и оказал им большую услугу в разгроме фокейцев, а равно и персов, согласившихся участвовать финансово. Битва союзных сил с Филиппом при Херонее (338 г. до н. э.) обернулась для Греции катастрофой; 1000 человек пало, две трети союзного войска попало в плен, прочие разбежались. Плутарх оставил колоритную зарисовку нрава пьяного царя-полуварвара: «После победы Филипп, вне себя от радости и гордыни, буйно пьянствовал прямо среди трупов и распевал первые слова Демосфенова законопроекта, деля их на стопы и отбивая ногою такт: «Демосфен, сын Демосфена, предложил афинянам…» Однако ж, протрезвев и осмыслив всю великую опасность завершившейся борьбы, он ужаснулся пред искусством и силою оратора, который вынудил его в какую-то краткую долю дня поставить под угрозу не только свое владычество, но и самоё жизнь». Впрочем, участие керкирян в битве при Херонее, несмотря на общепризнанность, может быть поставлено под вопрос тем же Демосфеном, если только это не ораторское преувеличение: И.А. Шишова пишет в своей работе «Рабство на Хиосе», вошедшей в коллективный сборник 1968 г. «Рабство на периферии Античного мира»: «Демосфен объяснял неудачу битвы при Херонее тем, что союзниками Афин к 338 г. до н. э. были жители самых слабых островов, а наиболее сильные государства – Хиос, Родос и Керкира – не оказали афинянам поддержки».

Конгресс в Коринфе (337 г. до н. э.) фактически передал Филиппу всю Элладу, хотя официально это выглядело просто как оборонительно-наступательный союз македонского царства с вновь образованной греческой федерацией. Филипп уже обратил было орлиный взор своего единственного глаза на Персидское царство, но кинжал убийцы, доселе неизвестно, кем направленный – ревнивой ли брошенной супругой Олимпиадой или персидским царем, – прервал его жизнь; однако его заделом воспользовался его сын Александр III, вошедший в историю под прозванием Великий (356–323 гг. до н. э., правил с 336 г.). Подчинение им восставшей было против македонского владычества Греции и беспримерный поход на Восток останутся в стороне от нашего повествования, поскольку нас интересует, собственно, Керкира. Однако ушли безвозвратно те времена, когда веками все было более-менее ясно и стабильно: из века в век тянувшиеся войны с метрополией, положение «между крокодилом и львом», сиречь Спартой и Афинами… Нет, Александр полмира перевернул с ног на голову, и теперь Керкира, как и прочие многие земли, попала в стремительный кровавый водоворот, образовавшийся после крушения его «лоскутной монархии». Источники не оставили нам таких же подробных и исчерпывающих документальных свидетельств истории Керкиры эпохи эллинизма, вроде трудов Фукидида и Ксенофонта по предшествующему ей времени, поэтому, конечно, теперь рассказ пойдет более сжато и прерывисто – ну уж, как говорится, что есть.

Когда после смерти Александра Македонского его полководцы, деля наследие завоевателя, сошлись меж собой в смертельных схватках, досталось и Керкире. В 303 г. до н. э. ее захватили спартанцы под руководством Клеонима, сына Клеомена, однако их власть продолжалась недолго – в 301 г. до н. э. освободившуюся от спартанцев Керкиру безрезультатно осаждал Кассандр (ок. 355–297 гг. до н. э., правил Македонией с 316 г., фактически – с 309 г.) – сын Александрова полководца Антипатра, ставший македонским царем; на его совести – истребление семьи Александра Македонского: Кассандр убил его мать Олимпиаду (316 г. до н. э.), вдову Роксану (309 г.) и родившегося у нее по смерти Александра сына – тоже Александра, номинального царя Македонии Александра IV (323–309 гг. до н. э., номинально правил с 316 г.), также внес свою лепту в устранение Геракла (327–309 гг. до н. э.) – внебрачного сына Александра Македонского и персиянки Барсины, вдовы родосского полководца Мемнона, талантливого противника Александра на начальном этапе его борьбы с Персией.

Овладеть Керкирой Кассандру помешал сицилийский тиран Агафокл (361–289 гг. до н. э., правил с 317 г.) – человек экстраординарной судьбы и талантов. Сын сицилийского гончара и поначалу сам горшечник, затем – воин, выслужившийся в военачальники и удачный муж богатой вдовы, он сверг правившую в Сиракузах олигархию; против него объединились все – прочие города Сицилии, изгнанники и приглашенные ими к интервенции карфагеняне. И тогда запертый в Сиракузах Агафокл решился на безумный по отваге шаг – он с частью своего войска прорвался из Сиракуз, высадился на африканском берегу и нанес неожиданнейший удар прямо, можно сказать, в сердце, осадив Карфаген – как пишет Диодор Сицилийский: «Высaдившись в Ливии с небольшим войском, он сжег корaбли, отнял у своих солдaт нaдежду спaстись бегством, зaстaвил их тем сaмым хрaбро срaжaться и победил кaфaгенян, выступивших против него с многотысячным войском». Карфагенская армия, осаждавшая Сиракузы, спешно отступила на защиту родины и была разбита (хотя не все шло гладко – однажды африканская армия взбунтовалась и чуть не убила своего полководца, а потом, когда Агафокл был уже на Сицилии, взбунтовалась вновь и убила двоих сыновей тирана). Африканская кампания обеспечила Агафоклу победу и над сицилийскими врагами, после чего, в 304 г., он короновал себя царем; 301 годом до н. э. датируется греческим ученым Катериной Канда-Кицу его атака на осадившего Керкиру Кассандра. Диодор Сицилийский пишет (пер. с англ. – Е.С.): «Когда Керкиру осаждал с суши и моря Кассандр, царь Македонский, и [она] уже была в шаге от капитуляции, ее спас Агафокл, царь Сицилии, который сжег весь македонский флот; высокий дух борьбы царил с обеих сторон, ибо македонянам нужно было спасти свои корабли, в то время как сицилийцы хотели обрести славу не только победителей карфагенян и варваров Италии, но и представить себя на греческой арене более чем достойными состязаться с македонянами, чьи копья подчинили и Азию, и Европу. Если бы Агафокл, высадив свою армию, атаковал врага, который был буквально под рукой, он легко сокрушил бы македонян, но поскольку он не ведал о полученном послании и его люди поддались страху, он удовлетворился тем, что, высадив своих людей, воздвиг трофей, подтвердив тем самым истинность пословицы: «На войне встречается много глупого». Ибо неправильное представление и обман часто достигают тех же результатов, что и применение оружия. Вернувшись с Керкиры, Агафокл воссоединился с оставленной им армией и, узнав, что лигурийцы и этруски возмутились, требуя платы от его сына Агафарха, перебил их всех в количестве двух тысяч». Итак, он почему-то не воспользовался возможностью разбить дезорганизованных македонян на суше, а просто поставил трофей и уплыл. Впрочем, из рассказа Плутарха о свадьбе царя Пирра Эпирского (см. ниже) очевидно, что Агафокл все же овладел островом; в общем, вопрос порядка событий и датировок довольно запутанный, и чтоб не приписывать Агафоклу два нападения на остров (1-й – против Кассандра, 2-й – завоевание), допустим, Диодор не совсем точно выразился или что-то спутал, да и вообще, это фрагмент 21-й книги сочинения Диодора, не дошедшей до нас полностью. Очень интересное предположение по поводу «керкирского похода» Агафокла делает Иоганн Дройзен в своей «Истории эллинизма», и хотя это только версия, она довольно правдоподобная, и кроме того, самое ценное в ней то, что она ОБЪЯСНЯЕТ причину этого похода, который в противном случае может просто выглядеть прихотью ненасытного тирана, которому «вдруг захотелось» повоевать. Оказывается, вовсе и не вдруг. Читаем Дройзена: «Мы укажем на возможность связи Лагида (т. е. Птолемея I. – Е.С.) с походом Агафокла на Коркиру, относительно которой мы не имеем никаких точных сведений… Агафокл был женат на египетской царевне Феоксене, бывшей, как кажется, падчерицей Птолемея от Береники. Очевидно, интересы Лагида требовали того, чтобы не позволять Македонии слишком усиливаться под властью Кассандра; так как последний мирный договор давал ему такую значительную власть над Элладой, то не будет слишком смело предположить, что Птолемей, заключая этот союз с Агафоклом, внес в него тайный пункт, по которому Египет желал бы видеть остров Коркиру занятым Агафоклом».

О Керкире мы поговорим чуть далее, а пока отметим, что при Агафокле Сиракузы достигли такого чрезвычайного расцвета, что порой агафоклово государство сравнивали с империей Александра Македонского – только на Западе. Впрочем, оно оказалось столь же непрочным; что же касается самого Агафокла, то, наверное, самое достойное заключалось в том, что простой сын горшечника совершил то, что оказалось не под силу превеликому множеству «природных» (и не очень) властителей: перед смертью своей, не видя среди своих потомков достойного преемника, он вернул власть народу.

Теперь поговорим о зяте Агафокла, царе Пирре (319–272 гг. до н. э., годы правлений см. ниже), знаменитом своей «победой» над римлянами, вошедшей в поговорку – когда он, оценив понесенные им потери, воскликнул: «Еще одна такая победа, и я останусь без войска!» Надо сказать, что примеры Александра Македонского (а он был родственником Пирру по своей матери, эпирской царевне Олимпиаде) и Агафокла настолько распалили его воображение, что он сам стремился к основанию великого Западного царства, которое могло бы состоять из Сицилии, Италии, Карфагена и т. д., да и так всю жизнь свою он провел в бесконечных войнах, то теряя царства, то завоевывая их (например, он дважды был царем Эпира (307–302 и 296–272 гг. до н. э.) и дважды – Македонии (288–285 и 273–272 гг. до н. э.). Лишившись царства в первый раз, он воевал на стороне царя Антигона Одноглазого (ок. 382–301 гг. до н. э., правил Македонией с 306 г.) и его сына Деметрия Полиоркета (336–283 до н. э., царь Македонии в 294–288 гг.), отвоевал Эпир, захватил Керкиру, воевал в Македонии и Греции уже против Полиоркета, потом – в Италии против римлян за тарентинцев, отправившись туда с 20 000—25 000 воинами и двумя десятками боевых слонов, и на Сицилии против карфагенян, затем вновь против римлян (итальянские походы – 280–275 гг. до н. э., т. н. «Пиррова война»), потом вернулся воевать в Македонию и Грецию, и в итоге, словно библейский Авимелех (см. книгу Судей – 9: 54–57), во время уличного боя в Аргосе был убит, получив бросок черепицы с крыши от простой греческой бабы. Теперь поговорим о связи Пирра с Керкирой.

Павсаний пишет: «Первыми из эллинов, на которых Пирр, воцарившись (снова, в 296 г. до н. э. при помощи египтян. – Е.С.), напал, были жители острова Коркира, так как он видел, что этот остров лежит как раз против его страны и не желал, чтобы он был для других исходным пунктом при военных действиях против него», позже дополняя свой рассказ свидетельством о помощи Пирру в этом предприятии тарентинцев: «Пирр был первым, кто переправился из Эллады через Ионийское море против римлян. Но и он переправился туда по приглашению тарентинцев. У них еще раньше шла с римлянами война. Не будучи в силах сами сопротивляться им, и так как они раньше оказали Пирру услугу, когда он вел войну с Коркирой, послав ему на помощь флот, тарентинцы при помощи своих послов убедили Пирра принять участие в войне». Ценно указание на то, что царь оценил стратегическое положение острова, и действительно, Пирр основал на Керкире город-крепость Кассиопи, удачно расположенную напротив береговой линии эпирского побережья, сделав его базой для своих операций и своеобразной стратегической «пуповиной», связывающей остров с его царством. Но военным ли путем Пирр овладел Керкирой? Получается, он отбил ее у Агафокла? Нет, и здесь Павсаний, видимо, ошибается. Обратимся по этому поводу к Плутарху, который по-иному излагает события в жизнеописании Пирра: «После смерти Антигоны (ок. 317–295 гг. до н. э., первой жены Пирра, родственницы египетского царя Птолемея I (360‐е – 283 или 282 гг. до н. э.). – Е.С.) он женился еще не раз и всегда из расчета, желая расширить свои владения. Он был женат на дочери Автолеонта, царя пэонийцев, на Биркенне, дочери Бардиллия, царя иллирийцев, и на Ланассе, дочери Агафокла Сиракузского, которая принесла ему в приданое захваченный Агафоклом город Керкиру». Однако недолго Пирр владел Керкирой – порядка 5 лет. Плутарх продолжает: «Враг (Деметрий Полиоркет. – Е.С.)… отнял у него Керкиру вместе с женой. Дело в том, что Ланасса, часто упрекавшая Пирра за то, что он больше привязан к женам-варваркам, чем к ней, удалилась в Керкиру и, желая вступить в брак с другим царем, призвала Деметрия, который, как она знала, был более других царей охоч до женщин. Деметрий приплыл в Керкиру, сошелся с Ланассой и поставил в городе гарнизон».

Так Керкирой овладел еще один ярчайший представитель эпохи раннего эллинизма, столь же рьяный боец и авантюрист, как и описанные ранее Пирр и, в меньшей степени, Агафокл. Он завоевывал царства и терял их; вел скотскую жизнь, водя женщин в афинский Парфенон для растления и получив от тех же афинян сначала льстивое обожествление при жизни, а потом – предательство; создал гигантские осадные машины, требовавшие 3 500 человек воинов и обслуги каждая, и применял их при осаде кипрского Саламина и Родоса, а смерть нашел в плену у собственного зятя, Селевка Никатора (ок. 358–281 гг. до н. э., правил с 312 г.) – можно было б ограничиться привычной формулой, «томясь», но, по свидетельству Плутарха, «… Вначале Деметрий переносил свою участь спокойно, приучался не замечать тягот неволи, много двигался – охотился (в пределах дозволенного), бегал, гулял, но постепенно занятия эти ему опротивели, он обленился, и большую часть времени стал проводить за вином и игрою в кости, то ли ускользая от дум, осаждавших его, когда он бывал трезв, и стараясь замутить хмелем сознание, то ли признав, что это и есть та самая жизнь, которой он издавна жаждал и домогался, да только по неразумию и пустому тщеславию сбился с пути, и причинил немало мук самому себе и другим, разыскивая среди оружия, корабельных снастей и лагерных палаток счастие, ныне обретенное, вопреки ожиданиям, в безделии, праздности и досуге. И верно, есть ли иная цель у войн, которые ведут, не останавливаясь пред опасностями, негодные цари, безнравственные и безрассудные?! Ведь дело не только в том, что вместо красоты и добра они гонятся за одною лишь роскошью и наслаждениями, но и в том, что даже наслаждаться и роскошествовать по-настоящему они не умеют. На третьем году своего заключения Деметрий, от праздности, обжорства и пьянства, заболел и скончался в возрасте пятидесяти четырех лет». Сравнивая Деметрия с Марком Антонием, Плутарх пишет: «И тот и другой умерли недостойно, однако большего порицания заслуживает Деметрий, который согласился стать пленником и рад был выгадать еще три года, чтобы пьянствовать и обжираться в неволе – словно пойманный и прирученный зверь. Антоний покончил счеты с жизнью трусливо, жалко и бесславно, но, по крайней мере, в руки врагов не дался». Но все же, несмотря на такую смерть Полиоркета, его жизнь – истинный приключенческий роман, излагать который здесь не особо к месту, но всех заинтересовавшихся удовлетворит его биография, блистательно написанная Плутархом. После катастрофы, постигшей Деметрия, Керкира неизвестно кому принадлежала, либо в очередной раз наслаждалась самостоятельностью – но недолго; в 281 г. вернулся Пирр и вновь включил остров в состав Эпирского царства. Известно, что в эллинистический период античный город Керкира продолжал разрастаться по полуострову Канони; жилые дома строились отдельными блоками и были оснащены дренажной системой; у храма Артемиды была выстроена стоя.

Постепенно поколение диадохов – полководцев-преемников Великого Александра, сошло в мрачный Аид, большей частью, при помощи друг друга, их эпигоны продолжали яростно воевать друг с другом, а в это время в Средиземноморье все выше поднимала голову новая сила, которой было суждено постепенно поглотить не только большую часть наследия Александра, но и множество иных земель – Рим. Он стал и новым хозяином Керкиры при следующих обстоятельствах.

Глава 9
Под властью Рима

Греческий историк Полибий (ок. 200 – ок. 120 гг. до н. э.) рассказывает о том, что в 231 г. до н. э. умер объединитель Иллирии царь Аргон, перепившись от радости по поводу своей победы над этолянами. А потом… «Царство унаследовала жена его Тевта, которая управляла государственными делами при помощи верных друзей. Тевта, как и свойственно женщине, мечтала только об одержанной победе, не помышляя о прочем, и потому прежде всего разрешила подданным грабить на море по своему усмотрению всякого встречного; потом она снарядила флот, собрала войско не меньшее прежнего и, отправляя его в поход, дозволила начальникам поступать с каждой страной, как с неприятельской… (далее идет обширное описание разбоев, чинимых иллирийскими пиратами грекам – элейцам, мессинянам, эпирцам; дошла очередь и до римлян. – Е.С.). Иллиряне и раньше постоянно нападали на торговых людей Италии, а во время пребывания в Фенике большая часть иллирян отделилась от флота и не замедлила ограбить множество италийских торговцев, причем одни из ограбленных были убиты, немало других увезено в плен. В прежнее время римляне оставляли без внимания жалобы на иллирян, но теперь, когда стали чаще поступать жалобы в сенат, они выбрали и отправили послов в Иллирию, Гайя и Луция Корункания, с поручением разузнать все описанное выше на месте. Между тем Тевта восхищена была обилием и прелестью добычи, доставленной на возвратившихся из Эпира лодках. Дело в том, что в то время Феника по своему благосостоянию далеко превосходила прочие части Эпира, и желание царицы грабить эллинские города теперь удвоилось. Однако по случаю волнений в своей стране Тевта не предпринимала пока ничего. Восставшие иллиряне были скоро усмирены, и царица занялась осадою Иссы, единственного не покорявшегося ей города. В это самое время прибыли к ней римские послы и, будучи приняты царицей, стали говорить о причиненных римлянам обидах. Все время, пока послы говорили, царица держала себя сурово и чрезвычайно надменно. Потом, когда они кончили, Тевта отвечала, что позаботится о том, дабы римляне не терпели никаких обид от иллирийского народа, что же касается отдельных лиц, то у царей Иллирии не в обычае мешать кому бы то ни было в приобретении себе добычи на море. Слова царицы раздражили младшего из послов, и он позволил себе вольность, заслуженную, правда, но неуместную, именно: «У римлян, Тевта», сказал он, «существует прекраснейший обычай: государство карает за обиды, причиненные частными лицами, и защищает обиженных. Мы с божьей помощью постараемся вскоре заставить тебя исправить обычаи царей для иллирян». По-женски, неразумно приняла Тевта вольную речь посла и рассердилась до такой степени, что, вопреки общенародным правам, послала погоню за отплывшими послами и велела убить дерзкого. По получении известия об этом в Риме римляне, возмущенные наглостью женщины, немедленно стали готовиться к войне, набирали легионы и снаряжали флот.

Со своей стороны и Тевта с началом весны снарядила суда в большем еще числе, нежели прежде, и снова отправила их в Элладу. Одни из них пошли прямо на Керкиру, другие зашли в гавань эпидамнян под тем предлогом, чтобы запастись водою и хлебом, а на самом деле для того, чтобы коварно завладеть городом. Когда эпидамняне по беспечности и легкомыслию пропустили иллирян, те вошли в город как бы за водою в препоясанных одеждах, но с мечами, спрятанными в сосудах, убили привратников и легко завладели входом в Эпидамн. Когда, согласно уговору, быстро явился от судов вспомогательный отряд, иллиряне соединенными силами овладели без труда большею частью стен. Несмотря на всю неподготовленность к неожиданному нападению, жители города отважно защищались и сражались, пока наконец иллиряне после продолжительного сопротивления не были вытеснены из города. Таким образом, эпидамняне по своей беспечности едва было не потеряли родины, но благодаря мужеству без всякого ущерба для себя получили урок на будущее.

Между тем вожди иллирян поспешно отчалили от берега и, соединившись с передовыми кораблями, пристали к Керкире, последовавшею затем высадкою навели ужас на жителей и приступили к осаде города. Очутившись в столь трудном положении, керкиряне в отчаянии отправили посольство к ахеянам и этолянам, вместе с ними и жители Аполлонии и Эпидамна, с просьбою о скорейшей помощи, дабы не дать иллирянам лишить их родины. Те сочувственно выслушали послов и во исполнение просьбы их сообща вооружили командою десять палубных кораблей ахеян, в несколько дней оснастили их и направились к Керкире в надежде освободить осажденных.

В силу союза иллиряне получили в подкрепление от акарнанов семь палубных кораблей, вышли против неприятеля в открытое море и у так называемых Паксов сразились с ахейцами. Корабли акарнанов и выстроившиеся против них ахейские сражались с равным счастьем и в стычках не терпели повреждений, хотя среди воинов и были раненые. Иллиряне связали свои суда по четыре вместе и так шли на неприятеля. Не заботясь о целости собственных судов и подставляя бока их под неприятельские удары, они тем самым помогали нападающим; зато ахейские суда, причинив повреждение иллирийским, в то же время зацеплялись за них, теряли способность к движениям, потому что сопряженные вместе иллирийские лодки повисали на носах их. Тогда иллирийцы перескакивали на палубы неприятельских кораблей и благодаря численному превосходству одолевали ахеян. Так они завладели четырьмя четырехпалубными судами и затопили со всею командой один палубный корабль, тот самый, на коем находился каринец Марг, человек, всю жизнь до самой смерти верно служивший союзу ахеян. Что касается ахеян, сражавшихся с акарнанами, то, заметив победу иллирян и полагаясь на быстроту своих кораблей, они за попутным ветром благополучно возвратились на родину. Одержанная победа придала самоуверенности полчищу иллирян, и теперь они продолжали осаду смело и беспрепятственно. Напротив, керкиряне после этих событий потеряли всякую надежду на спасение; некоторое время они выдерживали еще осаду, но затем заключили мир с иллирянами, допустив в свой город гарнизон, а вместе с гарнизоном и Деметрия из Фара. Немедленно после этого начальники иллирян вышли в море, пристали к Эпидамну и возобновили осаду города.

Около этого самого времени вышли из Рима один из консулов, Гней Фульвий, с двумястами кораблей, а другой – Луций Постумий с сухопутным войском. Гней намеревался прежде всего идти к Керкире, рассчитывая прибыть туда до окончания осады. Хотя он опоздал, тем не менее подошел к острову, желая и точно узнать судьбу города, и убедиться в верности заявлений Деметрия. Дело в том, что Деметрий был оклеветан перед Тевтою и боялся гнева ее, а потому через посланца обратился к римлянам с предложением передать им город и вообще все, что будет в его власти. Керкиряне обрадовались появлению римлян; по соглашению с Деметрием передали им гарнизон иллирян, а затем единодушно приняли предложение римлян и отдали себя под их покровительство, в нем только надеясь найти верную защиту на будущее время против посягательств иллирян. Римляне заключили дружественный союз с керкирянами и направились к Аполлонии, во всем последующем руководствуясь указаниями Деметрия.

В то же время и Постумий переправился из Брентесия в Эпир с сухопутным войском, состоявшим тысяч из двадцати пехоты и тысяч около двух конницы. Лишь только оба войска соединились и предстали перед Аполлонией, жители города, подобно керкирянам, приняли их к себе и отдались под защиту их, а римляне немедленно вышли в море, получив известие об осаде Эпидамна. Иллиряне, когда узнали о приближении римлян, сняли осаду и в беспорядке бежали. Под свою защиту римляне приняли и эпидамнян, затем пошли вперед внутрь Иллирии, причем покорили своей власти ардиэев. К ним явились многие посольства, между прочим, от парфинов и атинтанов; все они одинаково доверились покровительству римлян, которые приняли их в дружественный союз и потом пошли дальше к Иссе, ибо и этот город был осажден иллирянами. По прибытии на место они заставили иллирян снять осаду и также приняли под свое покровительство иссеян. Некоторые иллирийские города римляне по пути взяли приступом, в том числе и Нутрию; в этом последнем деле они потеряли не только многих солдат, но и несколько трибунов и квестора. Римляне захватили еще двадцать судов с добычей, взятою с соседних полей. Из числа тех иллирян, которые осаждали Иссу, одни фарияне в угоду Деметрию не понесли наказания, все прочие бежали врассыпную в Арбон. Тевта с весьма немногими иллирийцами укрылась в Ризоне, хорошо укрепленном городке, лежащем вдали от моря на реке того же имени. Покончив с этим, поставив в зависимость от Деметрия большинство иллирян и облачив его значительною властью, консулы вместе с флотом и сухопутным войском удалились в Эпидамну.

После этого Гней Фульвий отплыл в Рим с большею частью морского и сухопутного войска. На месте остался Постумий с сорока кораблями и, набрав в окрестных городах войско, зимовал там, дабы оказывать защиту как ардиэям, так и прочим народам, поставившим себя под покровительство римлян. К началу весны Тевта отправила к римлянам посольство и заключила с ними мир, по которому обязывалась уплатить наложенную на нее дань, очистить, за исключением нескольких местностей, всю Иллирию и – что касалось больше эллинов – не переходить за Лисс более как с двумя судами, и то безоружными. По заключении этого договора Постумий отправил к этолянам и ахейскому народу послов, которые по прибытии сюда впервые объяснили причины войны и переправы римлян в эти страны, рассказали следовавшие затем события и прочитали условия мира, заключенного римлянами с иллирийцами. Оба народа оказали им радушный прием, и послы возвратились к Керкире, избавив эллинов с помощью вышеназванного договора от сильных опасений; ибо в то время иллиряне были врагами не тех или других эллинов, но всех вообще. Такова была первая переправа римлян с войском в Иллирию и соседние части Европы».

Так, в 229 г. до н. э. керкиряне сочли для себя благом примкнуть к сильному соседу, тем более что римляне предоставили острову довольно широкую автономию. Это не пришлось по вкусу македонянам – последний эпирский царь Александр II (правил в 272–255 гг. до н. э., умер в 244 г.) ведь попал от них в зависимость, и вполне естественно, что они рассматривали все его земли, в том числе бывшие, как свои (а Керкира, судя по всему, после Александра II вновь ненадолго стала независимой). По крайней мере, македонский царь Филипп V (238–179 гг. до н. э., правил с 221 г.), внук Александра II по матери, заключая в 215 г. до н. э. договор с Ганнибалом (247–183 гг. до н. э.), прописал в нем следующее: «Если боги даруют нам победу в войне против римлян и их союзников, если тогда римляне пожелают войти в дружбу с нами, мы согласимся на это с тем, чтобы такая же дружба была у них и с вами, дабы римляне никогда не поднимали войны против вас, и не властвовали бы над керкирянами, аполлониатами, эпидамнийцами, а равно над Фаросом, Дималою, Парфипами и Атинтанией». То есть, несомненно, царь лукавил – отсутствие власти римлян над Керкирой подразумевало его собственную над ней власть. Крохотный отрывок из сочинения Полибия только и свидетельствует: «Филипп был возмущен непочтительностью керкирян». Аппиан просто пишет, предварительно рассказав о договоре македонянина с Ганнибалом: «Когда Ганнибал согласился на это, поклялся в соблюдении договора и в свою очередь послал послов принять клятвы от Филиппа, триера римлян захватила в пути послов обеих сторон и доставила их в Рим. Негодуя на это, Филипп напал на Керкиру, которая была союзницей римлян». Так что Филипп тоже был весьма беспокойным и деятельным царем-воином, могло казаться, что при нем вернулись времена диадохов, но в итоге он понес ряд поражений от родосцев, пергамцев и римлян. В последней битве, при Киноскефалах (июнь 197 г. до н. э.), доселе непобедимая македонская фаланга была разбита более маневренными римскими легионами. После этого Филипп стал как бы послушным подручным Рима, однако своему преемнику Персею (ок. 213–166 гг. до н. э., правил в 179–168 гг.) он завещал войну против римлян, к которой он сам готовился до своего последнего вздоха и которая и погубила македонское царство. После первоначального успеха Персея на театр действий III Македонской войны (171–168 гг. до н. э.) прибыл консул Луций Эмилий (ок. 229–160 гг. до н. э.), причем через Керкиру (Плутарх цитирует его речь, обращенную к римскому народу: «Отплыв из Брундизия… я за один день пересек Ионийское море и высадился на Керкире. На пятый день после этого я принес жертву богу в Дельфах, а еще через пять дней принял под свою команду войско в Македонии») и нанес македонянам сокрушительное поражение в бою при Пидне 22 июня 168 г. до н. э. Половина македонского войска пала (20 000 из 40 000), Персей бежал, но впоследствии был пойман. Плутарх пишет, что у этого братоубийцы не хватило смелости избавить себя от позора в день триумфа его победителя: «(Триумфальное) шествие было разделено на три дня, и первый из них едва вместил назначенное зрелище: с утра дотемна на двухстах пятидесяти колесницах везли захваченные у врага статуи, картины и гигантские изваяния. На следующий день по городу проехало множество повозок с самым красивым и дорогим македонским оружием; оно сверкало только что начищенной медью и железом и, хотя было уложено искусно и весьма разумно, казалось нагроможденным без всякого порядка: шлемы брошены поверх щитов, панцири – поверх поножей, критские пельты, фракийские герры, колчаны – вперемешку с конскими уздечками, и груды эти ощетинились обнаженными мечами и насквозь проткнуты сариссами. Отдельные предметы недостаточно плотно прилегали друг к другу, а потому, сталкиваясь в движении, издавали такой резкий и грозный лязг, что даже на эти побежденные доспехи нельзя было смотреть без страха. За повозками с оружием шли три тысячи человек и несли серебряную монету в семистах пятидесяти сосудах; каждый сосуд вмещал три таланта и требовал четырех носильщиков. За ними шли люди, искусно выставляя напоказ серебряные чаши, кубки, рога и ковши, отличавшиеся большим весом и массивностью чеканки. На третий день, едва рассвело, по улицам двинулись трубачи, играя не священный и не торжественный напев, но боевой, которым римляне подбадривают себя на поле битвы. За ними вели сто двадцать откормленных быков с вызолоченными рогами, ленты и венки украшали головы животных. Их вели на заклание юноши в передниках с пурпурной каймой, а рядом мальчики несли серебряные и золотые сосуды для возлияний. Далее несли золотую монету, рассыпанную, подобно серебряной, по сосудам вместимостью в три таланта каждый. Число их было семьдесят семь. Затем шли люди, высоко над головою поднимавшие священный ковш, отлитый, по приказу Эмилия, из чистого золота, весивший десять талантов, и украшенный драгоценными камнями, а также антигониды, селевкиды, чаши работы Терикла и золотую утварь со стола Персея. Далее следовала колесница Персея с его оружием; поверх оружия лежала диадема. А там, чуть позади колесницы, вели уже и царских детей в окружении целой толпы воспитателей, учителей и наставников, которые плакали, простирали к зрителям руки и учили детей тоже молить о сострадании. Но дети, – двое мальчиков и девочка, – по нежному своему возрасту еще не могли постигнуть всей тяжести и глубины своих бедствий. Тем большую жалость они вызывали простодушным неведением свершившихся перемен, так что на самого Персея почти никто уже и не смотрел – столь велико было сочувствие, приковавшее взоры римлян к малюткам. Многие не в силах были сдержать слезы, и у всех это зрелище вызвало смешанное чувство радости и скорби, которое длилось, пока дети не исчезли из вида. Позади детей и их прислужников шел сам царь в темном гиматии и македонских башмаках; под бременем обрушившегося на него горя он словно лишился рассудка и изумленно озирался, ничего толком не понимая. Его сопровождали друзья и близкие; их лица были искажены печалью, они плакали и не спускали с Персея глаз, всем своим видом свидетельствуя, что скорбят лишь о его судьбе, о своей же не думают и не заботятся. Царь посылал к Эмилию просить, чтобы его избавили от участия в триумфальной процессии. Но тот, по-видимому, насмехаясь над его малодушием и чрезмерной любовью к жизни, ответил: «В чем же дело? Это и прежде зависело от него, да и теперь ни от кого иного не зависит – стоит ему только пожелать!..» Эмилий недвусмысленно намекал, что позору следует предпочесть смерть, но на это несчастный не решился, теша себя какими-то непонятными надеждами, и вот – стал частью у него же взятой добычи». Что характерно, немногие беглецы с поля боя при Пидне спаслись на Керкиру. Катерина Канда-Кицу, приведя сначала версию основания города Кассиопи Пирром, пишет (пер. с греч. – Е.С.): «Согласно иной точке зрения, Кассиопи была основана эпиротами, бежавшими на Керкиру после поражения при Пидне». Интересно также, что цитированный нами Полибий в то время был гиппархом (начальником конницы) греческого подразделения при войске Эмилия и, надо полагать, мог лично принимать участие в этом знаменитом бою. Однако после этого он в числе 1000 знатных ахейцев был отправлен в Рим фактически в качестве заложника (167 г. до н. э.). Там он принимал довольно активное участие в римских военно-политических делах, всеми силами помогая родной Греции. Ему посчастливилось дожить до того времени, когда он в 150 г. до н. э. в числе оставшихся в живых 300 человек из этой тысячи получил разрешение вернуться на родину. Впрочем, там он долго не задержался: римлянам потребовался его опыт для грядущей расправы с Карфагеном, и вот состоялось его «второе пришествие» в мир римской политики, причем – через Керкиру, где он побывал в 149 г. до н. э., что записано им в его же собственной «Всеобщей истории»: «Когда от Манилия пришло в Пелопоннес к ахейцам письмо, в котором сказано было, что они окажут ему услугу, если постараются отправить в Лилибей мегалопольца Полибия, присутствие коего требуется государственными нуждами, ахейцы постановили исполнить письменную просьбу Манилия и послать Полибия. Мы отложили в сторону все дела и в начале лета отплыли в Лилибей, ибо по многим причинам почитали повиновение римлянам обязательным для себя. По прибытии на Керкиру мы нашли там новое письмо от консулов к керкирянам, уведомлявшее, что карфагеняне выдали уже им всех заложников и что сами готовы покориться им; тогда мы сообразили, что война кончилась, что нет в нас более нужды, и потому отплыли обратно в Пелопоннес». Три года спустя Полибий стал не просто свидетелем взятия и уничтожения Карфагена, о котором и поведал миру, но и сам приложил к этому свершению свой военный гений (с покорителем Карфагена, Публием Корнелием Сципионом Эмилианом (ок. 185–129 гг. до н. э.), Полибий был давно дружен, поскольку тот был сыном Луция Эмилия Павла Македонского, победителя Персея при Пидне, и, будучи заложником в Риме, греческий стратег был другом Эмилиева семейства). Павсаний свидетельствует: «Всякий раз, когда Сципион следовал увещеваниям Полибия, он добивался успеха. А в чем он не внял его увещеваниям, терпел, как рассказывают, неудачи».