Текст книги "Власть и масть"

– Как хранитель копья я обязан был предпринять дополнительные меры, – невозмутимо отвечал бургомистр.

– Ваше право никто не отнимает, господин Либель, – согласился Гиммлер. – Открывайте!

Копье находилось под толстым слоем стекла. Чем-то эта витрина в церкви напоминала ту, венскую, из которой копье было изъято шесть лет назад. Толстое стекло было заключено в металлический каркас, выполненный под мореный дуб. На бархатной красной подушке лежало Копье судьбы. Точно такая же подложка присутствовала и в Зале сокровищ Хоффбургского музея. Генрих Гиммлер невольно подался вперед, надеясь рассмотреть инвентарный номер. Абсолютно точно его мог бы назвать Адольф Гитлер, простаивавший прежде у Копья судьбы часами.

– Разрешите, господин рейхсфюрер, – потеснил Гиммлера бургомистр. – Вот здесь помещается замочная скважина.

Отодвинув небольшую панель, помещавшуюся под витриной, он вставил ключ и повернул его против часовой стрелки. Под сводами церкви зазвучал национал-социалистический гимн «Хорст-Вессель», любимый военный марш Гитлера. Следом стеклянная крышка витрины медленно приподнялась, окончательно освободив Копье судьбы.

– Можете взять копье, господин рейхсфюрер, – проговорил Либель, – теперь оно ваше.

Голос бургомистра прозвучал удрученно. Или ему показалось?

Вот оно, копье, не раз менявшее ход истории. Нетрудно понять Гитлера, простоявшего подле него многие часы. Сам он не однажды признавался в том, что просто входил в транс и терял счет времени, когда находился рядом с Копьем судьбы. Сердце замирало только от одной мысли о том, чьи ладони касались его шероховатой поверхности. Оно было точно таким же, как и несколько лет назад, вот только на золотой муфте отчего-то появилось несколько продольных царапинок, как будто кто-то пробовал ее на качество. По обеим сторонам золотая муфта была закреплена крохотными золотыми гвоздиками, а вот сердцевина копья, выполненная из столь же крепкого железа, была обтянута в узорчатые рисунки тонкими металлическими проволоками.

Только сейчас рейхсфюрер обратил внимание на то, что за ним с интересом наблюдают все присутствующие. Даже эсэсовцы, стоящие в карауле у входа, взирали на него с откровенным любопытством. И тут Генрих Гиммлер осознал, что предстоящая ноша будет непосильно тяжелой. Реликвия может просто придавить. Он не готов к тому, чтобы взять ее в ладони. Руки, уже было протянутые к копью, дрогнули и медленно сложились на груди.

На лицах собравшихся отчетливо проступило разочарование.

– Брать сейчас копье ни к чему, – объяснил свою нерешительность рейхсфюрер. – Я приеду за ним позже. А сейчас, бургомистр, закройте витрину.

– Как скажете, господин рейхсфюрер, – отвечал Либель, даже не пытаясь скрывать своего облегчения.

Сунув ключ в замочную скважину, он повернул его на два оборота, и крышка витрины под бравурные аккорды военного марша принялась медленно опускаться. Не дожидаясь, пока витрина захлопнется, Генрих Гиммлер развернулся и вышел из церкви.

Глава 12
МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ

Заведующим нейрохирургического отделения был молодой импозантный мужчина лет тридцати пяти, в огромных карих глазах пряталась легкая грустинка. Взгляд у него был сосредоточенный, внимающий. С таким собеседником легко общаться, правда, невольно возникала неприятная мысль, что он знает о тебе самое сокровенное.

– Я старший оперуполномоченный уголовного розыска майор Вандышев. Можете сказать, как чувствует себя Анастасия Захарова?

– Прибыла она к нам вчера вечером. Черепно-мозговая травма в области затылочной части.

– Что вы можете сказать о ее здоровье?

– Состояние стабильное, хотя и тяжелое.

– А что еще можете добавить?

– Мое мнение – ей просто очень повезло. Удар подобной силы, но в височную область привел бы к летальному исходу.

– Так вы считаете, что ее намеренно сбросили с перрона?

Сканирующий взгляд легко проникал в черепную коробку, отважно забираясь в самые дальние уголки головного мозга. От столь откровенной заинтересованности становилось немного не по себе. Интересно, а он сам подозревает о силе своего взгляда?

Доктор говорил слегка с расстановкой, как если бы взвешивал каждое слово.

– Мне бы не хотелось об этом говорить столь категорично, но скажу, что такая вероятность не исключена. Здесь имеется два варианта. Она могла поскользнуться и упасть с перрона, расшибив затылок. Другой – ее просто сбросили на рельсы. В обоих случаях травмы примерно аналогичные, хотя если вы спросите мое мнение, то я бы склонялся ко второму варианту. Мне приходилось заниматься судебной медициной, так что я знаю, о чем говорю. А, кроме того, возникает вопрос, что она делала на пустынном перроне в столь поздний час. Очевидно, она просто кого-то поджидала.

– С ней можно поговорить?

На заданные вопросы заведующий отвечал не сразу, всякий раз выдерживая значительную паузу. В этот раз молчание несколько затянулось.

– Только в том случае, если разговор не будет продолжительным, – предупредил врач. – Сами понимаете, она еще слаба. Но не думаю, что вам удастся чего-то добиться, сейчас кора головного мозга заблокирована.

– Неужели нет никакого выхода?

– Знаете ли, можно попытаться, например, под гипнозом.

– А кто может взяться за такое дело?

Едва передернув плечами, хирург произнес:

– Могу и я вам помочь, если в этом будет какая-то нужда. – Поймав удивленный взгляд Вандышева, добавил с едва заметной улыбкой: – Не забывайте, все-таки я занимаюсь мозгом. Это просто моя профессия. Давайте я провожу вас в палату.

Порывисто поднявшись, врач зашагал к двери.

Палата, в которой лежала Анастасия Захарова, была небольшая, но светлая. Ничего такого, что могло бы напоминать больницу (оно и правильно!): стены были оклеены узорчатыми обоями, на окнах занавески с веселыми рисунками. Да и кровать, на которой лежала больная, – деревянная, с высокими спинками, – никак не вязалась с больничным укладом. На небольшой тумбочке – стеклянная ваза, на которой вроссыпь лежало печенье.

Едва Дмитрий Вандышев вошел в палату, как натолкнулся на широко распахнутые девичьи глаза, смотревшие из-под плотной бинтовой повязки настороженно и зорко. Увидев доктора, она слабо улыбнулась.

– Как вы себя чувствуете, Настя? – заботливо спросил врач.

– Уже лучше.

Если применять цветовую гамму к голосам, то иначе как тусклым его не назовешь.

Доктор удовлетворенно кивнул:

– Скоро совсем пойдете на поправку. Вам повезло, что мозг не задет. Могло быть хуже. А волосы… Новые отрастут, еще лучше! Я вас оставлю на некоторое время, это сотрудник милиции, он хочет задать вам несколько вопросов, – и, повернувшись к Вандышеву, строго предупредил: – Не более десяти минут.

– Разумеется, – охотно отозвался Дмитрий Вандышев. Когда за доктором закрылась дверь, он спросил у Анастасии, кивнув на свободный стул, стоящий около окна: – Разрешите присесть?

– Присаживайтесь, – едва прошелестели сухие губы. – Вы из милиции?

– Я старший оперуполномоченный Вандышев Дмитрий Васильевич. Я пришел по вашему делу… Вы помните, что с вами произошло?

Образовалась пауза, которая, казалось, грозила перерасти в вечность. В уголках крупных глаз блеснула влага, слегка прикусив губу зубами, девушка отвечала:

– Я не помню, что произошло со мной. Очнулась уже в палате.

– Но вы, наверное, помните, куда направлялись?

Подбородок слегка дрогнул, – некоторое усилие памяти, и девушка произнесла:

– Я собиралась поехать к маме.

– Но вы оказались далеко от места посадки пассажиров. Как вы оказались на пустынном перроне? Ведь там останавливаются только товарняки.

В какую-то минуту взгляд Анастасии сделался сосредоточенным, в зеленых глазах появился смысл, но уже в следующую секунду она произнесла в отчаянии:

– Я не помню.

– А вы хотите вспомнить?

– Хочу.

– Вы не будете против, если вас подвергнут гипнозу?

– А это не опасно для здоровья?

– Его будет проводить ваш лечащий врач.

– Тогда я согласна. Только, пожалуйста, не сообщайте о моем положении маме, – ровные зубы прикусили нижнюю губу. Слезы были побеждены. – Не хочу ее расстраивать.

– Кому можно сообщить о вашем местонахождении? – сочувствующим тоном спросил Вандышев.

– Больше некому… Хотя… сообщите Кириллу Глушкову… Это… мой хороший знакомый. Я перед ним очень виновата. Мне бы хотелось, чтобы он меня простил.

Достав блокнот с ручкой, Вандышев спросил:

– Вы знаете его адрес?

– Он живет на улице Народного ополчения, шестнадцатый дом. – Отвернувшись, добавила: – Я бы очень хотела его увидеть.

* * *

В одиночестве есть свои плюсы. Например, можно пройти через всю комнату в ботинках, чтобы забрать со стола мобильный телефон. Можно плюхнуться в кресло с бутылкой пива в руках, и никто не будет досаждать тем, что напитком легко испортить дорогую ткань. Можно возвращаться когда угодно и откуда угодно, и никто не спросит, где ты был и почему не позвонил.

И все-таки одному было скучновато. Привыкаешь к бабам, будь они неладны!

Заняться было нечем, разве что включить телевизор и тупо упереться в экран. Секунду Кирилл Глушков колебался. А ну его к лешему! Развернув газету, принялся читать.

Телефонный звонок в абсолютной тишине всегда кажется нахалом. Беспардонно вторгается в подкорку, норовя нарушить ход мыслей.

Подняв трубку, Кирилл проговорил, стараясь спрятать накатившее раздражение:

– Слушаю.

– Кирилл?

– Он самый. С кем имею честь?

– Это Вандышев.

– И что?

– Я от Анастасии. Вы только не волнуйтесь, сейчас она находится в Первой городской больнице, у нее черепно-мозговая травма.

Внутри словно разорвался огненный шар.

– Что у нее?

– Черепно-мозговая травма. Но критическая ситуация прошла. Состояние стабильное. Она сказала, что хотела бы видеть вас…

Не дослушав, Глушков бросил трубку телефона и заторопился к выходу.

Еще через час он был в нейрохирургическом отделении. Прошел по длинному коридору, волнуясь, остановился перед палатой. И, преодолевая пугающую неизвестность, распахнул дверь.

Неподвижная, с перебинтованной головой, Анастасия напоминала окуклившуюся бабочку. В ней не было ничего от той задорной девушки, которую он знал. Даже глаза, всегда наполненные волнующим светом, как-то померкли и теперь блекло взирали на него, нерешительно застывшего у самой двери.

– Как ты? – выдавил Кирилл. И тотчас укорил себя за вопрос. Прозвучало глупо? Как может чувствовать себя человек с травмой черепа? Но следовало с чего-то начинать разговор.

В ответ губы вымученно раздвинулись, изобразив нечто похожее на улыбку.

– Мне обещали, что все будет хорошо… А ты проходи.

Фомич согласно кивнул и нерешительно прошел. Видно, так бойцы продвигаются по минному полю, предчувствуя возможные неприятности. Но ничего, как-то добрался, скромно устроившись на краешке стула.

– Как же это произошло? – Кирилл не сумел скрыть нарастающей горечи.

И опять понял, что вопрос был задан напрасно. В уголках девичьих глаз блеснуло страдание.

– Не знаю… Я ничего не помню. Меня уже спрашивали об этом… из милиции. Я так рада тебя видеть, у меня ведь, кроме тебя и мамы, никого нет.

Кирилл невольно закусил губу, как бы самому тут не разрыдаться. Не так часто женщины делали ему подобные признания.

– У меня тоже.

– Ты меня не бросишь?

– Что же ты за глупости такие говоришь? – пожурил Кирилл.

– Я ведь сейчас такая некрасивая, ты только посмотри. У меня даже волос нет.

Кирилл Глушков ответил не сразу, следовало перебороть горестный комок, вдруг подступивший к самому горлу, и не выдать себя дрогнувшим голосом. На это требуется время.

– Ты у меня самая красивая… И не надо так больше говорить… А волосы, они отрастут. А потом я заметил, что у меня тоже пошли залысины, – ткнул он себя в висок. – Тебе лысые нравятся?

Девушка улыбнулась:

– Это тебя просто неровно постригли.

Дверь распахнулась, и в палату вошел посуровевший начальник отделения.

– Молодой человек, вам же уже сказали, что больная еще слабая, так что прошу покинуть помещение.

– Извините меня, доктор, – поднялся Кирилл. – Я ухожу.

– Я буду тебя ждать, – будто бы издалека прозвучал голос Анастасии.

– Мы будем вместе, – уверенно пообещал Кирилл. – Ты скоро поправишься.

Глава 13
СПЕЦИАЛЬНЫЙ ЗАКАЗ

1944 год, апрель

За свои пятьдесят пять лет более удивительной встречи Томас Тенсон (или заключенный Дахау под номером 143/SR857) припомнить не мог. Ему, конечно, приходилось наблюдать высокое начальство, не однажды наведывавшееся в лагерь, но чаще всего из строя заключенных, где стояли такие же обреченные, как и он сам. Один раз он даже видел начальника VI управления РСХА Вальтера Шелленберга, приезжавшего с инспекцией в лагерь. Среди сопровождавших его офицеров тот выделялся своей вызывающей молодостью и невероятной хмуростью, что весьма соответствовало общему настроению в лагере.

Бригаденфюрера повели по хозяйственным предприятиям Дахау. Вот тогда он его и заметил, в какой-то момент их взгляды даже пересеклись, а потом Шелленберг, увлекаемый начальником лагеря, отправился далее по длинным хозяйственным блокам фабрики.

Но он и в мыслях не мог представить, что может состояться его встреча с одним из самых влиятельных людей Третьего рейха, рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. Когда к нему подошел начальник барака Казик Иоганн (неприятнейший тип, осужденный немецким режимом за двойное убийство) и сообщил, что его вызывают к начальнику лагеря, он подумал, что это всего лишь дурная шутка глуповатого эстонского парня, склонного к подобным розыгрышам. Но когда по репродуктору хозблока назвали его лагерный номер и сообщили, что он должен срочно спуститься к пропускной, Томас Тенсон приуныл. Вспомнилось немало подобных случаев, когда в печи крематория отправляли прямо со станка, не дав возможности доделать начатую работу, а потому даже самый тяжкий труд в подобные минуты воспринимался как божье благо.

У самого входа в проходную его ожидало два эсэсовца, – не сказав ни слова, они повели его к коменданту лагеря. Проходя по лагерю, он ловил на себе взгляды заключенных, занимавшихся уборкой территории: одни сопереживающие, другие откровенно облегченные, – в этот раз забрали кого-то другого. Миновали один пропускной пункт, потом другой, с такой же металлической дверью, и оказались в жилой части лагеря.

Здесь бывать ему не приходилось. Огороженная высокой стеной от остальной территории, она не допускала и мысли о том, что за колючей проволокой ежедневно пребывает смерть, а такое количество цветов, как здесь, ему приходилось наблюдать разве что в оранжерее.

Дом коменданта Томас Тенсон узнал по большому штандарту, висевшему у парадного крыльца. Располагался он в дальнем углу лагеря, дополнительно огороженный забором из прутьев. От сердца немного отлегло. Если бы его хотели убить, то сделали бы это значительно раньше. Так что здесь было нечто другое.

Эсэсовец, проводивший его до дома коменданта, передал его дежурному гауптшарфюреру, и тот, не сказав и слова, повел его в кабинет начальника концентрационного лагеря.

Ему показалось, что он шагнул в музей. Унылая действительность осталась за массивными дверьми кабинета. С потолка свисала огромная хрустальная люстра, освещавшая ярким светом буквально каждый уголок помещения. Кабинет, своими размерами больше напоминающий зал, был украшен фарфоровыми вазами, стилизованными под старину, стоящими на подставках из красного дерева. По обе стороны от дверей возвышались амфоры, расписанные сценами из Троянской войны, в углах кабинета в половину человеческого роста были установлены статуэтки рыцарей времен первых крестовых походов, на стенах висели огромные полотна, написанные маслом, на которых были запечатлены германские короли. Среди них наиболее почетное место отводилось великому королю Фридриху Барбароссе: величавый, с рыжей бородой до самого пояса, он был запечатлен во время сражения с сарацинами. По обе стороны от него, вооружившись мечами, бились верные рыцари, прикрывая короля от предательских ударов. Лицо Барбароссы, искаженное гневом, выписанное художником до мельчайших деталей, с занесенным для удара копьем, показалось Томасу Тенсону знакомым.

И тут он понял, что неизвестный мастер придал ему черты Адольфа Гитлера.

Среди бросившегося в глаза великолепия он не сразу обратил внимание на двух мужчин, находящихся в помещении.

Кроме начальника лагеря, крупного седовласого штандартенфюрера СС лет пятидесяти, сидевшего за большим столом, в кабинете находился еще один человек интеллигентного вида, удобно расположившийся на кожаном диване. На вид ему было немного за сорок, в тяжеловатых очках из червонного золота, с густой черной шевелюрой, он производил с первого взгляда самое благоприятное впечатление и походил на учителя средней школы. Вот только в его благие намерения мешала поверить одна особенность, – на нем был мундир рейхсфюрера СС.

Это был Генрих Гиммлер. Один из влиятельнейших людей Третьего рейха.

Томас Тенсон почувствовал, как его мгновенно парализовал страх. Нечто подобное должен чувствовать заяц, угодивший в когтистые лапы волка. А ведь еще минуту назад ему казалось, что после того, что он увидел в лагере Дахау, больше бояться уже невозможно. Грудину сперло, да с такой силой, как если бы кто-то наступил на грудь. В какой-то момент ему показалось, что он может просто умереть от удушья.

– Заключенный номер 143/SR857 по вашему приказанию прибыл, – преодолевая животный ужас, проговорил Томас Тенсон.

К его собственному удивлению, получилось довольно бодро.

Гиммлер неожиданно улыбнулся:

– Не пугайтесь меня, я не такой страшный, как выгляжу на фотографиях, – кивнул он на свой портрет, висевшей напротив двери.

Оба офицера дружно и непринужденно рассмеялись. Может, так и должен выглядеть Люцифер: интеллигентного облика, в старомодных очках из золотой оправы, весьма располагающей внешности, с убедительным негромким голосом, в черной форме, которая невероятно подходит его облику.

– Из вашего дела мне известно, что вы искусный кузнец? – вдруг спросил Гиммлер.

Весьма неожиданное начало. Что бы это могло значить? Ни к чему не обязывающие любезности перед серьезным разговором? С каких это пор в концентрационном лагере стали блюсти этикет?

– Профессия кузнеца у нас наследственная, господин рейхсфюрер, – отвечал Томас Тенсон, – этим ремеслом занимались все мои предки.

– А родом вы откуда?

– Из Литвы. Из города Каунаса.

Гиммлер понимающе кивнул:

– Мне приходилось там бывать по роду службы. Город мне понравился. Чисто. Чем-то он мне напомнил Пруссию.

– В нашем городе чувствуется влияние Германии, – охотно поддакнул Томас Тенсон.

– Как вам в лагере?

– Жить можно везде, главное – не отчаиваться, – бодро произнес Томас Тенсон.

С чего бы это рейхсфюреру вести разговоры с обычным кузнецом, который находится в лагере по политической статье?

– За что вы здесь находитесь?

Заключенный под номером 143/SR857 перевел взгляд на начальника лагеря. Лукавить не имело смысла, штандартенфюрер СС самым тщательнейшим образом познакомился с его личным делом, прежде чем распорядился привести его в кабинет.

– У меня была любовница… Очень красивая женщина. Как потом выяснилось, она была связана с коммунистами… Но я об этом узнал только во время следствия. Произошла ошибка, я не имею никакого отношения к коммунистам.

– Каков у вас срок?

– Десять лет лагерей.

– Срок немалый… Потом, в лагерях может случиться много всего неприятного, – поморщившись, произнес рейхсфюрер СС. – Хотите, мы пересмотрим ваше дело? Это в нашей власти. Думаю, что господин штандартенфюрер не станет возражать, – посмотрел он на начальника лагеря. Стекла очков блеснули.

– Разумеется. Если заключенный встал на путь исправления, то у меня нет оснований держать его в лагере.

Томас невольно сглотнул горечь. Неужели под личиной Люцифера спрятался сам ангел?

– Благодарю вас, господин штандартенфюрер, – прохрипел Томас, расчувствовавшись.

– Пока еще благодарить рановато, – заметил рейхсфюрер, – для начала вы должны выполнить одну нашу просьбу.

– Все, что угодно, господин рейхсфюрер, – с готовностью отвечал Томас Тенсон.

– Все, что угодно, нам не нужно, нам достаточно самой малости, – голос рейхсфюрера немного подсел. Или ему только показалось. – Вы должны будете изготовить для нас одну вещицу. Насколько я понимаю, лучше вас ее никто не сделает. Так что считайте этот заказ путевкой к своему освобождению.

– Что же это такое?

На столе перед Гиммлером лежал черный портфель из добротной кожи. Вещь не новая, края портфеля с металлическими уголками значительно пообтерлись, рейхсфюрер вполне мог бы позволить себе другой, более современный, однако предпочитал этот, следовательно, с ним у него были связаны какие-то особые воспоминания.

Щелкнув замками, он открыл портфель и вытащил из него небольшой журнал.

– Нам бы хотелось, чтобы вы сделали вот такую работу.

– Что это? – с волнением спросил заключенный.

– А вы взгляните, – Гиммлер положил журнал на стол.

Едва справляясь с нетерпением, Томас Тенсон сделал два поспешных шага. Эсэсовец, стоявший у стола, потеснил его прикладом автомата, не давая возможности приблизиться вплотную. Он как бы давал понять, что расположение Гиммлера к заключенному для него ровным счетом ничего не значит, он по-прежнему находится на службе. Томас Тенсон вопросительно посмотрел на рейхсфюрера.

Гиммлер лишь милостиво махнул рукой: пусть подойдет. Эсэсовец отступил всего лишь на полшага, но его голубые и холодные глаза внимательно надзирали за каждым движением заключенного.

Журнал был цветной, отпечатан на хорошей бумаге, красиво иллюстрированный. Прежде таких удивительных фотографий видеть ему не приходилось. Томас Тенсон открыл журнал и увидел на развороте древнеримское копье. Оно лежало на красной подушечке, на которой отчетливо был запечатлен инвентарный музейный номер.

– Вы знаете, что это такое?

– Могу только предположить, – пересилив себя, он поднял взгляд на Гиммлера. – Этот древнеримский наконечник напоминает Копье Лонгина.

Рейхсфюрер скупо улыбнулся:

– Оказывается, вы неплохо разбираетесь в истории. Так оно и есть… Всем в Германии известно, что для канцлера значит Копье судьбы. А потому нам бы хотелось, чтобы точно такое же копье у него находилось в Рейхсканцелярии. Так что вам оказана величайшая честь.

– Я невероятно счастлив, господин рейхсфюрер, – дрогнувшим голосом отозвался Томас Тенсон.

Кто бы мог подумать, что освобождение он может получить через один из символов нацистской власти! Но для того, чтобы выйти на волю, он готов пойти и на такое.

– В журнале имеются соответствующие размеры. Возьмете журнал и ознакомитесь.

Томас Тенсон поднял журнал.

– Слушаюсь, господин рейхсфюрер!

– Когда вы можете выполнить заказ?

– Хочу оговориться сразу, заказ непростой. Нужно будет стилизовать изделие под древнеримское. Здесь на фотографии я вижу жгуты, которыми крепилась его сердцевина. Очень непростая работа… А кроме того, у него еще есть золотая муфта.

– Напишите сегодня список, чего вам нужно, и завтра вы получите все, что требуется, – перебил Гиммлер. – Так когда вы можете выполнить эту работу?

– Думаю, что мне хватит двух недель, – уверенно произнес Томас Тенсон.

– Если хотите выйти на свободу раньше положенного срока… Даю вам на работу пять дней!

– Сделаю все, что смогу, господин рейхсфюрер, – поспешно поправился Томас Тенсон.

– Кроме того, в вашем распоряжении будет любое количество людей.

– Мне будет достаточно двоих.

– Отлично. Они тоже получат амнистию.

Рейхсфюрер поднялся:

– Надеюсь в следующий раз встретиться уже после вашего освобождения.

* * *

На изготовление копья ушло ровно пять дней. Более тонкой и кропотливой вещи Томасу Тенсону не приходилось делать за всю свою жизнь. Однако он был невероятно доволен качеством работы. Вне всякого сомнения, что сделанное копье в точности совпадало с Копьем Лонгина. Даже древнеримский мастер, изготовивший Священное копье, вряд ли мог бы точно сказать, какое именно из двух будет настоящим.

Начальник лагеря лично хотел оценить проделанную работу. А когда увидел копье, то, не удержавшись, взял его в руки. Придирчиво, как въедливый покупатель, он принялся рассматривать его со всех сторон, стараясь сличить с копьем, изображенным на фотографии.

– Хм… Невероятно. Мне приходилось видеть похожие вещи. Но я никогда не думал, что это можно сделать с такими сложными предметами. У вас получилось.

– Я очень старался.

– Разве только капли воды могут быть так похожи. Но кто их, собственно, будет различать. Кто вам помогал?

– Заключенный номер 521/G32 и заключенный номер 891/Q79, господин штандартенфюрер.

– За что они были осуждены?

– Сочувствие к коммунистам.

Начальник лагеря слегка поморщился.

– Они тоже литовцы?

– Да, господин штандартенфюрер.

– Хорошо, я поспособствую их освобождению. А вот это ваше освобождение, возьмите, – протянул штандартенфюрер лист бумаги. – Поздравляю вас, вы свободны. Можете идти.

Пальцы дрогнули. Лист бумаги едва не выскользнул из ладони. Занятное это дело – подбирать собственное освобождение под ногами у начальника лагеря.

– Прямо сейчас?

– Разумеется, вы свободный человек. Отдадите этот документ на выходе. Там все написано. Вам выдадут гражданскую одежду, и вы можете ехать на родину.

– Спасибо, господин штандартенфюрер, – растрогался заключенный, продолжая держать заветный листок за самый краешек. Очень не хотелось его помять.

– Меня благодарить не нужно, поблагодарите лучше великую Германию и нашего фюрера.

– Хайль Гитлер! – расчувствовавшись, неумело вскинул Томас Тенсон правую руку.

Сопровождаемый дежурным эсэсовцем, Томас Тенсон вышел из кабинета. Спустившись по лестнице во двор, почувствовал, как ему в ноздри ударил сладковатый нектар цветов. Странно, что он не заметил пряного запаха, когда шел к начальнику лагеря. Впрочем, это объяснимо, от нахлынувшего напряжения притупились все органы чувств. Теперь, когда самое страшное оставалось позади, он будет способен ощущать жизнь во всех ее проявлениях.

Вышли из жилой территории, где проживали офицеры с семьями, и направились вдоль промышленной зоны.

– Направо, – неожиданно скомандовал сопровождавший его эсэсовец.

Внутри зародилось невольное беспокойство, – ворота размещались на противоположной стороне лагеря. А впереди – печи крематория. Рука, державшая листок, предательски дрогнула, пальцы непроизвольно разжались, и желанное освобождение, подхваченное ветром, понеслось в сторону вышек к запретной зоне. Листок бумаги упал всего лишь в шаге от надписи: «Не приближаться». Но Томас Тенсон, не обращая внимание на запрет, подошел вплотную к столбу и подобрал листок (как же он мог расстаться с заслуженной свободой!). Уже разгибаясь, он увидел направленный ему в грудь ствол автомата. Что-то в лице эсэсовца переменилось. Томас поднял руку, пытаясь защититься, но пули, пробив листок, ударили в грудь заключенного, и он, раскидав руки, упал на асфальтовую дорожку.

* * *

Выслушав доклад заместителя, оберштурмфюрера СС Шульца, начальник лагеря одобрительно кивнул:

– Хорошо. Вместе с этим Томасом Тенсоном над копьем работало еще два человека. Думаю, не нужно вас предупреждать, что операция «Копье Лонгина» проходит в полнейшей тайне.

– Точно так, господин штандартенфюрер, – охотно отозвался Шульц. – Они уничтожены на несколько минут раньше, чем заключенный под номером 143/SR857, и сейчас их тела дожидаются своей очереди в крематории.

Подняв со стола копье, начальник лагеря протянул его заместителю:

– Срочно доставьте это копье Гиммлеру.

– Слушаюсь, господин штандартенфюрер.

– Самолет в Оберзальцберг вылетает через полтора часа.