Текст книги "Порядковый номер жертвы"

– Вы хотите сказать, что общее между этими двумя убийствами то, что они пронумерованы? А если допустить случайность? Или, может, действовал какой-нибудь подражатель? – Колесов пока отлично играл роль оппонента. – У нас два убийцы, и оба они метят свои жертвы? Такое разве исключено?

– Нет, не исключено, – раздумчиво согласился старший следователь-криминалист. – Но все же что-то мне подсказывает, что эти два убийства имеют какую-то общую связь. Не знаю, как это поточнее назвать – оперативное чутье, опыт или еще что-нибудь такое… Но это так! И это что-то мы упускаем. Пока не видим. А оно лежит на поверхности и издевательски смеется нам в лицо.

– И что именно мы упускаем? – слегка подпустив иронии в свой вопрос, произнес лейтенант юстиции Колесов.

Сергей Иванович промолчал. Да и чего он мог ответить помощнику следователя, если и сам не знал ответа.

Так нередко случается, когда забываешь какое-нибудь слово. Оно вот, рядом: точит мозг, вертится на языке, но назвать ты его не можешь. Напрягаешь память и силишься вспомнить не единожды на дню употребляемое слово, но все без толку, хоть ты тресни! Это злит, нервирует, и чем сильнее попытка, тем тщетнее вырвать его из вороха воспоминаний. В этом случае лучше даже не пытаться этого делать, следует смириться и немного переждать. И оно обязательно всплывет из памяти долгожданным подарком.

– Надо найти убийство с единицей на лбу трупа, – изрек наконец Сергей Иванович.

– Уже искал, – ответил Колесов.

– Ты искал преступление, схожее по почерку с убийством на Пушкинской набережной. А надо просто найти труп с цифрой один на лбу. Независимо от того, как он образовался: в результате удара молотком, топором, обрезком трубы или кирпичом; удушения, утопления, наезда автомобилем, выпадения из окна, отравления…

– Да понял я, понял, – оборвал тираду своего начальника помощник следователя.

– Ну, а раз понял – действуй.

– Что, прямо сейчас? Ночь же скоро, – выказал некоторое возмущение лейтенант юстиции Колесов.

– Найдешь сегодня, назавтра получишь отгул, – заверил его Сергей Иванович.

Колесов сел за компьютер, а Шамов продолжал размышлять. Когда стрелки часов показывали половину двенадцатого, Колесов устало откинулся на спинку кресла, победно посмотрел на Шамова и громко произнес:

– Есть отгул!

Глава 4. Преступниками не рождаются?

Он долго не хотел появляться на свет. Измучил женщину, хотевшую дать ему жизнь. Извел врача и акушерку. Головка, показавшаяся наконец, застряла посередине, и он едва не задохнулся. Его выдавили в эту жизнь, холодную и враждебную, из тепла, сытости и уюта, не спрашивая его желания. И он окунулся в ужас, замерев и съежившись.

– А почему он молчит? – с тревогой спросила женщина.

– Сейчас заплачет, – успокоила ее врач и хлопнула его по попке.

Но он упрямо молчал.

Врач хлопнула еще. Сильно и больно. Тогда он закричал. В этом крике было столько ужаса и отчаяния, что врач невольно поежилась. И передала ребенка медсестре…

Несколько месяцев он только и делал, что ел и спал.

Он молчал, когда его одевали в тесную одежду. Молчал, даже когда надевали ненавистную шапочку с завязками.

– Какой спокойный ребенок, – сказала как-то подруга его мамы. Но она, вместо того чтобы порадоваться его спокойствию, только молча кивнула, с трудом унимая какую-то необъяснимую тревогу, поселившуюся в ее душе с самого его рождения.

Когда пришло время, его повели в садик. Он этого не хотел, но его желания никто не спрашивал. Когда до ворот ограждения садика оставалось несколько шагов, он уперся, и его пришлось тащить волоком. Он ехал по асфальту, как на лыжах, и его сандалии противно шкыркали. Этот неприятный звук еще долго стоял в его ушах.

Враждебный мир. Он окружал его везде. Толстая воспитательница, что улыбалась, принимая его, тоже была настроена к нему враждебно. Это сказывалось в безразличии, застывшем в ее глазах, а ее улыбка была искусственно вымученной. И он чувствовал это…

А дети… Каждому из них было что-то надо от него. Его о чем-то спрашивали, и он был вынужден отвечать, хотя и не хотелось. Его куда-то звали, и он шел, чтобы потом тихонько и незаметно вернуться на прежнее место. Игры, в которые играли дети, были ему неинтересны, как и сами дети, в них играющие. Чаще всего он сидел в сторонке, наблюдая за остальными. И с ним был его единственный друг: крохотный плюшевый мышонок с длинным хвостом и глазами-бусинками, которого он зажимал в своей ладони.

Однажды ушастый мальчик из старшей группы попросил его дать подержать мышонка.

– Нет, – ответил он.

– Жадина, – констатировал мальчик. И при каждом удобном случае стал его дразнить: – Жадина-говядина. Жадюга.

Он не огрызался. Он молчал. Мальчика из старшей группы это злило. Наконец на одной из прогулок ушастый подошел и, изловчившись, выдернул мышонка из его рук.

– Отдай, – попросил он ушастого.

– Не отдам, – ответил тот с противной ухмылкой.

– Отдай, – с угрозой произнес он.

– Не-а, – ответил мальчик из старшей группы.

Тогда он подошел вплотную к ухмыляющемуся ушастому и что было силы толкнул его в грудь. Мальчик из старшей группы упал на землю, похоже, сильно ударившись, и громко заревел. А он наклонился над ним и забрал своего друга-мышонка.

Ему здорово попало от воспитательницы. А потом с его мамой приходили разбираться в садик родители ушастого мальчика. Он сильно ударился затылком, и у него случилось сотрясение мозга. Правда, легкое.

– У вас сын растет хулиганом, – заявили его маме родители ушастого. – Вот так, ни за что ни про что взял и избил нашего Пашеньку…

– Я его не избивал, – промолвил он. – Я только толкнул. За то, что он отнял у меня моего мышонка.

– Ваш сын врет! – чуть не задохнулась мама ушастого. – Наш Пашенька ничего ни у кого не отнимал. И отнять не может, потому что он очень воспитанный мальчик. В отличие от вашего…

– А я верю своему сыну, – тихо произнесла мама и обернулась к воспитательнице: – А вам надо лучше следить за детьми. Что мальчик из старшей группы делал в группе младшей?

– Ну, знаете! Это уже ни в какие рамки… – мама Пашеньки поднялась и направилась к выходу. За ней поднялся и молчавший всю дорогу отец Пашеньки, клянущий, верно, себя за то, что поддался уговорам жены и пришел на эту разборку. У самой двери мать ушастого обернулась:

– Преступниками не рождаются. Ими становятся. С попустительства таких вот мамаш…

Когда они пришли домой, его мама сказала:

– Ты уж, пожалуйста, больше ни с кем не связывайся. И не дерись. Хорошо? – посмотрела она на сына.

– Хорошо, – ответил он.

После этого случая он уже не упирался, когда мама брала его за руку и вела в садик. Он словно затаился. Выжидал, надеясь, что все это когда-нибудь кончится.

Он научился пить молоко с ненавистной пенкой, есть манную кашу, когда совсем не хочется есть, и спать после обеда. Иногда заснуть не удавалось, и он просто лежал, уставившись в потолок. А когда объявлялся подъем, он вставал, одевался, съедал полдник и выходил вместе со всеми на прогулку.

В садике его никто не любил. Он был словно в стане врага, как наш разведчик, переодетый в немецкую форму в фильме про войну, который он смотрел вместе с мамой. Только дома он чувствовал тепло и нужду в нем. И успокаивался.

Он понял, чего выжидал, когда ему исполнилось семь лет. Садик закончился. Но началась школа.

* * *

Это место было не лучше садика. И даже хуже. Школа означала одни обязанности, за выполнением которых, собственно, никто особо не следил. Времена, когда образование шло рука об руку вместе с воспитанием, лет пять, как закончились. Слова «деньги», «бизнес», «прибыль» и «успешность» стали звучать чаще, нежели «долг», «честность», «дружба». Понятия «честь», «совесть», «стыд» и «порядочность» превратились в анахронизмы, равно как и обозначающие эти понятия слова, употребление которых стало считаться ненужным пережитком прошлого. В бизнес ударились и учителя, особенно что были помоложе, и в учительских теперь вместо обсуждений предметов и результатов контрольных работ шли разговоры о подработках и почасовых ставках удачливых коллег-репетиторов.

Школа тоже являлась миром, для него враждебным. Класс делился на группки, которые держались от остальных учеников на расстоянии. Случалось, эти группки враждовали между собой, но чаще всего попросту не замечали друг друга.

Несколько человек в классе держались особняком, не входя ни в какие группки. В их числе был и Стасик. Так его звали. Учился он неплохо, мог бы и лучше. Но не было желания выкладываться. Он уже чувствовал, что много из того, чему их учат, в жизни пригодится всего-то раз-другой. А может, и вовсе никогда не пригодится.

Часто он сидел на уроках, наблюдая за остальными учениками. Он узнавал их привычки, характерные движения и словечки, часто угадывая, как, к примеру, поступит Костик Бондин, если его толкнут в спину, и что ответит Наташка Королькова, когда ей скажут, что она задавака.

Однажды он поспорил с Сашкой Матвеевым, своим соседом по парте, что завтра, когда училка по русскому языку и литературе Марья Степановна войдет в класс с тетрадками с их сегодняшними контрольными работами, то, поздоровавшись, сначала снимет очки и положит их на стол, потом осмотрит весь класс и каждого ученика в отдельности, а потом скажет, что «крайне недовольна результатами контрольной работы». Поспорили они на жвачку «Бомбибом» с красивыми яркими вкладышами марок автомобилей.

На следующий день урока русского языка спорщики ждали с нетерпением. Когда он наступил, и в класс вошла Марья Степановна с пачкой тетрадей в руках, то, поздоровавшись, она сняла очки, положила их и тетради на стол, обвела класс недовольным взором, останавливая на мгновение свой взгляд на каждом из учеников, и произнесла:

– Я крайне недовольна результатами контрольной работы.

– Ну, что я говорил? – толкнул он в бок соседа по парте. Матвеев недружелюбно посмотрел на него и промолчал.

– Жвачку давай, – протянул он ладонь.

– Завтра, – ответил Сашка.

Никакой жвачки Стасик не получил. Пару раз он напоминал пацану-соседу, что за ним должок, и тот все время кормил его «завтраками». Наконец он не выдержал:

– Ты чего своих слов не держишь? Мы же поспорили.

– Ты все это подстроил, – заявил сосед по парте.

– Как? – искренне удивился он.

Сашке Матвееву было нечего ответить. Он молча взял свои вещички и демонстративно уселся за другую парту. К Олечке Нечаевой.

Частенько получалось предугадывать и действия учителей.

– Сейчас наш физик войдет и споткнется, – громко заявил он однажды.

Его прогноз слышали почти все ученики. И стали ждать подтверждения пророчества или фиаско прорицателя. Чтобы заполучить весомый повод для насмешек.

Учитель физики Николай Иванович имел шаркающую походку, поскольку его возраст крепко перевалил за семьдесят лет. Молодые выпускники педвузов в школу шли не особо, предпочитая лучше устроиться менеджерами в магазины и торговые центры, нежели иметь дело с детьми, и заменить Николая Ивановича было попросту некем. Поэтому вот уже сорок с лишним лет он преподавал свой предмет, который знал досконально. Ходил Николай Иванович в стареньких стоптанных ботинках. Не потому, что было не на что купить новые, а оттого, что это была самая удобная для его ног обувь. Ну как домашние тапки. Из-за походки и старенькой обуви учитель физики, случалось, и спотыкался, но тут был заявлен конкретный случай и конкретное время. И когда Николай Иванович зашел в их класс, он зацепился каблуком за порожек и споткнулся.

Весь класс обернулся на прорицателя. Для большинства учеников это был облом их чаяний, поскольку многие, если не все, желали, чтобы он ошибся. А Стасик сделал вид, что все, что произошло, в порядке вещей…

Он мог предугадывать многие действия почти всех учеников в классе. Однако этим его умением открыто никто не восхищался. Никто не говорил ему, какой он наблюдательный и умный. Никто не считал его каким-то особенным. И это злило. Он ждал если не восторгов, то хотя бы адекватной оценки его способностей. Еще злило то, что многие его побаивались. А раз боятся, значит, не любят. Получалось, что мир школы был для него тоже враждебен. И только мама его понимала.

– Ты, Стасик, постарайся быть таким же, как все. Не выделяйся. И свои способности всем и каждому не показывай. Не любят у нас тех, кто способнее и умней других…

А он как раз жаждал выделяться. И не хотел быть таким, как все. Как этот Костик Бондин, с виду хитрый, а на поверку тупой и предсказуемый, действия которого в той или иной ситуации вполне легко можно было просчитать. Не хотел быть как Сашка Матвеев, таким же жадным и нацеленным только на то, чтобы иметь больше, чем имеют другие. Не хотел быть и Николаем Ивановичем, всю свою жизнь занимающимся одним и тем же делом, скучным и наверняка опостылевшим до чертиков.

В девятом классе Стас влюбился в Альку Осипчук. Он сидел за ней и часто ловил себя на том, что смотрит на завитушки ее волос, прикрывающих шею. На переменах он следил за ней, несколько раз хотел подойти, когда она оставалась одна, но не решался.

Алька нравилась многим пацанам и даже парням из десятого класса. Особенно Генке Силякову из десятого «Б», который все время норовил «случайно» попасться ей на глаза и заговорить. Иногда, когда она разрешала, он провожал ее до дома.

Алька была красива, мила, обаятельна, привлекательна, притягательна… И все же этих слов было мало. Она была такой, что слов недоставало, чтобы точно и полно ее описать. Если бы имелась такая возможность, Стас мог бы смотреть на нее часами.

После уроков он незаметно провожал ее до дома и потом еще долго слонялся около в надежде, что она выйдет.

Как-то в конце мая он попался на глаза Силякову.

– Ты чего за ней ходишь? – недобро спросил Силяков, а двое пацанов, Жорка Мортиросян и Женька Копылов, что были вместе с ним, зашли за спину Стаса, отрезая ему путь к отступлению.

– Ни за кем я не хожу, – ответил он.

– Я тут не первый раз тебя вижу, – процедил сквозь зубы Силяков. – За Алькой следишь?

– А тебе какое дело? – хмуро посмотрел он на Генку.

– Так нельзя разговаривать со старшими, – зло ощерился Силяков и ударил его по лицу. – Понял?

– Нет, – ответил он, глядя в упор на Генку.

– А если так? – Удар сзади пришелся в район виска. В голове помутнело, и он едва удержался на ногах. Но он нашел в себе силы повернуться к парню, ударившему его, и, вымучив улыбку, сказал:

– Все равно не понял, Жорик.

Это разозлило всех троих парней. Мортиросян, что ударил его в висок, накинулся на Стаса и повалил его на землю. Третий из парней, Женька Копылов, больно пнул его, уже лежащего, в живот. Генка Силяков тоже стал пинать его, стараясь попасть в лицо.

Он как мог закрывался. Увидел, как из подъезда вышла Алька и вместо того, чтобы потребовать прекратить драку, стала с интересом за ней наблюдать. Точнее, не за дракой, а за избиением.

– Теперь все понял? – наклонился над распластанным Стасом Генка.

Стас молчал.

– Не слышу?

Ответа не последовало.

– Да оставь его. Пошли, – услышал он голос Мортиросяна.

Алька, а следом за ней и парни ушли. Он встал на колени, с трудом поднялся на ноги и поплелся домой. К приходу матери он кое-как привел себя в порядок. Если так можно было назвать заплывший глаз, вздувшуюся шишку на виске и рассеченную губу. Еще болели ребра. Похоже, парочка из них была сломана, поскольку даже легкое покашливание причиняло сильную боль. А когда он чихнул, то едва не заорал от охватившей его резкой боли.

Конечно, мама стала допытываться, что случилось. Он отмалчивался, и только на ее предложение сообщить об избиении в полицию он ответил:

– Не надо.

Несколько дней он отлеживался дома, раздумывая, как ему быть дальше. Что он получил по мордасам от Алькиного ухажера Силякова с его дружками – это было понятно. Но Алька? Почему она не заступилась за него? Почему не остановила драку?

Ладно, он ей это припомнит. И Генке Силякову с Мортиросяном, и Копыловым – тоже. Но не сразу. «Месть – блюдо, которое нужно подавать холодным»… Он вспомнил эту фразу из «Крестного отца» сразу, как только избитым приплелся домой. Она не выходила у него из головы, когда он отлеживался дома. А что, эта фраза заслуживала внимания. И обдумывания. Что он будет жестоко мстить – это он решил сразу. Но вот когда и как – это стоило обдумать.

Нет. Он не будет подставляться и мстить открыто. Ведь если он не заявил в полицию, то не факт, что не заявит Генка Силяков. Или его дружки Женька Копылов и Жорик Мортиросян. Значит, надо сделать так, чтобы они не видели и не знали, откуда им прилетело. И отомстить обидчикам надо не всем сразу, а одному за другим и по истечении времени. Дабы никто не мог бы подумать, что это его рук дело…

Глава 5. Месть – блюдо, которое нужно подавать холодным

В ноябре темнеет быстро. И в семь часов вечера на дворе уже непроглядная темень.

Генка Силяков, студент одного из московских вузов, возвращался из библиотеки домой. У подъезда тускло горел одинокий фонарь, едва освещая подступы к дому. Не узнав Стаса Кулигина, стоявшего на углу дома с надвинутым на глаза капюшоном, он вошел в подъезд. Едва за Генкой закрылась дверь, как следом за ним шагнул Кулигин. Услышав за спиной шорох, Силяков обернулся.

– Привет! – по-приятельски улыбнулся ему Стас и, выдернув из-под куртки толстую рифленую арматурину, нанес Силякову сильный и быстрый удар в лицо.

Хрустнул сломанный нос, и кровь брызнула струей. Генка взвыл от нестерпимой боли и невольно закрыл лицо руками. Стас размахнулся и ударил с размаху по затылку. Силяков упал, попытался защититься руками, но это не помогало: Стас продолжал наносить удары, пока Генка не потерял сознание и не затих. Затем Стас небрежно швырнул окровавленный кусок арматуры ему на грудь, похлопал в ладоши, отряхивая с перчаток налипшую ржавчину, снова надвинул капюшон на самые глаза и быстро выскочил из подъезда.

Ноябрьский ветер, неприязненно сыпанувший в него пригоршню колючих мелких снежинок, освежил пылающее лицо. Неожиданно Стас поймал себя на неведомом ранее чувстве – его распирало упоение. Ощущение было таковым, что теперь ему подвластно все. Такое чувство испытывает только победитель.

Еще через пару дней он узнал, что Генка Силяков лежит в реанимации, что ему уже сделали две серьезные операции, но его состояние продолжало оставаться критическим: помимо внешних повреждений костей черепа, имелись и серьезные внутричерепные повреждения, в том числе серьезно деформированы оболочки головного мозга. Словом, Генка был уже не жилец, и все дальнейшие врачебные действия не излечивали его, а лишь оттягивали закономерный конец.

Еще через день Стаса вызвали к директору. Когда он пришел в просторный директорский кабинет, уставленный современной удобной мягкой мебелью, то в одном из кресел увидел лысоватого человека с какими-то рыбьими бледно-голубыми глазами и дерматиновой поцарапанной папкой в руках. Как выяснилось через минуту, это был следователь прокуратуры. Он стал задавать разные вопросы, пристально разглядывая при этом Стаса. Наверное, так посетители музеев разглядывают какой-нибудь интересный экспонат.

Конечно, алиби на день избиения Силякова у Стаса не было.

– Где вы были в день нападения на Геннадия Силякова?

– Кажется, я гулял, – скучающе ответил он на вопрос следователя.

– Кажется? – удивленно поднял брови следователь.

– Да, – ответил Стас и добавил: – Но если вы уточните время, когда избили Силякова, возможно, я скажу точнее.

– Это был вечер в районе семи часов или немного позже.

Подумав, Стас уверенно отвечал:

– Точно… Я гулял.

– Где именно? – выпучил рыбьи глаза следователь.

– По улицам, – просто ответил Стас.

– По каким именно улицам? – спросил лысоватый следак, сделав упор на слове «каким».

– По разным…

– А поконкретнее?

– Да я как-то не обращал внимания, – промолвил Стас.

– И что, просто так ходили безо всякой цели?

– Да, просто так ходил.

– Хорошо, – кивнул следователь. – По дороге вам никто не встретился? Из приятелей или знакомых?

– Никто, – ответил Стас.

– Значит, никто не сможет подтвердить ваше алиби?

– Значит – никто, – согласился Стас.

– Получается, что алиби у вас попросту нет, – констатировал лысоватый следователь с недостаточно затаенным удовлетворением, чтобы его нельзя было не заметить.

– Получается, что так, – снова согласился Стас и спокойно посмотрел в рыбьи глаза, смотрящие на него в упор.

– Хорошо… – следователь листнул бумаги из своей папки и снова поднял взор на Стаса: – Скажите, Станислав Николаевич, после вашей драки с Геннадием Силяковым двадцать восьмого мая этого года вы продолжали с ним конфликтовать?

– А кто сказал вам, что была драка? – удивленно спросил Стас.

– Этому имеются свидетельские показания, – ответил следователь.

– А свидетель – это Алевтина Осипчук?

– Допустим, – неопределенно ответил следователь.

– А она не сказала вам, что с Силяковым были еще двое его друзей, – заявил Стас. – И это была совсем не драка.

– А что это тогда было? – изобразил удивление на своем лице следователь. Правда, не очень искусно.

– Избиение, – просто сказал Стас. – Когда трое на одного…

– Но тогда у вас была явная причина отомстить, – уверенно произнес лысоватый следователь.

– Причина была, – согласился Стас. – Желания не было.

– Отчего же? – Рыбьи глаза следователя снова взирали в упор.

– Просто я разочаровался в Осипчук. Перегорел, что ли.

– То есть она перестала вам нравиться? – задал уточняющий вопрос следователь.

– Можно сказать и так, – коротко ответил Стас.

– Вот так, в одночасье?

– Ничего удивительного, так бывает.

– Это потому, что она за вас не заступилась? – Следователь продолжал смотреть на Стаса в упор.

– Можно сказать, что и так, – снова ответил Стас. – Она стояла в стороне и спокойно наблюдала за тем, как меня пинают ногами. Могла бы хотя крик поднять, что ли…

– Что же вы не заявили в полицию?

– Это было наше личное дело. Мое и Силякова.

– Но ведь вас избивал не только он… И другие!

– Все так… Не только, – согласился Стас.

– Так почему же вы все же не заявили о факте вашего избиения? – Кажется, лысоватый следователь откровенно недоумевал. Уж он-то точно заявил бы об избиении, если бы это касалось лично его.

– Ну, вот не заявил и все… – буркнул в ответ Стас. – Не хотел просто.

Несколько мгновений в кабинете директора школы висела пауза.

– И все же вы не ответили на мой вопрос: после этой драки… то есть вашего избиения, – поправился следователь, – у вас были еще конфликты с Геннадием Силяковым?

– Конфликт был исчерпан. – Уверенно произнес Стас и, как ему показалось, был очень убедителен. – Алевтина Осипчук перестала мне нравиться, и конфликтовать с Силяковым уже не было оснований.

– Но вы с ним виделись…

– Да, в школе. Пока он ее не окончил. Больше я его не встречал…

– Хорошо… – Следователь дописал протокол и протянул его Стасу: – Прочитайте. И распишитесь вот здесь и здесь. С моих слов записано верно. И подпись…

Когда следователь собрался уходить, то произнес уже привычно, глядя в упор на Стаса:

– На данный момент у нас несколько подозреваемых. Вы в их числе. Поскольку у вас нет алиби и имеется мотив: месть. Правда, со времени вашего избиения прошло без малого полгода, но ведь «месть – блюдо, которое нужно подавать холодным». Не так ли?

– А мне почем знать? – ответил Стас, стойко выдержав взгляд следователя.

– Ну, разумеется, – произнес лысоватый следователь и вышел из директорского кабинета в полной уверенности, что еще увидится с этим подозреваемым. Однако надежда не оправдалась: ни задерживать, ни тем более арестовывать Стаса Кулигина было не за что. Равно как и остальных подозреваемых из-за отсутствия доказательной базы.

И дело как-то само собой заглохло…

Стас не торопился. Поэтому упустил Женьку Копылова: он вместе с родителями переехал из Москвы в Питер, где его папаша получил какое-то теплое местечко. Много теплее того, что у него имелось в Москве. Сокрушался Стас по этому поводу минут пятнадцать: он научился иметь дело с тем, что есть, с имеющейся данностью, а не с тем, что могло бы быть, да вот не случилось. Кроме того, этот Женька и ударил-то его всего пару раз. В отличие от Жорика Мортиросяна.

За ним Стас начал охотиться уже после нового года всерьез. Кажется, Жорик стал крепко выпивать, что значительно упрощало задачу. И в один из последних поздних вечеров новогодних каникул, когда люди, уставшие от безделья, сытости и распития горячительных напитков, предпочитали сидеть дома, а по улицам шлялись лишь те, кто еще не допил, Стас столкнул Жорика под проходящую электричку. Правда, были возможные свидетели этого происшествия: старушка, сидевшая на лавочке в ожидании электрички, и целующаяся молодая пара, которой ни до кого не было дела. Эти, скорее всего, ничего и не видели, а вот старушка…

Впрочем, в случившемся транспортные менты шибко не разбирались и свидетелей происшествия особо и не искали, поскольку, как оказалось, Жорик Мортиросян был крепко выпивши. Его гибель была классифицирована как несчастный случай.

В эти же новогодние каникулы задержали таджика-гастарбайтера, промышляющего разбоем. В качестве оружия он использовал железный прут, который всегда носил с собой и которым избивал одиноких прохожих, после чего забирал у них деньги, украшения и одежду. Раскрутили таджика по полной. На допросах он признался во всех своих преступлениях; плюс еще и в тех, которые не совершал. В их числе фигурировало также нападение на Геннадия Силякова в ноябре прошлого года. Как удалось следакам повесить на таджика этот глухарь, остается загадкой. Впрочем, подобных «загадок» в полицейских структурах было предостаточно…

Оставалась Алька… С ней было сложнее всего.

В последнее время она стала как-то часто попадаться ему на глаза, тем самым царапая закостеневшую душу. Ощущение было таковым, что делала она это намеренно, но вот об истинных причинах оставалось только догадываться. С последней их встречи слишком много произошло всякого, и теперь девушка была ему неинтересна. Даже ее красота, от которой он ранее просто немел, казалась ему не притягательной.

Обошелся с ней Стас сравнительно мягко: распустил по школе слух, что Алька покуривает травку и за косячок готова отдаться любому. Об этом он «по секрету» сообщил Костику Бондину, не сомневаясь в том, что тот разнесет «тайну» по всей школе, поскольку Костик был не в меру болтлив.

Скоро Алевтина Осипчук в полной мере ощутила на себе последствия мести Стаса. Подружки, с которыми она дружила с первого класса, стали ее сторониться. Девчонки из параллельных классов, завидев ее, шушукались и отпускали вслед ей обидные слова. А когда она пыталась огрызаться, обзывали ее шлюхой и наркоманкой. Парни открыто насмехались и говорили непристойности.

Классная руководительница, до которой, конечно, дошел слух, несколько раз пыталась с ней поговорить, но Алевтина лишь огрызалась и после первых же фраз педагога сбегала из учительской со слезами. Директриса школы, обеспокоенная сложившейся ситуацией, вызвала ее родителей и недвусмысленно предложила перевести Алевтину в другую школу.

– Пока не случилось чего-нибудь похуже, – добавила она со значением и нахмурила брови, показывая, что говорит она как никогда серьезно.

– Но ведь ей до окончания школы осталось всего-то несколько месяцев, – весьма неуверенно предлагали обескураженные родители.

На что директриса, еще более нахмурив брови, ответила:

– Перевод в другую школу будет единственно разумным решением. В этом я руководствуюсь исключительно интересами вашей девочки…

– Хорошо, мы подумаем, – ответили родители.

– Только поскорее, – такими словами завершила разговор директриса.

Алька Осипчук была морально опустошена, спокойствие давалось ей с большими усилиями, и каждый день проведенный в школе, все более подтачивал ее волю.

Как-то после уроков к ней подошел стопроцентный «ботан» Коля Тарасов из девятого «А» и, разжав потную пухлую ладонь, на которой лежал невесть где добытый им «косячок», произнес, заикаясь от нарастающего возбуждения:

– Вот. Это т-тебе. Потрахаемся, а? П-пожалуйста. Ну чего тебе стоит? У меня сейчас дома никого…

Это было последней каплей ее терпения – Алька сорвалась. С ней случилась настоящая истерика: она визжала, кричала, сыпала проклятиями. На крик выбежали перепуганные учителя, еще через несколько минут подъехала «Скорая помощь», и Альку немедленно увезли.

Больше она в школе не появлялась…

Стас был всецело удовлетворен своей местью. Оставалось отомстить и другим…

* * *

По окончании школы Стас Кулигин, уступив уговорам матери, решил подать документы в Московский энергетический институт, что в Лефортово. Бюджетные места без связей и исключительных знаний не светили, однако средний балл по сданным экзаменам был вполне проходным на платное отделение. Оказалось, что у матери на его учебу денежки загодя накоплены.

– Насчет денег можешь не беспокоиться, – заверила его мама. – Ты, главное, учись…

Так Стас сделался студентом престижного вуза. Студенческая жизнь отличалась от школьной большей свободой и иными интересами, которые диктовал возраст, однако и здесь группа, как и класс в школе, делилась на группки по интересам, личным симпатиям и прочему иному, что связывает молодых людей. Стас по своему обыкновению ни в какие группки не входил и был сам по себе.

В начале третьего курса умерла мама. Оказалось, у нее был рак. Только она никому не говорила о смертельном диагнозе.

Однажды утром, когда Стас собирался в институт, она вдруг позвала его.

– Мама, я опаздываю, – крикнул ей из своей комнаты Стас.

– Все равно подойди… Это ненадолго.

Когда он вошел, мать лежала в постели:

– А ты разве не идешь сегодня на работу? – удивился Стас.

– Я взяла отгул, – соврала она.

– Я, правда, опаздываю, – подошел он к ней.

– Две минутки, – произнесла она и улыбнулась.

Стас присел на кровать и вопросительно посмотрел на нее.

– Я насчет денег… – начала она.

– Мне не надо денег, – заявил Стас.

– Ну, а когда будет надо, ты найдешь их в моем шкафу.

– Хорошо, – удивленно посмотрел на мать Стас.

– Вот теперь иди, – она немного помолчала и положила свою ладонь на его руку. – Видишь, я задержала тебя совсем ненадолго.

– Тогда я пошел? – поднялся с кровати Стас.

– Иди. И будь осторожен, – добавила она и как-то странно посмотрела на него.

– Хорошо, мам. Пока.

– Пока…

Когда он вернулся с учебы, мама все так же лежала в постели.

– Тебе нездоровится? – спросил он. Но ответа не последовало.

Он вошел в ее комнату и увидел полузакрытые глаза матери. Они, не мигая, смотрели в одну точку. Внутри Стаса все похолодело:

– Мама, – только и сумел вымолвить он.

Горе было огромным, внезапным, подготовиться к нему не было времени. Может, поэтому слезы были невероятно горькими и обильными. Что делать дальше, Стас не представлял. Утерев слезы, он включил компьютер, вошел в Интернет и набрал: «Что делать, когда умирает человек».