Текст книги "Княжий удел"

Московские князья сгубили тверских князей в Орде, когда решался спор, какому городу на Руси быть первым. Шепнули хану, что против него недоброе дело тверичи замышляют, отсыпали дорогих камней хитроглазым мурзам, и приговор свершился. Иван Можайский знал: сейчас Василий нуждается в его поддержке, оттого и идут их лошади голова к голове, но как только разобьют они Косого, припомнятся старые обиды. Ивану Можайскому подумалось, а не лучше ли для него, если бы Василий Васильевич потерпел поражение, а московский стол занял Васька Косой. Уж как-нибудь он с галицкими князьями поладил бы!

Иван посмотрел на Василия, который, не догадываясь о тайных помыслах можайского князя, трепал по шее лошадь. Конь охотно откликнулся на хозяйскую ласку и тянулся губами к ладони хозяина.

Нужно помочь Василию Косому, но действовать придется хитро, чтобы о тайных замыслах Василий Васильевич и подумать не смел.

Полки Василия остановились далеко за Москвой, в широком поле, и, куда ни глянь, всюду синь небесная. Поднялась в лугах высокая трава, мешает идти, путаются в ней ноги. Василий Васильевич спешился, взмахнул мечом, хотел срезать зеленые колоски, да одумался – пускай живет себе озорница. Запестрели шатры на зеленой траве. Сотники уверенно распоряжались, заставляя ратников надевать доспехи. Дружинники облачились в кольчуги, подвязывали колонтари, чинили боевые топоры и бердыши, затачивали стрелы.

– Старшой, – обратился Иван Можайский к Василию. – Может, мне к Ваське Косому съездить? Образумить нечестивца, от брани отговорить?

Вздохнул Василий Васильевич глубоко, закружилась голова от вольного воздуха, и запах полыни показался ему чересчур горьким. Недоспал, видать, государь, все в седле да в седле, и Ивана Можайского вдруг кольнула непрошеная жалость: «А может, поберечь московского князя?» Но Василий Васильевич сурово глянул на брата, и Иван Можайский понял, что не ослабел великий князь ни духом, ни телом, а с полками своими окреп еще более.

– Поезжай! – безразлично махнул Василий Васильевич. – Если дурня образумить сумеешь… спасибо скажу.

Василий Косой был во хмелю. Чертова сивуха мутила голову. Поднял он окосевшие глаза и спросил у рынды, стоявшего в карауле:

– Кого это вы привели?

– Не привели, государь, это князь Можайский, от Василия Васильевича пришел.

– Иван?! – подивился Василий.

– Он самый.

– Чего это ты пришел? Поначалу к отцу моему приставал, а теперь за Василием коня под уздцы водишь.

– Опозорить меня хочешь, князь. Не заслужил я такого обращения. Я и батюшке твоему верой служил. Поднимись он сейчас из гроба, так ни в чем меня упрекнуть не смог бы.

– Говори, с чем пожаловал, – оборвал Ивана Василий и дохнул сивухой в самое лицо.

– А пожаловал я вот с чем, князь, – присел Иван Можайский на сундук. Тесно было в шатре, у свечей бесшабашно кружилась мошкара. – Побьет тебя московский князь! Вон он силу какую понабрал, почитай, вся Русь за ним. Даже братья твои единокровные от тебя отворачиваются. Дунет на тебя Василий Васильевич – и нет тебя…

– Уж не затем ли ты пришел, чтобы уговорить в ноги московскому князю поклониться? На милость его просишь положиться?

Грозен был князь Василий во хмелю, боялись к нему подойти бояре.

– Не понял ты меня, – мягко возразил Иван Можайский. – Хочешь, я помогу тебе от Василия Васильевича избавиться да на московский стол сесть?

– Хм… И как же это ты поможешь? – недоверчиво хмыкнул Василий.

– Дай мне сейчас слово, что вотчину мою расширишь и Переяславль отдашь.

– Обещаю! – сказал Василий.

Просто даются обещания во хмелю.

– Ты крест целуй свой нательный, – строго наказал Иван.

Помялся Василий Юрьевич, но рубаху расстегнул. Крест у него большой, посередке каплей крови застыл рубин. Перекладина креста слегка помята – побаловался князь в кулачном бою, вот и попортил матушкин подарок. Приложился Василий влажным ртом к распятию и выжал из себя клятву:

– Ладно, паскудник, клянусь… Обещаю расширить вотчину, когда на стол московский поднимусь. – И пригрозил: – А если обманешь – голова с плеч полетит. Ну теперь говори, с чем пришел, что надумал.

– Как только я уеду, пошли гонца к Василию Васильевичу, пусть он скажет, что ты просишь перемирия до утра. Московский князь поверит, успокоится, а ты на него с полками сразу и наступай. Как в полон возьмешь, так на московский стол и сядешь.

Василий Косой заправил крест под рубаху, откинул с широкого лба русую прядь и решился:

– Хорошо… Только как же я узнаю, что князь поверил мне?

– Гонца от меня жди. А сейчас идти мне нужно. Как бы Василий Васильевич недоброе не учуял.

Стражи вывели князя из шатра, подвели к нему коня и заторопились обратно.

– А подсаживать кто будет?! – осерчал можайский князь.

Знали рынды: не положено князю, как мужику дворовому, влезать в седло, стопы его плечи холопов подпирать должны. Но у них свой князь – Василий Юрьевич! Обругать бы можайского князя матерно, пожаловаться на него Василию Юрьевичу, однако и по-другому обернуться может. Сейчас Иван с их князем сговаривались о чем-то.

– Становись на мое плечо, – согнулся дюжий молодец, – да не поскользнись, князь! Плечо у меня крутое.

Поддал князь стременами в бок коню и был таков.

Все было готово к сражению, однако неспокойно на душе у московского князя.

– Государь… видишь пыль на дороге, никак гонец к нам скачет, полотнищем белым машет, – сказал Иван Можайский.

Пригляделся Василий Васильевич. Узкая лента дороги светлой полосой делила бор на две неровные половины. Дорога стремилась вырваться из плена сосен, которые огромными корневищами держали ее с боков, а величавые кроны укрывали густой тенью. Действительно, у самого леса Василий разглядел всадника. Гонец торопился так, словно бор пугал его криками кикимор и уханьем леших. И сейчас, вырвавшись на простор и увидев дружину московского князя, он во спасение махнул белым полотнищем, призывая воинов помочь супротив нечистой силы.

– Вижу, – угрюмо отозвался Василий.

– Никак ли от князя Васьки Косого. Может, подождешь выступать, Василий Васильевич, послушаем, что князь сказать хочет.

Лихо спешился перед великим князем гонец. Пал в ноги, в самую пыль.

– Письмо тебе везу, великий князь, от Василия Юрьевича. Замирения до утра просит, оказал бы ты ему такую милость, – взмолился гонец, протягивая тугой сверток.

Потянулся было Василий Васильевич к нагайке, чтобы отхлестать холопа, посмевшего советовать великому князю, однако в разговор вступил Иван Можайский:

– Великий князь Василий Васильевич, может, Васька Косой образумился? Может, тебя старшим братом признает? Авось до брани и не дойдет. Обещал ведь подумать…

Василий Васильевич помешкал малость, а потом засунул плеть глубоко за голенище. Гонец не спешил разгибаться, так и стоял с повинной головой. Вот если бы так перед ним Василий Юрьевич согнулся. Простил бы!

– Замирение, говоришь, просит до утра?.. Ладно, так и быть! Скачи к своему князю и скажи, что будет ему замирение до утра. Но не более! Если надумает помириться совсем… пусть приходит утром, все прощу. Так и передай Ваське, только один может быть господином, остальные все младшие братья.

Гонец сел на коня и поскакал обратно, скоро пыль скрыла его от глаз великого князя.

Полки разошлись каждый в свою сторону. Главный полк вернулся в город, полк, занимавший правую позицию, ушел к реке, левый – встал на дороге, рать Ивана Можайского распустили по посадам.

Ничто в эту ночь не предвещало беды.

Безмятежно, как в далеком отрочестве, уснул Василий Васильевич. Снилось ему розовое утро, когда солнце только поднимается из-за леса, чтобы опалить алым светом сугробы, зажечь их разноцветными огнями и подарить искрящуюся радость малым ребятишкам.

– Князь Василий, просыпайся! Беда пришла! – Верный Прошка не мог разбудить московского князя. – Василий Косой договор нарушил, сюда идет!

Открыл глаза Василий Васильевич и не мог понять, что за беда. Желтым пламенем горела свеча и казалась продолжением сна, и от ее ласкового свечения в шатре было уютно и спокойно. Только испуганный голос Прошки нарушал безмятежность:

– Васька Косой заставы побил, сейчас здесь будет!

– Как?! – князь вскочил с ложа. Травинки запутались в волосах, но он не замечал этого.

– А вот так! Только один отрок и уцелел. На коня вскочил и через лес к тебе прискакал.

– Да как же он посмел?! – Великий князь спешно натягивал сапоги.

– А вот и посмел, великий князь. Как только ты полки распустил, он на тебя и пошел. Знает, шельма, что не одолеть нас в открытом поле, он на хитрость и решился. Сонного тебя хотел полонить.

– Вятичи это все! Они его надоумили договор нарушить! Не мог меня Василий обмануть! Не мог!

Князьям возражать всегда трудно, только хмыкнул Прохор в бороду и выбежал вслед за государем.

– Где гонец?! Сам хочу услышать!

– Здесь он, государь. Эй, Никита, поди сюда! – прокричал Прохор.

Навстречу из темноты шагнул отрок. Изрядно тощий, в рваной рубахе, он вылупил на князя глаза и с перепугу забормотал:

– Поторапливайся, государь, Васька Косой с полками сейчас из леса покажется.

Полки московского князя отдыхали. Воины сидели у костров, неторопливо вели беседу, попивали из кружек брагу. Костры, потрескивая, догорали.

– Трубач! Трубач где?! – надрывался московский князь. – Боевую тревогу пусть трубит! Полки Василия Косого к городу подходят!

Дружина стряхнула с себя хмель. Заорали сотники, забегали воеводы, ржали кони, ахнула пушка.

– Трубач где?! Найдите трубача! – орал Василий.

Трубач, паренек лет семнадцати, до смерти перепуганный, спешил на крик. Запутавшись в полах кафтана, он растянулся прямо перед великим князем.

– Дай сюда! – вырвал трубу у него великий князь.

Первые звуки боевой тревоги пронеслись над полем. Из леса выступила рать Василия Косого. И схлестнулись полки не на жизнь, а на смерть. Бились воины до рассвета. Вместе со всеми рубился и Василий Косой: рядом падали, сраженные стрелами, ратники, а он, не ведая усталости, отбивался от наседавших всадников.

Возможно, ушел бы Василий Косой с остатками своей дружины, да споткнулся верный конь и, ломая ноги, рухнул на землю.

Василия Косого схватили. Повязали ему веревками руки и подвели пред светлые очи Василия Васильевича.

– Так кто же из нас старший брат? – усмехнулся московский князь. – Первым хотел быть, на московском столе хотел сидеть. Будет тебе место на Москве! Но только в яме. Посидишь, ума наберешься, а там посмотрим, как с тобой далее быть.

– А не много ли ты себе позволяешь, князь? Одного брата в Коломне в заточении держишь и другого в яму решил посадить. Уж не придушить ли ты нас тайком хочешь?

Нахмурился Василий Васильевич. Горькие слова говорит Василий Косой, не успокоится, злыдень, пока жив будет. Может, дать ему испить чашу с ядом, на том и спор закончить?

– Меня коришь, а за собой греха видеть не хочешь? Для чего же ты полки собирал? Разве не для того, чтобы со мной и с матушкой моей разделаться? Вот возьму и лишу тебя за это живота!

– Не посмеешь, князюшка, на брата руку поднять, – засмеялся Василий Юрьевич. – Всеми проклят будешь. Отвернутся от тебя не только ближние бояре, но и собственные холопы. От церкви причастия не получишь. Народ тебя Окаянным назовет, и уйдешь с этим грехом в могилу, – зашептал Васька Косой.

И от этого проклятия московский князь похолодел.

– Не убью я тебя. Но стеречь крепко стану. – И, повернувшись к стражникам, сказал: – Караулить князя пуще глаза. Пускай до Москвы пешком идет, а если не пожелает, так копьями под седалище подтолкните.

Подошел тысяцкий и сообщил князю, что пропал воевода Брюхатый. Осмотрели все поле, но не нашли его среди убитых. А на следующий день великий московский князь узнал: воевода Брюхатый попал в полон к вятичам. Цену за выкуп знатного воеводы назначили огромную, только в Москве и можно сыскать такие деньги. «Ладно, – решил Василий Васильевич, – доберусь до Москвы, а там и выкуп за воеводу отдам».

В Москву Василий Васильевич въезжал победителем. Торжественно приветствовали великого князя басовитые колокола. Василий Юрьевич входил в Москву пленником: был без шапки и бос, руки позорно стянуты за спиной веревкой. Великокняжеские бармы у Василия сняли, а на груди, поверх рубахи, тяжелый нательный крест висит.

Москва помнила дмитровского князя другим – Василий Юрьевич въезжал в Кремль на сером жеребце, был хмельной и веселый, а конь широкой грудью пробивал ему в толпе дорогу к самому дворцу.

Теперь московиты увидели другого человека, униженного и побежденного. Но глаза дмитровского князя, бесовские, как и прежде, смотрели вокруг дерзко. Василий Косой напоминал волка, припертого рогатинами в самый угол амбара. Шерсть дыбом, хвост поджат, но стоит ослабить внимание, как желтые клыки мгновенно сомкнутся на горле обидчика. И стало ясно московитам, что воля дмитровского князя не сломлена. Стоит отпустить Василия Косого с миром, как соберется он с силушкой и вновь заявит свое право на старшинство.

Не удивить Москву ничем. Видели московиты Василия Косого стольным князем, теперь привыкнут и к пленнику.

Василий Косой на миг задержался, оглянулся, словно хотел рассмотреть в толпе знакомое лицо. А Прошка, горделиво восседающий на статном аргамаке, в нетерпении ткнул замешкавшегося князя в спину:

– Ну, чего встал, дурья башка?! Сказано тебе, вперед идти!

Поглазели московиты на необычное зрелище, и стало им ясно, что участь Василия Юрьевича решена. Не отпустит его Василий Васильевич из Москвы, а если и надумает дать свободу, то за городские стены выйдет после принятия пострига.

Вечером от вятичей прибыл гонец, который требовал выкуп за боярина Брюхатого. Теперь просили на шапку серебра больше. Подумал князь и решил дать деньги, но вечером стало известно, что князя Брюхатого порешили и обезглавленное тело привязали к столбу и выставили в поле. Часу не прошло, исклевало изуродованного боярина воронье.

Жаль было Василию Васильевичу умного боярина. И против литовцев воевода постоять умел, и ордынцы за храбрость его ценили, кто же мог подумать, что погибнуть ему придется от руки русича.

– Вот оно как! И деньги забрали, и боярина живота лишили! – лютовал великий князь. – Ладно, расправлюсь я с ними еще! Попомнят меня вятичи! Как они к нам, так и мы к ним. Привести ко мне Ваську Дмитровского!

Стража привела Василия Юрьевича. Лохмы нечесаны и спадают на потный лоб, босые ноги избиты в кровь, а кафтан изорван. Глаз сильно косил, и оттого взгляд его казался еще более дерзким.

– Что? Боярина твоего убили? – зло спросил Василий Косой. Выходило, князь не боялся позора, не стыдился разутых ног, был прежним Васькой Косым: дерзким на язык, с крутым характером.

– А хочешь, ты за ним пойдешь? – спокойно спросил Василий Васильевич.

И тон, каким были произнесены эти слова, подействовал, дмитровский князь понял: угрозу князь осуществит.

– Не посмеешь!.. – с издевкой сказал Василий Юрьевич. – Не по-христиански это, руку на брата поднимать. Прикажи своим стражам увести меня, лучше в яме сидеть, чем на лицо твое поганое смотреть!

– Смотреть, говоришь… на лицо поганое… – угрожающе проговорил московский князь.

В войне побеждает не всегда тот, кто сильнее, а тот, кто беспощаднее. И нужно нанести Ваське Косому такой удар, от которого он уже никогда не оправится.

– Ты косой на один глаз, а я сделаю тебя кривым на оба. Стража! Выколоть ему глаза! Я хочу увидеть, как его бесстыжие очи упадут на пол!

Стража, стоявшая у входа с бердышами, переглянулась. Не бредит ли государь, видано ли, чтобы князей таким образом наказывать.

– Ну что застыли?! – взревел от ярости московский князь. – Выколоть Ваське Косому глаза!

Было от чего рындам опешить. Не каждый день князьям глаза приходится выдавливать.

Двое ухватили Василия Косого за плечи, повалили на пол, а Прошка Пришелец вытащил кинжал и попытался выколоть князю глаза. Василий Косой вырывался, орал истошно, ругал великого князя и призывал на его голову всяческие проклятия:

– Воздастся тебе за твои зверства! Слезами кровавыми сам будешь плакать, попомни мои слова! Ирод! Окаянный! Отпусти меня! Будь же ты проклят!

Василий Юрьевич бился косматой головой об пол, не давался в руки Прошке.

– Здесь колите! – кричал Василий. – Я хочу видеть все!

Стражи сидели у Василия Косого на ногах и груди, один из них ткнул кинжалом в глаз. Лезвие рассекло щеку, обильно потекла кровь, заливая рубаху, но глаз смотрел по-прежнему яростно.

Василий Васильевич сердился все более:

– Что?! Рука дрожит?! Или мне самому за дело взяться?!

Рында изловчился и сунул заточенный конец прямо в свирепое око и дважды повернул, вываливая на пол тягучую слизь.

– А-а-а! – орал Василий Юрьевич. – Господи! За что ты послал мне такие муки! За что же, Боже?!

Прошка выколол второй глаз. Василий вдруг обмяк и больше не шевелился. Был он дмитровским князем, стал слепцом.

– Что с князем-то делать? – спросил Прохор, вытирая кровавый клинок о полы кафтана.

– Вышвырните его за ворота, и пускай идет куда хочет!.. Впрочем, нет, отправьте слепца в Коломну. Там он с братцем своим Шемякой встретится, на пользу это будет Дмитрию. Он подумает крепко, прежде чем на государя руку поднять.

– А дальше что с ним делать?

– Отправьте в монастырь, там знают, что с ним делать. А я его более никогда не хочу видеть!

– Сделаем, государь, – отвечал Прохор Иванович и, поднимая слепца с пола, сказал: – Ну чего развалился?! Слышал, что государь повелел? Давай живее!

Дмитрия Шемяку держали в келье. Только раз после обедни молчаливый монах приносил князю квас и хлеб и так же без слов уходил.

Вот уже пошла вторая неделя заточения, а будто год минул. Каждый день казался длиной в целую жизнь – некому пожаловаться, не с кого спросить. Дмитрий Шемяка понимал, что его нынешнее положение зависит от того, как сложатся отношения между двумя Василиями. А если держат его взаперти, стало быть, московский князь не одолел дмитровского князя.

Дмитрий Юрьевич ждал освобождения и вместе с тем очень боялся: вдруг распахнется дверь кельи и суровый монах проговорит: «Выходи, свободен, князь».

А это будет означать не что иное, как поражение старшего брата, и отныне властвовать на Москве Василию Васильевичу безраздельно.

То, чего так остерегался Дмитрий Юрьевич, случилось в середине второй недели. Широко открылась дверь, приглашая князя покинуть холодную обитель.

Князь поднял голову с лежанки и увидел монаха. Островерхий клобук напомнил шлем, а ряса походила на кольчугу.

– Чего тебе надо… ратник?

Монах усмехнулся:

– Что же ты, Божьего человека от дружинника отличить не можешь? Кончилась твоя тюрьма, князь, выходи во двор.

Монах заговорил впервые. Голос у него оказался густым и приятным.

Князь поднялся с лежанки и спустился во двор. Сразу у ворот Дмитрий увидел одинокого монаха, который неторопливо брел вдоль стены, касаясь ладонью ее шероховатой поверхности. Шаги монаха были неуверенными, и Дмитрий понял, что он слеп.

Его внешность князю показалась знакомой: фигура, поворот головы, длинные и сильные руки. Как он похож на Василия! И когда слепец повернулся, заслышав приближающиеся шаги, Дмитрий не поверил увиденному, повернулся к сопровождавшему его чернецу.

– Кто этот слепец? – спросил и не узнал своего голоса, боялся услышать ответ.

– Неужели не узнаешь? – обронил монах сурово. – Это брат твой старший, Василий Юрьевич. Ты уходишь, а он вместо тебя келью займет. Келья небольшая, но слепцу много места и не надо. А я при нем буду, как и при тебе.

– Кто же его так? – прошептал князь.

– По приказу великого князя Московского Василия Васильевича.

Хоть и бранились братья частенько, и походами ходили друг на друга, но такого не бывало еще. Жалость сжала горло Дмитрия, когда увидел он слепого брата. Не было в нем прежней горделивости, достоинства, предстал перед ним жалкий слепец.

– Брат мой… – выговорил Дмитрий Юрьевич, и слезы, горькие, горячие, потекли по щекам.

Тихо сказал князь, но Василий услышал, остановился и повернул кровавые пустые глазницы на голос.

– Ты ли это… Дмитрий?

– Я, брат, я. – Шемяка сделал шаг навстречу.

– Посмотри же, что со мной великий князь Московский сотворил… Глаз лишил… в монахи постриг. Чем же он не Окаянный?

– Больно тебе, брат? – жалость с новой силой захлестнула Дмитрия.

– Не здесь болит, – безразлично махнул монах рукой, – а здесь вот, в самом сердце! – Кривой палец уперся в грудь. – Темнота теперь вокруг меня. Все слышу: птицы поют, чувствую, солнышко печет лицо, а видеть ничего не могу. Сны мне стали часто сниться, не бывало со мной такого ранее, только, что бы и ни увидал, все кровавыми красками заливает. А сегодня приснилось, будто я, отрок бесшабашный, бегу к реке по лугу. Вода в реке прозрачная, на дне камешки разноцветные, рыбки махонькие плавают, а потом все это красным застилает, и уже нет ничего. Тьма одна!

Только на мгновение лицо Василия Юрьевича посветлело, сжатые губы тронула легкая улыбка. Именно таким Шемяка чаще всего вспоминал старшего брата: удалым и дерзким отроком в рубахе навыпуск. Однако горе вновь легло на лицо Василия Юрьевича, и щеки прорезали глубокие морщины.

– Все… ничего уже нет… Ничего… Одна темнота да печаль мне теперь остались.

Только сейчас, глядя на беспомощного и ослепшего брата, Дмитрий понял, как дорог ему Василий. Обнял он его голову, прижал к своему лицу.

– Обещай мне, Дмитрий, что отплатишь за поругание, – требовал Василий.

– Обещаю, брат, обещаю.

Монах между тем уже запряг телегу, бросил на нее солому и нетерпеливо поторапливал князя:

– Князь Дмитрий Юрьевич, в дорогу пора. Великий московский князь дожидается.

– Ступай… ступай, братец, – дотронулся Василий до лица Дмитрия. – И ни слова обо мне московскому князю, побереги ненависть до времени. И храни тебя Господь! – поднял он руку в благословении.

Дмитрий сел на телегу. Закрылись ворота и навсегда упрятали дмитровского князя Василия Юрьевича. Мирская жизнь осталась позади, в монастырь пришел старец Дорофей.

Лошадка оказалась хромой, она слегка припадала на переднюю ногу, и чернец, понукая ее, повторял одно и то же:

– Недоглядел. Лошадь подковать надобно. Вот как доеду, так сразу и в кузницу.

Заводить беседу князю не было надобности, и он, укрывшись плащом, переживал увиденное. Потом укачало князя, и он тихо задремал.

Из дремы Дмитрия вывела чья-то ругань. Он открыл глаза и увидел, как четверо мужиков тащили девку, которая упиралась, бросалась на землю, руками цеплялась за траву, но они поднимали ее и тащили дальше.

– Эй, мужики, остановитесь! Что вы делаете?! Куда девку тащите?!

– А ты кто такой?! – выступил вперед задиристый, небольшого росточка мужичок. – Не обязаны мы перед тобой ответ держать, у нас свой господин имеется.

Мужик крепко держал девку за волосы, и жиденькая бороденка его строптиво топорщилась.

– Кто я такой? Князь Дмитрий Юрьевич. – И с усмешкой добавил: – Или не слыхал?

– Князь Дмитрий Юрьевич? Шемяка? Как же не слыхать, наслышан.

Он отпустил девку, чтобы снять перед костромским князем шапку, а девка, почувствовав в князе неожиданного заступника, с надеждой смотрела на Дмитрия. Увидал ее глазищи Дмитрий Шемяка да и обмер. Неужели Меланья?

– Почему девку силком тащите? – строго спросил Дмитрий Юрьевич.

– Так известное дело… ведьма! – просто отвечал все тот же мужик.

И стоявшие рядом поддакнули:

– Как есть ведьма. Сами видели, как она в черта обращалась в полнолуние.

– А потом и над селом летала, и чертову траву собирала.

– Куда же вы ее тогда тащите? – ужаснулся Дмитрий.

– Сруб мы на берегу поставили осиновый. Его нечистая сила боится. Вот со всей округи ведьм ловим и в этот сруб запираем. Эта ведьма последняя… двенадцатая. Потом сруб подожжем. Мор начался. Бывалые люди сказывают, что в этом наговоры ведьмины повинны.

– Отдайте мне ее, – заступился за девку князь. – Я вам заплачу. Вот горсть серебра… за нее даю!

Мужики переглянулись, походило на то, что предложение князя их заинтересовало. Они чесали затылки, тихо переругивались, поглядывая на девку, а потом все тот же мужичонка подошел к князю и сказал:

– Ладно, князь Дмитрий, забирай девку-ведьмачку. Твоя она! Сыпь сюда серебро, – подставил он шапку. – А мы походим еще по округе, другую поищем. В селе-то знают, что привести мы ее должны, несподручно пустыми возвращаться. А ты этой девки оберегайся, князь, беду она принесет. Посмотри, какие глазищи.

Мужики ушли, и долго еще была слышна их брань – видно, никак не могли по справедливости поделить серебро, а Меланья стояла на обочине, не веря в свое неожиданное освобождение. А может, на этот раз помогли ей темные силы?

– Ну что стала? Садись на телегу, Меланья, дальше поедем. А меня ты помнишь? – спросил Шемяка, когда девка села рядом на солому.

– Помню, – смиренно отвечала колдунья. – И тебя помню, и братца твоего помню… Дмитрия Красного.

Разрумянились щеки у девки, видно, совсем оправилась от страха и прошлое вспомнила.

– Ну вот и ладно. К брату я сейчас еду, Дмитрию, может, возьмет он тебя в дворню. Как же ты в колдуньи-то попала? – удивился Шемяка.

– После того как вы отъехали, выгнал меня хозяин. По дорогам ходила, милостыню просила. Потом в селе одном приютили, а там вдруг мор начался, вот меня и стали в этом винить, а я ни в чем не повинна.

За все время чернец не проронил ни слова, сидел будто немой. Только сделался еще угрюмее, думал свое: «Конечно, не по-христиански безвинную душу губить. Но и какой прок с собой брать? Не приживется она. Это как ласточка из чужой стаи – каждая ее клюнуть норовит. Трудно ей будет жить». И он в сердцах огрел лошадку кнутом. Животное обиженно фыркнуло и быстрее заработало ногами.

Князь тоже погрузился в свои мысли. Свадьба была расстроена: вместо веселья Василий Васильевич продержал его в яме. И не до праздника будет до тех пор, пока боль от обиды не уляжется.