Текст книги "Медвежатник"

Глава 16

– Приехали, Савелий Николаевич, – натянул вожжи Андрюша. – Так, стало быть, мне здесь обождать?

– Нет, – Родионов спрыгнул на землю. – Здесь ты виден, как блоха на… В общем, встань у этого угла. Там, в тени, ты будешь незаметен, – махнул он в сторону соседнего здания. – Думаю, за полчаса управлюсь. Если будет что-нибудь не так, скажем, услышите шум, уезжайте немедленно.

– Это как же, хозяин, неужто прикажешь тебя оставить? – запротестовал Антон Пешня.

– Я выберусь. Понятно?

– Да, – качнул головой Андрюша.

– Ну вот и славно.

Савелий поправил шляпу и, размахивая тростью, направился в здание Тверского ломбарда.

– Ты вот что, – произнес Андрюша, – от хозяина не отходи. Если с ним что случится, так Парамон Мироныч нас в землю живыми зароет. – Он вынул из-за пояса наган, сунул его Антону и произнес: – Не отходи от Савелия ни на шаг.

В руке Пешни оказалась сильная вещь. Тяжелая. Теперь он поднялся еще на одну ступень. А там, глядишь, и в храпы выберется. Это не в шпанках ковыряться!

– Сделаем! А как же ты?

– Обо мне не беспокойся, – улыбнулся Андрюша. – Я человек запасливый, у меня еще отыщется. Ты иди, а я с этой стороны постерегу, а то как бы не заявился кто.

Здание Тверского ломбарда располагалось на Большой Бронной улице и в сравнении с прочими строениями выглядело архитектурным изыском. К его парадным дверям вполне подошла бы парочка атлантов, подпирающих небо. Но хозяин ограничился единственным городовым, который с мрачноватой физиономией, свесив длинные рыжие усы на широкую могучую грудь, всматривался в каждого входящего. Скорее всего, убедительности его внешнему виду придавал полицейский участок, вплотную примыкающий к зданию ломбарда.

После шести вечера караул снимался. В департаменте полагали, что соседство с полицией отпугнет даже самого дерзкого грабителя.

Савелий прошел мимо участка, даже заглянул в приоткрытую дверь. Но не обнаружил никого, кроме пожилого пристава, который самозабвенно чесал за ухом у серого кота. Получалась впечатляющая идиллия: животное изогнуло спину и объяснялось в любви к полицейскому громким утробным урчанием.

Поражало полное отсутствие полицейских. В иное время здесь можно было встретить десятка полтора жалобщиков, дюжину исправников, но сейчас было тихо. Возможно, участок закрыли бы совсем и погнали бы к Хитровке даже престарелого исправника, но бедный старик, скорее всего, сослался на хромоту и теперь наслаждался покоем.

Савелий подошел к зданию. Горело всего лишь одно окно – на первом этаже. Здесь размещался сторож со своей супругой и в этот поздний час наверняка был пьяненький. Савелий знал, что входную дверь он попросту запирал на швабру, которая бывает понадежнее самых современных замков.

Потянул на себя дверь – внутри глухо стукнуло, так оно и есть – черенок швабры уверенно охранял ломбард. Был другой вход, через окно второго этажа, благо к нему подступала пожарная лестница. Но до нее следовало дотянуться.

– Хозяин! – услышал Савелий за спиной.

Антон Пешня стоял от него метрах в пятнадцати и не решался приблизиться.

– Подойди сюда, – подозвал Савелий, – да не беги ты, Христа ради.

– Прошу прощения, хозяин, – виновато уткнул взгляд в землю Антон Пешня.

– Пойдем отсюда, не стоять же нам под фонарями!

Савелий, праздно помахивая тростью, завернул за угол.

То, что надо, – глубокая тень спрятала его от возможного любопытствующего взгляда.

– Пожарную лестницу видишь? – показал взглядом Савелий на угол здания.

– Вижу, хозяин.

– Подсади меня. На третьем этаже окно открыто. Заберусь через него.

– Это мы завсегда сможем, – обрадованно протянул Антон, складывая ладони замком. – Вы не смотрите, что я такой худой. Это я с виду тщедушный, а на самом деле у меня силы о-ого-го! Жилистый я, а они все такие выносливые. А теперь на плечи, хозяин, да посмелее. Не прогнусь я.

Савелий встал на подставленный «замок» – Антон слегка качнулся, но выдержал. Потом Савелий осторожно наступил на одно плечо, на второе и, выпрямившись в полный рост, сумел дотянуться обеими руками до края пожарной лестницы. Савелий уверенно подтянулся и ухватился правой рукой за следующую ступень, подтянулся еще раз – взялся левой. Пальцы едва не соскользнули, но все-таки удержался. Потом закинул ногу на ступень и распрямился во весь рост. Осторожно, стараясь не греметь коваными каблуками о металл, он поднялся до второго этажа, заглянул в окно. Здесь помещался кабинет управляющего. Вряд ли в нем могло находиться что-то ценное – интерьер совсем простенький: небольшой стол, шкаф для документов и маленькая плетеная корзина для использованных бумаг. Савелий стал подниматься выше – на третий этаж его дорога лежала через операционный зал в комнату выдачи закладов.

Савелий слегка толкнул окно, и оно послушно распахнулось. Здесь помещалась столовая ломбарда, столы были расставлены в аккуратные ряды, на них – перевернутые стулья. Последний человек, кто зашел сюда вчера вечером, был невзрачный полотер средних лет. За сто рублей он согласился не закрывать окна в этот вечер. Савелий уже хотел ступить ногой на подоконник, как услышал внизу голоса.

– Ты, Федор, покумекай, по всему околотку мы с тобой вдвоем остались. Аристов даже частных приставов позвал.

– А им что там делать?

– Вот и я об этом же, – раздался мелкий смешок. – Наш Иваныч, после того как овдовел, бабенку себе молодую нашел, восемнадцати лет. Ему сейчас бочок ненаглядной греть, а он грязь пошел месить на Хитровке. Смотри-кась, а этот молодец что здесь делает?

– Господа хорошие, – пьяной походкой вышел навстречу к полицейским Антон Пешня. – До Дмитровки далече?

– А ты, брат, крепко набрался, – проговорил один из них, тот, что был помоложе. Его звали Федором. – Может, тебя в распределитель забрать?

Антон едва двигался, еще одно неверное движение, и он наверняка разобьет лоб о каменную поверхность мостовой.

– Сделайте милость, господа хорошие, – бубнил Антон Пешня, все дальше уходя от здания. – Мне не привыкать. Харч в распределителе отменный, да и бабенки, хе-хе-хе, сговорчивые.

– Ладно, пойдем, – произнес другой, – ты посмотри на него. Да он весь в грязи перемазался. Неужели хочешь о пьянчугу казенную форму марать?

Полицейские, не оборачиваясь, неторопливо пошли вдоль по улице. Антон немного постоял, а потом крикнул вслед удаляющимся:

– Ноченьки вам спокойной, ваше благородие!

Савелий вытер тыльной ладонью пот, обильно проступивший на лбу. Проследил за тем, как городовые скрылись за ближайшим поворотом, и только после этого ступил на подоконник. Жесть слегка прогнулась, издав негромкий дребезжащий звук, а потом опять стало по-прежнему тихо. Он распахнул пошире окно и спрыгнул в столовую. Пахло борщом. Сытный запах напомнил ему о том, что он отказался от предложенного ужина в доме князя Гагарина, но жалеть об этом не стал. Затем осторожно прикрыл окно, закрепив его шпингалетами.

Савелий никогда не появлялся в здании, не раздобыв предварительно плана помещения. Свои действия он всегда рассчитывал с точностью до минуты: он знал, куда следует ему проникнуть, каким путем пройти, и серьезно продумывал пути отхода.

Дверь в столовую оказалась незапертой. Он быстро прошел по коридору, заглянул в операционный зал – пусто. В левом углу зала виднелась высокая дверь, за ней, через широкую прихожую, находилась комната выдачи закладов.

Савелий спешил именно сюда.

Дверь оказалась закрытой. Медвежатник невольно улыбнулся. Милое баловство, такие замки он научился открывать в двенадцатилетнем возрасте. За что, кроме обычного укора от старого Парамона, получал печатные пряники от веселых храпов. Еще в то далекое время они сумели рассмотреть в нем будущего медвежатника, который должен своим природным даром затмить всех предшественников.

Глядя на тонкие, длинные пальцы Савелия, они с придыханием сообщали:

– С такими щупальцами только в карманники да медвежатники подаваться, – но, заметив приближающуюся фигуру хозяина Хитровки, добавляли: – Или в пианисты. – И уже громко, так, чтобы слышал Парамон Миронович, говорили: – Большого ума малый растет! Ему только в департаменте работать, – размашисто крестились и добавляли: – Даст бог, так оно и будет.

…Савелий невольно улыбнулся, вспомнив пророчества озороватых храпов.

Замок поддался почти сразу – он только повернул отмычку на один оборот, и тот с сухим металлическим щелчком открылся.

Савелию приходилось бывать в ломбарде и раньше. А три дня назад он специально заложил золотую цепь, чтобы еще раз все проверить. Мелочей, тем более в таком деле, не существует: важно количество ступеней, длина коридоров, размеры сейфа.

В ломбард он попал не случайно. В зале выдачи закладов его интересовала конкретная вещь – бриллиантовое колье испанской работы. Оно шагнуло из глубины столетий, прежде чем успокоиться в одном из ящиков сейфа, поменяв не один десяток хозяев. Среди обладателей украшения были графы, княгини, герцогини, но первой его хозяйкой была королева Елизавета. Колье было описано во всех международных каталогах и в кругу специалистов было известно как «Морская волна». Все дело было в том, что колье имело светло-голубую окраску, весьма редкую для алмазов, сохраняя при этом поразительную прозрачность. Последней владелицей колье была княгиня Гагарина, которая заложила его неделю назад, взяв под залог смехотворную сумму – двадцать тысяч рублей. Но именно столько просил у нее господин Аристов, ее тайный воздыхатель. В двенадцать часов пополудни она собиралась забрать реликвию, а поэтому медлить было нельзя. Конечно, такое колье невозможно надеть на шею, выставить на аукционе, продать или даже подарить. Слишком оно заметное. Но, обладая им, можно было в случае нужды диктовать свои условия Григорию Васильевичу, если городовые захотят упечь на каторгу кого-нибудь из храпов или замахнутся на самого Парамона.

Савелию было известно, что княгиня позвонила заведующему и сказала, что заберет колье. А следовательно, чтобы не томить даму длительным ожиданием, оно должно находиться где-то поближе. Лучше всего для подобных целей подходит встроенный в стену шкаф. Он был почти неразличим с красивыми пятнистыми обоями, единственное, что его выдавало, так это замочная скважина, напоминавшая черного жука.

Савелий достал отмычку и пробовал открыть, но, к его удивлению, насечки не зацепились. Он взял другую, эта отмычка также отказывалась помочь. Савелий попробовал третью, четвертую. Все безрезультатно. Неужели он столкнулся с мастером, который сумел переиграть его? Савелий чиркнул зажигалкой и поднес пламя к отверстию. Что они там придумали такого? Невольная улыбка коснулась его губ. Хитро, ничего не скажешь. Скважина оказалась слепой, замок отсутствовал. Интересно, где же может храниться секрет к встроенному шкафу? Савелий тщательно осмотрел стол, стены – абсолютно ничего! Как же он все-таки открывается? Савелий понемногу начинал терять терпение. Скорее всего, открывается при помощи электричества.

Савелий Родионов сел за стол. Полированная поверхность была абсолютно чистой. Интересно, куда бы ты сам спрятал «отмычку» от шкафа? На столе? Вряд ли. Это будет выглядеть слишком заметно. Где-нибудь у дверей? Тоже не подходит, тогда тайна будет доступна едва ли не каждому входящему.

Савелий обернулся. На стене висел небольшой портрет государя в парадной форме. Он встал со стула, приподнял портрет за край рамки и увидел небольшую белую кнопку, которая практически сливалась с белой штукатуркой. Странно, для чего она здесь? А что, если это сигнализация? Достаточно нажать на нее пальцем, и к ломбарду сбегутся полицейские со всего околотка. Переборов в себе сомнения, он все-таки решил нажать на кнопку. Сначала заиграла легкая музыка, а потом дверь шкафа плавно открылась.

Савелий заглянул внутрь. На мягкой черного бархата подушечке лежало колье «Морская волна». Камушки слегка сверкнули, приняв в бриллиантовое нутро мерцающий свет звезд.

Савелий осторожно взял колье и так же бережно положил его в карман. Больше его ничего не интересовало. Он вышел из комнаты. Прислушался. Коридор был пуст. Никто не схватил его за руку, не прыгнул на спину. Савелий не спеша спустился по лестнице, стараясь не сходить с ковровой дорожки. На первом этаже, в самом дальнем конце коридора, полыхал свет. Наверняка сторож уже справился с бессонницей и мирно спал, удобно расположившись на мягком тюфяке.

Савелий тихо направился к выходу.

Так и есть: дверь запирала обыкновенная швабра с потемневшим черенком. Стараясь не шуметь, он аккуратно вытащил черенок и поставил швабру в угол. Дверь придерживали мощные пружины. Савелий знал, что они не должны заскрипеть – его человек обильно полил стыки машинным маслом, за что получил дополнительное вознаграждение.

Савелий потянул дверь за ручку и вышел на улицу.

Легкой походкой счастливого любовника он зашагал по мостовой, туда, где его терпеливо дожидалась пролетка.

Глава 17

Аркаша посмотрел на часы и невольно улыбнулся – в третий раз, – и опять никто из присутствующих не мог понять причину веселья крупье. Уже прошло два часа, а следовательно, везению господина Аристова пришел конец.

В этот раз на банке лежало почти семьдесят тысяч рублей. Весьма неплохая сумма.

Аркаша посмотрел на генерала. Аристов, как мог, скрывал возбуждение, однако оно прорывалось в нетерпеливых движениях и в алчном блеске глаз. Крупье достал новую колоду, показал игрокам, что она не распечатана, как и все предыдущие, и отрезал ножницами самый край, после чего вытащил колоду и, показав ее вновь, принялся тасовать.

Григорий Васильевич внимательно следил за быстрыми руками банкомета. Своими движениями он напоминал искусного фокусника, и генерал без злобы подумал о том, что обладатель таких пальцев непременно должен посидеть в кутузке.

Карты розданы. Григорий Васильевич взял их не сразу, в дверях опять появился адъютант, и он подумал о том, что его чрезмерно старательный подчиненный на этот раз спугнет нужную масть.

Сохраняя на лице полнейшую беспечность, генерал собрал карты в небольшую стопку и приоткрыл первую из них. Настроение упало мгновенно, как только его глаза натолкнулись на червовую восьмерку; вторая карта была и того хуже – семерка треф. Третью карту он открыл после паузы, наивно полагая, что карточный бог преподнес ему сюрприз в виде козырного туза. Но чуда не случилось: на него издевательски смотрела шестерка пик. «За такую раздачу руки оторвать следовало бы!» – подумал Аристов, посмотрев на холеные пальцы крупье, и, поймав на себе изучающий взгляд Аркаши, улыбнулся одними краешками губ.

Эту партию он проиграл вчистую, лишившись выставленных тридцати тысяч. В иное время он стал бы добиваться полной победы или абсолютного поражения, но сейчас решил поступить благоразумнее. Аристов поднялся из-за стола, поблагодарил присутствующих за компанию и победно перешел в зал, унося с собой выигрыш едва ли не в четверть миллиона.

Посмотрев хмуро на адъютанта, застывшего в почтении у самых дверей, он дал себе слово никогда более не брать его с собой в особняк Гагариных.

* * *

Показались кулаковские дома – длинные каменные строения барачного типа. Именно в них находилась городская ночлежка.

– С Богом! – произнес Влас Ксенофонтов и, сняв уставную фуражку, неожиданно для самого себя, перекрестился.

Городовые и жандармы, выстроившись в цепь, стараясь не шуметь, двинулись к ночлежным домам.

Откуда-то сверху раздался залихватский свист, и тишину разодрал хриплый бас:

– Полиция!

Мгновенно распахнулись окна первого этажа, озабоченно лязгнув шпингалетами. В некоторых местах брызнуло на камни разбитое стекло, и на землю, почти одновременно, прыгнуло три человека.

– Стоять! – орали полицейские.

Двоих скрутили сразу и, жестоко заломив руки к самому затылку, поволокли в сторону. Третий лихо пробежал через площадь и свернул за угол. Однако налетел на вторую цепь и был мгновенно задержан.

Полицейские ворвались в коридоры, быстро разбежались по комнатам.

– Двери не закрывать!

– Ну и вонища у вас, братцы! – переступил порог кулаковского дома Ксенофонтов, затыкая нос. – Чем вы здесь дышите?

– Это тебе, барин, не гостиница «Метрополь», а ночлежка, – вежливо заметил старик лет шестидесяти, в приветствии приподняв ветхую, в дырах, шляпу. – Прошу прощения.

– Никого не выпускать, – распорядился Ксенофонтов.

В кулаковских домах он был не впервые, а потому прекрасно знал, что едва ли не в каждой комнате его мог поджидать неприятный сюрприз. Даже за самой благообразной физиономией может прятаться убийца.

– Проверьте у этого философа документы, – распорядился Ксенофонтов.

– Только вы ошибаетесь, ваше благородие. Не философ, а художник!

– Вот как? – не удивился Ксенофонтов.

На Хитровке порой встречаются весьма любопытные экземпляры.

– Он не врет, – выглянула из соседней комнаты женщина лет пятидесяти. Лицо помятое, словно после зимней спячки, но, как это порой случается, оно по-прежнему продолжало нести остатки былой красоты. – Его картина в Третьяковке висит, голую бабу нарисовал.

– Есть такое дело, – с достоинством отвечал «художник», выставив вперед подбородок. – Если бы вы только знали, какие женщины мне позировали. – «Художник» в восхищении закатил глаза. – Какие это были натуры! Но лучших из них я находил знаете где?.. Ни за что не поверите… В домах терпимости! Да, было время, господа!

– Гоните его в шею! – распорядился Ксенофонтов.

– Позвольте! – протестующе выкрикнул «художник» уже у дверей, выпроваживаемый во двор крепкими полицейскими.

– Не забывайте заглядывать за перегородки, если где и прячут эти мерзавцы награбленное, так это только там. Вытряхните все как следует! – прокричал Ксенофонтов в лицо подвернувшемуся околоточному.

– Слушаюсь, господин начальник! – отозвался полицейский.

– Чего орешь, дьявол! Постояльцев разбуди! Смотреть всюду! – Быстрым шагом Ксенофонтов шел по коридору. – Ничего не пропускать! Печки, чуланы, заглядывать под нары, никому не верить на доброе слово. Документы спрашивать у всех, если нет, гоните в участки, а там, в уголовной полиции, разберутся, что к чему! – строго напутствовал Влас Ксенофонтов. – Я эту клоаку повыведу! – размахивал он перстом.

Из комнат выглядывали недовольные и раздосадованные физиономии, заросшие, с давно не чесанными волосьями. Можно было не сомневаться, что они собирались здесь по ночам со всей Москвы, чтобы утром разбежаться по своим привычным местам, где они зарабатывали на хлебушек, – на базары, на многолюдные перекрестки, к папертям величественных соборов.

Ксенофонтов в сопровождении трех рослых городовых, которые были при нем, словно рынды при великом князе, заглядывал в каждую комнату и уверенно распоряжался:

– Под нары заглядывайте! Бандюги могут там прятаться. Ну чего застыли? – кричал он на поотставших полицейских. – Их вынюхивать нужно. Не видите, что ли, они, как тараканы, по щелям разбежались!

Полицейские, проявляя завидную расторопность, бухались под нары и вытягивали из-под них затаившихся беспаспортников.

– А ну давай сюда! Ишь ты, запрятался!

Одна из комнат была особенно многолюдна: в три ряда были установлены нары, на которых размещалось десятка три бродяг. На лавках сидело по трое постояльцев, да огромное количество нищих лежало на полу. Нельзя было ступить даже шагу, чтобы не наступить кому-то на руку или живот.

С верхних нар, оскалившись щербатым ртом, на Ксенофонтова дохнул зловонием косматый мужчина лет сорока. Он был на редкость безобразен, лицо от налипшей грязи почти не разобрать.

– Пришли, кровопийцы! – громогласно возмутился он. – Нет от вас никакого спасения! Только и делают, что честных людей тревожат.

– Это ты честный-то, Степка Костыль? – фыркнул Ксенофонтов, признав в постояльце ночлежки своего давнего знакомого. – Или твои безобразия на Красноворотской площади не в счет?

Степка Костыль сконфузился жутко, стрельнул взглядом на вошедших городовых, после чего достойно отвечал:

– Это ты, господин начальник, напраслину на меня наводишь. За свои чудачества я расплатился сполна. Как-никак четыре года на каторге провел.

– Стало быть, ты честный человек? – очень серьезно поинтересовался Ксенофонтов.

– А то как же! – поддакнул Костыль. – Во всей Москве только два человека честных, а я среди них.

– Ну а еще кто же честен? – слегка улыбнулся Ксенофонтов. Странный разговор начинал его слегка забавлять.

– Неужто вы не знаете? – очень искренне удивился Степка Костыль. – А другой человек – вы будете, ваше высокоблагородие.

– Спасибо тебе, голубчик, за столь высокую оценку. Ступайте дальше, господа, этого шельмеца я знаю, документы у него в порядке. Малый он безобидный, несмотря на то что уж очень на черта похож, если кого и может обидеть, так только себе подобных. Да и обида та невелика, разве что суму с мелочью сопрет у собрата.

– А ну вылазь! – громко заорал молоденький городовой, пытаясь вытянуть за ногу какого-то босяка.

Мужичок усиленно сопротивлялся, крепко орал и не желал появляться пред светлые очи пристава.

– Вылазь, говорю, не то хуже будет! – совсем разволновался городовой, проявляя невиданное усердие.

Через несколько минут борьбы, не без помощи подскочивших полицейских, из-под нар выволокли крепкого босяка лет тридцати.

– Какой сюрприз! – обрадованно воскликнул Ксенофонтов. – Какая встреча! Вы знаете, кто это такой, господа? – ткнул пальцем пристав в мазурика. – Да это же сам Васька Хруль! А знаешь, я тебя давно разыскиваю. Познакомьтесь, господа, домушник, причем высшей квалификации. Помните, третьего дня был купеческий дом ограблен на Басманной? Так вот, это его рук дело.

– Господин начальник, не я это. Вот тебе истинный крест, не я! – усердно крестился мазурик.

– Эх, батенька, – печально качал головой пристав. – Вижу, что креста на тебе нет. Что же ты отпираешься, если твои пальчики на подоконнике остались? А может, ты к купцам первой гильдии в гости заходил? Случаем, не к дочке ли его красавице сватался? – скрестил на животе руки Ксенофонтов. – Она девка видная, красивая, по ней половина Москвы с ума сходит. А тут еще и приданое дадут немалое. Поди, целый миллион будет! Такое состояние за всю жизнь не истратишь.

– Вам все, господин начальник, шуточки, – поднялся, отряхиваясь, Васька Хруль.

– Только одного я не могу понять, Васька, – печально выдохнул Ксенофонтов. – Как это ты, такой уважаемый человек, можно сказать, в своем деле виртуоз, и под лавку залез? А с кем дружбу завел? С «не помнящими родства»!

– Господин начальник, ты мне на психику не дави, я сам ученый, – грубовато заметил Хруль.

– А об этом я наслышан, милейший, твое дело у меня на полочке стоит. И хочу тебе заметить, что оно не пылится, просматриваю я его временами. Вот что, любезный, – обратился Ксенофонтов к одному из стоящих рядом городовых, – отведи его к остальным непутевым, у меня к нему разговор особый имеется. Да стерегите его как следует, – сурово посмотрел он, – а то парень прыткий, на многое способен.

– От меня не убежит, – грозно заверил городовой и, завернув Ваське Хрулю руку за спину, громко скомандовал: – А ну пошел! И не балуй у меня, а то живо кулаком в рыло схлопочешь.

– Ты бы полегче, господин городовой, – взвыл от боли Васька, – так ведь ненароком и без руки остаться можно.

– Ничего страшного не случится. Домушничать перестанешь, – вытолкал Ваську к выходу городовой.

– Без куска хлеба останусь.

– Не останешься. Сядешь на базарной площади с протянутой рукой, глядишь, добрые люди и подадут копеечку. Так что денег тебе хватит и в ночлежке на полу выспаться.

Ксенофонтов уверенно пробирался по проходу. Встречались знакомые лица, и он радовался им бурно и очень искренне, как будто в закоулке Хитрова рынка и впрямь повстречал родственную душу.

– Господи, неужто это вы, Петр Ильич, какая честь! – Цепким взглядом пристав выудил среди сгрудившихся бродяг худого мужчину лет пятидесяти. – Господа, знакомьтесь, перед нами известный вор-карманник международного класса Петр Ильич Золотов. Вы даже представить себе не можете, какой это мастер! Одним словом, марвихер! В недавнем прошлом один из аристократов преступного мира. Петр Ильич, как же это вы так? Скажу откровенно, не ожидал я вас здесь встретить с вашим-то талантищем! Господа, Петр Ильич свободно разговаривает на трех европейских языках. Признаюсь, мне очень жаль. – Было похоже, что Ксенофонтов искренне расстроен.

Городовые с интересом посматривали на сморщенного мужичонку, у которого вместо штанов болтались на бедрах жалкие лохмотья. Все сказанное никак не вязалось с его внешностью.

– А мне каково, Влас Всеволодович! – печально протянул Золотов. – Были времена, когда я останавливался исключительно в гранд-отелях, обедал только в самых дорогих ресторанах. Водил дружбу исключительно со знаменитостями. И знаете, как меня называли?..

– Знаем, голубчик, знаем, – перебил Ксенофонтов. – Графом Конде. Потом князем Морганьи. – Он обреченно махнул рукой и проговорил в сердцах: – Всех ваших имен и не упомнишь, уважаемый Петр Иванович.

– Вы правы, – согласился Золотов. – Имен у меня было немало. Кем я только не был! Итальянским князем, английским графом, даже однажды пришлось побывать венгерским раввином. Вы можете мне не верить, господа, но когда-то мое состояние оценивалось в миллион рублей. Я имел дома в Петербурге, в Вене… в Париже у меня была шикарная квартира неподалеку от Елисейского дворца. – В глазах Петра Ильича горели веселые огоньки. – А когда я…

– Угодил на каторгу, – перебил Влас Всеволодович, и улыбка его при этом сделалась почти зловещей.

Петр Ильич строго взглянул на пристава и произнес:

– О каторге решили заговорить, ваше благородие. Так вот, я сидел на двух каторгах, одна была французская, а другая – наша, российская. И хочу вам сказать, что марвихеры на всех каторгах пользуются авторитетом, – подбородок Золотникова горделиво вздернулся. – Настоящий талант, он нигде не пропадет. На французской каторге у меня босяки были, которые ухаживали за моей одеждой, как если бы я был английский лорд. Вот так-то, господа! На сахалинской каторге я имел все лучшее и без моего согласия заключенные не могли наказать ни одного ослушавшегося. Эх, если бы вы знали, какой я был уважаемый человек! – с пафосом воскликнул Петр Ильич.

– Что же ты так крепко сдал, сердешный? – очень искренне посочувствовал Ксенофонтов. – В кутузку бы тебя за твои поздние признания, да уж ладно, наслаждайся свободой. Вот что, – Ксенофонтов повернулся к городовому – малому лет двадцати пяти, который исполнял при нем роль адъютанта, – профильтруй! И чтобы ни один мазурик через сито не проскочил, а я пойду других господ навещу.

– Слушаюсь, ваше благородие! – радостно воскликнул парень, как будто получил солидную прибавку к жалованью. – Хипесники, коты, громилы, городушники и просто господа босяки, показывайте свои бумаги, пока руки не повыворачивал!

– А ты нас, ваше благородие, не срами, – хмуро отозвался с верхних нар косматый мужчина. – Видали мы таких. Ежели на Хитровке такими словами бросаться будешь, так как пить дать до своих похорон не доживешь.

– Ах ты, мазурик! – разозлился городовой. – Взяли его, братцы, – распорядился он. – Я с ним в участке пообстоятельнее поговорю.

Ксенофонтов вмешиваться не стал – прикрыл за собой дверь и потопал далее по коридору.

– Кто хозяин?! – громко закричал он. – Кто номера сдает?

Из соседней комнаты выкатился спелым яблоком невысокий круглый краснолицый мужчина лет сорока пяти. Он угодливо улыбнулся и, заглядывая в самое лицо пристава, поинтересовался:

– Чего изволите?

– А в глаз не хочешь? – осведомился Влас Всеволодович, напирая на хозяина бездонным брюхом. – Сказано тебе было, что квартиры открытыми держать надо. А у тебя больше половины заперто!

Хозяин едва отскочил в сторону, опасаясь быть подмятым под могучими ногами пристава, и мелко засеменил следом.

– Так ить не моя вина, – уныло отпирался он, всерьез обеспокоенный тем, что угроза будет проведена немедленно. Впрочем, если разобраться, пара синяков не самое худшее, что можно было ожидать от встречи с приставом. – Можно и в зубы, коли заслужил, – вышел вперед хозяин и с готовностью подставил лицо.

Он даже прикрыл глаза, ожидая удара.

– Как тебя зовут? – неожиданно поинтересовался Ксенофонтов.

– Аникеем кличут, по батюшке Аристархович, а фамилия моя Маркелов, – не без достоинства отвечал бывший мазурик.

– Дура-ак ты, Аникей Аристархович! – беззлобно протянул Ксенофонтов. – Да уж ладно, что тут поделаешь. Видимо, уродился таким. А это уже не исправишь. Вот что я тебе скажу: чтобы все двери через минуту были открыты, все чуланы распахнуты. А чердаки чтобы не запирал! Понял?

– Уразумел, ваше благородие! Все как есть уразумел! – затряс головой толстяк.

Видно, от чрезмерного усердия у него побагровела даже шея. И выглядела совсем раскаленной, кажется, дотронешься до нее влажным пальцем, и она угрожающе зашипит.