Текст книги "Медвежатник"

Секретный агент проживал в этой гостинице уже третий год. В его обязанность входило наблюдать за всеми подозрительными личностями, что порой объявлялись в гостинице. Два раза в неделю он должен был докладывать обо всем, что увидел и услышал. Молодой тенор был изрядным мерзавцем и за свои услуги требовал хорошие гонорары. Правда, с его помощью удалось обнаружить десятка полтора убийц, объявленных в розыск.

– Помилуйте, Анна Викторовна, – делано взмолился Аристов. – Не казните так строго! У меня же служба. И в тот день я действительно был очень занят.

– Ох, полноте, Григорий Васильевич, знаю я вас, – строго погрозила пальчиком княгиня. – Все ссылаетесь на занятость, а сами, наверное, заводите романы с девушками. Рассказываете им о своей работе!

– Анна Викторовна, разве современным барышням интересно слушать о полицейских делах? Они сейчас все больше грезят политикой. А у нас, знаете ли, грязь!

Григорий Васильевич посмотрел на камердинера, который каменной статуей застыл у широкой мраморной лестницы. Он был доверенным княгини. Анна Викторовна выписала дядьку из родового имения, как человека преданного и абсолютно надежного. Под взором его внимательных глаз прошла большая часть жизни княгини. Наверняка он был поведан и в последнюю сердечную привязанность своей подросшей любимицы.

Камердинер не отвел взгляда, когда Аристов принялся разглядывать его почти в упор. Он лишь слегка наклонил голову, приветствуя гостя, и у начальника московского уголовного розыска не оставалось более никаких сомнений в том, какое милое приключеньице произошло между ним и хозяюшкой за толстыми непроницаемыми портьерами.

– Ах, как бы мне хотелось увидеть вас в работе, Григорий Васильевич!

Аристов приостановился, в задумчивости почесал подбородок и чуть сдержанно отвечал:

– Вот как! Хм… Я думаю, что это неплохая идея, Анна Викторовна.

– Ой, как это замечательно! – захлопала в ладоши княгиня. – Когда же это произойдет?

Григорий Васильевич посмотрел на часы и уверенно отвечал:

– Уже через два часа. Мы сегодня проводим облаву на Хитровке, и вы можете посмотреть, что представляет из себя этот народец.

– Вы серьезно?

– Вполне. Там встречаются весьма прелюбопытные типы. Это вас позабавит. Однажды мне довелось увидеть среди хитрованцев графиню.

– Неужели графиню? – изумилась Анна Викторовна.

– Самую что ни на есть настоящую! А в прошлый раз мне довелось беседовать с художником, чьи картины выставляются в Третьяковской галерее. Есть там и писатели, философы…

– О! Вполне интеллектуальная публика, – восторженно воскликнула княгиня.

– Боже, Анна Викторовна, не будьте так наивны. Все это, разумеется, в прошлом. Большей частью там совершенно опустившиеся люди, пьяницы, хулиганы, уголовники всех мастей, убийцы! Вы не представляете, какой ужасный запах в ночлежках! Туда определенно нужно заходить с надушенным платочком и держать его у самого носа.

– Не отговорите, я еду с вами!

– И вы собираетесь прогуливаться по Хитровке в своем бальном платье? Нет, княгиня, я вам этого не позволю. Для такого серьезного путешествия нужны сапоги, какой-нибудь старый серенький плащик, и вообще одежда должна быть попроще. Вам могла бы горничная одолжить что-нибудь из своего гардероба? – Аристов серьезно посмотрел на княгиню.

– Генерал, вы шутите?

– Отнюдь, уверяю вас, путешествие будет опасным. А ваше платье должно остаться здесь под присмотром прислуги.

– Фи! Я не согласна, – честно доиграла до конца свою роль княгиня. – Вам придется, любезный мой генерал, ехать на Хитровку без меня.

– Искренне сожалею, мне будет вас не хватать.

Взяв под руку генерала, княгиня повела его на второй этаж. Анна Викторовна украдкой потаскивала его за локоток, и Григорий Васильевич без труда сумел догадаться, что престарелый князь вновь затосковал по ушедшим годам и, оставив молодую супругу на попечение гостей, вновь отправился к стареющей приятельнице предаваться воспоминаниям.

Аристов обернулся: широкие портьеры закрывали окна – молчаливые свидетели недавнего греха.

– Когда вас ждать, мой желанный друг? – Вопрос был задан очень серьезно. Отвечать на него следовало обязательно.

Григорий Васильевич немигающим взглядом смотрел в чистые темно-синие глаза княгини. Анна Викторовна не желала дорогих развлечений, ей нужен был просто сильный мужчина, которому, хотя бы иногда, она могла бы положить на грудь свою красивую голову. Жаль, что для этой роли она выбрала именно его. Аристов осознавал, что совершенно не годится в постоянные партнеры.

– В ближайшую неделю я действительно не могу… Служба! Честно говоря, даже сейчас я должен был находиться в полицейском департаменте, но мне очень хотелось вас увидеть, поэтому я здесь.

– Но вы побудете хоть немного? – В голосе слышалась неприкрытая мольба.

– Через час-полтора мне нужно будет уйти.

– Ладно, шалунишка! – едва притронулась княгиня указательным пальцем к носу Аристова. – Я вам верю. Но не обманывайте, что вы пришли сюда из-за моих прекрасных глаз. – Она слегка погрозила пальчиком. – Вас ведь еще интересует покер, не так ли? Я начинаю ревновать вас к картам. Ну ладно, ступайте, – и она слегка подтолкнула его в зал, где за дюжиной столиков шла оживленная карточная игра.

– Ваше сиятельство! – услышал Аристов чей-то задорный голос.

Григорий Васильевич обернулся. Навстречу ему шагнул молодой мужчина с обаятельной улыбкой. Аристов выглядел слегка смущенным, он мгновенно вспомнил своего недавнего визитера и, конечно, догадался, что разговор должен пойти об одолженных деньгах. Генерал как раз имел с собой достаточную сумму, но если он сейчас вернет Родионову долг с благодарностью, то ему придется отказаться от участия в сегодняшней игре.

«Черт бы его побрал!» – мысленно выругался Аристов, но его улыбка при этом сделалась еще шире.

– Здравствуйте, дорогой друг, знаю, о чем вы хотите сказать, – Григорий Васильевич сделал неуверенное движение во внутренний карман пиджака. – Так вот, я готов.

– Что вы! – запротестовал Родионов. – К чему спешить?

Аристов сделал неопределенное движение плечами: мол, ну, если вы не настаиваете, тогда давайте повременим.

– Я хотел предложить вам присоединиться к нашему столу – у нас как раз не хватает одного человека.

– Вот как? С удовольствием, – отозвался генерал, почувствовав в кончиках пальцев знакомый зуд.

– В баккара?

Генерал невольно расплылся в доброжелательной улыбке. Он считал, что ему в жизни прекрасно удаются только две вещи: обольщение женщин и игра в баккара. Аристов предпочитал ее всем остальным играм. Однако, опомнившись, сумел соорудить кисловатое лицо и отвечал безрадостно:

– Право, не знаю. Я не очень силен в правилах. Но как же вам откажешь? Так где ваш стол? – Последняя фраза прозвучала с готовностью.

Родионов ответил ему понимающей улыбкой.

– Вот сюда, пожалуйста, генерал, – указал он на соседний стол, где уже сидели двое мужчин.

Сидящие, привстав, поклонились генералу и вновь взялись за карты. Сердце Григория Васильевича радостно екнуло, когда он посмотрел на выставленную кассу. В центре стола большой стопкой возвышались сотенные купюры. Даже по самому скромному подсчету можно было утверждать, что на столе лежит не менее тридцати тысяч рублей. Этих денег вполне хватит на то, чтобы отдать долг Родионову и расплатиться с изрядно поднадоевшими кредиторами.

Карты раскладывал черноволосый малый лет двадцати пяти. Колода в его руке выглядела так же естественно, как ложка в руке обжоры, и создавалась полнейшая иллюзия того, что он в жизни не держал ничего, кроме карт.

У помощника банкомета – рыжеватого парня лет тридцати – была мелочь: пятерки, десятки, четвертные, но их количество тоже не поддавалось счету. Банкомет и помощник мило улыбнулись генералу, когда он сделал ставку.

Лицо банкомета показалось генералу знакомым.

Боже мой! Григорий Васильевич даже повеселел. Перед ним сидел в недалеком прошлом банный вор. Видно, он оставил свой прежний промысел, так как роль банкомета, очевидно, приносила ему куда больший доход. Генерал сделал над собой усилие, и лицо его приняло прежнее выражение. Похоже, что банный вор его не узнал.

Банные воры – особая каста, со своими многочисленными обычаями и традициями, и черноволосый принадлежал к самым удачливым из них. Но вся сложность заключалась в том, что брюнет ни разу не был пойман и о его успехах Аристов мог судить только по рассказам его менее удачливых коллег, волей случая оказавшихся в тюремном замке у Бутырской заставы. Черноволосый не был судим, а следовательно, имел неплохую возможность заполучить место банкомета у князя Гагарина, чем не преминул воспользоваться.

– Поднимите карты, ваше сиятельство, – услышал Аристов мягкий голос бывшего вора.

Григорий Васильевич отказывался верить – на руках был марьяж. Брюнет смотрел с нарочито невозмутимым видом. Теперь у Аристова не оставалось никаких сомнений в том, что чернявый подыграл ему. Но как это воспринимать – как плату за молчание?

– Ваше сиятельство, – вновь услышал Аристов убаюкивающий голос брюнета. – Ваше слово!

– Господа, прошу прощения, но, кажется, на этот раз я выиграл, – и Аристов осторожным движением перевернул карты.

– Наши поздравления, генерал, – Савелий Николаевич первым справился с шоком. – Вам сегодня везет.

Банкомет пододвинул к Аристову деньги.

– Господа, это только начало моего вечера, и я в самом деле очень желаю, чтобы он закончился для меня удачно.

С видимой ленцой генерал принялся засовывать в портмоне «катеньки».

– Что же у вас планируется на сегодня? – поинтересовался Савелий Николаевич.

Банкомет уверенно тасовал карты: распихивал их в середину колоды, разворачивал веером и вновь собирал в аккуратную стопку. Проделывал он свои операции профессионально, и несложно было догадаться, что за карточным столом малый провел большую часть своей жизни.

– Знаете, господа, сегодня я наведываюсь в рассадник московской преступности.

– Это куда же, ваше сиятельство? По Москве таких мест набирается немало, – слегка улыбнулся Родионов.

Григорий Васильевич поднял карты.

– Есть одно… – Он посмотрел на часы и продолжил: – Через час там начнется облава. Но сами понимаете, я вам говорю секретную информацию и поэтому ни-ни, – многозначительно приложил палец к губам генерал.

Аристов раздвинул карты. Избалованная фортуна этот вечер решила провести с ним – на руках он держал три туза.

– Мы понимаем вас, ваше сиятельство. Это, очевидно, Хитровка?

Генерал усмехнулся:

– У нас имеется серьезное предположение, что медвежатник, о котором так много говорят в последнее время в Москве, или сам родом с Хитровки, или имеет в этом месте своих людей. Мне бы хотелось убедиться в этом лично. Господа, знаете, я выиграл опять.

Медленнее, чем следовало бы, Аристов перевернул карты.

– Вам везет сегодня, ваше сиятельство, – улыбнулся Родионов.

– Определенно, мой друг!

Брюнет небрежным, но точным движением профессионального каталы собрал карты в общую кучу и выбросил их в корзину.

– Господа, пора менять колоду. Если не возражаете, давайте прервемся минут на пять, я принесу несколько нераспечатанных колод.

Правила требовали того, чтобы каждая игра начиналась с новой колоды карт, и у Гагариных в запасе их было не меньше, чем в каком-нибудь казино Баден-Бадена. Коллекция карт была богатейшей, представленная практически всеми странами мира, но играть, как правило, предпочитали немецкими, которые отличались отменным качеством атласной бумаги.

Игроки полезно воспользовались неожиданной паузой. Подскочивший лакей распечатал бутылку «Вдовы Клико» и разлил шипучее вино в высокие хрустальные бокалы.

– Ох, извините, господа, я вынужден вас оставить, – печально улыбнулся Родионов. Он вытащил из нагрудного кармана часы и щелкнул крышкой. – Да-с! Боюсь, если я опоздаю, меня не будут дожидаться.

– Признайтесь, Савелий Николаевич, – погрозил пальцем Аристов, – наверняка здесь замешана дама!

Родионов улыбнулся.

– Возможно, генерал, – и, слегка поклонившись, бодрым шагом вышел из зала.

Банкомет поджидал Родионова у самой лестницы. В руках он сжимал небольшую плетеную корзину, в которой лежало десятка полтора колод карт. Ему пора было возвращаться в зал, и оттого он заметно нервничал.

Савелий остановился, сделав вид, что поправляет запонки, и, ни на кого не глядя, произнес:

– Вот что, Аркаша, сделай так, чтобы его сиятельство задержался у вас часа на три. Не мне тебя учить, как это делается. Ты меня хорошо понял?

– Да, Савелий Николаевич.

– Вот и отлично, а теперь ступай!

Аркадий украдкой стрельнул глазами на площадку лестницы, где с канделябрами в руках стояли слуги, наряженные в одежду петровской эпохи, – княгиня любила театрализованные действа. Слуги были настолько поглощены созерцанием стен, что не обратили внимание на то, как банкомет быстрыми движениями переменил несколько колод. После чего уверенно распахнул дверь и вошел в зал.

Глава 13

Лицо Савелия обдало вечерней прохладой. За углом его уже поджидал экипаж, спрятавшийся в глубокой тени деревьев, да так, что его невозможно было рассмотреть даже при ярком уличном освещении.

Некоторое время он постоял около крыльца, словно о чем-то раздумывая, а потом, беззаботно помахивая тростью, неторопливо направился к экипажу.

Савелий удобно расположился на сиденье и громко произнес:

– На Тверскую, голубчик, двугривенный тебе за скорость.

Андрюша, почувствовав игру, так же весело отвечал:

– Слушаюсь, ваше благородие. Это мы мигом устроим за такую плату. – И, хлестнув лошадку плетью, прокричал на всю улицу: – Ну чего застыла, старая, не слышишь, что ли, хозяин торопиться велит!

Лошадь весело застучала по булыжнику, заглушая слова Савелия.

– Вот что, Андрюша, сейчас ты свернешь направо и высадишь меня около Ильинки. А сам что есть мочи гони на Хитровку и скажи старику Парамону о том, что сегодня ночью будет облава.

– Понял.

– Пускай товар припрячут. Сегодня не самый лучший день, чтобы задорить фараонов краденым. Да и сам пускай схоронится где-нибудь в укромном месте. И чтобы поторопился! Хитровку оцепят уже через час.

– Слушаюсь, Савелий Николаевич, – понимающе протянул Андрюша и вдоль спины огрел лошадку тяжелой плетью. – А сами вы куда?

– А у меня здесь свои дела имеются.

– Пошла, родимая! – крикнул Андрюша, и лошадь, опасаясь очередной горячительной добавки, прибавила ходу.

– Останови здесь, – приказал Савелий.

– Тпру! – потянул на себя поводья Андрюша, и животное, сердито боднув воздух, замерло. – Вы бы, хозяин, поберегли себя, мало ли чего. Да и время нынче неспокойное, как бы кто из пришлых не сгубил.

– Не беспокойся за меня, поезжай! – сказал Савелий и, не оборачиваясь, направился в сторону Ильинки.

Фасад Московской биржи величественно проступал в сгустившихся сумерках. На фоне двухэтажных строений государственное здание выглядело огромным кораблем среди утлых суденышек. Вдоль фасада неторопливо прохаживался городовой, и по его унылому лицу было заметно, что он проклинал ночное дежурство и не мог дождаться часа, когда наконец явится смена.

Савелий Родионов остановился в двух кварталах от биржи. Осмотрелся по сторонам: улица выглядела пустынной, только где-то на противоположной стороне улицы, от душевной тоски, заунывно тявкала собака.

Родионов свернул в переулок, остановился у небольшого деревянного домика с махонькими окнами и негромко постучал пальцами в окно. Сначала было тихо, а потом в глубине комнаты вспыхнул фитиль от лампадки и чей-то рассерженный голос пророкотал:

– Кто это?! Кого там несет в такую темень?!

– Открывай, Антон! – добавил в голос строгости Савелий. – Свои!

Занавески на окне дрогнули, и в следующую секунду показалась взлохмаченная мужская голова. Лицо вытянутое, а на самом подбородке пучок темных волос.

– Боженьки святы! Неужто это вы, Савелий Николаевич? – растянулось в доброжелательной улыбке лицо. – Кабы знать, я бы подготовился. Чаю бы хоть доброго у Елисеева купил.

Дверь открылась, и на пороге появился молодой мужичонка лет двадцати пяти.

– Проходите, Савелий Николаевич! Какая радость, какая радость! Ну кто бы мог подумать. Я сейчас чайку поставлю.

Родионов прошел в махонькую прихожую. Хозяин чем-то погремел в самом углу, и в комнате тусклым светом замерцала лампа.

– Ты все подготовил, Антон, что я просил?

– А как же, Савелий Николаевич, подготовил, как вы просили. А только разве сегодня? – осторожно поинтересовался Антон Пешня. – Кажись, мы на другой день сговаривались.

– Все изменилось, Антон, придется сегодня.

– Ну, ежели так, – неуверенно протянул Антон и скрылся в соседней комнате. – Куда же я его запрятал, – рылся он шумно: на пол мягко падали какие-то вещи, с мелким дребезжанием опрокинулся металлический предмет, а еще через мгновение раздался победный голос Антона: – Едрит твою! Отыскался. Это надо же так затолкать. А все потому, что беспокойства нынче много, жандармы под окнами так и шныряют. Никогда не знаешь, когда их нелегкая в дом может занести. – Антон вышел, сжимая в руках маленький чемоданчик, слегка поцарапанный, но не старый. С таким багажом на улицах Москвы встречаются посыльные, да еще мелкие служащие, заявившиеся в Белокаменную для удовольствий.

Савелий взял чемодан, щелкнул замками и внимательно осмотрел реквизит: инструменты лежали в ячейках, сверла в особом кармашке, а дрель, пристегнутая короткими кожаными ремешками, в специальном углублении, здесь же – небольшой молоток с заостренным наконечником.

Савелий аккуратно закрыл крышку и произнес:

– Кажется, все.

– Обижаешь, хозяин. Здесь все, до единого сверлышка.

– Ладно, обидчивый какой нашелся, – примирительно произнес Савелий. – Пошутил я.

Губы Антона разошлись в доброжелательной улыбке.

– Да я знаю, хозяин, что вы напрасно не обидите. А я чемоданчик-то далеко упрятал – оттого, что ко мне городовой начал захаживать. Постучится вот так в окошечко и требует, чтобы я ему открыл. А куда денешься? – всплеснул Антон Пешня руками. – Отворяешь. Так вот, он в комнату зайдет, о том о сем спрашивать начнет. Поинтересуется, справная ли у меня баба, не щиплет ли меня за бороду, когда я спозаранку возвращаюсь. А потом достанет початую клюквенную настойку и нальет себе в стакан. Хряпнет от души и долой с моих глаз. И так каждый день, а то бывает, что и по два раза заходит. Говорит, служба у него так веселее проходит. Оно и понятно, что веселее. Я, бывает, приложусь иной раз, так в голове такая музыка заведется, что ничего другого и не надо.

– Ладно, Антон, одевайся побыстрее. Время не терпит. Ты не забыл, что нужно делать?

– Как же можно, хозяин?! Да не в жисть! Ох, господи, куда же она подевалась-то, – завертел Пешня головой и, натолкнувшись глазами на легкую кожаную тужурку, лежавшую комом на лавке, облегченно воскликнул: – Вот она! А то знаете ли как бывает… Так мы сейчас?

– Нет, планы меняются, мы идем на Московскую биржу.

– Вот как? Но ведь там же городовой.

Савелий улыбнулся:

– Это ведь только усиливает остроту ощущений! Или я не прав?

* * *

Некогда Антон Пешня был собачьим вором, и поэтому от него постоянно разило псиной. Собаки в ту пору принимали его за своего и радостно махали ему хвостами, приглашая в свою дружную стаю. Даже внешне он напоминал пса – скулы его слегка были вытянуты, нос крошечный, а небольшие уши заострены кверху. Природа ошиблась, наделив его человеческим обличьем, ему следовало родиться хитроватой болонкой и с писклявым лаем хватать прохожих за штанины. Но вместо этого он стал профессиональным собачьим вором.

На свете не существовало собаки, которую он не сумел бы увести: Пешню одинаково обожали стриженые пудельки и мохнатые сенбернары, борзые и ротвейлеры. Причем он не прикармливал их мясом, как это делали другие собачьи воры, а просто по-хозяйски хватал за ошейник и отводил к заказчику. Только в отдельных случаях он подзывал воспротивившуюся собаку свистом, который действовал на псину так же магически, как призыв сирен к проплывающему мимо судну с истосковавшимися по женской плоти моряками. Его завистливые «коллеги» утверждали, что он знает некое затаенное слово, что позволяет ему сговориться даже с сердитыми бульдогами, и в шутку пытались выведать у него приворотное средство.

В число клиентов Антона Пешни входили самые разнообразные люди: мещане, купцы, молодые офицерики и, случалось, серьезные дамы; дважды он имел дело с аристократами. Графини желали иметь в своих покоях сеттера редкой породы, княгини хотели прогуливаться в обществе терьера. Но особенно Антон Пешня предпочитал иметь дело с молодыми франтами, которые старались жить так, как будто у каждого из них было многомиллионное состояние. Даже имея в кармане всего лишь рубль, они оставляли швейцару на чай полтину с большей легкостью, чем это проделывает сибирский золотопромышленник. Франты всегда давали аванс, а если собака соответствовала всем указанным требованиям, то могли добавить за старание. И только редкий раз Антон Пешня продавал собак на рынке, который так и назывался – Собачий. В этом мире он был человек известный. Когда он появлялся на Неглинном проезде в сопровождении нескольких псов, знающие люди предупредительно поднимали шапки и уступали в торговых рядах лучшее место.

Возможно, Пешня и дальше расширял бы свой промысел, скапливая капиталец на благополучную старость, если бы однажды не украл у благообразного старика махонького черного спаниеля, которого тут же поволок на Собачий рынок. Антон Пешня не простоял и получаса, как к нему подошли трое.

– Хороша собачка, – весело похвалил один из них – молодой красавец с длинными рыжими волосами, лет двадцати пяти.

– С такой псиной хорошо на уток ходить, – согласился другой, поменьше ростом и с широкой грудью.

– Верно, господа, – важно согласился Антон Пешня. – Я с этим псом все болота в Подмосковье обшарил. У него нюх на уток отменный.

– Как же зовут твоего красавца? – широко улыбнулся третий – сутулый молодец лет тридцати.

– Черныш его зовут, ты посмотри, какой он темный.

– Красивое имя, – согласился длинноволосый. – Сам выбирал?

– А то как же? – почти оскорбился Антон Пешня. – Ух ты, красавец! – любовно потрепал он псину по загривку.

– Сколько же стоит твоя собака? – продолжал улыбаться сутулый.

– Я бы ее вовсе не продавал, – приуныл малость Антон Пешня. – Да моя женушка уж больно настырная. Надоела мне, говорит, твоя собака. Одни волосья только от нее. Убирать уже устала. Отведи, говорит, ее на рынок, пока я сама не отвела на живодерню. Чего тут еще попишешь? – бессильно развел он руками, а в уголках глаз блеснула горькая слеза. – Вот я и согласился, а продаю я ее задаром, можно сказать, такую умницу-то. – Антон поднял спаниеля на руки и, несмотря на его яростное сопротивление, громко чмокнул в самый нос. – Мне главное, чтобы он попал в хорошие руки, а там… и за пятерку могу отдать!

Собачий базар продолжал существовать своей жизнью. Псы громко тявкали и рвали поводки, а между рядами, чинно, в сопровождении кавалеров, шествовали дамы в надежде подобрать себе любимицу. Здесь же вертелись пацаны, готовые за гривенник донести собачонку до кареты.

– Так как, ты говоришь, зовут твоего пса? – услышал Антон Пешня старческий голос, слегка треснувший.

– Черныш! – Антон повернулся и тут же увидел хозяина спаниеля.

Собака радостно повизгивала, вырывалась из рук Антона, как будто бы не видела старика несколько дней кряду. Перепачкав окончательно пиджак короля собак, она наконец спрыгнула на землю и бросилась навстречу старику.

– Ах ты, мой мальчик, – трепал псину по загривку старик, – соскучился, сердешный. Вот что я хочу спросить тебя, Антоша… – посмотрел он на вора жестким взглядом.

Антона Пешню обуял ужас. Теперь старик не напоминал заезжего провинциала, прибывшего из Ярославской губернии в сопровождении сытого спаниеля поглазеть на Белокаменную. Так смотреть могли только люди, отбывшие двадцать лет каторги.

– Простите… – пролепетал Антон.

А старик между тем продолжал:

– Мой мальчик, как ты исхудал, чем же кормил тебя этот недоумок? – Спаниель, казалось, понимал слова старика и тихо поскуливал. – Я для тебя сахарок приготовил. Кушай, мой дорогой, кушай. Ты хоть знаешь, у кого собаку спер? – укоризненно покачал головой старик.

– У кого, простите? – проглотил горькую слюну Антон Пешня.

Стоявшие рядом мужчины с интересом разглядывали собачьего вора. Длинноволосый сцедил через щербатый рот слюну и объяснил коротко:

– У самого Парамона Мироныча, хозяина Хитровки. Дурак!

– Ну что вы такого славного парня пугаете? – миролюбивым голосом протянул старый Парамон. – А то его сейчас кондрашка хватит. Наговорили недруги обо мне всякого худого, а люди верят. А я ведь старик незлобивый, только меня уважать нужно, – дзинькнула в словах старого Парамона сталь. – А уж если обидел, так будь добр ответить по всей строгости.

Антон Пешня, выйдя из столбняка, пошевелил пальцами.

– Что же вы со мной делать будете?

– А чего еще нам с мазуриком делать? Закопаем тебя живым в землю да позабудем.

Все трое дружно расхохотались.

Антона Пешню охватил животный страх.

– Чего же ты молчишь, любезный? – ласково поинтересовался Парамон Миронович. – Или язык от страха к горлу присох?

– Не губи меня, Парамон, – прохрипел Антон Пешня, едва справляясь со страхом. – Бес меня попутал. Видит господь. Не со злого умысла. Ежели поверишь мне, так сполна отработаю.

– А куда ж ты денешься, милок? – ласково пропел старый Парамон. – Или ты думаешь, что я позволю свое добро растаскивать? Вот что я тебе скажу, Антоша. – Голос у старика был липкий, будто медок пролился. Таким тенорком только непослушных детишек укачивать. – За собачку ты отработаешь у меня сполна. Походишь в рабстве год-другой, а там, глядишь, и отпускную получишь.

– Парамон Миронович, смилуйся! Неужто я так грешен?! – перешел на сип Антон Пешня.

– Ай-ай-ай! – покачал головой Парамон. – Что же это ты старика-то перебиваешь? Нет у молодых никакого почтения к годам. Не то что в мое время. Помню, когда мой батька порог перешагивал, так мы, пострельцы, вздохнуть боялись. Вот что я тебе скажу, Антоша: талант у тебя к собакам, а он должен служить людям. Будешь теперь собак усмирять. А с сегодняшнего дня это твои друзья, – кивнул старик в сторону ухмыляющихся храпов. – А этот – старшой, а стало быть, и величать ты его должен соответственно по имени и отчеству. Уразумел?

– Уразумел, Парамон Миронович.

– Ну вот и славненько, Антоша. Что ж, я оставлю вас, – все тем же ласковым стариковским фальцетом протянул Парамон. – А вы уж как-нибудь между собой договоритесь. Ты их не пугайся, – на прощание напутствовал Парамон, – они молодцы добрые.

«Добрые молодцы» оказались домушниками высшей квалификации, в чем он сумел убедиться в этот же вечер. Они сумели ограбить один из особняков Елисеева с таким изяществом, что понимающего человека невольно охватывала вполне понятная профессиональная зависть. Только одного золота храпы вынесли на полмиллиона рублей. В этот день Хитровка гуляла, и трудно было найти человека, не отведавшего дармовой водки. Деньги у храпов всегда уходили быстро – они проигрывали их в карты, оставляли на бегах, отдавали четвертные лакеям в дорогих ресторанах, а в публичных домах не считали денег вообще и тратили на проституток такие невероятные суммы, как будто хотели удивить дам своей щедростью.

Грабеж – дело рисковое и многотрудное, а потому нередко случалось и смертоубийство. Храпы считались народом совестливым, а потому на покаяние и свечи денег не жалели, и в церквах их можно было встретить так же часто, как и в домах призрения.

На время своего рабства Антон Пешня переселился на Хитровку, где по милости Парамона Мироновича ему была выделена небольшая комнатенка. Прочие обитатели Хитровки держались от него подальше и даже опасались, отчетливо осознавая, что пренебрежительное отношение к рабу может быть воспринято как оскорбление его хозяину.

Теперь он с улыбкой вспоминал о своей прежней воровской квалификации. Тем не менее временами собак он крал, но сейчас это больше смахивало на баловство, чем на желание заполучить достаток. Наигравшись с собачонкой вволю, он оставлял ее на Хитровом рынке, где та в течение нескольких дней теряла аристократические манеры и весело бегала с беспородными псами по многочисленным помойкам.

В этот раз на Антона Пешню обратил свой взор Савелий Николаевич, принц Хитрова рынка. Немногие знали, чем Родионов занимается на самом деле, а большинство и вовсе принимали его за чудака графа, по какой-то своей барской прихоти зачастившего к старому Парамону. Всегда безукоризненно одетый, в белых перчатках, с непременной тростью с набалдашником из слоновой кости, он выделялся на фоне прочих хитрованцев, как кипарис среди низкорослой растительности.

Даже храпы величали Савелия по имени и отчеству, а бывшему собачьему вору полагалось и вовсе приветствовать господина Родионова низким поклоном. А потому, когда Савелий Николаевич пожелал его видеть в подельниках, Антон Пешня улыбнулся во всю ширь рта и, упав в ноги, поблагодарил за милость.

Лишь единицы знали, чем в действительности занимается любимец старика Парамона, и Антон Пешня был горд тем, что допущен к тайне. Хотя прекрасно осознавал, что подобное доверие равносильно тайне исповеди для священника. И надумай он однажды разоткровенничаться – божий гнев появится в обличье парочки храпов, которые с показным равнодушием затянут на его шее грошовую пеньковую веревку.

Сегодня Савелий Николаевич намеревался ограбить Московскую биржу. Сложность заключалась в том, что по пустым этажам здания бегала стая шальных доберманов – злых аристократичных псов, с остервенением кидавшихся на любого вошедшего. Родионов снял для Антона Пешни неподалеку дом, чтобы он ознакомился с объектом грабежа и подружился со своими подопечными.

Собак держали отдельно, в небольшом пристрое, за ними ухаживал угрюмый хромой старик. Доберман-пинчеры не признавали чужих рук и кормились только с его ладони. Псы были прекрасно воспитаны и злобно рычали, едва заслышав подозрительный шорох. Антон приучал к себе псов потихоньку – прогуливался недалеко от двора, позже проделал лаз и частенько подходил совсем близко к пристрою. А когда вместо злобного рычания стало раздаваться радостное поскуливание, он понял, что задача достигнута.