Текст книги "Путь Дракона"

Глава III,
в которой речь идет о британской поэзии и еврейской мистике

Увидев этот лист бумаги с запиской у себя на столе, я обомлел и несколько секунд молчал, уставившись на стол. Потом я набросился на Филиппа: дескать, откуда это? Кто сюда входил и кто положил? Реакция была одна: откуда я знаю, я вообще тут недавно, спроси маму. Разбуженная мама (все равно нечего спать в двенадцатом часу, если не собираешься продолжать спать до утра) тоже все отрицала и уверяла, что к нам вообще никто сегодня не только не приходил, но даже и не звонил. Я снова надавил на Филиппа, ибо если он не имеет к этому отношения, то речь идет уже о полной мистике, а так как в мистику типа записок махатм, таинственно появлявшихся в сейфе мадам Блаватской, я не верил, то презумпция невиновности сына стала представляться мне весьма сомнительной. После увеличения нажима и бесплодности попыток ответить на него агрессией и воплями защита сына стала давать слабину, в его воплях праведного негодования появились нотки неуверенности и наконец он замолчал, опустив глаза долу.

– Ну все, – торжествующе заявил я, – говори, что произошло.

Филипп кашлянул и начал неуверенным голосом:

– Ну иду я по улице, а навстречу какой-то мужик типа бомжа, бородатый такой. Увидел меня и говорит: вот передай своему папе записку, только не в руки, а положи где-нибудь на видном месте и ничего ему не рассказывай. Я вначале попробовал послать его куда подальше, но он так привязался, что я взял бумагу. А он говорит: не вздумай, дескать, выбросить, узнаю – найду и башку оторву. Кто его знает, бомжа-то?

Правда была явно неполна.

– Вот так просто он тебе пригрозил, а ты и согласился? Не верится что-то!

Щеки Филиппа стали пунцовыми.

– Он мне дал денег на комиксы.

– Сколько?

– Десять баксов.

– Где они?

– Вот… – Из кармана джинсов извлекается мятая зеленая бумажка, которая немедленно отбирается.

– Финансы конфисковываются в семейный бюджет. А ты, Филипп, просто Иуда, отца продаешь за десять баксов.

– Ну в конце концов тебе от этого же плохо не стало.

– Стало, еще как стало. Впрочем, ладно. Кроме бомжа ты там никого не видел? Не показалось ли тебе странным, что бомжи раздают баксы направо и налево?

– Показалось, но если ему так хотелось… Ну прости меня, был неправ.

– Ладно, absolve te, отпускаю тебе грехи (я поцеловал Филиппа в лоб, и он вернулся к компьютеру).

Инна стояла с изумленным лицом, в глазах читалось полное непонимание происходящего. Я вывел ее из комнаты и по старой привычке повел на кухню, где рассказал о презентации «Пути Дракона» и о своих сомнениях и подозрениях (историю с Андреем Королевым она в общих чертах знала).

– Понимаешь теперь, почему я забеспокоился. Явно, что бомжу записку кто-то дал и заплатил уже не десять баксов, а может быть, и все двадцать, чтобы он напустился на Филиппа. А сам, поди, стоял в соседней подворотне и наблюдал за происходящим. Явно наблюдал, иначе бомж постарался бы зажать деньги. Кстати, когда Филипп пришел домой?

– Да часов в шесть.

– Понятно, значит, еще до начала презентации. На машине успеть в Географическое общество вовремя никаких проблем. Особенно, если машина эта «Лэнд ровер».

Впрочем, зря я это, на Павла такие шуточки не похожи. Но это явно кто-то из этих «драконов». Интересно, если они последователи Андрея, то как они меня воспринимают: как его адепта и особу, приближенную к Дракону, или же как предателя и христопродавца? Первое, конечно, предпочтительнее, по крайней мере, пока. Интересно, что на самом деле я ни тот, ни другой. Я не желал зла Андрею и не по моей вине он погиб, но его последователем я не был и его планам был готов мешать всеми доступными мне средствами. Одновременно в каком-то отношении я готов был склонить перед ним колени… Однако в двух словах это не объяснить, а здешние «драконопоклонники» скорее всего мыслят в черно-белых тонах. Так что… Но поживем – увидим… Надо только обязательно лабораторию Артамонова посетить, в любом отношении это интересно.

На следующий день я отправился в институт. Погода была по-прежнему холодной, но стало облачно, и по замерзшей земле и серому асфальту змеилась поземка. На душе было довольно тревожно и, как говорится, муторно.

В институте по нынешним временам было довольно многолюдно. Бегала по кабинетам с какими-то бумагами и страшно деловой миной мадам Касьянцева. У входа в свой кабинет директор Георгий Тигранович Аванесян что-то энергично втолковывал трем иностранным гостям, а его речь переводил на английский наш заведующий иностранным отделом Володя Рождественский. На нашем этаже были заняты все шахматные столики – наши великие старцы играли в шашки и шахматы. В секторе тоже сидело немало коллег: группа из трех или четырех человек, возглавляемая Львом Петровичем Большаковым, предавалась чайным возлияниям. Отрешенно сидела за своим столом Пиковая дама – Изольда Давыдовна Полянская, делая вид, что никакие чаепития не имеют места. Елена Сергеевна Воронова что-то напряженно пишет, расположившись за пустым столом у дальней стенки (она все время что-то пишет, а публикаций что-то не видно), госпожа Кессиди просматривает какие-то компьютерные распечатки, а Георгий Леопольдович Тролль (приветливо поздоровавшийся со мной за руку) объясняет нечто двум своим аспирантам у стеллажа с книгами.

– Там внизу Касьянцева что-то уж очень резво бегает. Как бы какого собрания не случилось.

– А какие сейчас собрания! Скоро комиссия из головного института приезжает, вот она и бегает, бумаги готовит.

– Ну и хорошо, что без собраний обойдемся!

Не успел я усесться за стол, как кто-то положил руку мне на плечо. Я поднял голову и увидел улыбающееся лицо Ирины Ставцовой.

– Привет, – произнесла она, несколько растянув это слово, как будто в какой-то нерешительности. – Ты сейчас занят?

– Да не очень, как обычно.

– Пойдем тогда попьем кофейку.

Мы вышли из института и вскоре уже сидели за столиком в нашей «придворной» кофейне «Пегас». Я взял двойной «эспрессо», Ирина – «капучино» с целой горкой взбитых сливок над чашкой.

– Знаешь, я тут в Израиль собралась.

– Чего? Репатриироваться, что ли? Ты же вроде не еврейка! (Впрочем, сколько уже таких неевреев вернулось на свою «историческую родину».)

– Да нет, что ты… На конференцию, в университет Бар-Илан. Помнишь, я тебе рассказывала, что копаю связи Йитса с каббалистами, франкистами (последователями Якова Франка то есть) и саббатианцами? Я еще просила тебя помочь мне во всем этом разобраться, но ты куда-то исчез, а потом ушел в отпуск… В общем, я сама во всем разобралась и всего начиталась. Видишь, без тебя обошлась.

– Ну не сердись, не сердись, виноват, каюсь. – Она махнула рукой: дескать, ладно, проехали и забыто.

– Ну так вот, накопала и написала одному коллеге в Израиле, профессору Аврахаму Розенштейну. А он пригласил меня на конференцию. Они все оплачивают, да еще обещают по стране повозить – на Мертвое море, в Галилею… Ну и Иерусалим, само собой. Вот второго декабря отбываю на десять дней, уже визу получила. Там в это время хорошо должно быть, не жарко.

– Здорово! Я тоже хотел бы съездить в Землю Обетованную. А чего ты там такого накопала, расскажи хоть в двух словах-то.

– В двух-то, конечно, не получится, но кое-что расскажу. Мне ведь твое мнение все равно интересно. Поэтому слушай, тем более что сам напрашиваешься.

– Я весь внимание.

– Смотри, в саббатианстве были заложены некоторые моменты, по крайней мере потенциально, либерально-секулярного характера. Например, культ Шехи-ны как женского аспекта божественного присутствия привел их, да и самого Саббатая Цеви, к признанию если не равноправия женщин, то их религиозной ценности и значимости. Я понимаю, что тут мистика, но эта мистика могла секуляризоваться. Ведь не случайно вождь младотурков и создатель Турецкой Республики Кемаль Ататюрк учился в саббатианской школе, да и сам, как предполагают некоторые исследователи, был не мусульманином, а дёнме. С Яковом Франком еще интереснее. Известно, что в конце своей жизни он открыл школу хороших манер, где еврейских юношей учили политес-ному поведению, принятому в среде западного дворянства, фехтованию, танцам и прочему в том же роде («Это школа, школа бальных танцев», – хмыкнул я. Ирина бросила на меня испепеляющий взгляд и продолжила). Аналогично обучали и девушек – танцы, иностранные языки и прочие («Не сморкайтесь, дамы, в занавеску», – снова сострил я. На этот раз Ирина на меня даже не посмотрела). Почему их этому всему учили? А как же! Ведь раз наступает мессианское время и израильское царство будет восстановлено, значит, евреям надо выходить из гетто и учиться вести себя так, как это принято у цивилизованных народов Запада! А это уже прямой путь к окончанию еврейской изоляции и началу культурной ассимиляции. Как это потом скажет, кажется, Бен Гурион – евреи должны стать таким же народом, как и все другие народы. Это же вызов всей раввинистической политике изоляции и обособленности в гетто, замкнутости на идее избранности. И это при том, что сами саббатианцы верили в свою избранность и исключительность, но уже не как потомков Иакова, а как общины истинно верующих! Кстати, развитие, напоминающее христианское: Израиль по крови отверг Мессию, Иисуса, и Новый Завет заключен с Новым Израилем, Израилем по духу – общиной верующих, церковью! Ну а радикализация всего этого мессианизма в его светском регистре началась очень рано, помнишь, я говорила тебе про родственника Франка и Дантона?

Теперь Йитс. Он глубоко интересовался каббалой, это общеизвестно. Но он был радикалом, борцом за свободу Ирландии. Конечно, раввинистическая, ортодоксальная интерпретация каббалы его не могла устроить, а вот бунтари-саббатианцы и особенно совсем уж экстремистски настроенные франкисты могли. Вот такая интересная связь выстраивается между саббатианским мистицизмом, секуляризацией еврейства в XVIII–XIX веках и радикально-освободительными движениями Западной Европы. Ну как тебе?

– Занятно, конечно. Но ты слишком поверхностно относишься к мистическому основанию этих социальных феноменов в подлинном саббатианстве. Вот ты говоришь про равноправие женщин и готова превратить Саббатая Цеви чуть ли не в первого феминиста. Но ведь на самом-то деле тут чистый мистицизм, типологически близкий тантрическому. В буддийской тантре женщины почитались как проявления Праджни – Премудрости и становились чуть ли не объектом поклонения. На эту тему даже книжка есть, Миранды Шоу, называется «Страстное просветление». Но сказался ли этот тантрический культ на социальном статусе женщин в Индии или даже Тибете? Вряд ли… Тибетки всегда были достаточно независимы, но это уже было связано с тибетской социальной экологией и демографией (та же полиандрия, многомужество), а не с буддизмом. Кстати, обрати внимание, что Иисус (которого Саббатай Цеви считал своим предшественником, «оболочкой», и которому сознательно подражал) тоже очень много общался с женщинами – Марией Магдалиной и другими «женами-мироносицами» и проповедовал им, даже после воскресения первой явился именно женщине. В гностических направлениях раннего христианства из этого даже делали вывод, что свое эзотерическое учение Иисус дал именно женщинам, проявлениям Софии – Премудрости Божией, то есть той же Шехины. Так что тут корни очень древние и глубоко мистические. Я, откровенно говоря, думаю, что все потенции к секуляризации, либерализации, гуманизации и прочее в том же духе вызрело в саббатианстве только благодаря окружению, христианскому окружению, активно порождавшему как раз в XVIII веке идеи Просвещения и светского гуманизма. Без воздействия этой светской нееврейской среды мистицизм саббатианства так и остался бы мистицизмом и его секулярные изводы никогда бы не появились. Если хочешь, это влияние вызвало коррозию, разложение исходно мистического зерна саббатианской каббалы и его трансформацию в нечто фактически чужеродное.

– Спасибо, спасибо, ты прав, конечно, я это учту и укажу в выводах, кроме твоей несколько негативной оценки описанных мной процессов. Впрочем, я и так знаю, что для тебя мистика ценнее гуманистических ценностей.

– Ладно, не будем про это. Не буду про Божий дар и яичницу, но то, что каббалистический мистицизм и твои секулярные пошлости соотносятся как крепкое выдержанное вино и водичка с сиропом, это уж точно.

– Ладно, ладно, будет тебе…

Мы давно уже сидели с пустыми чашками. Пора было возвращаться в институт, что мы и сделали. Ирина пошла за компьютер перерабатывать свой доклад, а я снова уселся за стол, но немедленно был востребован Пиковой дамой, изрекшей своим низким голосом с богатыми модуляциями:

– Костя, пока вас не было, вам опять звонили и, не обретя вас, оставили телефонограмму. Вот, прочитайте, пожалуйста, будьте любезны.

Я рассыпался в благодарностях и взял из рук Пиковой дамы листок бумаги с написанным карандашом текстом:

Уважаемый Константин Владимирович!

Вас беспокоят из офиса Павла Аркадьевича Артамонова. Павел Аркадьевич хочет сегодня вечером пригласить вас к себе домой и заедет за вами в институт в 17.30. Всего доброго, референт.

Такой вот текст. Интересно, а если бы я сегодня не мог? Но я мог, и мне было любопытно. Поэтому я позвонил Инне, предупредив, что приду домой поздно, ибо поеду в гости к новому русскому, который вдобавок еще и алхимик, и стал ждать половины шестого, вооружившись словарями и текстом даосского философа и созерцателя танской эпохи Сыма Чэн-чжэня.

Если вам интересно, чем занимаются современные новорусские алхимики, загляните в следующую главу.

Глава IV,
в которой беседуют об алхимии и осматривают алхимическую лабораторию

Павел заехал за мной точно в назначенное время. Я уже ждал его на институтском крыльце, чтобы избавить от блужданий по нашим коридорам. Первое время мы ехали молча, потом Павел вдруг сказал:

– Не повезло вам, что зима, летом я бы вас в «Мерседес» кабриолете прокатил.

– Вы такой любитель машин?

– Вовсе нет. Я вообще готов на метро ездить. Или на «Жигулях». Но другим людям, особенно таким безлошадным, как вы, всегда приятно проехаться на чем-нибудь этаком. Я знаю.

Я не стал спорить. Потом Павел столь же внезапно изменил тему:

– Мне тут Богословский просил передать вам, что в воскресенье он хотел бы пригласить вас пообедать у него и поговорить о разных делах, связанных с проектом. Если вы в принципе согласны, он позвонит вам и вы договоритесь конкретнее.

– Хорошо, спасибо, я согласен (действительно хорошо, может быть, хоть что-нибудь разъяснится).

Оставшуюся часть пути мы молчали. Я только спросил Павла, куда мы едем, и, услышав лаконичное «Озерки», больше и не пытался разговорить его.

Мы проехали новостройки спальных районов и фактически оказались за городом. Все чаще и чаще стали попадаться «замки» новых русских, иногда живо напоминавшие знаменитый пряничный домик. Мы подъехали к воротам одного из таких строений (правда, на фоне прочих достаточно скромного, без каких-либо архитектурных излишеств). Павел открыл ворота при помощи чего-то вроде дистанционного управления у телевизора, и мы въехали в просторный подземный гараж. Когда мы вышли из машины, Павел обратился ко мне:

– Отсюда можно пройти в подвал, бэйсмент, так сказать, а оттуда – в жилую часть дома, а можно прямо в лабораторию. Что вы предпочитаете: сразу осмотреть лабораторию или вначале немного расслабиться?

– Пожалуй, после работы надо немножко расслабиться, да и не бывал я раньше в таких «chateau», так что тоже интересно…

– Ну, ничего особенного не ожидайте увидеть, я почти аскет. Дом, собственно, мне нужен, только чтобы в нем устроить лабораторию. Если бы не лаборатория, я мог бы жить и коммуналке. Но хорошо, действительно, отдохните немного.

Дистанционное управление открыло еще одну дверь, мы вышли в пустой коридор, дошли до лестницы и поднялись наверх, оказавшись в полупустом холле.

– Пойдемте на второй этаж, я живу там. Гостиная все равно не используется.

– Пойдемте.

На втором этаже обстановка действительно была вполне аскетичной, но довольно уютной. Павел усадил меня в старое, но удобное кресло и предложил выпить по стаканчику чего-нибудь.

– Мартини, чинзано? А может быть, стаканчик текилы?

Я остановился на мартини.

– А вы один здесь живете? Ни жены, ни детей?

– Вы знаете, это довольно неприятная история, но я не люблю всяких околичностей и скажу вам прямо и сразу. Моя жена погибла в автокатастрофе лет двадцать уже тому назад, оставив меня с двумя маленькими дочерьми, одна совсем малышка. Их взяли тесть с тещей и воспитали (с моей помощью, конечно). Ну а я с тех пор «на женщин не смотрел, ни с одною даже слова больше молвить не хотел»; простите, кажется, что-то я в цитате напутал. Но по сути дела все так.

– Вы настолько любили вашу жену?

Он промолчал, а я счел неделикатным продолжать расспросы. Поэтому я решил сменить тему.

– А вы только алхимией интересуетесь или каббалой тоже?

– Нет, алхимией, остальное меня не интересует. А любителей каббалы вы у нас найдете сколько угодно, чего уж другого… (Ха! Это уже кое-что! Значит, каббала их все же интересует.)

– А вы, значит, завтра в Голландию летите? По делам?

– Исключительно. Терпеть не могу никуда ездить. Отвлекает от дел, мешает экспериментам и засоряет голову ненужными впечатлениями. А если значительно часовой пояс менять, то и вообще с ума сойти можно. Поэтому я стараюсь ездить только в случае крайней необходимости. Один только раз Богословский затащил меня в Турцию. Но это особое дело. Потом расскажу. Или он сам вам расскажет. А с вы… Помните, я вначале хотел вас после возвращения пригласить? А потом подумал: сегодня уже шестнадцатое, из Голландии я вернусь двадцатого или двадцать первого. А с двадцать третьего уже проект пойдет. Когда же встречаться? Вот я вас и пригласил, не откладывая в долгий ящик. Ладно, хватит нам сидеть и вести светскую беседу. Пойдемте в лабораторию!

– Пойдемте.

Мы снова спустились в бэйсмент. Павел достал ключ и отпер дверь напротив той, через которую мы вошли из гаража. Мы оказались в достаточно обширном помещении с небольшими сводчатыми окнами на уровне земли. Большая часть этого помещения была занята столами, заставленными ретортами, колбами, пробирками и тому подобным инструментом. На полках над столами стояли банки с какими-то разноцветными субстанциями. Наличествовали также два огромных холодильника и камин, переделанный под какую-то достаточно специфическую вещь. Больше источников огня (за исключением нескольких спиртовок) я не обнаружил, что меня слегка удивило. Павел как будто прочитал мои мысли:

– Я следую во многом современному французскому алхимику Роже Каро, известному также под индийским псевдонимом Камала Джняна. Он учит, что огонь нужен адепту только в двух случаях: восстановлении минерала и производстве соли, во-первых, и осуществлении трансмутации, во-вторых. Во всех остальных случаях огонь опасен и вреден. Китайцы, кстати, предупреждают о том же: неправильное использование огня (хо хоу) пересушивает и губит эликсир, выжигая из него жизненную энергию. А для редких случаев, когда нагревание нужно, у меня есть печь (жест рукой в сторону бывшего камина) и спиртовки. Вот смотрите (он снял с полки две банки с плотно притертыми крышками), это истинная киноварь, «дань ша» даосов, вермиллион западных адептов.

С этими словами Павел указал на красный порошок в первой банке, равно как и на лежащий на этом порошке камень с красноватыми прожилками, видимо, это был кусок содержащей природную киноварь породы.

– А вот это то, что обычно называют киноварью и что безнадежно испорчено огнем и промышленной обработкой.

Субстанция в другой банке казалась какой-то мертвенной и искусственной по сравнению с почти тем же самым из другой банки.

– А вот здесь вы можете увидеть нечто гораздо более интересное.

Павел открыл холодильник и достал из него нечто завернутое во влажную ткань. Когда Павел развернул эту ткань, я увидел нечто, напоминающее обычный булыжник. Я с недоумением посмотрел на Павла.

– Хм… Если вы расскажете про это ботанику или геологу, он скажет, что вы начитались детских сказочек. И тем не менее оно существует, это странное существо. Даосы называют его «желтое дитя из камня». У меня таких камня три, и найдены они отнюдь не в Китае, а у нас на Алтае. Смотрите!

Он достал с полки кувшин, положил камень на стол, на минуту замешкался, принес с другого стола небольшой топорик и, размахнувшись, ударил по камню. Произошло нечто невообразимое. Камень разлетелся пополам, а из него вывалились какие-то странные образования, красно-желтого цвета, напоминающие яичные желтки, но побольше размером.

– Быстрее сюда, – закричал Павел, – помогите, пожалуйста!

Когда я подошел, Павел занимался тем, что буквально выжимал эти желтки в кувшин, выбрасывая оставшуюся шкурку в ведро для отбросов. Мне он велел заниматься тем же самым.

– И побыстрее, – добавил он.

И все-таки я не успел: желтки становились все тверже и тверже, жидкости в них все меньше, а последние и вообще окаменели.

– Ладно, ничего страшного. Твердые потом надо будет растереть в порошок и принимать так, – успокоил меня Павел. – Жидкости все равно порядочно, грамм триста набралось.

Он снял с полки две небольшие чашечки типа кофейных и разлил по ним жидкость, выжатую из «желтков».

– Пейте, не пожалеете!

Я выпил свою порцию. Приятная на вкус свежая вода с легким грибным привкусом. Но не успел я поставить пустую чашку на блюдце, как сок начал действовать: полностью исчезло чувство жажды и голода, перестала побаливать голова, по всему телу разлилось тепло. На душу снизошли покой и удовлетворение.

– Теперь дня два можете ничего не есть, будете и так сыты. А оздоровились вы лучше, чем если бы год ели витамины «Центрум» и пили «иммунал» или что-нибудь в этом роде. Думаю, что никакими простудами и гриппами вы года три болеть не будете.

Я стал благодарить хозяина, он отмахнулся от меня.

– Да что там… Мне самому было интересно попробовать. Пойдемте, я вам еще кое-что интересное покажу.

Я последовал за алхимиком.

Он подошел к небольшому столику, на котором стояло нечто задрапированное черной тканью. Павел снял эти покровы, и я увидел что-то вроде очень большого аквариума, нет, скорее, террариума. Павел включил подсветку. Террариум представлял собой имитацию, как я понял, пещеры. У ее дальней стенки был установлен высокий камень, на котором рос гриб каких-то совершенно фантастических очертаний, даже на китайских картинах такого не увидишь. Корявый, с какими-то немыслимыми изгибами и завитками… Прямо под грибом на дне террариума стояло небольшое блюдечко, в котором виднелось буквально несколько капель какой-то желтоватой жидкости. Я снова посмотрел на гриб, на его шляпке медленно формировалась желтая капля.

– Медовый гриб, – сказал Павел, – науке неизвестен, но даосами был описан около двух тысячелетий тому назад. Ему цены нет, достал с огромным трудом, на том же Алтае. Если бы китайские алхимические тексты были лучше известны, не довезли бы его до меня, киллеры бы за ними охотились и мафия бы шла по следу, наступая на пятки. Истечения медового гриба – сильнейшее гериатрическое средство и макробиотик.

Правда, надо получить определенное количество его «меда», а он чрезвычайно медлителен, в домашних условиях еще более, чем в природе. Одна капля в неделю, не чаще. Да и то хорошо, если не раз в десять дней… А надо хотя бы миллилитров пятьдесят… Думаю немного поэкспериментировать с этим растением. – С этими словами Павел отключил подсветку и вновь окутал обиталище медового гриба черной материей.

Я был просто потрясен. Между тем Павел стал показывать мне свои реторты, тигли, наборы химикалий и прочие параферналии. Тут я начал немного скучать. Тогда Павел отпер своим ключом небольшую дверь в конце лаборатории, и мы вошли в маленькую комнатку, на стенах которой висели китайские рисунки, представляющие собой схемы энергетических каналов микрокосма и образцы каллиграфии с текстами даосского характера (вроде «Тигр рыкает на высокой горе, дракон свистит в бездонном океане. Энергия-ци следует за волевым импульсом-и, три цветка растворяются в Пустоте»). На полу был разложен коврик, на нем подушка для медитации. Перед ковриком на низеньком столике курильница-треножник. У двери небольшой алтарик с образами Трех Чистых, перед ними стоят три незажженных курительных свечки.

– Вот тут-то я и практикую «внутреннюю алхимию». Помните, я говорил вам, что внешнее и внутреннее надо практиковать вместе?

– Да, помню.

– Вот вам как раз и пример такого сочетания. Я это место называю «чистой комнатой», «цин ши» по-китайски. – Павел улыбнулся.

После «чистой комнаты» мы снова поднялись наверх, и Павел стал готовить чай («желтый китайский, очень хороший»). После каменных желтков никакого чая не хотелось, но из вежливости я отказываться не стал. За чаем Павел больше молчал, насупившись и уйдя в какие-то свои мысли, что с ним, как я уже понял, бывало достаточно часто, и обижаться на это не следовало. Я мелкими глотками пил отличный желтый китайский чай, имевший, как это характерно для действительно дорогих сортов китайского чая, какой-то рыбный привкус и чуть-чуть отдававший болотной тиной. Но для любителя то, что надо. Японские сорта еще специфичнее, по вкусу вообще какой-то бульон напоминают. Но ценители восхищаются… Я не восхищался, но пил не без удовольствия.

Наконец я решил прервать молчание и попросил Павла поподробнее рассказать о проекте, «а то ведь я только в самых общих чертах…» На что получил ответ: – Ну, это вы вначале у Богословского санкцию получите. Я же давал ему слово, что никому, даже самому доверенному лицу без его санкции рассказывать не буду.

Пришлось удовлетвориться этим ответом. Тогда я завел разговор про Турцию.

– А… Турция… Это была идея Богословского – поехать в Турцию, но не в Анталию загорать и даже не в Стамбул Святую Софию смотреть, а в места более специфические – гробница Джалал ад-Дина Руми в Конье, места, связанные с Саббатаем Цеви (тут я навострил уши) в Измире. Ну гробницу Руми мы посетили и даже дервишей видели, а с Саббатаем Цеви хуже вышло. Приехали мы в Измир, который Александр все время по-гречески продолжал Смирной называть. Ничего там нет, про Саббатая Цеви вообще никто ничего не слышал. С трудом уже поздно вечером нашли старую синагогу. Райончик, я вам скажу, еще тот… Евреев никаких нет, все давно в Израиль уехали. Вокруг сплошные не то беженцы, не то нелегальные иммигранты из арабских стран, не то просто какие-то криминальные элементы. Если бы не Аглая, я бы сразу оттуда смылся. Но она железная женщина. Синагога заперта, стучим, шумим, появляется полицейский, говорит по-английски. Про Саббатая Цеви, конечно, никогда и слыхом не слыхивал. Евреи, говорит, здесь иногда по субботам появляются, а сейчас по домам сидят. И вообще, говорит, валили бы вы все отсюда, пока вас кто-нибудь не прирезал. Мы вняли его профессиональному предостережению и свалили. А на следующий день и вообще Измир покинули. Посмотрели еще античные памятники и через Стамбул вернулись домой. Вот так и съездили… Да, вы, кстати, не хотите ли Богословскому позвонить, договориться насчет воскресенья?

– Да-да, конечно, спасибо, что напомнили, совсем запамятовал.

Павел протянул мне трубку мобильника и продиктовал номер. Трубку сняла Аглая Федоровна, сразу же позвавшая своего мужа. В трубке раздался интеллигентный голос Александра Ивановича:

– А-а, здравствуйте, здравствуйте, дорогой Константин Владимирович! Спасибо, что позвонили. Вы сейчас у Павла? Замечательно, дайте ему потом трубочку на минуту, хорошо? А вы к нам придете послезавтра? Когда? Да в любое время, когда вам удобнее, лучше во второй половине дня или вечером. В пять? Прекрасно, прекрасно! Будем вас ждать. Записывайте адрес. Можно диктовать? Вот, пишите. Улица Кирочная, дом 45, квартира 12. Код в парадной 7393, второй этаж, так что лифт не нужен. Да, это около метро «Чернышевская». Значит, ждем вас, спасибо! А теперь дайте, пожалуйста, трубку Павлу. Спасибо, всего доброго, до воскресенья!

Павел поговорил минуты две-три, отделываясь в основном междометиями и похмыкиванием, и отсоединился.

– Вот и славно, договорились, значит. Там про проект все и узнаете, что вас интересует. А сейчас, если не сочтете за обиду, я бы хотел проводить вас домой – мне еще в дорогу готовиться надо. Не обижаетесь? Правильно, и не надо (смайлик).

Мы снова спустились в подвал, вышли в гараж и уселись в «Лэнд ровер». Минут через пятнадцать джип уже остановился у врат нашего дома (точнее, дома, в котором мы квартируем: увы, своего дома у нас нет и вряд ли он когда-нибудь появится). Я рассыпался в благодарностях за прекрасно проведенный вечер, за такую редкую возможность посмотреть алхимическую лабораторию и за фантастическое угощение – эти каменные желтки дорогого стоят! Павел только махнул рукой, сказал: «Счастливо!» – завел мотор и отбыл в свои владения. Ну а я направился домой.

Дома, слава Богу, никаких сюрпризов меня не ожидало, и оставшаяся часть вечера прошла тихо, спокойно и традиционно.

А о дальнейших событиях можно узнать из следующей главы.