Текст книги "Истории Дремучего леса"

14. Битва

Прибежали мы на тайную поляну, где заседали жители леса. Мой папа, как и всегда важно сидел на своем бревне и решал вопросы жителей Дремучего леса. Увидев нас, жители леса возмущенно запротестовали. Папа поднялся с бревна и грозно посмотрел на меня.

– Пузян Потапович, как ты посмел сюда прийти? – от страха у меня заурчало в животе.

– Папа, мы хотим рассказать, – меня перебил волк.

– Зубок, что за наглая выходка? Детям запрещено приходить сюда!

– Папа, – начал Зубок – послушайте нас! Мы видели лихо!

– Видели лихо? – К нам подскочил лис. – Оно напало на вас?

– Мы сами выследили его, – начала объяснять Огонек.

– Вы следили за лихом? Вам что жизнь не дорога? – вступил в разговор заяц Ухокрыл.

– Дайте нам все рассказать! Вы только перебиваете! – почти кричал Прыгуня. – Мы решили стать разведчиками и найти лихо. Мы разделились на два отряда и спрятались в укрытии. Оказывается, лиха два!

– Как два? – не мог поверить мой папа.

– Их два, – поддержал я Прыгуню. – Один напал на меня и отхлестал крапивою. – Я показал на свой разбухший нос.

– А второй напал на меня! – сказал Зубок. – Вернее я сам напал на лихо, – он опустил глаза.

– Наше лихо было огромное и рогатое, как черт! – заявила Огонек.

– А наше было маленькое с солнечными волосами, но очень злое и ловкое, – добавил я.

– Нужно немедленно трубить тревогу! – заявил волк.

– Братья, лихо стало нападать на наших детей! Нужно дать ему отпор сейчас, пока не поздно! – обратился к жителям леса мой папа. – Кто готов идти на бой, пусть встанет слева от меня.

В один миг слева от моего отца оказались все звери. Все как один были готовы идти бороться с чудищем.

– Показывайте, где ваше лихо?

– За мной! – прокричал Зубок, и все последовали за волчонком.

Мне было тяжело быстро бежать, мое пузико болталось из стороны в сторону, но я не отставал. Когда мы подошли к месту, волчонок остановился.

– Там, – прошептал он, кивая в сторону лужайки.

– Малыши останутся здесь, – приказал мой папа. – За мной, друзья!

Взрослые пошли дальше, а мы отошли в сторону. Конечно, оставаться здесь мы вовсе не собирались. Пропустив всех вперед, мы осторожно пошли следом. А разве можно было пропустить битву с лихом? Подкрались и такое увидели!

15. Степка

Жил я себе, не тужил триста лет. За домом присматривал, да непутевых хозяев поучал. Вот, к примеру, поссорятся они, или хозяйство запустят, так я их подкараулю и напугаю, а они давай орать от страха. А накой гудеть, как оглашенные? Чего, они домовых что ли не видывали? Ну, может, немного сажей перепачкан я, да грязюкою измазан, волосы не чесаны, так мода у нас такая среди домовых.

Ох, помню, случай у меня был. Поселился я в одной семье. Стал территорию метить, как положено. Ножки свои жижою дождевою запачкаю, да по коврам и полам пройдусь. Все испокон веков сразу понимали – домовой завелся! Надо его задобрить – накормить досыта, да игрушки потешные для развлечения подарить. Но вот попалась мне одна баба злющая, которая решила меня выжить! А зачем меня горемыку из хаты выселять? Кто же за порядком следить будет?

С первых моих дней на новом месте не зауважала меня хозяйка дома. Я пришел с добром. Заявил о прибытии, как положено, измазал ноги в грязи и наследил на коврах, прошелся по стенам, даже на столе потанцевал. Все чин чином! Устал, за печь спрятался и ноженьки вытянул. Всхрапнул. Просыпаюсь. Аппетит разыгрался не на шутку, а живот скрутило. Пошел искать припасенные хозяевами для меня лакомства. Вижу, стоит на столе горшочек. Пахнет – слюночки текут! Заглядываю – каша. Я ложкой зачерпнул немного и в рот. Ааааааа! Горит все во рту – один перец! Выплевываю эту гадость, да хватаюсь за стакан с водою, делаю глоток. Выплевываю – солоно! Пришлось бежать до реки, воды напиться.

Решил я нерадивую хозяйку проучить. Ночью, пока все спали, я ножницы взял, да в шкафу всю одежду порезал – чик-чик. Просыпается наутро семейство. Одевается. Глядь, у хозяина штаны сзади дырявые, у детишек пуговки оторваны, а у хозяйки все платья в тряпки изрезаны. Ну, тут знамо дело: «Караул!». То-то же! Будут знать, кто в доме главный!

День проходит, два. Смотрю, не собирается меня хозяйка кормить и почитать. Решил я сам по запасам съестным полазить. Открываю шкаф, сую ручку свою, а тут шлеп! Ааааааа! Леший тебя побери! В мышеловку попал! Ладошку свою покалечил!

Обиделся я на это семейство, да решил в лес податься. А что? Ежели, нас домовых больше не уважают, ласкою и теплотою не привечают, то и нечего за хозяйством следить. Пусть все на самотек идет! Собрал я пожитки нехитрые, да пошел горемыка в Дремучий лес.

16. В Дремучем лесу

Слышал я от людей, да от домовых, что Дремучий лес – лютое место! Там звери кровожадные, да всякая нечисть живут. Волки там раздирают на части одним щелчком зубов. Медведи, словно горы огромные, да как сто волков злые. Живет там леший – гроза чащи. Топит в своих болотах души невинные кикимора. Эх, пошел я страдалец смертушку свою искать! Иду по лесу, всего боюсь, от каждой кочки шарахаюсь, от каждого треснувшего сука вздрагиваю. Как заслышу шорох какой, сразу за дерево прячусь и сижу там ни жив, ни мертв. Питался я ягодой, да грибами, пил росу утреннюю, через дней несколько истощал, исхудал, живот мой скрутило. Эх, не годная это пища для хозяйственного домового.

Вот заснул я как-то под елочкой и вижу во сне оладушки золотистые с медом душистым, пироги с капустой, ароматом завлекают, щи наваристые с хлебом ржаным, каша пшенная дымком зазывает. Проснулся, да огорчился, окромя мха, да ягоды кислой и нет больше пищи! Так обидно мне стало, так горько, что заплакал я горючими слезами. Поплелся я в самую чащу. А что от судьбы беспощадной бегать? Шел долго ли, коротко ли, стемнело уже. Решил я на ночлег под деревом устроиться, прилег было уже, как баааааах! Ой, косточки мои, искры из глаз, дыху нет! Свалилось на меня чудище огромное прямо с дерева, чуть не раздавило. Само видимо испугалось, заревело, да убежало прочь. А за чудищем за тем целый рой пчелиный полетел. Вот нечисть то! Не слыхивал я до селе про повелителя пчел!

Тут уж не до сна мне стало, шел я полночи, вернее крался на ощупь средь кустов, пока ноженьки мои не подкосились и не упал я горемыка на землю. Проснулся я утром, огляделся вокруг – чаща глубокая. Видимо, попал во владения лешего. Умылся росою, волосы свои ладонью пригладил, одежонку отряхнул. Посмотрел вверх – там солнце красное мне подмигивает. Расхотелось мне тогда погибели искать. После повелителя пчел, что чуть не раздавил меня ночью, не страшно мне было уж более. Сорвал я клубнику алую, позавтракал и стал думать, как быть, что дальше делать.

Я домовой, а домовым хата нужна. В лесу деревьев много, есть из чего построить. Загорелся я этой идеей. Уж больно мои рученьки по работе соскучились, а душа по дому, по уюту истосковалась. Для дома надо выбрать место подходящее, чтобы тихое было и спокойное, подальше от зверей страшных, да чудовищ тяжелых. Пошел я по тропинке местечко себе искать.

Долго ли шел, коротко ли, тут слышу голос дивный, льется, словно реченька журчит. Подхожу ближе, да сквозь ветки вижу девицу красавицу. Волосы шелковые по плечам спадают, сидит на берегу болота, скучает. Стою поодаль, дыхание сперло, налюбоваться не могу. Тут ветка подо мною предательски треснула. Обернулась краса, испугалась. Взгляд свой строгий на меня кинула. Засмущала домового, в краску вогнала. Чувствую, как щеки мои горят, глаза сами вниз опустились.

17. Киша

Сидела я на берегу болта своего и думу думала. Скажите, пожалуйста, что за молва людская ходит, что мы кикиморы страшные и злые? Чушь! Вы только взгляните на меня! Я просто лебедь прекрасная, девица душечка, осанка царская, речь приветливая, глаза – озера! А уж нравом я лань кроткая, скромная, глаз лишний раз не подниму.

Немудрено, что в такую жемчужину болотную влюблялись молодцы знатные, да лицом красивые. Но я же, императрица тин и трясин, девушка гордая! Ко мне свататься, свататься, а я нос отверну в сторону и отворот поворот женихам удалым! Все говорят, мол, высокомерная. Ошибаются! Если не по сердцу, то замуж не пойду!

Однажды, сидела я на берегу болотца своего, расчесывала волосы шелковые. Слышу треск какой-то сзади. Напугалась! Оборачиваюсь и вижу молодца перед собой незнакомого. Ох, так и обомлела. Красоты неописуемой: волосы, словно пшеница золотая, кудрями на плечи падают, глаза добрые, а улыбка заразительная. Так сердечко во мне и заколотилось. Но я же девица гордая, неприступная, марку держать надобно!

– Здравствуй, краса болотная, – подходит ко мне молодец.

– Здрасьте! Ты там вон стой! Нечего ко мне подгребать! – а внутри огонь так и пылает.

Обомлел молодец, засмущался, глаза потупил, но не уходит.

– Меня Степаном звать. А тебя, как кличат, солнце ясное? – какой настойчивый.

– Великая несравненная лучезарная владычица болот кикимора. – Да, ладно, – махнула я рукою, – Киша.

Ах, Степаном звать его! Имя то, какое прекрасное! Ах, молодец, голова кругом пошла!

– Откуда ты, Степан! Фуууууу! Что за имя такое непутевое?

– Я из деревни пришел к вам. Домовой я.

– Домовой? Чего это в нашем Дремучем лесу домовые забыли? Так, глядишь, за тобой вся нечисть в нашу чащу приползет!

– Да какая я нечисть? Я домовой! Я, можно сказать, хозяин избы!

– Да? А чего ж это ты тогда избу то свою бросил, да заплутал в наших краях?

– За тобой пришел, – а голос дрожит.

Сердцем чувствую, что беда какая-то с ним приключилась.

– Ну, за мной и не такие приходили! Ты иди на край леса.

– Зачем?

– Очередь займи среди женихов моих.

– Эх, жестокая ты! Бессердечная! Все вы бабы видно такие!

– Что? Что значит все мы такие?

– Я триста лет жил в избе. Хозяйство вел, да за всеми приглядывал. Я же кто? Я счастье! Если же ко мне с ласкою, я втройне добро верну!

– Так, кто же обидел тебя, Степан?

– Ох, хозяйка попалась злющая, житья мне не было. Так и пришлось уйти в Дремучий лес.

– Степочка, не грусти! В нашем Дремучем лесу все живут дружно!

– Да, нравится мне у вас, но только все равно дома не чую.

– Почему?

– Я домовой! Мне хата нужна!

– Так построй. Видишь, сколько вокруг деревьев растет!

– А ты права! Хату построю, пойдешь за меня замуж?

– Ну, Степан! Прыткий ты больно! За мною леший уже сто лет ухаживает, слезы горькие льет, а ты еще и слезинки не пролил.

– А зачем тебе мои слезы? Я тебе хату построю, да корову подарю, будешь не тину свою хлебать, а молоко парное!

– А ты строй, а я подумаю! Мы ведь кикиморы девушки гордые!

18. Молоко для кикиморы

Ах, душа моя ясная! Ежели, ты сказала строй, так я такой дворец отгрохаю, что ты не только пойдешь за меня, поскачешь, как лошадь в мыле. Облюбовал я полянку славную рядом с болотом. Солнца там много, трава сочная. Приглядел деревья ладные для избы, да только огорчение – инструментов нету. А куда без пилы? Что без топора делать? Подумал, поразмышлял, деваться некуда, придется возвращаться в деревню, инструменты забрать.

Шел я в деревню два дня и две ночи. К утру был возле избы своей старой. Пролез в дом, да под лавкою притаился. Нужно было ждать ночи. В ожидании уснул. Просыпаюсь от запаху чудного – порожками с капустой пахнет, нос с ума сводит, живот сам себя готов уже скушать. Выглядываю из-под лавки. Баба ушла во двор, а пироги на столе стоят. Залез я на скатерть белую, пирожков наелся вдоволь, да за пазуху спрятал. От сытости еле с места мог сдвинуться. Перекатился, будто колобок снова под лавку, пока баба не вернулась.

– Караул! Нечисть вернулась! – заорала хозяйка, да как ошпаренная из дома выбежала.

Я скорее в сарай, в сумку инструменты сложил, да собирался было в лес бежать, как Ресничка замычала. Эх, как же я в лесу, да без молока парного? А зачем хозяйке этой злющей две коровы? Она еле успевает их доить, да масло пахтать. Облегчу-ка я ей судьбинушку тяжелую. Спрятался я в коровнике до ночи, а как луна выглянула, взял я корову Ресничку за веревочку и повел за собой в лес.

Ресничка шла за мной послушно. Так всю ночь мы с ней и брели по темным тропам. Я маленький горемыка на себе инструменты еле пер. Запыхался дорогою, но шел стойко. Ох, так избу хотелось мне скорее построить, даже мочи не было терпеть!

Ресничка дорогою вела себя смирно, щипала траву, иногда по-свойски мычала. Я вел с коровой разъяснительную беседу: пусть она и скотина глупая, но все же надо животному объяснить, что мы в страшном Дремучем лесу, где нас могут просто съесть. Корова смотрела на меня, жевала, облизывала языком свою морду и снова мычала.

– Да глупый рогатый скот! – в отчаянии махнул я рукою.

– Ты зачем меня в лес увел, коротышка мудреный?

Я опешил, дара речи лишился от страха, на травушку упал, думал приступ меня хватит. Лежу, от страха умираю, глазоньки свои закрыл. Чувствую мокрый язык на своем лице.

– Ну хватит, нечисть притворяться. Я же в обморок то не упала, когда домового увидела. А ты скорее в конвульсиях биться. Ты мою речь понимаешь, только потому, что в лес волшебный меня завел. В этом лесу и звери, и люди, и нечисть всякая, вроде тебя, друг дружку понимают.

– Да? – осторожно открыл я один глаз. – Так вот что творится в Дремучем лесу. – А почему его так люди боятся?

– А это жители Дремучего леса страх на всех нагоняют, оберегают свой лес.

– А тут и правда страшно. На меня недавно такое чудище свалилось, а за ним рой пчел. Сам повелитель пчел это был. Ох, и страшный детина!

– Ну, про повелителя пчел я не слыхивала. Знаю, что здесь леший водится, да кикимора болотная. Эх, говорят злющая змея она!

– Болтают! – возмутился я. – Врут бессовестно! На честную девушку наговаривают! – не мог остановится я.

– Чего это ты Степан так разбуянился? Что, приглянулась тебе царица болотная?

– С чего ты, рогатая, взяла? – щеки мои от злости покраснели. – Откуда знаешь? – шмыгнул я носом.

– Ох, недотепа ты. Так все же на твоем лице написано.

– Да?

– Глазищи твои горят, как угольки, да щеки румянцем покрываются, когда говоришь о ней.

– Ах! Верно, рогатая!

– Так зачем ты меня из хаты увел, да в самую чащу?

– Тут это, дело такое. Я же обжиться в лесу решил. Полянку подходящую нашел, дом теперь строить буду. У хозяйки все равно две коровы, ей и так вашего молока через край.

– Молочка, значит, решил попить?

– Да ты корова не мычи на меня! Не для себя молочка взял.

– Для кикиморы?

– А что ты думаешь, приятно тиной питаться? От тины характер портится, а от молока сердце добреет.

– Ты чего это, жениться на кикиморе надумал?

– Решил! – загрустил я. – Я решил, а она неприступная. Думаю, хату ей построю, да молоком коровьим отпою, сердце ей отогрею.

– Ладно, молоко твое, но с условием.

– Каким?

– Кикиморе хату, а мне сарай, да просторный.

– Заметано, рогатая!

19. Поляна для избы

Сижу я себе на берегу моего тинного царства, смотрю на топи, да слеза катится по щеке моей. Ах, молодец, поверила было тебе, а след твой и простыл. Думала, ты сердце мое отогреешь, но нет. Видимо, так и придется мне за Лешего замуж пойти. Хоть и не лежит душа моя к лесному мужику, а деваться некуда. Нет любви в этих дремучих краях, лишь обман один! Так горько стало мне на душе, что слеза напросилась, а потом еще одна и еще. Сижу реву!

– Ты чего это, краса болотная, мокришь?

Оглядываюсь, а Степка мой стоит, сокол ясный, улыбается.

– Где же тебя черти носили, нечисть ты домовая? – так бы и кинулась ему на шею.

– В деревню ходил за инструментами. Избу теперь строить начну.

– Избу? – не обманул.

– Ты что ли, кикимора, памяти лишилась? Я тебе пообещал хату новую.

– Да вас тут толпы ходят, разве все обещания упомнишь!

– Ох, и вредная же ты! Ох, и болотная!

– Где твоя изба? Показывай! – а сердечко так и стучит, когда вижу очи его ясные.

– Изба не за миг строится – это работа тяжелая, мазолистая. – Пошли, я тебе поляну покажу для дома, да еще подарочек один имеется.

– Подарочек?

– Пойдем, краса болотная, все увидишь.

Протянул он мне руку свою сильную, так и обомлела вся. Ах, Степан, я за тобой хоть на край чащи, хоть на край света готова!

– Ты рученьку мою нежную так не сжимай сильно, не бревно, чай!

Привел меня Степан на солнечную полянку. Света здесь было так много, что трава золотилась. Бабочки пестрые летали над землей, цветы яркие всюду росли. Закружилась моя голова от таких красок.

– Ах, Степан! – побежала я по травушке.

– Понравилось тебе место для избы?

– Ох, понравилось!

– Будешь скоро здесь жить, да из окна на красоту поглядывать. Хватит тебе в болоте лягушек считать.

– Эй, коза прыгучая, ты мне травушку не мни! Скачет она, как оглашенная! – я сразу не поняла, что такая грубость мне адресована. Обернулась на голос и увидела чудище рогатое. – Черт! Черт рогатый! – заорала я, да хотела было чувств лишиться, но сокол мой ясный подхватил на руки.

– Че орешь? Какой еще черт рогатый? Эх, нечисть! Один домовой, другая кикимора, а коровушки обыкновенной боятся. Тьфу!

– Это корова? – не могла поверить я сразу, да на всякий случай дрожала.

– Коровушка – кормилица, – заверил меня Степан. – Ресничкою кличут.

– Хм! Корова? – тут меня любопытство разобрало. Никогда прежде коровы не видела, слышала только. Подошла я ближе к рогатой. Вот диво-то! Живая корова! Огромная, ресницы торчат, рога на голове, туловище длинное, а на животе мешок какой-то висит. Подошла ближе. – Зачем тебе на пузе мешок, корова?

– Ну и бестолочь! Степан, зачем тебе такая жена неразумная?

– Я неразумная? – слезы так и хлынули из глаз.

– Да что ты рогатая несешь! – принялся защищать меня Степа, а рукавом слезы мне подтирает.

– Это в такую чащу меня затащить, чтобы кикиморе-слезомойке угодить?

– Ах, ты так! Ну и возвращайся обратно в деревню, никто тебя силком не держит! – рассердился домовой.

– Ммммм…. – корова сжала свои огромные мокрые губы и удивленно выкатила глаза. – А ты мне сарай новый построить обещал. А раз сарай будет, зачем мне в деревню возвращаться? Не пойду, – вильнула корова хвостом.

– Ну, коли остаешься, то будь поприветливее!

– Ладно, приветливость – не молоко, с меня не убудет! Ты, кикимора, чудная девка, но коли Степан решил на тебе жениться, то дело ваше. У меня не мешок на брюхе, а вымя, где я молоко ношу. Налей-ка, Степан, ей молочка парного, пусть узнает, почему корову кормилицей кличут.

Подоил сокол мой ясный рогатую, да кружку мне с белой водой протянул.

– Пей, краса!

Сделала я маленький глоточек. Вкусно! Второй, третий…

– Ах, ничего вкуснее не пробовала! – выпила залпом всю кружку. – Спасибо тебе, кормилица, – погладила я благодарно коровушку.

– Пожалуйста, – довольно прикрыла глаза Ресничка.

20. Ресничка

Родилась я в деревне в крестьянской семье. Моя мать была уважаемой коровой, которая давала столько молока, что хозяевам не хватало ведер. Когда хозяйская дочка увидела меня, то завизжала:

– Смотрите, какие у этой телочки огромные ресницы, словно паук их плел! Назовем ее Ресничкой.

Так и прозвали меня Ресничкой.

Когда мне был год от роду, меня продали в другую семью. Я долго тосковала по маме, но потом привыкла. В сарае кроме меня жила еще другая корова Рыжуха и лошадь Сивка. Рыжуха приняла меня, тепло и ласково, а Сивка была своенравной и неразговорчивой. Она любила одного хозяина, а других к себе не подпускала.

А я, когда обжилась немного на новом месте, стала себе занятие по душе искать. Ну, кто решил, что корова все время должна только траву жевать, да молоко давать? А, ежели, во мне душа поет? Как такую песню соловьиную в себе держать? Не стала я себя сдерживать. Душа пела, а я подпевала ей. Такие трели выдавать стала! Да песни во мне рождались одна за другою.

 
Вот и солнышко взошло,
Значит надобно вставать.
Петушок прокукарекал,
Ну, а мне пора мычать.
 
 
Му-му-му! Му-му-му!
Проснитесь все скорее!
Му-му-му! Му-му-му!
Коровы уж пропели!
 
 
Потянулись, улыбнулись!
Эх, хозяйка не храпи!
Поднимайся, умывайся,
Да коровушку дои!
 
 
Му-му-му! Му-му-му!
Проснитесь все скорее!
Му-му-му! Му-му-му!
Коровы уж пропели!
 

Ах, с какой радостью я стала петь эту песенку каждое утро с восходом солнца. Петушок во дворе еще глазоньки свои открыть не успел, а я уже мумукаю себе во всю. Даже и петух не нужен с такою коровою! Вот с этой ранней песенки все и началось. Раз пропела, в дело пошло, все проснулись, умылись. Второй раз проснулись, умылись. Третий раз хозяйка прибежала полусонная, да как закричит на меня:

– Хватит рогатая мычать спозаранку! Ты корова, а не петух!

Я хотела уже и обидеться, но потом подумала, что у каждого из животных своя роль, пусть Петя сначала кукарекает, а уж потом я для надежности промычу. Но хозяйке и так не понравилось. Стала она меня каждое утро бранить, да платком на меня махать. Вот тут уж я обиделась не на шутку. На меня кормилицу, да платком махать! Перестала я траву щипать, да молока давать. Пусть знают, кто в доме главный! Тогда хозяйка продать меня вздумала, вроде как я уже не молочная корова, а только на холодец и гожусь. Вот и не знаю, чем бы наш спор кончился, но однажды ночью из сарая меня украл домовой, что обиделся на хозяев, да повел меня на свое новое место– жительство, в Дремучий лес.