Текст книги "Истории Дремучего леса"

21. Степка – жених

Влюбился наш домовой Степан в кикимору болотную. А эта девица попалась с гонором, из себя мнит много, а сама пигалица тощая. Вот то ли дело бабы в нашей деревне! Вот уж дивчины видные, формы пышные, ростом крупные и ввысь, и вширь. Да, к примеру, хозяйка моя прежняя. Вот уж статная женщина. Молока у меня надоит ведра два, да несет их легонько, глазом не поведет. Такая и солнце ясное свое фигурою затмит и закроет от глаз. В общем, сначала мне не понравилась эта мокрущая девица. А потом посмотрела я на домового, думаю, а куда ему видная баба, коли сам он под лавкою умещается, зашибет она его ненароком. Пусть уж милуется со своею лягушенцией болотной.

Тут Степан, чтобы кикимору покорить, решил ей избу построить, да моим молоком парным ее отпоить, чтобы сердце тинное отогреть. А эта квакушка зеленая, та еще штучка оказалась. Ей, видите ли, не только избу подавай, ей еще и чувства неземные понадобились. Так она и заявила хозяйственному:

– Ты, Степан, со мною, как с поленом обращаешься. Никаких я подвигов от тебя не вижу.

– Так, ежели, я подвиги совершать начну, мы с тобой к зиме в сугробе жить будем, а не в хате. Промерзнем все, да и насморк подхватим.

– Ну, хорошо, пусть без подвигов, но ты же мой жених.

– Верно! – заулыбался Степан.

– А женихам принято за невестами ухаживать, да чувства свои неземные показывать. А от тебя что?

– Что от меня? – испугался домовой.

– От тебя одни стружки, да бревна! Где твои ухаживания, Степан?

Развернулась эта болотная девица и пошла себе восвояси. Домовой весь день ходил угрюмый, работа у него не ладилась.

– Эх, хозяйственный ты мужик, Степан, но с бревном лучше обращаешься, чем с девицей, – решила я все взять в свои руки.

– И ты туда же, – обиделся домовой.

– А, ты не хмурься, лучше меня слушай, да на ус мотай.

– Нет у меня усов!

– Тогда запоминай. Ты вот целыми днями рубишь, пилишь, строгаешь, а на девицу свою болотную никакого внимания не обращаешь.

– Как не обращаю? Я же для нее и стараюсь!

– Это ты так думаешь, а ей обидно. Ну, ты хотя бы цветочек на полянке сорви, да подари. Все этой лягушенции приятно будет.

– Колокольчик?

– Ну и колокольчик можно! Сорви цветочки, да отнеси ей.

Обрадовался Степан, нарвал охапку цветов, да кинулся на болото. А я за ним украдкой последовала. Спряталась за кустами, подглядываю. Подошел подлавочный к своей кикиморе, за охапкою его и не видно почти. Протягивает ей цветы. Та зарумянилась вся, заулыбалась.

– Это мне?

– Тебе! – довольно протянул Степан.

– Ой, какие красивые колокольчики! Ты сам собирал?

– Сам, конечно. Корова сказала тебе отнести, чтобы тебя задобрить.

– Что? – тут болотная в лице изменилась, зеленое ее лицо еще больше позеленело. – Не нужен мне твой веник драный!

– Как? Тебе же понравилось! – домовой от горя выронил цветы.

– Веник! Иди строй свою избу, нечего без дела слоняться.

И побрел Степан обратно. Идет, а сам от обиды чуть не плачет. Тут уж я решила заступиться за горемычного. Вышла из укрытия своего, да к кикиморе подхожу. Та нос свой отвернула и в болото уставилась.

– Ты зачем Степана обижаешь?

– А, ты у нас, рогатая, заступница?

– Ты, лягушенция, не больно умничай. Ты знаешь, кто такой домовой?

– Домовой и есть домовой.

– Эх, коза неразумная, домовой – это счастье! У Степана знаешь, какое сердце доброе! Вот ты, кикимора, сколько на своем болоте сидишь, да женихов перебираешь?

– Уж лет триста.

– Много к тебе сваталось?

– Ох, много сваталось женихов знатных, да заморских.

– А, что же ты никого не выбрала?

– Ах, рогатая, сердце не лежало.

– Потому и не лежало, что Степан особенный, может и не умеет он красиво ухаживать, зато сердцем добрый.

– Эх, рогатая, – обняла меня кикимора за шею. – А ведь верно ты говоришь! Не буду больше над Степаном измываться. Буду лучше помогать ему избу строить. А для тебя, кормилицы, у меня подарочек есть.

– Подарочек? Люблю я подарки, – даже сердце мое коровье раздобрело. – Дари скорее!

Сняла кикимора со своих волос ленту яркую, да на мой кудрявый лоб повязала. – Красавица, – глядя на меня, сказала мокрущая.

– Красавица! – от радости прикрыла я глазки.

22. Щи из крапивы

Гулял я себе по лесу. Собирал крапиву для щей. Ох, и вкусен супец из крапивы, а уж как полезен. Соскучился мой животик по горячему, аж мочи нет! Думаю, нарву я крапивы, огонь разведу, а кикимора сварит обед вкусный. Нарвал я было уже целую охапку, да возвращался на полянку, как упало на мою голову чудище лесное. Смотрю, глазонькам своим не верю – повелитель пчел окаянный. Вспомнил я старое, как он мне косточки все пересчитал, да злость меня такая одолела! Сжал я крапиву в ручке, да как отхлестал по морде это чудище! Тот заревел. Думаю, сейчас вцепится в меня, несдобровать тогда. Пустился наутек, так что и след мой простыл. Прибежал на поляну, Ресничку увидел, да к ней прижался. А тело мое так и дрожит от страха.

– Ты чего, домовитый, трясешься?

– Коровушка, спасай! Охотится, видно, на меня чудище лесное. Помнишь, я про повелителя пчел рассказывал. Так вот он на меня и сегодня напал. Опять с дерева подкараулил. Но я не растерялся! Дал отпор! Крапивою отхлестал, так, что не сунется он ко мне больше.

– Эх, Степан, а со мной какое приключение было.

– Что такое?

– Напали на меня сегодня звери лесные. Отхлестали меня прутьями по самой корме.

– Ох, рогатая! Не принял нас Дремучий лес! Что же делать то?

– Держать рога наготове! Мы с добром пришли. Никому ничего худого не сделали. Будем дом строить, да жить в нем.

– Верно говоришь!

Тут из леса выходит краса моя ясная. Песню ладную напевает. В руках у нее охапка травы.

– Здравствуй, краса моя, – до чего хороша.

– Здравствуй, сокол ясный. Вот крапиву нарвала для щей твоих.

– Хорошо! – обрадовался я. Свою то крапиву я на дело пустил. – Вот тебе котелок, воды наноси, огонь разведи, да щи начинай варить.

– Что? – так на меня глаза свои большие и вытаращила. – Я щи варить?

– А кто же? – не понял я вопроса. – Так испокон веков заведено, что бабы варят, да стряпают.

– Ты что, Степан, ума лишился? Я тебе крапиву надрала, а ты уж давай-ка сам кашеварь, – да траву мне под ноги кинула.

– Вот и ходи голодная! Иди на болото тину горькую жевать! – разозлился я, добрейшая душенька.

– Не хочу тину! Хочу щи с крапивою, – да ножкой еще и притопнула.

– Вы чего развопились, как дети неразумные, – в дело включилась коровушка. – Есть хотите? А, ежели хотите, готовить придется. У тебя Степан изба – три бревна, до осени едва успеть сделать. А ты, кикимора, все равно без дела на болоте своем сидишь, так что тебе и готовить.

– А я не умею ваши щи варить! – запротестовала краса моя несговорчивая.

– Так что там великого? Научу я тебя, бестолковую, – заверила ее Ресничка. – А ты, Степан, иди работать, позже приходи щец наших отведать. Ох, мы с кикиморой наготовим, язык откусишь!

– Верно! Речь от вкуснотищи потеряешь! – заверила меня голубка.

Вот как коровушка моя все ловко разрешила. Я благодарно кивнул Ресничке и побежал осиливать хату.

23. Встреча

Строил я избу, строил. Устал, так что рученьки ныть стали, да спинушка затрещала. В животе заурчало от голода. Эх, щей надобно отведать! Прихожу я к столу, а там в котле дымятся да ароматом своим завлекают щи крапивные полезные. Краса болотная меня поджидает, да улыбкою очаровательной заманивает.

– Отведай щец свежих, Степан, – в тарелку налила, и мне протягивает.

– Я за ложку, да скорее пробовать. – А вкуснотища! Оторваться не могу. Съел одну тарелочку, добавки попросил. Вторую съел – наесться не могу. Третью отхлебал – насытился.

А голубка моя болотная смеется, да приговаривает:

– Что, Степан, язык проглотил?

Наелся я досыта домашней пищи, да ко сну меня приклонило. Улегся я на травушку, где солнце припекает, да уснул. Проснулся от гула, да криков. Корова меня языком облизывает мокрым и фырчит:

– Вставай, Степан! Поднимайся! Беда!

Я глаза свои открыл, да мамочки! Дрожь по телу пошла, не знаю, как унять. Толпа зверей лесных на нас идет. Я на ножки свои вскочил, топор, что под рукою был, взял, да приготовился красу свою и коровушку защищать. Голубка же моя тинная стоит и глазом не моргнет. Подошли звери лесные к нам ближе, окружили.

– Не подходите! – крикнул я, размахивая топором. – Зарублю! – а у самого сердечко выпрыгнуть из груди готово.

– Ты чего это, Потап, на мои болота пожаловал? Али тебе своих владений мало?

– А ты теперь лихо защищаешь, кикимора? Предала ты лес родной, значит? – обвинил красу мою медведь.

– Какое лихо? Где ты, Потап, лихо то увидел?

– А это кто с тобой? – да кивает на нас с кровушкой.

– Ты что, медведь, ослеп совсем? Что корову с домовым никогда не видывал?

– Это, точно, корова! – вступил в разговор волк. – Обычная деревенская рогатая. От нее вреда никакого, наоборот она еще и молока дает.

– А это домовой, – кивнул на меня лис. Такие коротышки в домах людских живут, да счастья в дом несут.

– Вот так да, – удивился медведь. – А где же тогда лихо? Где прячется?

– Да не видела я никакого лиха! – ответила лягушечка моя.

– А кто же тогда в лесу стучал?

– Я стучал топором, деревья рубил, – честно признался.

– Зачем лес портишь? – грозно спросил волк.

– Так не порчу я вовсе. Я избу строю. Я же домовой, а домовым без избы никак нельзя.

– А что ты вообще в наших краях позабыл?

– Меня хозяйка злющая из дома выжила, вот и подался я в чащу.

– А дым откуда идет?

– Так я ж чай щи хлебать люблю, а их только на костре варить надо.

– А ты, кикимора, почему песни поешь, да венки на голове носишь? Зачем болото свое покинула?

– А чего в этом странного? Влюбилась я, вот и пою, да цветочки собираю. Степан мой жених, – радостно объявила краса моя.

– Ну чудеса! – удивились лесные жители.

– А зачем ты меня крапивой отхлестал? – тут из толпы вышел повелитель пчел.

– А! Повелитель пчел! – ноженьки задрожали. Я топором замахнулся на него, да кричу, – Не подходи! Стой, где стоишь!

Медведь Потап отстранил чудище, да подошел ко мне ближе:

– Ты зачем моего сына крапивою по носу ошпарил?

– Повелитель пчел – твой сын?

– Какой еще повелитель пчел?

– Так я, когда к вам в лес шел, заснул под деревцем, а на меня сверху упало чудище, за которым рой пчел следовал.

– Я не повелитель пчел! Я медвежонок Пузяша. Просто на меня тогда напал сладкожорик и я залез на дерево, медком полакомиться, а пчелы разозлились. Упал я тогда с дерева, а не специально тебя придавил. От пчел убегал.

– Фууух! – с облегчением выдохнул я. – Значит, чудищ в вашем лесу не водится.

– А почему ты меня чуть не забодала? – обратился к коровушке моей волчонок.

– Так ты сам на меня напал! Где родители у этого хулигана?

– Я здесь, – вышел вперед волк.

– Вот и воспитывайте своих детей, а то они творят, что хотят. Паслась я себе на лужайке, травку кушала, никого не трогала, а тут выбегает из кустов, да прутом меня по корме хлещет. Что за молодежь пошла? – возмутилась Ресничка.

– Это правда? – спросил волк у сына.

Волчонок опустил нос:

– Правда. Только я думал, что это лихо. Простите меня, тетя корова.

– Ладно, на первый раз прощаю.

24. Тут и сказочке конец

Вскоре в Дремучем лесу был большой праздник. Степан закончил строить избу и созвал всех жителей леса на новоселье и свадьбу. Гостей было так много, что рядом с домом поставили десять больших дубовых столов. Гости поздравляли молодых, да пили молока парного, лакомились маслом нежным, да сливками воздушными, нахваливая коровушку-кормилицу. Вот так и закончилась история с лихом в Дремучем лесу!

Часть 2. Про Соловья Разбойника

1. Феликс

Меня зовут Феликс Игнатьевич Соловьев, но по-свойски просто Феликс. Я родился в семье домовых и был самым младшеньким седьмым сыном. Отец с матерью меня баловали, братья души во мне не чаяли, а больше всего со мной возился средний брат Степан. Он стал мне лучшим другом.

Я рос счастливым ребенком, но одно обстоятельство огорчало мое безоблачное детство – я был переростком. Сначала все шутили, мол, аппетит хороший, кровь с молоком. Потом я стал ростом с человека. Какой из меня домовой? Домовые в углах да под лавкою прячутся, а меня и за печь не спрятать.

Прятали меня то в стоге сена, то в коровнике, то в чулане. Однако с каждым годом укрывать огромного домового от людских глаз становилось все тяжелее. Родители печалились и слезы лили. Тогда брат Степан решил взять все в свои руки. Он пригласил меня жить в просторную избу.

Жилось нам с ним весело. Брат обучил меня всем домовячим премудростям: как пирожки горячие со стола умыкнуть; как дворовых животных угомонить, если разбуянились; как корову успокоить, чтобы та молока больше давала; как хозяев поучать, если ссорятся и скандалят; как вещи прятать, чтобы не нашли вовек…

Однажды испекла хозяйка блины пышные румяные, запах на всю избу стоял, да нос с ума сводил. Решили мы со Степаном десяточек свежих блинчиков стащить. Залезли под стол, хозяйка отвернулась, я руку протянул, да задел скатерть, та за мною вместе со всем, что было на столе, упала на пол. Хозяйка обернулась. Караул! Увидела она нас со Степаном, а это позор для домового – быть обнаруженным. Взяла баба кочергу, да как наподдаст нам с братом, еле ноги унесли.

Оказались мы со Степаном на улице. Весть о нашем сраме быстро разнеслась среди домовых. Над нами потешались, как могли. Оставаться в этих краях было нельзя, и мы отправились в путь. Скитались долго. Наступила зима, а свободной избы так и не попадалось. Мы мерзли на улице, питались, чем придется, но шли дальше. И вот однажды удача нам улыбнулась!

Нашли новый дом, в котором не завелся еще домовой. Степан так обрадовался: «Эх, Федя, заживем мы с тобой лучше прежнего!»

Залезли мы в чулан, а ночью, когда брат уснул, я тихонько ушел из дома. Не мог я стать обузой брату. Рано или поздно, нас бы снова обнаружили. Я решил, что если не могу быть домовым, то и прятаться больше не стану

Вышел на улицу и пошел по дороге открыто. Шел я несколько дней, не зная покоя. Забрел в лес. Слышу неподалеку крики. Решил выяснить, в чем дело. Вижу, напали разбойники на старика, к дереву его привязали, а сами все ценное из телеги забирают. Ох, разозлился я тогда, решил помочь дедушке. Бросился на разбойников, завязалась у нас драка. Выбили мне передний зуб, но я наградил хулиганов своею силищей, так, что те еле ноги унесли.

За мою помощь дед подарил мне золотой зуб, но не простой, а волшебный. Если его вставить и засвистеть, то все вокруг снести можно. С этим зубом стал я уже не Феликсом, а Разбойником Соловьевым, а потом и вовсе Соловьем.

Так шло время, пока однажды не решил я любимого брата найти. Поиски завели меня в Дремучий лес.

2. Брат

Пусть я переросток, а все же домовой. Домовые всегда тянутся к семье, к корням. Эх, и затосковал я по брату Степану! Так тосковал, что даже и грабить честной народ не в радость стало! Узнал я, где он обитает – так и забрел я в Дремучий лес.

Брат Степан тем временем зря время не терял. Хатой обзавелся, да жену красавицу нашел.

Как-то вечером пил он с женою чай перед открытым окном, да вареньем закусывал. Тут я ему сюрприз то и устроил. Залез в окно. Он от неожиданности и стакан из рук выронил, а жена его как заорет, что есть мочи.

– Брат, это же я!

– Феликс, младшенький, глазам не верю! – Степан выбежал на улицу, да давай меня обнимать. – Откуда ты? Устал, небось? Проголодался? Пошли в дом, накормим тебя, обогреем, – взял он меня за руку, как маленького, и повел за собою в избу. – Садись за стол!

– Степан, сокол мой ясный, кто этот детина? – кивнула на меня хозяйка.

– Да как кто? Брат мой родной! Самый младший в семье был! Малыш Феликс!

На слове малыш я чуть не стукнулся головой о косяк.

– Да ты садись за стол скорее! Жена угощай гостя дорогого, – суетился Степан.

Кормили меня и поили в этом доме досыта, пока пояс на животе не развязал, не успокоились хозяева.

– Вот, теперь, когда ты сыт, рассказывай, где ты был, да как жизнь сложилась твоя без меня?

– Нормально все у меня, – тут я и осекся. А что я могу о себе рассказать? Чем похвалиться? Что разбойничал, да грабил? Стало на душе у меня тяжко и уныло. – Я путешествовал, мир посмотрел, да тоска по брату родному завела сюда.

– Правильно, что завела. Мы с женою знаешь, как живем? Никого не боимся! Ни на кого не оглядываемся. Я хату построил. Звери нас лесные уважают, да помогают. Скоро с красою моей прибавления ждем. Она кикимора, я домовой, а наследник наш будет кикиморовенок.

– На кого же похож будет? – кикимора взяла за руку Степана.

– Мы ему даже имя придумали. Если мальчишка, то Гриша, а если девчонка, то Стеша.

– Ждем, не дождемся, – заулыбалась кикимора.

– Ты, если надолго к нам, то в няньках тебе ходить, – заявил Степан.

– Я пока не знаю, надолго ли.

– Чего тут знать? Тебя дела важные ждут?

– Нет, – меня точно никто не ждал.

– Вот и решено! Оставайся жить с нами. Для тебя место найдется! Верно, жена?

– Всегда рада твоей родне, сокол мой ясный, – вздохнув, ответила кикимора.

– Я с радостью, да только тесновато мне в избе этой, я ж переросток. Есть ли попросторнее чего?

– Сарай есть. На сеновале спать будешь? Там и компания тебе отличная – корова певунья. Колыбельные на ночь будут.

– Колыбельные? Это хорошо! Уговорил! Да только, такое дело у меня, Степан, – так мне понравилось у брата, что захотелось и навеки остаться в этих краях, но боялся я, что разбойника рано или поздно во мне признают, перед братом опозорят, да и вытряхнут из Дремучего леса. – Ты мое появление в тайне держи. Я уже пуганый, общение не люблю, да показываться мне перед другими стыдно, я же домовой, а переросток такой получился, – пришлось мне схитрить.

– Ты как хочешь. Хочешь прятаться – дело твое. Живи с нами в счастье и добре. Хоть душа моя, наконец, успокоится, а то ведь каждую ноченьку гадал, где мой брат горемыка.

Проболтали мы весь вечер. Так мне понравилось в доме брата! Захотелось навеки зажить в Дремучем лесу. Когда темнеть стало, Степан повел меня в сарай.

– Чего не спится?

– Добрый вечер, коровушка. Привел тебе соседа. Будешь ему на ночь колыбельные петь?

– Какого соседа? Ты что, Степан, совесть потерял? Мы с тобой договаривались, что в сарае хозяйка я одна буду, без подселений!

– Да ты не мычи раньше времени. Это брат мой, Феликс.

– Здрасьте, – попытался я быть вежливым с говорящей коровой. – А ты что говорить умеешь, рогатая?

– Ох! Этот неразумный детина не знает про Дремучий лес. Так вот, верзила, в этих краях все животные разговаривают на человечьем языке. Ты кто такой? Чего-то ты на домового не очень похож.

– Я переросток. Тесно мне в избе будет. Решил зажить в сарае. Ты не ругайся раньше времени на меня, корова. Я хороший сосед. Ухаживать за тобой буду, как положено.

– Ладно, посмотрим еще, – сжалилась Ресничка. – Ночь уже на дворе, пора бы и спать. Ложись на сеновал, да храпи сладким сном.

3. Кикиморовята

Только уснул, как чувствую, лицо мое стало мокрым, будто его мочалкой натерли. Не открывая глаз, пытаюсь вытереть кожу насухо, но она опять становится мокрой.

– Да открой ты глаза свои, соня беспробудная, – слышу голос коровы.

Открываю глаза и вижу перед собой слюнявый розовый язык, который пытается меня лизнуть. Увертываюсь. Фууууу! Обтираю рукавом лицо.

– Да ты рогатая, совсем из ума выжила? Ты зачем меня пачкаешь?

– Нужен ты мне больно! Я бужу тебя.

– Зачем? Чего тебе не спится?

– Мне как раз ой как спится! У Степана с кикиморой двойня родилась – сын и дочка. Степан прибежал к нам новость рассказать, да видно радости не выдержал. Вон у входа в сарай валяется без чувств. Ты давай, Феликс, соображай быстрее. Надо за сестрою кикиморы бежать, пусть брата твоего в чувства приведет. Она известная травница.

– Вот зашел в гости!

Подбежал я к брату. Тот на соломе лежит. Я его по щекам хлестал, что есть мочи, а он и глазом не моргнул.

– Хватит, как барышня в обморок то кидаться! Вставай, говорю, – видимо придется все в свои руки брать. – Где сестра у кикиморы живет?

– Недалеко. Иди прямо за болото. Там на краю домик стоит небольшой деревянный на куриных лапах. Зовут ее Яга. Хватай ее, да скорее сюда тащи!

– Одна нога здесь… – кинулся я что есть мочи за Ягой.

Прибежал на край болота. Вижу, домик-развалюха трухлявая стоит, весь перекосился. А у домика того ноги кривые. Подбегаю ближе, дергаю за ручку дверь, а она из нутрии закрыта. Стал я стучать, что есть силы!

– Ааааааа! Караул! Грабители! Воры! Спасите! Помогите!

Кинулся я к окну, залез наполовину. Вижу, баба к печи прижалась и орет.

– Ты чего орешь, как оглашенная? Меня за тобой послали! Сестра твоя кикимора родила двойню на ночь глядя, а брат мой Степан на радостях чувств лишился. Надо бы спасти его.

– Киша двойню родила?

– Ага!

Вышла баба из дома, да побежали мы с ней, что есть духу.

Всю ночь я из колодца воду носил, да брата обливал. К утру на Степана уже десятое ведро воды вылили. Тут новоиспеченный папаня, наконец, открыл глаза, да вспомнив о двойне, хотел было снова сознания лишиться, но корова вовремя облизала его своим слюнявым языком.

– Ааааа! Аааа! – кричал на радостях Степан.

Тут в сарай вошла Яга и позвала всех в дом на детишек взглянуть. Мы вместе с коровою пошли. Заходим в дом, а там в люльке два кулька лежат и пищат. Кикимора их укачивает, да колыбельную поет.

– Краса моя! – кинулся Степан к кикиморе с объятиями. – А сын то копия я! – взял на руки ребенка Степан. – Мужик вырастет! Будет со мной лес валить, да избу строить!

– Сокол мой ясный, это дочка.

– Как?

Стали мы детей рассматривать. Дочь оказалась копия Степан, а сын в мать пошел.

– Как назовете? – спросила Яга.

– Как и хотели, – кикимора укачивала на руках сына.

– Стеша и Гриша, – ответил Степан.

Пока молодые родители любовались на своих детишек, мы с Ягой вышли на воздух, нужно было свою нервную систему кислородом обогатить. Сели на крыльцо и вздохнули.

– Я ведь подумала, что ты разбойник!

– Перепугалась? – впервые при свете дня взглянул я на Ягу. Мамочки! Сердце то так и екнуло! Краса какая! Волосы, словно деготь темные в хвост собраны, да косынкою нарядною украшены. Глазищи огромные, губы алые, а фигура из-под платья так и выдается формами. – Запала ты мне в душу баба по имени Яга!

– Ядвига я, но все меня по-свойски кличут Ягою.

– Ядвига, пошли вечером со мною на свидание. Я и гармонь у Степана возьму, все чин-чином.