Текст книги "Лабиринты времени: Кноссос"

Глава 1 – Тесей из Южного Бутово

– Обратите внимание на цвет моря, по волнам которого так живописно движется наша яхта. Удивительно, сколь непохоже описывали эту стихию люди, принадлежащие к разным культурам, разному времени. Мы бы назвали эти волны бирюзовыми, синими, голубыми, лазурными, ультрамариновыми.., – девушка-гид с завидным энтузиазмом распиналась перед слегка растёкшейся от жары публикой.

Не смотря на ранее утро и освежающий морской ветерок, температура воздуха по оценке среднего россиянина уже подбиралась к отметке «жарко, но терпимо», а к полудню могла перевалить за «О, Боже, почему я не поехал в отпуск на Камчатку».

Небольшая группа туристов расположилась на облупившихся белых скамейках под навесом прогулочного катера. Он вышел рано утром из ираклионского порта на специально организованную для них экскурсию в сторону небольшого островка Дия, лежащего напротив критской столицы.

Всего их было человек двадцать, собранных из соседних отелей для того, чтобы познакомиться с красотами какого-то всеми богами забытого осколка суши. Единственными достопримечательностями Дии, судя по фотографиям на Трипадвизоре, были серые безжизненные камни и полное отсутствие хоть какого-то намека на развлечения, что на Крите, действительно, редкость.

Тэс сидел на скамье рядом с мамой и младшей сестрой, почти не слушая, что говорит экскурсовод. Как и каждый день этого долгого нудного отдыха, парень прибывал в плохом настроении. Хотя внутренне он уже смирился с неизбежностью очередного раннего подъема и необходимостью опять куда-то бежать, чтобы посмотреть на «ценнейшие и прекраснейшие» древние развалины или замшелые музейные экспонаты, но веселья ему это не добавляло.

Мать Тэса, преподаватель античной литературы в одном из крупных московских ВУЗов, полагала, что для детей на отдыхе нет ничего лучше, чем приобщиться к наследию Древней Греции, а не валяться целыми днями на пляже, поедая мороженное, попивая коктейли и играя в волейбол, как «эти беспечные англичане».

С сожалением и завистью Тэс осознавал, что к такому вполне себе шовинистскому маминому определению можно было подставить любую национальность, потому что все нормальные туристы в их отеле – англичане, немцы, французы, итальянцы, чехи, поляки и прочие, предпочитали именно так и делать, на всю катушку пользуясь возможностями «олл-инклюзива».

Но Елена Александровна считала, что приехать на Крит и не увидеть все сто тысяч древностей, щедро раскиданных по острову обитателями давно ушедших эпох и активно раскапываемых не менее фанатичными, чем она сама, археологами – это сущее преступление. Спорить с ней было бесполезно. Честно-честно, сколько сын ни пытался, он ни разу не вышел победителем.

«Твой отец мне никогда бы этого не простил» или «Олег поступил бы именно так» – и всё, точка, против такого аргумента ничего не возразишь, потому что отец больше года назад погиб, а мама только-только научилась вообще хоть как-то говорить о нем, без рыданий и ухода в себя настолько, что другим туда и отбойным молотком не достучаться.

Отец Тэса, Олег Соколов был археологом и, как им сказали, погиб во время экспедиции в одном из исторических центров Египта, где участвовал в раскопках, когда в стране начались очередные беспорядки. Вооруженная толпа ворвалась в древний храмовый комплекс и стала крушить все вокруг, попутно прихватывая с собой то, что могло оказаться ценным. Тело так и не смогли найти, скорее всего, его завалило в подземных тоннелях, которые обрушились во время нападения, закончившегося пожаром. Не было даже похорон, а мама долгое время делала вид, что не верит в его смерть.

На её примере сын увидел, что значит пройти через все пять стадий переживаний, вызванных потерей близкого, любимого человека. После отрицания, сопровождаемого попытками броситься на поиски мужа, отправить туда экспедицию или вынудить к этому постоянно меняющееся египетское правительство, был гнев, с разбитой посудой, угрозами судебных исков отцовскому начальству, криками и скандалами.

Поскольку торговаться было особо не с кем и не о чем, относительно быстро проскочив стадию торга они пришли к депрессии, о которой Тэсу не хотелось и вспоминать. Но именно он вытаскивал маму по утрам из кровати и чуть ли не пинками отправлял на работу, готовил завтрак ей, себе и восьмилетней сестре (спасибо ютубу в общем и фуд-блоггерам в частности), отводил Настю в школу (благо она была в пяти минутах ходьбы от дома и Тэс учился там же). Ещё он постоянно загружал Елену Александровну рутинными задачами, типа необходимости поехать с их классом в подмосковную усадьбу или рассортировать книги в необъятной семейной библиотеке. В итоге, каким-то волшебным образом Тэс всё-таки пропихнул сопротивляющуюся и упирающуюся руками и ногами маму к стадии принятия.

Он так и не понял толком, в какой момент это произошло, но однажды жизнь их семьи снова вошла в колею – неровную, кривую, размытую слезами и усыпанную осколками несбывшихся планов, но все-таки ведущую куда-то дальше, где, может быть, все будет немного лучше, чем сейчас.

У самого Тэса, кстати, с принятием был полный порядок. По крайней мере он так считал. Он принял непростое, но от того не менее неизбежное, новое положение вещей и всеми силами старался удержать привычный мир от еще более масштабного краха.

Конечно, и ему было тяжело, горько, больно и обидно, но он решил, что, как единственный теперь мужчина в семье, не имеет права распускать сопли. Отец бы этого точно не одобрил. Хотя, может быть, где-то в глубине души Тэс на самом деле решил повременить со своими пятью стадиями, просто остановившись на первой?

Иногда, делая что-то по дому, например, прикручивая очередную икеевскую полку для постоянно разрастающейся маминой библиотеки, которая уже выплеснулась в коридор (да что там, даже в ванной высились стопки научной литературы), он думал: «Вот вернется отец из экспедиции, хоть оценит, что благодаря мне мы с Настькой тут под тоннами маминых фолиантов не пропали». Правда потом он вспоминал, что отец уже не вернется, и шел заниматься другими «важными» делами.

Когда мама все-таки более-менее пришла в себя, Тэс наконец смог вернуться к своим обычным занятиям и интересам: школа, друзья, плавание, свидания с девчонками, в конце концов. С учебой у него всегда дела обстояли вполне сносно, да родители и не настаивали на пятерках, ну, кроме языков, коих Тэс изучал три: английский, немецкий и греческий.

С английским проблем не было, ведь к своим шестнадцати годам, постоянно путешествуя с родителями, он нередко оказывался в многонациональных группах ученых, литературоведов, искусствоведов и прочих их коллег со всех концов земного шара. Этот язык, как палочка-выручалочка помогал наладить контакт практически с любым человеком.

Немецкий как-то сам прицепился после нескольких поездок в Австрию, Германию и Швейцарию на разные конференции, и его решено было взять в школе вторым языком. Правда отец полагал, что Тэс проникся к языку Шиллера и Гёте потому, что он – второй по значимости язык международного научного общения и особенно популярен в египтологии.

На деле же Тэсу в то время было важнее понимать эпично-лиричные и слегка маниакальные тексты Rammstein и пронзительные душеизлияния от Lacrimosa в духе «никто меня не любит, а я весь из себя одинокий, гордый, прекрасный и никем не понятый». Как отметила однажды Елена Александровна, услышав раздающиеся из комнаты сына печальные трели Тило Вольффа, почему-то по-немецки такие душещипательные утверждения звучат намного убедительнее, видимо, благодаря Новалису, Гёльдерлину и прочим «страдающим юным Вертерам».

На этих, и некоторых не столь популярных, но не менее олдскульных и «забористых» немецкоязычных геров и фрау Тэса подсадил Штефан, сын отцовского друга, профессора Штайнберга. Не смотря на разницу в возрасте (Штефан был старшее на три года) они быстро нашли общий язык и подружись, когда вынуждены были коротать лето в захолустном, по московским меркам, австрийском городке Грац, где их родители участвовали в очередном исследовательском проекте местного университета.

Тогда, в возрасте тринадцати лет, с Тэсом приключилась первая любовь, объектом которой стала симпатичная рыжеволосая сестра Штефана Сандра, чем вполне объясняется интерес к немецкоязычной музыкальной лирике «страдательного» характера и быстрое освоение дойча.

Ах да, еще ругательства. Как оказалось, например, даже вполне приемлемое в приличном обществе «дурак» звучит по-немецки весомее, чем по-русски – Dummkopf, а, короткое хлесткое Quatsch или более австрийское Blödsinn, обозначающее любой бред или ерунду, отлично ставит точку в любой нудной полемике, но намного приличнее популярных английских аналогов.

Правда, по-немецки у Тэса получалось говорить так, будто он всегда страшно ругается, даже когда заказывает бургер с картошкой или читает инструкцию от стиральной машинки. Мягкое австрийское произношение ему совершенно не давалось.

Третьим, самым мучительным для Тэса, в силу своей сложности, языком, был греческий, спасибо, что не древний, а современный. На нем, конечно же, настояла мама, хоть и смилостивилась до более применимого в жизни не мертвого языкового варианта. Хотя, по ее мнению, если человек не в состоянии прочесть Гомера или еще какого Еврипида в оригинале, ему, собственно, и элементарного понимания жизни взять неоткуда, что уж говорить о минимальном уровне эрудированности.

Также она считала, что красивее языка вообще на свете нет, так что иногда просто в домашнем общении на него переключалась, чтобы поднять себе настроение. А тут уж хочешь-не хочешь, но будь добр знать, как хотя бы по-новогречески выразить желание отведать на ужин пасту «Карбонара» или попросить денег на поход с одноклассниками в кино, или будешь сидеть дома и жевать котлеты из брокколи. В общем, в их семье даже Настя уже сносно лопотала на языке жителей Эллады.

Что Тэс действительно запустил за последний год, так это свое любимое плавание, и теперь с удовольствием наверстывал упущенное. Они с тренером составили настоящий «олимпийский график» занятий, который пришлось изрядно подкорректировать из-за отъезда. И всё потому, что какая-то подруга с маминой работы посоветовала ей «шикарный недорогой тур прямо на Крит, с прямым перелетом и олл-инклюзивом, да за такие деньги, да по нашим временам почти бесплатно!».

Тэс с изумлением смотрел на маму, которая, спешно пакуя огромный чемодан, сообщала ему о завтрашнем отлете, говоря с ним заученным словами любителей «баклажанного отдыха», к которым их семья никогда не относилась.

Они с родителями всегда сами покупали билеты и снимали дома, квартиры, а чаще останавливались у друзей в тех местах, куда отправлялись на отдых, много ездили по России и Европе на машине и старались не пересекаться с «организованным туризмом», который отец просто терпеть не мог. Что вполне понятно, потому что они с мамой, казалось, могли провести любую экскурсию, куда бы их не занесло: хоть в музее «Русские валенки» в Вышнем Волочке, хоть в Парижском Лувре.

Однако, не смотря на странности, в тот злополучный день Тэс подумал, что раз уж маму так увлекла идея совместного отпуска, а Настя вообще до потолка прыгает от радости по кровати, то и ему не стоит обижать своих дам отказом.

Тэс согласился отправиться на семейный отдых в Грецию, о чем теперь жалел каждый день, с утра, оглашаемого задорным греческим «Калимэра», до вечера, когда, изменив всего пару букв, «доброе утро» превращалось в «добрый вечер» – «Калиспера».

Его тоску скрашивала лишь возможность ежедневно плавать в действительно чистом, теплом море. Хотя чаще всего вместо утренней тренировки Тэс с первыми лучами солнца должен был нестись на арендованной машине по серпантинным горным дорогам на другой конец острова, чтобы погулять по «очаровательной древней минойской священной роще», или карабкаться в горы, чтобы увидеть «ту самую пещеру», где совершались какие-то жутковатые обряды.

Сегодня вот пришлось вставать ни свет ни заря и куда-то плыть на старом обшарпанном катере, который вот-вот сам присоединится к сотням сотоварищей, затонувших, по словам девушки-экскурсовода, здесь в разные века и лежащих теперь на морском дне вокруг Крита, храня до поры свои «несметные сокровища и удивительные тайны». Ну-ну, прямо только нас, русских туристов, по глупости откликнувшихся на столько ранний, в смысле утренний, «зов культуры» и дожидаются.

Тем не менее, вчера, например, выдался неплохой день. Мама потащила их с сестрой в Кноссос, дворец легендарного критского царя Миноса, где, согласно мифам, и происходила вся эта история с Ариадной, Минотавром и тем самым афинским Тесем, чей образ, похоже, будет преследовать Тэса всю жизнь.

Елена Александровна действительно увлекательно и со знанием дела рассказала детям об этом древнем сооружении. Оказалось, что Кноссос, самый большой известный ныне дворец минойского мира, был построен как минимум в середине второго тысячелетия до нашей эры, это же какой-нибудь восемнадцатый-семнадцатый век до нового времени, а такой масштаб. Три-четыре надземных и как минимум два подземных этажа, полторы тысячи залов и комнат – Петергофу и не снилось!

Они долго бродили по территории, разглядывая восстановленные объемные фрески, изображавшие сцены дворцовых церемониалов и знаменитую тавромахию, так называемые игры с быками, где юноши и девушки прыгали через спину разъярённого, увенчанного смертоносными рогами животного. Насте, конечно, больше всего понравилась ванная царицы. Там на стенах были нарисованы ее любимые дельфины и рыбки – целое подводное царство.

Вся семья уже направлялась к выходу, когда Тэс ненадолго задержался, разглядывая бассейн для омовений, и заметил цветное пятнышко, выглядывающее из щели между камнями кладки.

Он наклонился, поднял маленький округлый предмет, счистил с него пыль, и в его руках оказался ярко-синий камушек овальной, как зерно, формы с горизонтальным отверстием для шнурка. На внешней стороне был вырезан корабль, похожий на те, что можно видеть в книжках о древних мореплавателях – с одной мачтой, широким парусом и пятью парами весел по борту, а какие-то большие рыбы плыли в волнах рядом с судном.

Когда за день до этого они были в Археологическом музее Ираклиона, Елена Александровна рассказывала детям, что вырезание вот таких вот камушков было чуть ли не самым популярным видом минойского искусства, по крайней мере до нас дошли сотни таких печаток. А все потому, что большинству древних критян эти геммы были совершенно необходимы в повседневной жизни.

Ими пользовались как подписями и носили нанизанными на повязанный на руку шнурок или как медальон на шее, чтобы всегда иметь возможность поставить свой оттиск на глиняных табличках или восковых печатях.

Например, любой ремесленник, охотник, крестьянин, рыболов или винодел всегда мог отметить своим знаком качества отправляемую во дворец или на продажу партию товара, что уж говорить о купцах и служащих, которым без таких «экслибрисов» было и вовсе не обойтись.

Тогда Тэс подумал, что эту безделушку потерял здесь какой-нибудь незадачливый турист. Может быть, это был брелок или местный сувенир, копирующий стиль древних минойских мастеров. Он машинально сунул гемму в карман и поспешил за мамой и сестрой.

Теперь, сидя на палубе катера, он задумчиво вертел синий, как застывшая морская капля, камень на запястье, куда надел его как обычную «фенечку» на кожаном шнурке, то и дело проводя по линиям резного рисунка большим пальцем. Он запомнил наощупь каждую черточку корабля и уже успел привязаться к этой простенькой вещице. «Что ж, у многих спортсменов бывают талисманы. Пусть и у меня будет свой» – думал парень, продолжая поглаживать рисунки на камне.

Тем временем катер значительно отплыл от берега, а интонация повествования гида разительно изменилась. Эта несуразная девица, нахлобучившая на себя огромную шляпу – эдакая соломенная посадочная площадка для средних размеров вертолета, – стала вещать еще более вдохновленно и громко. «О Боже, она опять взялась декламировать Гомера» – с ужасом понял Тэс.

– Остров есть Крит посреди винноцветного моря, прекрасный,

Тучный, отвсюду объятый водами, людьми изобильный,

Там девяносто они городов населяют великих.

Разные слышатся там языки: там находишь ахеян

С первоплеменной породой воинственных критян, кидоны

Там обитают, дорийцы кудрявые, племя пеласгов,

В городе Кноссе живущих⁴4
  Гомер. «Одиссея», ХIХ, (Пер. В. Жуковского)


[Закрыть]…

«Только не это» – удрученно подумал парень. Взгляд слегка затуманенных восторгом глаз экскурсоводши сфокусировался на его лице:

– Но не буду утомлять вас цитированием, уж Вы-то точно знаете продолжение, не правда ли, Тесей?

«Да когда же это кончится!?» – с горечью подумал Тэс, но промолчал и утвердительно покивал в ответ, только бы от него отвязались.

Эта дамочка с первых дней их знакомства, когда турагентство приставило её опекать русских туристов в их отеле, не давала ему покоя. Она, видно, решила, что раз его матери шестнадцать лет назад взбрело в голову назвать своего сына именем знаменитого персонажа греческой мифологии, значит сам Тесей, удостоившийся столь великой чести, просто обязан знать наизусть «Одиссею» с «Иллидой», а также все превратности расхожих античных сюжетов от похождений Богов до деяний героев.

Нет, он-то, что самое противное, как раз всё это знал. Мама использовала греческие мифы и поэмы Гомера в качестве детских сказок на ночь, те еще horror stories выходили. Но Тэс никогда бы не признался в наличии за плечами подобного совершенно бесполезного и удручающе скучного багажа знаний.

Дело в том, что несколько лет назад Тесей решил, что больше не будет умником и ботаном, каким его считали большую часть детства. Он рос в семье, где сложно было быть нормальным, по общепринятым меркам, ребенком, и однажды у него появился шанс это исправить.

Во-первых, их семья переехала в новый район, где его еще никто не знал, и школу тоже пришлось сменить. Мама уговорила его перейти в недавно открытый неподалеку гуманитарный лицей, где директрисой была её подруга-античница. Во-вторых, в то лето в Австрии, Тэс понял, что вполне можно научиться, по выражению Штефана, успешно мимикрировать. Тогда, чтобы привлечь внимание Сандры, он прошел полный «курс молодого бойца», разработанный его предприимчивым австрийским другом для адаптации к условиям их, этих самых нормальных детей, подростковой действительности.

Если бы Тэс и Штефан, увлекающийся социологией и отлично разбирающийся в теории общения а-ля Дейл Карнеги, подробно записывали свой план покорения олимпа школьной популярности, то вполне могли издать очередную бодрую книжку про самосовершенствование с названием вроде «Как перестать быть одиноким ботаном и влиться в новую среду за столько-то дней».

Нельзя сказать, что до того Тэс был совсем уж белой вороной и сильно страдал от одиночества. В старой школе одноклассницы его скорее просто не замечали или намеренно игнорировали, одноклассники общались ровно, без особенных издевок и буллинга, но нередко неприятно подшучивали, называя его «ходячей энциклопедией», а иногда давали и более обидные прозвища.

Благодаря подробным инструкциям Штефана, Тэс научился не умничать без дела и скромно скрывать свои действительно энциклопедические знания в некоторых областях, полученные благодаря родителям с их своеобразным подходом к воспитанию, который обрек Тэса на незавидную участь – в столь юном возрасте знать и уметь значительно больше, чем средний студент хорошего университета. И хотя всевозможные, в основном не самые полезные в обычной жизни, знания из разных областей истории, науки и культуры, занимали в голове Тэса весьма обширное пространство, с недавнего момента он предпочитал об этом помалкивать.

Штефан рассказал другу, что для того, чтобы жизнь в новой школе стала для него более комфортной, главное – особенно не выделяться. Вместе они разработали настоящий социальный эксперимент, результаты которого еженедельно обсуждали в скайпе.

Вернувшись в Москву, Тэс возобновил активные занятия плаванием, заставил себя вникнуть в суть самых ходовых на тот момент компьютерных игр и наладил на этой почве контакты с наиболее популярными в их параллели парнями. Так Тэс обзавелся своей компанией, приличествующими его возрасту хобби и увлечениями.

Оказалось, что поверхностные разговоры о сериалах, геймерстве, модных шмотках и новых гаджетах вести намного проще, чем ему казалось раньше, а тренировки и походы в кино с одноклассниками запросто способны заменить книги, музеи, и поездки на родительские «слёты-симпозиумы». Девушкам нравилось его чувство юмора, которое стало действительно отличным, когда Тесей понизил в нем градус цинизма и откровенных насмешек.

В целом жизнь Тэса (а именно тогда он стал именовать себя так, и никак иначе, избегая полного имени) стала намного более счастливой. Однако Штефан, положивший начало этому эксперименту, заметил, что Тэс слишком уж слился с образом, который они ему придумали. У него появилась куча приятелей, какие-то подружки-балаболки, но хороших стоящих друзей как не было, так и нет. Недавно, во время очередного разговора, глядя друг на друга через крошечные глазки́ вебкамер, они со Штефаном и вовсе поругались.

– Ты теряешь время… и теряешь себя, камрад, – печально заметил Штеф, теребя свою переросшие все грани приличия челку, когда Тесей радостно сообщил ему об очередном приглашении на свидание от девчонки из их параллели. Про Сандру, кстати, он давно и думать забыл, зато вовсю пользовался своей популярностью у прекрасного пола, гуляя то с одной, то с другой «симпатичной мордашкой».

«Удивительно, – подумал Тэс, – как быстро Штефан подхватил это мягко говоря несвойственное для повседневного немецкого языка обращение, буквально переводящееся как «товарищ», которое в русскоязычных «интернетах» стало маркером суровых мужских сообществ от реконов⁵5
  Общепринятое в рунете сокращение от «реконструкторов».


[Закрыть] до диванных геополитиков. Если он кого-нибудь так приласкает у себя в Граце, его чего доброго примут за неокоммуниста, неожиданно самозродившегося на благодатной австрийской почве – очень одинокого, и потому заслуживающего всяческого сочувствия.

– Я думал, что, поиграв во всеобщего любимчика, ты поймешь, что такое дешевое внимание, основанное на примитивных манипулятивных техниках общения, ничего не стоит, но, видимо, я ошибался. Зря мы всё это затеяли…

– Да что ты понимаешь! Сидишь там в своем Чернодырске, обложившись древними манускриптами, настоящая Brillenschlange⁶6
  Нем. сленговое – «очкарик», дословно «очковая змея».


[Закрыть] – вон очки уже в экран не помещаются, кроме меня и не общаешься ни с кем, библиотекаршу свою полгода на свидание пригласить не можешь, а у меня нормальная, понимаешь, нор-маль-на-я жизнь! – гневная тирада прозвучала неожиданно и особенно злобно, потому что диалог, понятное дело, шел на не очень нежном в исполнении Тесея немецком. Штефан пристально посмотрел на раскрасневшегося от крика собеседника и перед тем, как отключиться, сказал:

– Я думал, мы друзья, камрад, но и тут, судя по всему, оказался неправ. В любом случае, рано или поздно тебе придется узнать цену этого впустую потраченного времени, и я очень надеюсь, что твое знакомство с реальной жизнью, будет не таким болезненным, как моё.

Теперь на Крите Тесею часто вспоминался их последний разговор. Ему было стыдно за свою грубость, но позвонить или написать другу он так и не решался. И что он имел в виду, какую такую реальную жизнь? Штефан, кстати, сам решил не ехать учиться в Вену, застрял в своем захолустье, зачем-то ввязался в какой-то отцовский проект…

Разве что по его меркам особенным экшеном считается круглосуточное просиживание штанов в библиотеке. В таком случае можно согласиться: затекшая спина, шея и прочие суставы действительно могут доставить немало болезненных ощущений, но Тэсу это сомнительное удовольствие вроде бы не грозит. Эх, вот кому бы понравился такой отпуск – музеи, галереи, антикварные лавки, развалины всякие…

А теперь эта экскурсоводша решила его окончательно допечь, планомерно разрушая имидж независимого крутого парня, который и без того было проблематично поддерживать, отдыхая с мамой и младшей сестрой. За спиной послышались смешки, и кто-то пробасил: «Ха, Тесей из Южного Бутово!».