Текст книги "Мгла"

Круто. Вот такие пироги. Ужас и горе. Рядом. Долгие месяцы. И лицо ее поблекло, осунулось. Но я думаю, она сумеет вырулить, когда все это дерьмо закончится. Ей просто нужен покой и отдых. Мне так кажется. Короче, крепко пожимаю ей руку. Как пожала бы каждому, имеющему мужество в одиночку сопротивляться хищникам.

– Анна, сейчас я быстренько смотаюсь за продуктами. А ты закроешься и будешь терпеливо ждать. Понятно?

– О, господи, какая жуть! Неужели вы одна пойдете туда? А вдруг зверье поджидает поблизости. Одну вас я не пущу!

Блин, ну начинается. Не объяснять же ей что и как. И так уже кучу времени тут потеряла.

– Короче, ничего со мной не случится, поверь. Вернусь, максимум, через пятнадцать минут. И дай мне, пожалуйста, ключи на всякий случай.

Нормально. Женщина изумленно выставляется на меня, медлит. Потом вручает связку. Отходит в сторону. Окей. Такая сговорчивость не может не радовать. И пусть проблема истолкования текущих событий остается за ней. Наверное, как раз у нее есть время для размышлений.

Выхожу, сзади щелкает затвор. Окей. Внизу я видела незапертые квартиры, надо в них порыться чуть-чуть. Верно? В первой взять нечего. Как корова слизала. А вот со второй везет больше. Прикольно. Снимаю с крючка хозяйственную сумку, кладу туда консервы, чай, картошку, макароны. Думаю, Анне хватит на сегодня и завтра. А потом все должно закончиться, да? По-крайней мере я продолжаю на это надеяться.

Захожу на нужный этаж, прислушиваясь к звукам в подъезде. Только свист ветра да стук часов откуда-то. За дверью Анны тихо. Наверно, затаилась там, как мышь. Зашибись. Легко поворачиваю замки, вхожу. Никого. Нормально. Со стуком скидываю ботинки. И женщина в мгновение ока уже здесь. Расширенные зрачки, дрожащие руки. Ой, блин, бедняга! Долго же ей отходить придется. Если останется живой, конечно.

– Не надо бояться, пупсеныш. Ты, главное, не выходи отсюда никуда и ни за что. Понимаешь? Там верная смерть. Реально. Ты должна помнить об этом. Вот в сумке продукты. Завтра я принесу еще. И не забуду про тебя. Слышишь? Ну, чего не отвечаешь? Мутотень эта скоро загнется. Не будет она бесконечной. И я сообщу тебе, когда это случится. Обязательно. Блин, ну скажи хоть что-нибудь!

Она подносит пальцы к губам и, не отрываясь, смотрит на меня.

– Кто вы?

Зашибись. Конь в пальто, блин. Какая, нафиг, разница? Короче, задание мое в этот раз вообще проходит просто «на ура». Море контактов с людьми, зашибенная обстановка, охренительный противник до кучи. И неизвестно, где проем. Я фигею. Ей-богу, никогда так не встревала.

– М-да. В общем, я агент инопланетных спецслужб. Понятно? Надеюсь, тебя устроит такое объяснение. Другого не будет.

Лицо женщины еще больше вытягивается. Нормально. А вообще-то не мешало бы пожрать, живот уже реально свело. В общем, беру эту белоснежку за руку и веду в комнату.

– Кстати, не подскажешь, где находится кухня? Жутко хочется есть. Честно.

Ого, в глазах появляется осмысленное выражение. Ух ты, отбирает у меня сумку. Какие мы, оказывается, инициативные бываем, блин.

– Извините, сейчас я что-нибудь приготовлю.

Здорово. Иного я и не жду. Пока варятся макароны и закипает чайник, открываю консервированные овощи. Ставлю тарелки на стол. Здорово, когда кто-то готовит. Анна стоит около плиты, спиной ко мне. Рассматриваю ее. А ничего такая. Стройная. Наверное, от мужиков отбоя нет. Будто почувствовав мой взгляд, она оборачивается. Блин. Да ничего я не собиралась сказать. Ни слова. Зараза. Опускаю глаза. Надо же, человек может это чувствовать. Зашибись. Никогда бы не подумала.

Потом мы сидим напротив друг друга, едим, разговариваем. И я понимаю, что мне с ней офигительно комфортно. Давно так не было. Как у этого, блин, у Христа. За его пазухой. Хе-хе. А еще нет напряженной атмосферы, что успела сложиться в моей берлоге. И вопросов она не задает. Не то, что тот болван. Реально. Уходить, блин, совсем неохота. С ума сойти.

Наконец встаю. На часы боюсь даже смотреть. М-да. На лице Анны тут же появляется беспомощное выражение. Блин, она пытается меня остановить. А я ведь и так еле собралась, гадство.

– Может, ты все же останешься? Мне так страшно одной. Вдвоем легче выжить, ты же понимаешь. Пожалуйста, не оставляй меня.

Жесть! И что делать? Еще один человек нуждается во мне. И так будет с любым, кого я попытаюсь спасти. Зашибись. Но эта все-таки не любая, реально. Что-то в ней есть, родственное такое. Верно? Как бы мне по-хорошему уйти-то сегодня? Чтобы ей полегче стало. Блин, у меня же мишка есть! Прикольно. Роюсь в сумке и отдаю ей игрушку. Радуется. Как ребенок. Сколько, интересно, ей лет? И потеряла ли она кого-нибудь в этом дерьме? А спросить я все равно не решусь. Может быть, потом, когда-нибудь. Короче, одеваюсь, стараясь не смотреть ей в глаза. Но у порога оборачиваюсь.

– Анна, ты должна закрыть дверь на все замки. И не открывать никому! Слышишь? Четко понимаешь? Я зайду завтра. Не выходить! Не открывать! Надо, чтобы ты поняла стопроцентно. За дверью смерть!

Она внезапно хватает мою руку, прижимает к своей щеке, а затем целует. Зашибись! От неожиданности я отшатываюсь. А Анна сжимает ладонь еще крепче. Мы некоторое время стоим неподвижно. Потом отпускает пальцы. Офигеть. Так и до сердечного приступа довести можно.

Дверь за моей спиной закрывается. Я медленно иду и знаю, что женщина следит за моим уходом через глазок. А потом будет смотреть в окно.

Он

Медленно иду, пиная опавшие листья, и потираю замерзшие руки. Перчатки остались там, в том здании, а возвращаться не хочется однозначно. Казалось бы, чего проще – зайти всего на две минуты. Но, признаться, сама мысль об этом вызывает неприятие. Ведь то место связано для меня теперь исключительно с выпущенным созданием, которое оказалось на редкость мерзостным и внушающим отвращение. Вот как, получается, бывает. И слава богу, что больше я его не увижу.

Стемнело совсем. Зажигаются фонари, рождая круги света. А во дворах появляются компании с пивом. Все как обычно, и никто ни о чем пока не подозревает. Захожу в магазин, улыбаюсь симпатичной продавщице, строящей мне глазки. Покупаю кефир и хлеб, так как остальное, вроде бы, имеется в наличии. И направляюсь домой. Снова начинается снег. Колючие сухие песчинки, острыми иголками жалящие лицо, ложащиеся тонкой паутиной на плечи. Скоро зима, и уже ничто не сможет напомнить лето, словно его и не было никогда. Улетели птицы, остались одни вороны, важными персонами разгуливающие по помойкам. Не видно ни воробьев, ни снегирей, ни синичек. И в лесу сейчас, должно быть, очень тихо. Только щелкнет ветка, да зашумит где-то вверху ветер.

Дверь подъезда распахнута. Замок поставили еще года полтора назад, но он почти постоянно сломан. Не помню, чтобы когда-нибудь бедный механизм функционировал дольше недели. И не ввиду происков злобных хулиганов, как можно было бы подумать, а из-за манипуляций вполне себе добропорядочных жильцов. У того ребенок ключ потеряет, этот по пьяной лавочке напроказничает, а третий заранее обеспечит свободный доступ своим дружкам. А в итоге получается, заходи, кто хочешь. Поэтому во время городских праздников наш подъезд верой и правдой служит общественным туалетом для многочисленных горожан.

Поднимаюсь по лестнице. Характерный запах ударяет в ноздри. Вокруг облупленные стены с недвусмысленными надписями, выщербленные ступени, покосившиеся почтовые ящики. Взбегаю на свой этаж и останавливаюсь у окна в поисках ключей. У дверей делать это будет уже поздно, так как там царит таинственный сумрак по причине постоянно выворачиваемой кем-то лампочки. И здесь меня настигают ароматы соленой селедки. Похоже, у кого-то из соседей застолье. Славно. На ощупь нахожу скважину замка, два поворота, и я в квартире.

Орет телевизор, значит, мать дома. Снимаю ботинки, нащупываю ногами тапочки. Однако проскользнуть незамеченным не удается. Она споро семенит из своей комнаты и, поджав губы, интересуется, где это я шатался целый день. Подобное обращение не подразумевает какой-либо адекватной реакции, а служит лишь вступительной частью для бесконечной череды обвинений. Поэтому я, молча и уже не торопясь, раздеваюсь под испепеляющим взглядом и иду мыть руки. Потом разгружаю сумку.

Только у себя мне удается вздохнуть свободно. Растягиваюсь на диване, разглядывая потолок. Интересное дело, вроде бы все, как всегда. Но, прислушиваясь и всматриваясь вокруг себя, я чувствую перемены. Возникла темная дыра, откуда рвется ветер чужого пространства, и он уже завертел части нашего. Отменить сделанное нельзя, но, вероятнее всего, это и к лучшему. Нет сомнений, что человечество является чужеродным телом в данном мире, опухолью, которую можно нейтрализовать исключительно хирургическими методами. Разве нет?

На этой мысли задремываю и только через полчаса вновь открываю глаза, смотрю на циферблат будильника. Пора ужинать. Вынимаю из холодильника суп, ставлю на слабый огонь. На сильном разогревать не следует – портятся вкусовые качества блюда. Аккуратно расставляю тарелки, приборы. Тактично стучу к матери. Как обычно, она отказывается, мотивируя это тем, что есть мою поганую еду не собирается. Славно. На самом деле такое поведение идеально укладывается в условия нашего сосуществования. Минут через десять она в любом случае зайдет как бы между прочим в кухню и так уж и быть, но только один раз, поужинает. Все ее уловки мне давно знакомы. Хотя было бы действительно любопытно узнать, на что она тратит пенсию. Или куда откладывает? Иногда я задаю себе подобные вопросы. Хотя, вне зависимости от придуманных ответов, исправно покупаю, готовлю и кормлю, а пятого числа каждого месяца иду платить за коммунальные расходы. Потому что… А кому она еще нужна, кроме меня?

Наливаю суп, кладу сметану. Кефир тоже выставляю на стол – чтобы согрелся. Поудобнее пристраиваю книгу, признаться, за едой читаю всегда. И через несколько минут понимаю, что прямо над ухом громко вещает радио. Вот незадача! Так привык к нему, что даже замечаю не сразу. Поворачиваю тумблер на минимум и продолжаю есть. Между домами завывает пурга, а из маминой комнаты изредка доносятся наиболее экспрессивные выкрики политических комментаторов. Интересное сочетание, разве нет? Я уже пью кефир, когда слышится щелчок выключаемого телевизора. Сейчас надо ожидать гостей. И точно, скрип двери, шаркающие шаги. А вот и родительница. Стараясь не вслушиваться в едкие замечания, углубляюсь в книгу. Мать привстает на цыпочки и включает радио на максимум. Набор раздражителей налицо, поднимаю глаза. Она с какой-то злой радостью наблюдает за мной. Славно. Вздыхаю, мою посуду и выхожу.

Гневные реплики матери отсекаются дверью в мою комнату. Вот так мы и живем. Да. Включаю торшер, занавешиваю окно и еще с полчаса перечитываю выбранное наугад произведение. Затем беру «Харраш», чтобы просмотреть некоторые страницы. Странное дело, время от времени в нем появляются новые главы, а старые при этом никуда не пропадают, хотя визуально том не увеличивается в размерах. Такое ощущение, что на самом деле он растет вглубь. Признаться, у меня неоднократно возникали мысли, что «Харраш» существует в некотором другом измерении, и вот этот бумажный фолиант просто верхняя часть айсберга. Но что это за измерение и измерение ли вообще, сказать сложно, так как не хватает знаний по физике и математике.

Поздно. Пора ложиться, завтра снова на работу. Расправляю постель, потом стою под горячими струями воды в ванной. А затем укрываюсь теплым одеялом. Славно. Между шторами я всегда оставляю небольшую щель, чтобы перед сном была возможность увидеть звезды, а летом – тени от листьев деревьев на стене. Признаться, эти темные силуэты – странная штука, колышущаяся листва на них абсолютно реального размера, несмотря на то, что деревья и фонарь далеко от моего окна, метров сто, не меньше. Да что тень! В мире столько всего непонятного, что захватывает дух. Разве нет? Но сегодня небо покрыто тучами, поэтому я сразу смыкаю глаза, и меня немедленно затягивает круговорот цветных вихрей. Падаю, падаю и засыпаю.

Проходит день, другой, третий. Неделя. Ничего необычного не происходит, будто та черная юркая сущность не проникала к нам. Однако беспокойства нет и в помине. На самом деле, я чувствую, что все идет так, как надо. И мои ожидания не обманываются. Через месяц возникают слухи о странной болезни. Сначала мужики на работе начинают судачить не хуже иных кумушек. А затем и мать докладывает, о чем шепчутся старухи в очередях. Пока это выглядит нестрашным. Словно некие досужие вымыслы, в которых собачонке пририсовываются рога и копыта. Да, наверное, сейчас еще можно хотя бы что-то исправить, изолировав обращенных людей. Ведь их совсем мало, думаю, всего несколько особей. А вот убить их обычными способами, вероятнее всего, практически невозможно. Поэтому можно именно отделить, не уничтожить. Но до сих пор никто не насторожился, не понял опасности, грозящей всем без исключения, потому что люди не умеют принимать явления, отличающиеся от привычных и давно известных. Хомо сапиенс всегда считают, что если нечто не вмещается в их картину мира, то этого не существует вовсе. На самом деле, человечество твердолобо по самой своей природе, и это станет причиной его гибели.

Затем появляются разговоры о чертях, утаскивающих людей в ад. Соответственно, мои знакомые и знакомые моих знакомых разделяются на тех, кто придерживается версии ужасной болезни, и тех, кто считает происходящее карой небесной. Однако лично мне обращенные особи пока не встречаются, поэтому я не знаю, как относиться к ним, и держусь нейтралитета. Неизвестно, нужно ли их бояться или чувствовать омерзение. А, может быть, они ничем не отличаются от обычных людей? Признаться, меня это заботит мало. Я, как обычно, занимаюсь самообразованием, попытками усовершенствовать себя. Совершаю по возможности долгие прогулки. Ну и, конечно же, девять часов в день отнимает работа.

Но вот наконец события касаются и моего личного пространства. Пока это негромкий стук, еще не звонок. Один из моих коллег заболевает непонятной болезнью. Потом выясняется, что поражена вся его семья – дочь не ходит в школу, жена не появляется на работе. У нас начинают толковать об эпидемии. И моя мать тоже разъясняет своим приятельницам нечто подобное. Причем сама она старается реже выходить на улицу и уже не столь часто донимает меня скандалами. Более того, жалобно просит попытаться сократить число контактов, особенно избегать тех, где я чувствую неладное. Она как-то худеет, лицо сморщивается в кулачок, в глазах проскальзывает растерянность. Ведь происходящее совсем не состыковывается с ее представлением о действительности. А в моей груди вдруг шевелятся давно забытые чувства, и я советую ей вообще не выходить из дома, за исключением тех случаев, когда она идет со мной. Мать жалко смотрит из-под редких бровей и почему-то соглашается.

На следующее после этого разговора утро я, как всегда, выхожу на работу в пятнадцать минут восьмого. Еще совсем темно. Фонари горят через один, что тоже обычно. Иду, хрупая застывшей ледяной кашей, по тропинке через зеленую зону. Когда остается метров десять до улицы Советской, вдруг ощущаю затылком совсем рядом нечто жуткое. А секунду спустя на меня со страшным визгом обрушивается тяжелое тело. Успеваю осознать, что это конец. Затем слышу нечеловеческий вопль. Сзади что-то давит, выталкивая с дорожки, но я жив! Пытаюсь оглянуться и внезапно понимаю, что ору сам. Сглатываю сухой комок в горле и неожиданно легко оборачиваюсь. Боже ж ты мой! Меня до пяток пронизывает судорога страха, мелькает мысль, что надо бежать, бежать отсюда. И все это словно в страшном сне – сдвинуться с места не могу. А Оно скребет скрюченными пальцами в сантиметре от моего лица. Разинутая пасть и вытаращенные глаза – снизу вверх. Пробую отшатнуться. Бесполезно. Запах. Какой омерзительный запах. А Оно бьется, рычит в тщетных попытках добраться. И в этот момент я, в конце концов, уясняю, что Оно не может коснуться меня, как ни старается. А старается вовсю, желтой пеной исходит от усердия и нетерпения, юлой вертится. Ужасно!

Закрываю глаза, необходимо успокоиться и выровнять дыхание. Это, конечно же, преобразованное существо, бывший человек, только почему-то маленький. Карлик, что ли? Были ли в городе карлики? Так, спокойно-спокойно. Очевидно, что обращенцу я недоступен, но наблюдать это кошмарное нечто в самой непосредственной близости от себя? Нервное расстройство можно заработать. Спокойненько. Ме-едленно открываем глаза-а… Нет! Честное слово, это немыслимо! Оно никак не смирится с недоступностью добычи. Завывает. Становится на четвереньки. Копает. Опять вскакивает. Роет воздух. Доводит рычание до визга, а потом снова переходит на рычание. Визуально создание совсем небольшое, клочками покрыто шерстью, сквозь которую проглядывают остатки одежды. Какой-то рисунок в цветочек. Платье? Рубашка? Да нет, наверное, все-таки платье. Руки грязные, с ножевидными когтями, больше напоминают лапы. Ноги не обуты. Хвоста нет. Оно крутится возле меня, тряся круглой башкой с длинными прядями волос. Да. Вновь поднимает морду. Я вглядываюсь.

Боже! Что-то знакомое в искаженных чертах. Хватаюсь за горло. Что же это такое?? Как так можно? Ласково зову: «Машенька, девонька милая». Существо замирает, морда подергивается и по ней пробегает тень мучительного вспоминания и непонимания. На меня вдруг глядят глаза побитого и не знающего за что щенка. Несколько секунд мы в упор смотрим друг на друга. Затем Оно разворачивается, опускается на четвереньки и с тоскливым воем устремляется прочь.

Я сглатываю, закрываю лицо руками и только сейчас понимаю, что весь взмок. Потом медленно-медленно опускаю руки и гляжу на ладони. Пальцы трясутся мелкой дрожью. Так вот как это выглядит! Что же с обращенцем происходит дальше? Господи, а ведь скоро мне предстоит наблюдать за ними во всех стадиях превращения. Этого я уж точно не выдержу. Нужно иметь стальные нервы, чтобы ежеминутно видеть возле себя искаженные яростью морды и устрашающие когти.

Потираю кисти рук и еще раз провожу ими по лицу. Смотрю на часы, на работу, конечно же, опоздал. Позвонить и сказаться больным? Вполне приемлемый вариант. Но вот идти домой совершенно не хочется, а кафе в городе нет. Чувствую, как холод пробирается под воротник. Надо что-то делать, иначе замерзну. Смежаю веки, несколько раз глубоко вдыхаю морозный воздух. Слышу хруст льда под чьими-то ногами. Через мгновение меня грубо толкают, и в мой адрес звучат отборные ругательства. Славно. Открыв глаза, вижу мужчину, уже удаляющегося в сторону. Походка враскорячку, запах перегара. Отличного дня тебе, туземец.

Наконец-то мне удается сдвинуться с места. В надежде согреться шагаю быстро, почти бегом. На улице в этот час довольно много сограждан, с утра угрюмых и глядящих исподлобья. Пытаюсь на ходу упорядочить мысли. Нет сомнений, инцидент выбил меня из колеи. Обращенец не сумел достигнуть своей цели, это так. Но пережитое потрясение, видимо, сдернуло мою обычную защиту. Ведь в повседневной жизни уже давно никто не смог бы толкнуть или ударить меня. А сейчас я опустошен и подавлен. И с таким ощущением оставаться вне дома совершенно точно нельзя. Вновь разворачиваюсь и в обход леска тороплюсь обратно.

Добираюсь без происшествий. Мать встречает меня удивленным возгласом, едва не роняя кастрюльку с водой. Успокаиваю ее, как могу, и сразу же звоню на работу, говоря, что беру отгул. Потом долго стою под душем, стараясь согреться. До красноты растираюсь полотенцем, надеваю теплые носки и свитер. Под бодрые реплики радио по поводу угрозы простатита варю кофе, вытаскиваю из шкафчика печенье и сервирую стол. Налив чай, ко мне присоединяется мама. Сидим с ней, беседуем о том, о сем. Затем мою посуду и, ставя чашки на полку, напоминаю, что одной на улицу выходить ни в коем случае не следует. Она ворчит, смешно теребя жиденький узелок волос на голове, и уходит к себе.

Закрываю дверь, расправляю постель и забираюсь в ее уютное тепло. Однозначно, выжил я только благодаря «Харрашу». Однако теперь и мне известно, что переживает тот, кто подвергается нападению перевертыша. На самом деле, это жутко и по моральным нормам отвратительно. Хотя, вероятно, по-другому нельзя. Люди вполне заслужили подобное обхождение. Разве нет? Пусть хотя бы перед смертью они узнают, что чувствуют убиваемые и замучиваемые ими животные, деревья, растения. Да. Но с каждым днем число обращенцев будет увеличиваться. И выдержать многократные нападения я не смогу чисто психологически. Или все-таки привыкну? А если это просто расплата за содеянное? Похоже, придется поискать ответ в «Харраше». Но, боже мой, во что превратилась Машенька, двенадцатилетняя дочь моего коллеги! Наверное, самое страшное, когда обращение детей совершают ближайшие родственники. Мерзко. Гадко. Чудовищно!

Глубже закутываюсь в одеяло, вожусь, устраиваясь удобнее. Какой пасмурный день, низкие тучи давят на стекло окна, будто закупоривают его. И сон витает совсем рядом, уже смыкает мои веки. Да. С другой стороны, выросла бы девочка Машенька и стала похожей на своих родителей – через день пьяного, едко пахнущего потом отца и громкоголосую вульгарную мать, пышно трясущую телесами от смеха или негодования. Так же, как они, она каждый день пила бы пиво или водку, в худшем случае – кололась в подворотне или у реки. Так же материлась, хамила, ненавидела тех, кто отличается от нее самой, и имела бы девственно чистые мозги, не отягощенные ни одной сложной мыслью. И варварски калечила деревья, разжигала костры, непрерывно гадила вокруг себя, не удосуживаясь убрать, вытаптывала траву, издевалась над животными. И умерла бы лет в сорок пять, если не раньше, от перепоя, передоза или болезней, вызванных неумеренным потреблением спиртного, сигарет и мужиков. Так, может быть, все вполне закономерно? А? Я зеваю и незаметно проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь поздно, около четырех. Бодрости и сил, конечно же, добавилось, но вылезать все равно не хочется. Тишина. Только часы стучат, отсчитывая секунды. Надо пообедать, а затем заняться делами – посмотреть «Харраш», сходить за продуктами и приготовить какое-нибудь блюдо. Ладно, встаю. Потягиваюсь, надеваю домашнюю одежду – обязательно теплые носки – и выхожу в кухню. Мама тут, похоже, похозяйничала немного, видимо, уже поела. На обед у нас предполагались макароны с сыром и консервированными помидорами. Вернее, это я готовил на ужин, но сейчас придется делать перегруппировку. Так, ставим кастрюльку на маленький огонь. А вот помидоры, наверное, лучше оставить для супа. Хотя нет, пару штук все-таки возьму. Наливаю в чайник воду, зажигаю газ. Когда готово, не спеша обедаю, потом мою посуду, вытираю со стола.

За окнами уже стемнело. И пора бы сделать ревизию продуктов. Морковка и свекла в наличии, а вот картошки и сметаны мало. Понятно. У матери еще и хлеба совсем не осталось. Над головой что-то с грохотом падает, слышатся приглушенные вопли. Признаться, это не нападение своры обращенцев, как можно было бы решить, а самые обыкновенные пьяные разбирательства соседа со своей женой. Видимо, сегодня у него выходной, вот и надрался, как зверюга. Завтра бедная Зина точно будет сверкать синяком под глазом и разбитой скулой.

Закрываю свою дверь, достаю «Харраш». Пролистывая знакомые страницы, натыкаюсь на новые абзацы. «Харраш» вновь не оставляет меня в одиночестве, он поддерживает и дает надежду. Теперь я знаю, как защититься от перевертышей. А надежда – это не пустые обещания. Повода сомневаться в искренности друга у меня нет. Глажу переплет и убираю книгу.

Что там на градуснике? Минус пятнадцать. А снега почти нет. Ледяная катушка. Славно. Придется постараться, чтобы не упасть. Стучу к матери узнать, не требуется ли ей чего-нибудь особенного. Она дремлет в кресле, клюя носом. Старый журнал съехал с колен. Услышав вопрос, мама оживляется и предлагает пойти со мной. Но я отговариваю ее, ведь очень скользко и темно. Обещаю погулять с ней в субботу днем. Потом одеваюсь, натягиваю шапку, проверяю ключи и выхожу, запирая дверь.

С верхней площадки слышатся бодрые напевы «Ля-ля, ля-ля, тра-на-на». Затем стук рухнувшего тела. Я поднимаю голову. По лестнице вниз на четвереньках довольно удачно продвигается верхний сосед Гриша. Стараясь держать марку, он делает попытки подняться с колен, но безуспешно. Веселое мычание тем не менее не прерывается ни на минуту. Видимо, у Гриши есть поводы для радости. Славно. Киваю и тоже начинаю спускаться. Он снова старается встать, но валится уже окончательно. Вероятнее всего до завтра, пока немного не протрезвеет.

На улице ветер, нескончаемо дующий со всех сторон. Рваные тучи быстро скользят по небу, то открывая, то закрывая луну. Я ежусь и направляюсь в ближайший магазин. Выбранное время не совсем удачно, сограждане толпами возвращаются с работы, поэтому небольшое помещение буквально набито людьми. В овощной отдел приходится продираться через толпу, зато там свободнее. Покупаю картошку, яблоки. Потом стою очередь за сметаной и сыром. В первом отделе выбираю хлеб. Изрядно помятый протискиваюсь на свежий воздух. Тяжелая авоська бьет по ноге. И уличная собачонка так и крутится возле. Но, не учуяв мясного духа, отстает. Ветер подталкивает в спину, плюет снежной пылью. Признаться, мне часто кажется, что это живое веселое существо, которое иногда не прочь попроказничать. И я желаю ему удачи.

Дома переодеваюсь, мою руки и приступаю к приготовлению овощного супа. Вскоре по кухне плывут аппетитные запахи, привлекающие сюда маму. Она заходит узнать, что будет на ужин, да так и остается. Между делом я в очередной раз выслушиваю излюбленные воспоминания. Где нужно, смеюсь, где нужно, сочувствую. А тут и похлебка готова. Разливаю ее по тарелкам, нарезаю хлеб, вытаскиваю сметану и приглашаю маму к столу.

Наверное, этот вечер был последним спокойным отрезком времени. Далее события развиваются по нарастающей. Начинает пропадать все больше и больше людей. Они исчезают целыми семьями, этажами, подъездами. А с наступлением темноты становится небезопасным находиться вне дома. Но наше основное предприятие до сих пор функционирует, хотя и с перебоями. И я по-прежнему хожу на работу. Зачем, трудно сказать. Ведь деньги можно достать в любой пустующей квартире. Даже если там еще находится обращенец, напасть на меня он не посмеет. Как показывают наблюдения, достигнув полного превращения, перевертыши сами покидают свои жилища и почти ничем не напоминают человека. Насколько я понимаю, эти существа, как правило, сбиваются в стаи и живут в заброшенных зданиях или подвалах. Охотиться предпочитают с наступлением сумерек.

Наконец и администрация города приходит в сознание после летаргического сна. Закрываются школы, детские сады. Вводится патрулирование улиц. Ходят слухи об облавах, которые милиция проводит на территории давно остановленного завода. Но на самом деле по-прежнему никто не осознает размера проблемы. Люди считают, что обращенцев можно убить или хотя бы изолировать. И не понимают, что совсем скоро в городе не останется ни одного живого человека, вне зависимости от того, были ли попытки уничтожить варгов.

Так течет наша жизнь. Вскоре я перестаю посещать работу ввиду абсолютной бессмысленности данного занятия. Начинается настоящая зима, снежная и холодная. И я почти каждый день надолго ухожу в лес на лыжах. Ветвистое царство дарит покой и ощущение особенной ясности сознания. Лечу по проложенной мною лыжне и чувствую себя птицей. Весело насвистывает ветер, качает пушистыми лапами елей. А под ноги легко ложатся километр за километром. С таких прогулок я возвращаюсь обновленным, словно и во мне идет некая перестройка. Но, в отличие от тех чудовищ, я становлюсь лучше.

А сегодня мне встречается рысь. Она мягко спрыгивает откуда-то сверху прямо передо мной и застывает в нерешительности, глядя лучистыми желтыми глазами. Я резко торможу и от этого едва не падаю. Мы стоим, рассматривая друг друга, наверное, минут десять. Затем зверь делает шаг ко мне… И трется ушастой головой о мое бедро! Запустить пальцы в густую шерсть я не решаюсь. И секундой позже жалею об этом. Ведь его уже нет. Будто и не было. Да, это как знак, как способ дать мне понять, что все идет правильно. Разве нет?

Когда появляюсь дома, весь в снегу, разгоряченный и радостный, никто меня не встречает, а квартира выглядит как-то особенно уныло. Это так, но я переодеваюсь, принимаю душ, ем и только тогда понимаю, что меня что-то тревожит. А где же мама? Ее нигде не слышно. Да и на улице слишком темно для прогулок. Ахаю и кидаюсь в прихожую. Старенькое пальтишко на месте, ботики тоже. Прижимаюсь ухом к ее двери – ни звука. Зову раз, другой. Поворачиваю ручку – заперто. Значит, она точно дома, так как комната закрывается на защелку только изнутри. Тихонько стучу. За дверью угадывается скрип, неуверенные шаги. Зову еще раз, спрашиваю, не случилось ли чего. Что-то падает и разбивается с тонким звоном. Тишина. Сердце гулко колотится, я не выдерживаю и барабаню изо всей силы:

– Мама! Открой дверь! Мама…

Губы мгновенно пересыхают, из горла вырывается хрип.

С той стороны, откуда-то издалека слышится надтреснутый и, кажется, бесконечно усталый голос:

– Сынок, похоже, я приболела. Не тревожь, пожалуйста, мне что-то нехорошо…

Я издаю стон, сжимая ладонями лицо. Господи! Оказывается, мне может быть больно! Оказывается, мне не все равно. Процесс необратим. И я буду вынужден наблюдать все стадии превращения непосредственно рядом с собой. Что за пытка? В животе начинаются неприятные спазмы. Бросаюсь в туалет.

Выхожу совершенно обессиленным, приваливаюсь к стене. Видимо, я все-таки люблю мать. Глубоко-глубоко. Детские воспоминания и чувства не смогли исчезнуть без следа. Как бы там ни было, именно она дала мне жизнь. И этого не отнять. До чего больно, господи! Будь ты проклята, гадина, что выманила маму из дома. Старая приятельница, не иначе. Та, которая давно уже не человек, та, которой просто необходимо было подпитаться. И не изменить ничего. Ужасно. Боже ж ты мой, а ведь я, получается, подсознательно полагал, что мамы это никоим образом не коснется. Какой непроходимый тупица! Разве нет?