Текст книги "Демонология Сангомара. Удав и гадюка"

Мачта приятно поскрипывала на ветру, парус гудел. Лилейский остров медленно отдалялся. Лодчонка еще не выбралась на глубину, и местами возвышались скалистые образования, выдолбленные водой в причудливые формы, из-за чего Юлиан шел осторожно, корректируя путь кормовым рулем и парусом. Где-то вдалеке слышались истошные вопли гарпий, скрытых за грядой Лилейского острова. Местами, тут и там, шевелились медузы, элегантно плывущие в глубине вод. Скальные островки, вырывающиеся ввысь, были усеяны обломками кораблей. Небо, без единого облачка, голубело над головой, а волны искрились и играли в лучах солнца. Природа вокруг была смертельно прекрасна…

Вдруг справа, в одной из скальных выбоин, показалось что-то красное. Юлиан невольно повернул голову, вглядываясь, – и охнул оттого, что увидел скрюченную фигурку в красном одеянии. Там, в углублении скалы, что сплеталась в верховье с двумя другими, образуя арки, лежал… ребенок!

Не веря своим глазам, Юлиан направил суденышко вправо. Спустив парус и поставив якорь, он снял сапоги, чулки и прыгнул в воду. Мощными гребками он поплыл к несчастному. В выбоине лежал босой мальчик в подвязанном ремнем красном кафтане до колен. Он все еще дышал, но дыхание было тяжелым. Убрав прилипшую соленую прядь с обезвоженного лица, граф вспомнил, что видел его в порту, когда навещал Кавиана. Кажется, мальчика звали Халликом.

Добравшись с ним до лодки, Юлиан обрадовался, что не выкинул кожаную флягу с водой за борт. Он поднес флягу к губам мальчика, и тот сделал один маленький глоток, затем еще и еще, но продолжил лежать в полуобморочном состоянии. Глаза его двигались под закрытыми веками.

Теперь Юлиан не торопился. План со всепожирающим демоном откладывался до тех пор, пока он не доставит выжившего после кораблекрушения до пристани. Он укрыл ребенка плащом и пледами рыбаков, чтобы согреть после холодных вод моря Альбо, и устроился рядом. Здесь, на мелководье, бояться было нечего, поэтому граф терпеливо ждал, пока Халлик очнется. Наконец, примерно через час, серые глаза мальчика распахнулись, и он мутным взглядом уставился в небо.

– Папа?.. – прохрипел он.

– Нет, – произнес сочувствующе граф. – Я не папа…

Босой дрожащий мальчик замолк, приподнялся на локте и застыл. В глазах его с каждой секундой нарастал ужас. Память, судя по всему, возвращалась к нему, и он неожиданно вскрикнул, схватился за голову и разрыдался. Слезы из-за обезвоживания едва выступили на его глазах, покрасневших от морской соли.

– Папа-а-а… – причитал он.

Халлик ушел в себя, забыв, что рядом с ним сидит незнакомец, и лишь рыдал, произнося безостановочно «папа». Горе поглотило его, и он не обращал внимания ни на осторожные поглаживания по спине, ни на слова утешения. А граф не понимал, как успокоить ребенка, оглушенного страданием. В конце концов он не придумал ничего лучше, как плотнее закутать мальчика в плащ и прижать к себе, поглаживая по волосам.

– Тихо, успокойся, Халлик.

– Папа… Где он? Где?!

– Твой отец сейчас у Ямеса, смотрит на тебя! Он радуется, что ты выжил, поверь мне.

Конечно же, Юлиан лгал: не мог он раскрыть правду, что купец, вероятно, уже переварился в желудке Спящего. Чуть погодя мальчик притих, уткнулся носом в соленую рубаху и горестно застонал, прикрыв глаза. И снова он перестал обращать на что-либо внимание, забылся горем, и только его ослабевшее тельце тряслось мелкой дрожью. Так прошло с полчаса, пока граф не поднес ко рту ребенка флягу, в которой осталось совсем немного воды. Халлик жадно припал к ней и, кажется, немного успокоился.

Пора было отплывать, чтобы добраться в порт до сумерек. Обладая хорошим зрением, Юлиан мог отправиться к левиафану и ночью, но ослабевшего мальчика нужно было доставить в порт как можно скорее. Тот голодными глазами осматривал суденышко. Вероятно, в трюме когда-то были припасы еды, но их съели поселившиеся там чертята.

– Медузы? – прошептал испуганно Халлик, разглядывая студенистые тела. – Вы ловите медуз?

– Да, мальчик. Но не касайся их ни в коем случае!

С этими словами Юлиан надел чулки, затем сапоги и подгреб ногами трепыхающихся медуз в кучу, а сверху укрыл еще одной сетью, чтобы они не соскальзывали друг с друга и не шлепались на палубу. Халлик, сын купца из Лоракко, трясся, кутался в плащ и осматривался.

Увидев, что он немного притих и успокоился, Юлиан присел рядом на корточки.

– Ну-ка, расскажи теперь, как ты спасся? Ты хороший пловец, да?

Халлик покачал головой и всхлипнул.

– Оно выплыло справа от нас, – прошептал он дрожащими губами. – Дядя Нэлл стал молиться Ямесу, а все вокруг завопили! Папа стал орать рулевому взять курс левее, в сторону мелководья, к острову. Но… Я таких зубищ никогда не видел! Дядя бросился к рулю, к ахтерштевню вместе с другими, но… там… появилась огромная черная пасть, разинулась и… Скрип обивки, все трещало по швам. Грот рухнул рядом и придавил Ирвилла… Дядя пропал вместе с кормой и нашими матросами… А папа схватил меня за шкирку и прыгнул с бака в воду. Сзади все ломалось, дядя… Вы бы слышали, как трещали доски… Корабль развалился на части, словно игрушечный! Как тот, что мне дядя Нэлл сделал в детстве.

Халлик опять разрыдался, обхватив руками коленки, и продолжил:

– Папа сказал забраться ему на спину и взять за шею. Мы не смотрели назад, а папа говорил, что нужно доплыть до острова… И мы плыли. Но… тут папа закричал. Вокруг никого не было, ни акул, ни того чудища, но… Я не понимаю, что случилось. Я спросил его, не тяжелый ли я, а он стал орать, чтобы я не слезал с него. Потом папа лишь молчал, я его спрашивал. А он молчал… Ничего не отвечал. Лишь плыл. Пока не вытолкнул меня туда, между скал. Я повернулся, чтобы помочь ему, а он уже ушел под воду. Я не понимаю – почему? Почему он утонул? Папа всегда так хорошо плавал!

По лицу графа скользнула скорбь. Он-то понимал, что случилось с отцом мальчика: редкий человек выживал после объятий с голубым жалом. Но каким чудом отец нашел в себе силы доплыть до скал, а не сразу уйти на дно от боли?

– Твой отец спас тебе жизнь, и это главное, – произнес Юлиан. – Поплыли в порт, там я тебя отправлю в Лоракко к матери.

– Маме? Моя мама умерла, когда рожала меня… – Халлик снова расплакался, уже от старого горя и тех причитаний и упреков, что выпали на его долю.

– А кто у тебя остался из родных? Сестры? – Юлиан вспомнил возмущение купца на пирсе по поводу пятерых дочерей.

– Да. Но у всех семьи. Я никому не нужен!

– Ну как это не нужен… Дяди, тети есть?

– Два дяди. Один был рулевым на корабле у папы, помогал ему, а со вторым папа постоянно ругался, они не могли что-то там поделить… Дядю Барна папа всегда называл «жадным чертом».

– Понятно…

Значит, нет смысла отправлять мальчика в Лоракко. Со вздохом Юлиан встал с корточек, достал якорь и поднял парус. Суденышко сорвалось с места и, лавируя между скалами, начало пересекать Лилейский пролив, чтобы вдоль ноэльского берега добраться до бухты. Мальчик лежал под парусом, свернувшись клубочком, и боязливо поглядывал на высокого северянина.

Время было уже далеко за полдень, когда Халлик наконец осмелел.

– А кто вы, господин? Вы выглядите как наши, с Севера. И говорите со мной по-северному.

– Я? Ну, много кто… Раньше, до того как попасть в Ноэль, меня звали Уильямом, – вспоминая прошлое, граф улыбнулся.

– А вы откуда?

– Из Офурта.

– О, вурдалачий край! – охнул мальчик и вынырнул ненадолго из мрачных дум.

– Да, да…

– А вы видели когда-нибудь вурдалаков? Они и впрямь существуют?

– Видел, Халлик, видел.

– И какие они?

– Страшные, – коротко ответил Юлиан, не желая вдаваться в подробности.

– Дядь, – после недолгого молчания спросил Халлик, – а как там, у Ямеса, вы знаете? Папе там будет хорошо?

Юлиан помедлил, нахмурился. Он не верил в богов, но сейчас нельзя говорить правду, хотя бы ради душевного спокойствия ребенка, которому и так досталось на его коротком веку.

– Не знаю. Но, думаю, твой отец рад, что ты выжил. Ты подрастешь, возмужаешь, заведешь свою семью и выполнишь долг перед родителями.

– Долг? Какой? Папа говорил, что мой долг – научиться его ремеслу. Не зря же я родился перед днем Аарда!

– Продолжение рода. Это один из главных заветов Ямеса.

– А-а-а. А у вас есть дети?

– Нет, – покачал головой Юлиан и поморщился от соленых брызг. Рыболовная лодка весело летела над игривыми волнами в сторону маяка, который еще прятался за мысом. Солнце гладило прохладными лучами бледные лица ребенка и мужчины.

– Вы меня отправите к дяде Барну?

– Нет. Если ты говоришь, что твой отец с братом постоянно ругались, то сомневаюсь, что тебе там будут рады.

– А куда вы меня? – с испугом прошептал ребенок, выглядывая из-под накинутого плаща.

– Что-нибудь придумаем, не переживай.

– Зачем вам столько медуз?

– Это неважно.

– Вы их едите?..

– О боги, нет, они ядовиты! Это не для меня.

Мальчик умолк и нахохлился, озираясь по сторонам, но, судя по выражению лица, он вновь переживал те ужасные моменты после появления левиафана.

– Дядь, а, дядь? А то чудище с шестью глазищами, оно давно здесь живет? Папа… – и мальчик всхлипнул, – говорил, что это выдумка. Говорил, только идиоты верят в россказни в тавернах.

– Давно, Халлик… Просыпается он раз в пятнадцать лет, но сейчас пробудился на год раньше. А глаз у левиафана пять, потому что некогда один ему повредил рыцарь Ной из Белого Афолеона.

– Да нет же! Шесть! Он как вылез по правому борту, там три глаза было, я помню. А потом повернулся, чтобы укусить за корму, там тоже три.

– Тебе показалось, – нахмурился Юлиан, вспоминая клятвенные заверения прислуги Авариэля.

– Не, я глазастый, и папа всегда ругался из-за этого. Мол, примечаю всякую ерунду… Оно как вынырнуло, с полкорабля размером, так я сразу все рассмотрел. Ну, там сложно было не увидеть, дядь… Его глаза мерцали во тьме! Вот как у чертят киабу, которые в ветвях живут!

– С полкорабля? Левиафан намного больше. Какой была длина «Морского черта» от носа до кормы? Двадцать пять васо?

– Нет. Всего лишь девятнадцать.

Граф напрягся. Что-то не сходилось во всей этой истории со всепоглощающим демоном. Предположим, ребенок не разглядел поврежденный глаз. Но перепутать полсотни васо, размер левиафана, с десятью васо – невозможно!

Ведомая крепким северо-восточным ветром рыбацкая лодчонка бодро неслась по волнам. Впереди уже замаячил мыс, за которым открывался проход в бухту Нериум. Далеко по правую руку остался Лилейский остров с парящими над ним гарпиями. От рассказа о напавшем левиафане Халлик живо перешел сначала к своему житью-бытью в Лоракко, а потом вернулся к кораблекрушению, но Юлиан слушал уже вполуха и внимательно следил за водами Альбо.

Неожиданно справа, в ста васо от судна, он увидел огромную спину, усеянную шрамами и гарпунами. Она на мгновение скользнула по водной глади, вспоров ее, и пропала.

Юлиан вздрогнул, сглотнул подступивший к горлу ком и пригляделся, надеясь, что это было видение. Однако в ста пятидесяти васо, подальше, показалась еще одна спина: размером чуть меньше, абсолютно гладкая и чистая, безо всяких ран и увечий. Ладонью Юлиан прикрыл рот болтающему ребенку, который сейчас как раз описывал того, кто преследовал их лодку. Он все понял! Значит, у маяка Музурин Коркикс вместе с летописцами видел взрослую особь, а на северный неф напал детеныш, плывущий сейчас рядом с матерью под толщей воды! Вероятно, левиафан была самкой и пробудилась раньше времени, чтобы родить. Но где тогда самец?!

Гладкая спина вновь показалась из воды, уже ближе.

– Халлик, сядь рядом с рулем! Как только прикажу, залезай на меня, понял?! – Юлиан схватил мальчика за плечо и повернул в сторону двух левиафанов, чтобы тот их увидел.

Увидев, мальчик затрясся в ужасе. А затем, едва не разрыдавшись, сел на колени и вцепился руками в деревянный борт. Графу ничего не оставалось, как устремиться в бухту с надеждой, что быстрая лодка на полном ветру сможет ускользнуть от демонов раньше, чем те ее настигнут.

Парус поймал ветер и с хлопаньем потащил судно к входу в бухту. Справа, уже примерно в пятидесяти васо от лодки, из-под воды выросла тень… Спустя миг из вод Альбо явилась огромная туша, опутанная сгнившими сетями и водорослями. Она выпрыгнула из воды и издала низкий рокот. На ее обвисшей шкуре знаменами победы торчали ржавые гарпуны.

Халлик истошно завопил, вскинув голову.

За кормой демон крутанулся в воздухе и рухнул обратно в объятия моря. Вода под ним вздыбилась столбом! Лодку захлестнуло и едва не опрокинуло высокой волной. Обшивка заскрипела, дерево досадно затрещало, но все же выдержало страшный удар. Мальчик закричал, и его едва не выкинуло за борт, однако Юлиан успел поймать его за ворот кафтана. Соскользнув по пенистой и рычащей воде вниз, суденышко полетело дальше, не меняя направления. Всех в нем окатило водопадом брызг. Дыхание перехватило, из всего тела Юлиан чувствовал лишь руку на руле и смотрел на приближающийся мыс. Все его мысли сосредоточились на спасении!

И тут будто само море зарокотало – из глубин донесся протяжный гул, а справа по борту, разрезая гладь ластами, показался детеныш. Подгоняя себя мощным хвостом, он ринулся прямо на лодку. Юлиан резко направил ее левее, ближе к скалам. Лодка прыгнула на волнах, накренилась, борясь с течением, и, скрипя и сопротивляясь, полетела к входу в бухту. Угрюмые горы нависли над несчастными мореплавателями, грозясь раздавить.

Зубы детеныша схлопнулись буквально в паре васо от кормы. Из моря, справа от обиженно ревущего детеныша, явилась самка, неторопливо загребающая ластами. Взгляд двух ее гигантских глаз вперился в перепуганных жертв, а на месте третьего зияла пустая глазница со шрамом от копья. Самка смотрела без ярости, без злобы, со спокойствием уверенного хищника. Мать медлила. Мать учила охотиться!

Детеныш глубоко нырнул, волны зарычали за бортом суденышка. Вздымающиеся из белой пены скалы заставляли Юлиана с сухим жаром в теле глядеть лишь перед собой.

– Внизу! – надрывно вскрикнул Халлик. – Прямо под нами!

На крик Юлиан ответил резким поворотом руля. Опасно накренившись правым бортом, лодка глотнула буйной волны. Онемевшими пальцами вцепившись в ахтерштаги, Халлик измученно застонал. Тут слева снова возникла грозная тень, и спустя мгновение детеныш разорвал морскую гладь. Воздух наполнился ревом, полным разочарования. Чтобы не упустить добычу, левиафан навалился на волну правым боком и подплыл к лодке, но она ускользнула, как ловкий чертенок в ельниках. В состоянии изматывающей сосредоточенности Юлиан вел судно к мысу. Мыс был так близко, но и далеко одновременно!

Вдруг из воды впереди вырвался горячий фонтан. Играючи, с низким рокотом, похожим на гул земляных недр, самка левиафана всплыла перед лодчонкой черной громадной стеной! Прохода не было! А детеныш уже поднырнул, догнал рыбацкое суденышко и, распахнув усеянную зубами пасть, кинулся к загнанным в ловушку мореплавателям. Мать благосклонно завыла, ответив на старания своего малыша. Справа по борту, в белоснежной морской пене, что шипела под лодкой, возникла зубастая пасть длиной с человеческую руку. Она открывалась все шире и шире, готовясь поглотить добычу… Халлик вопил и рыдал, потеряв всякое самообладание. Лодка дала влево, обошла вздыбившуюся громаду левиафана, однако днищем задела подводную скалу.

Раздался треск! Пробоина! Вода под напором хлынула в трюм. Однако северо-восточный фелл подхватил суденышко, надул паруса страшной силой, и судно, едва не потерпев крушение, обогнуло мыс.

Скалы раздвинулись. Зелень бухты запестрела по левому борту спасительными красками. Нырнув, детеныш приготовился снова атаковать, пока мать медлила, чтобы дать отпрыску еще один шанс на охоту.

Юлиан действовал быстро, хотя руки предательски тряслись. Едва не завалившись, лодка дала круто влево и ушла в узкий фарватер Нериума.

Из глотки детеныша раздался стон такой силы, что эхом прокатился меж скал и заставил людей в Луциосе с тревогой выглянуть из домов. Граф шумно выдохнул, решив, что за ним не последуют. Однако неуемное дитя, не желая отпускать ускользающую добычу, развернулось и мощными гребками ринулось в бухту. За ним, беспечным, последовала с негодующим воем и мать. Она с трудом протиснулась в узкое горло залива, задевая телом скалы, отчего те стали осыпаться.

В потаенной бухте, укрытой со всех сторон горами, ветер резко спал. Хлопнув напоследок парусом, лодчонка сильно замедлила ход и стала тонуть от пробоины.

– Твою мать! – закричал граф.

Он схватил сына купца, который обвил ручонками его шею, вцепился в мачту и кошкой вскарабкался по ней вверх, насколько это было возможно. Прямо под ним разверзлась огромная, усеянная острыми зубами пасть детеныша. Мачту затрясло из стороны в сторону. К детенышу присоединилась мать, плавая рядом. С оглушающим треском лопнула обшивка из лорнейской сосны, грот обломился – рыбацкая лодка рассыпалась, и доски, увлекаемые в пасть сильным течением, исчезли внутри.

Со всей силы Юлиан оттолкнулся от рухнувшей мачты и теперь боролся с засасывающим водоворотом. На расстоянии вытянутой руки перед ним распахнулся глаз размером с винную бочку в таверне. Заглотнув лодку со всем ее содержимым, левиафаны вновь распахнули пасти, чтобы дожрать то, что сейчас хотело уплыть. Они не понимали, что в их глотки попадают не только остатки лодки, но и медузы из трюма и с палубы.

– Вериатель! – громко завопил Юлиан, держа одной рукой мальчика, а другой пытаясь отплыть.

Он почувствовал, как вода между колен приобрела плотность, и тотчас нащупал рукой гриву. Кельпи легким движением вырвала его из смертельного водоворота и с воем отпрыгнула в сторону, словно под ее копытами была не морская гладь, а твердая земля. Мальчик закричал в испуге, хватаясь за Юлиана, и тому пришлось стащить его со спины и прижать к себе, чтобы он не касался тела демоницы. Между тем сзади раздался жуткий рык боли, отозвавшийся эхом на многие мили вокруг. Два огромных демона взметнули свои морды ввысь. Вода в бухте забурлила! Левиафаны проглотили ядовитый медузий улов, и по их глоткам сейчас проходила склизкая масса из тысячи тел, что каждым своим касанием несла мучительную смерть.

Самка кинулась к детенышу, инстинктивно желая защитить его от того, отчего теперь никакой защиты не существовало… Детеныш же, наоборот, отстранился от матери. Он закрутился вокруг собственной оси, а потом и вовсе кинулся к порту, не видя ничего вокруг себя. Когда левиафан уже почти добрался до стоявших у пирса кораблей, тело его вдруг дернулось и замерло, ударилось о берег и подмяло под себя пару суденышек. Предсмертный рык матери разносился дольше, но и она в конце концов перестала кидаться из стороны в сторону и закрыла свои пять глаз, погрузившись на дно бухты.

Над водами повисла оглушительная тишина.

– Ох, спасибо тебе, Вериателюшка, – нервно прошептал Юлиан и погладил за холкой, другой рукой придерживая трясущегося мальчика. – Чтобы я без тебя делал, душа ты моя!

Демоница радостно взвыла. Ее пасть на удлинившейся шее изогнулась, и она весело клацнула зубами перед самым лицом графа, а затем рысью поскакала по воде. Прямо рядом с ней выскочила Мафейка. И совсем нешуточно щелкнула зубами уже подле Халлика, которого успели вовремя отодвинуть. Но неуемная молодая кельпи нарочно нырнула в воду, показалась с другого бока и попыталась острейшими зубами, с кинжал длиной, сожрать мальчика.

– Вериатель! Помоги! Мафейка, прекрати немедленно! – рявкнул Юлиан, удерживая на расстоянии морду, щелкающую зубами.

Вериатель рыкнула и укусила дочь за бок, вырвав у той черный кусок шкуры. Впрочем, кусок сразу же исчез и возник на месте раны. Это подействовало на Мафейку отрезвляюще. Она подуспокоилась. Теперь она лишь визжала, хрипела, скача рядом с матерью, да злобно клацала зубищами, всем своим видом показывая, что мальчик, дескать, должен быть в ее желудке, а не на руках Юлиана.

Из здания Портового дома выбежал перепуганный Кавиан, который не прекращал работу даже после закрытия пристани. Он любил порядок, а потому, пока никто не ломился к нему в кабинет, трепетно приводил в надлежащий вид все бумаги на столе и в шкафах. В ужасе Кавиан уставился на обезображенную морду с наростами, которая протаранила своей тушей два южных корабля и один северный и теперь лежала в тридцати васо от Портового дома. Детеныш еще трепыхался, но не оттого, что был жив, а от периодических судорог, что время от времени прокатывались волнами по его огромному и гладкому телу. Из пасти вываливалась студенистая медузья масса…

Ощерившись алебардами, охрана подошла к бездыханному телу и, видя шевеление, испуганно потыкала его копейными остриями. Когда кельпи элегантно выпрыгнула к складу с сетями, Юлиан слез с нее. К груди он прижимал дрожащего ребенка, которого череда перипетий, кажется, доконала, и он продолжал панически цепляться за разорванную рубаху графа, не понимая, что все закончилось. Его попытались оторвать, однако Халлик лишь пучил глаза.

– Все закончилось, Халлик… Постой тут… не бойся… – как можно ласковее сказал Юлиан.

Наконец к задеревеневшему мальчику вернулась толика самообладания. Он разомкнул пальцы, а затем встал на доски босыми ногами, переводя взор с детеныша, убившего его отца и дядю, на место, где только что пританцовывала на воде кобыла.

– Кавиан, осторожнее! – прикрикнул Юлиан. – Там афенские медузы!

– Госп… господин, – взволнованно пробормотал Кавиан, засунув пальцы под кушак и хмурясь. – Что с ним? Почему их было два?!

И управитель порта скосил встревоженный взгляд туда, где только что видел кельпи, с которой как ни в чем не бывало спустился граф Лилле Адан. Однако и молодая, и взрослая кобылы уже пропали, будто их и не было.

– Это детеныш.

– Детеныш? Ох, Осте… – Кавиан с недоверием посмотрел на десятивасового «детеныша».

– Прикажи своим работникам все убрать! Учтите, обычные перчатки не до конца защищают от яда. Нужна толстая кожа! И запрети нырять в воду, там еще несколько дней будут колыхаться ошметки голубого жала.

– Как прикажете, господин! Прошу меня извинить, но этот мальчик… – Кавиан удивленно посмотрел на трясущегося Халлика. – Разве это не сын Намора Белозуба, купца из Лоракко? Его неф «Морской черт» отбыл из порта несколько дней назад, пополудни.

– Да, это его сын. Он единственный выжил после кораблекрушения. Пошли его пока в приют, пусть о нем позаботятся, накормят и переоденут. А завтра я подумаю над его судьбой.

– Как скажете! – басовито прогудел управитель и с сочувствием взглянул на Халлика.

* * *

На следующий день

Бухта кишела жизнью. За ночь к левиафанам сплылись самые разные твари – от демонических до обычного морского зверья, желающего поживиться падалью. Не отставали от них и гарпии. Их вопли не смолкали до самого утра… И даже когда взошло солнце, они еще продолжали кружить над портом в попытке урвать свой кусок. Охрана валилась с ног, отгоняя их, но они недовольно визжали, кидались на людей, а между делом дрались друг с другом. Опущенный в воду хвост демона рвала большая рыба, а ее, в свою очередь, жрали твари покрупнее.

На дне бухты царил пир еще радостнее. Тело самки, скрытое в водах, послужило пищей для обитателей не только Нериумского залива, но, как казалось Юлиану, и всего моря Альбо. Поверхность воды, под которой был погребен ноэльский Спящий, ни на минуту не прекращала бурлить и пениться – под ней сновали то рыба, то змеи, то чертята. В этом кровавом котле устроили дикое пиршество акулы, а порой остроглазый люд наблюдал у далеких скал и русалок. Они высовывали пакли своих волос и зыркали выпученными глазами на весь этот хаос, но подплывать боялись. Боялись не акул, боялись не чертят – русалки, как существа относительно разумные, видели колыхающееся на воде покрывало из убитых ядовитых тварей и предпочитали не рисковать.

Юлиан не покидал Луциос до полудня, пока большую часть медуз наконец не собрали и не сбросили в воду. Безумная толпа, подобно дикому, неразумному зверью, пыталась оторвать от великого ноэльского Спящего хоть что-нибудь. Остудила пыл только череда смертей, когда неосторожный люд погибал, случайно задевая щупальца медуз. Многие получили ожоги. Кто-то свалился с пирса, парализованный ядом, и захлебнулся, потому что его не успевали вытащить. Впрочем, это не помешало начать на улицах бойкую торговлю порошками для мужской силы из зубов левиафана, сшитыми из его шкуры кошельками в честь Валгоса, а также наростами под мордой толщиной с человеческое запястье. Пришлось установить запрет и оградить уже порядком изуродованный труп от народа, который забросил все дела и день и ночь торчал у пристани.

Однако спекуляции не заканчивались. Молва стала быстро расползаться, и к обеду, когда солнце высоко стояло в голубом небе, стража доложила засевшему в Портовом доме графу, что к пристани желает попасть некий аристократ. На улице ждал Вицеллий гор’Ахаг, нетерпеливо постукивающий тростью о пирсовые доски.

Увидев одобряющий кивок, уже через мгновение он умело заработал ножом, срезая кожу с еще по-детски мягких толстых губ детеныша. Вицеллий был одет в свою бессменную алую пелерину, однако поверх нее накинул плотный плащ, на руки надел толстые перчатки, а голову прикрыл широкополой шляпой. Но взгляд его оставался все тем же: холодным и расчетливым. И Юлиан ничуть не сомневался, что старик не просто изучает труп, а мысленно препарирует его, получая от процесса своеобразное мерзкое удовольствие. А рядом с веномансером был Мильер, айор из особняка. Он держал распахнутый мешок и не менее распахнутыми от ужаса глазами пялился, как туда летят отрезанные от туши окровавленные куски.

– Ровнее держи, ровнее! Давай еще один, – ворчал веномансер.

Вокруг Спящего толпами кружили летописцы, делая зарисовки и оформляя в крепленных к дощечке пергаментах его описание. На чудище пришли поглядеть все члены совета. И даже сам верховный жрец храма Дюжей, который слыл затворником, пребывающим в вечных мольбах каждому из двенадцати, с час простоял подле огромной туши с разинутым ртом.

Юлиан старался как можно меньше распространяться о том, как он убил левиафана, о кельпи и спасении мальчика, но слухи юркими змеями поползли по городу, распространяясь все дальше: в Лорнейские врата, Олентопию, Аше’Элъя и Иво’Элъя. И обрастали они невероятными подробностями! Кто-то опускал такие, по мнению некоторых, мелочи, как гибель от яда, и красочно описывал бой графа Лилле Адана с демоньем едва ли не на мечах! Были и те, кто разглядел водных кобыл и теперь с причмокиванием повествовал, как лихо граф скакал по морю. Все это Юлиан слушал с явным неодобрением. Похоже, грядут неспокойные годы, когда при каждом появлении в городе его будет окружать любопытная и раболепствующая толпа.

– Учитель, – обратился он к веномансеру. – Матушка что-нибудь говорила?

– Нет. Но мы всё видели и слышали, такое сложно, честно говоря, было не услышать… – Кряхтя, Вицеллий срезал часть толстого языка с бирюзовыми сосцами. – Графиня не изменила традициям и провела вечер в потайном саду, ночь – в спальне, а утром прогуливалась по морскому берегу.

– Понятно…

– Не думаю, что она довольна твоим поступком. Рисковать драгоценным даром ради кого? Ради черни? Я понимаю, ты сам из простых, Юлиан, однако… О-о-о… ты посмотри, какого цвета нёбо у этой твари. Интересно… Таково действие яда или это врожденное?

Будучи ученым вампиром, Вицеллий тут же позабыл о разговоре и деловито полез в распахнутую пасть демона, действуя крайне осторожно. Он просунул голову между челюстей – и его слова отдались гулким эхом.

– Так, а у детеныша нёбо и было бирюзовым до отравления? Скажи-ка мне!

– Не успел заметить. Был слегка занят, – покачал головой граф, стоя рядом со скрещенными на груди руками.

– Интересно, интересно… Щупальца афенских медуз вызвали столь острую реакцию, что детеныш из-за спазма не смог даже проглотить их до конца! Представляешь? Удивительно, какой мощный яд! Но и доза, конечно, была велика…

* * *

Оставив взволнованного веномансера, который с головой погрузился в изучение медузьего яда, Юлиан подошел к стоящему у охраны Авариэлю Артисимо. Тот, в окружении сопровождавшей его свиты из трех телохранителей, разговаривал с другим членом плениума, седовласым старцем в серо-серебристом табарде.

– Невероятно! Именем Оргона, как возможно было погубить такое могущественное существо? – старец почесывал подбородок.

– Мне шепнули, почтенный Марглен, – отозвался Авариэль, – что наш граф отравил демонов ядом медуз, заставив съесть их под видом рыбы… – И тут же не преминул обозначить свои заслуги: – И я подтверждаю это, потому что сам лично отдал ему в пользование рыбацкую лодку, на которой он их наловил.

– Невероятно! – повторил старец и, заметив самого виновника событий, отвесил поклон. – Да осветит солнце ваш путь, господин Лилле Адан! Ваш благородный поступок освободил весь берег от гнета злых демонов и будет однозначно воспет в легендах, увековеченных подобно историям короля Аэротхорна и рыцаря Лефадия!

Юлиан кивнул двум плениям, здороваясь. Выглядел он сейчас далеко не по-графски: неказистый коричневый плащ скрывал разорванную рубашку, а короткие волосы, прежде аккуратно зачесанные назад, теперь разметались по лбу. Тем не менее плении в роскошных одеждах, увешанных и обшитых серебром, смотрели на своего молодого господина с благоговейным страхом.

– Приветствую вас, почтенные. Главное, что морские пути стали свободны для судоходства. Через несколько дней нужно собрать плениум и выдать кораблям разрешение покинуть порт.

– Через несколько дней? – вскинул седые брови старец. – Отчего не сразу?

– Самка левиафана зачала от такого же, как она… Значит, где-то должен быть самец.

– Доселе в водах его не было.

– Доселе не было и детеныша, – заметил Юлиан. – Но я надеюсь, что самка сама навещала самца в других водах, далеких от торговых путей, а не наоборот.

– Тогда действительно стоит немного выждать, прежде чем вновь открывать навигацию, – склонил в задумчивости голову старец. – Если господин прислушается, то я бы рекомендовал проследить за ситуацией на воде не с пару дней, а с несколько недель.

– Пусть решит плениум, – согласился Юлиан.

К беседующим, стоящим за ограждением, подошел Кавиан. Управителя порта сопровождала пожилая пления Фамьела Бруло Октавиула. Все городские больные, а также беспризорные находились под ее опекой. Забота о них ложилась на эти полные мягкие плечи, укрытые такими же мягкими, как облако, одеждами. Однако в противовес одеждам лицо ее казалось неприятно обрюзгшим, твердым. Рядом тащился одетый в ноэльские шаровары и рубаху Халлик. Он выспался в храме Мудрых, но его отрешенный взгляд указывал на потерянность в этом огромном мире. Он знал, что скоро решится его судьба, что рыбак, оказавшийся графом, определит, где теперь будет дом сына купца, который ныне стал сирой дворняжкой.