Текст книги "Демонология Сангомара. Часть их боли"
Автор книги: Евгения Штольц
Жанр: Боевое фэнтези, Фэнтези
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Вериатель явилась к нему, когда он остался один. Юлиан тут же кинулся к ней в полутьме, нежно приобнял как мог, погладил по плечам. Ему не хватало ее – демоница стала для него единственной, кому он мог вверить себя, не боясь удара в спину. А еще он чувствовал, что близок к разгадке, однако она выскальзывала из его рук, как горная рыбина в реке.
Тогда он тихо спросил демоницу, пока она покачивалась в его объятьях, уложив головку с мокрыми черными волосами на его плечо:
– Вериатель… Знаю, я говорю тебе это постоянно, но у меня действительно нет выбора. Я жажду выяснить правду, хотя бы часть. Не хочу больше терпеть всю эту неопределенность, жить под затянутым тучами небом в ожидании шторма, не видеть солнца над головой. Пойми же меня, душа моя. Если все пройдет как должно, то я решу, куда двигаться дальше и есть ли у меня вообще путь. Может, я постигну тайны, что гложут меня… Выясню, что это за Праотцы? Обман ли? Или они существуют на самом деле?
Он и раньше с ней так говорил. Пытался объяснить, расспрашивал. Но после его отказа идти на Север она не отвечала ни движениями, ни взглядом, который говорил лучше всяких слов. Вдруг она кивнула.
– Как? Подожди! – спросил Юлиан, поглядев на нее сверху. – Выходит, все это время я искал ответ, а он был здесь, у меня в руках?
Опять кивок.
– Раум правду сказала, значит, насчет их следов в истории и того, что они появлялись в различные эпохи? Что у них есть свои планы на мою судьбу?!
Демоница никак не отреагировала, лишь опустила взор. Глаза ее укрылись за пышными ресницами, и она притихла, будто ничего не ведая.
– Вериателюшка… Вериатель, скажи мне, пожалуйста! Душа моя…
Однако она молчала и глядела вниз, грустная и отрешенная. Юлиан понимал, что ей должно быть известно много больше. Тогда почему она так упрямо продолжает хранить тайну? В конце концов демоница вышла из сплетенных вокруг нее объятий, взмахнула рукавом серой рубахи, с которого плеснула вода, и пропала в озерце, куда собирались подземные родники со всех пещерных окрестностей.
Юлиан остался в одиночестве.
Вздохнув, он присел на скрипящую скамейку, что стояла у стены пещеры. Здесь отдыхали водоносы перед разносом ведер по кельям. В хранилище воздух был насыщенный, мерзлый, поэтому из-за намокшей после демоницы одежды по всему телу приятно разлился холод. Он сидел на лавочке и вспоминал былое, как вдруг перед ним ярко заиграл красками тот день, когда Вериатель потянула его на Север. Ему тогда ничего не оставалось, как отшутиться про побег в Фесзотовские северные горы, что он пошел бы с ней туда, став отшельником. Но, правда, думал Юлиан, в юности он часто поддавался опьяняющим мечтам, будто сможет так же ловко нырять за своей подругой в воду, плыть за ней в бурном потоке, обнимая, целуя, пропуская мокрые пряди между пальцев. Это было тогда самой великой мечтой, пока с годами он не осознал, что ему не суждено следовать за ней всюду. Что он просто человек… А теперь… Он коснулся горла, жаждущего крови, потом скользнул ко рту и нащупал под пальцами острые удлиненные клыки. К ним он уже давно привык, научившись хранить на губах сдержанную улыбку. Увы, несмотря на крепость тела, он не может отправиться с Вериатель куда захочется – он вынужден жить среди людей. Выбор невелик, однако Юг подарил ему возможность жить спокойно, не чувствуя большой разницы между человеческим бытием и демоническим. Чтобы жить подобным образом на Севере, нужно обладать титулом и землями, как старейшины вроде Филиппа фон де Тастемара.
А если его найдут: и на Севере, и на Юге, – то не лучше ли обрести ответы на свои вопросы там, где он проживет хотя бы сносно?
В любом случае, если он соберется вернуться в Земли олеандра, то для начала ему нужно узнать больше о Ноэле, потому что из россказней паломников он понял, что там случилось что-то неладное. Но что именно? Что вообще могло произойти страшного там, где тысячелетиями правит умелая рука графини Лилле Адан?
Ощутив, как яростная решительность снова захлестывает его, он резко поднялся со скамьи. У него не было выбора – он сам себе его не оставил. Есть только один путь из этих известково-песчаных глубин. Подойдя к двум ждущим снаружи пещеры прислужникам, которые грели руки в рукавах, он твердо заявил:
– Передайте мохадан, что я согласен! И готов!
* * *
Во всех этих неторопливых приготовлениях ему отчего-то вспомнился суд в Йефасе. Его тогда тоже окружили вниманием, но сейчас он сам явился, чтобы получить желаемое. Он принес клятву верности мохадан, вступив в культ. Ему коротко обрезали длинные черные волосы, и он задумчиво глядел на падающие к его ногам пряди, которые сворачивались серпом. После этого его обмыли. Только, в отличие от Йефасы, он чувствовал в действиях жрецов невольное уважение и робость.
Вскоре Раум начала собираться с силами, чтобы явить из своего безобразно раздутого чрева дитя. Не обычных сотрапезников, которые рождались, чтобы тут же обрести дом внутри людей и расселиться по Югу, а дитя истинное – такое же, как она сама. Это призвано было стать ее наследием, которое придет ей на смену, пожрав ее саму и забрав память.
Юлиан тогда днями сидел возле нее, пребывая в каком-то странном состоянии опустошения и угасшей злости. На нем была желто-красная мантия с оборками, расписанная по краям золотом. Ему принесли кресло и постелили мягкое шелковое ложе. Больше стража никого не впускала в Священный зал, дабы отвести любую угрозу из-за жрецов, поэтому у него было много времени поразмыслить о том, как далеко он зашел.
А позже к ним в Священный зал явился заплаканный верховный жрец Акиф, который на дрожащих руках стал подносить яства. На блюдах лежало расчлененное тело его старшего сына, мечтавшего стать следующим сосудом и потому позволившего себе резко высказаться о незнакомце. Как оказалось, именно он тогда подслушивал беседу Раум, а еще его усилиями покорный голос жрецов едва не обрел слабое возмущение, которое обрубили на корню. Акиф собственными руками протолкнул в эту похожую на пещеру ненасытную глотку части своего разрезанного сына, приговаривая: «Простите, мохадан… О-о-о, простите… кто же знал… он заблуждался…»
Юлиан сделал вид, что не замечает несчастно-фанатичного лица жреца, и вперился пустым взглядом в стену. На протяжении всех этих дней он говорил с Раум, став теперь ее единственным посетителем, кроме доставлявших еду жрецов. Она спрашивала его обо всем, но каждый ее вопрос был подл, коварен. Юлиану приходилось поддерживать ложь, что его устами может управлять сам дар. На самом деле он не знал, правда ли бессмертие в нем разумно, правда ли церемония пройдет как должно, а Раум обретет желанное долголетие. Именно поэтому он нагло врал во всем, поддерживая легенду о всаднике и лошади, чтобы червь поверила: она получит свое только при обоюдном добровольном союзе.
Раум переживала за свое дитя, а вампир знал, на какой великий риск идет это чудовище, порождая свое детище. Наконец в одну из ночей, когда он сидел подле нее со скрещенными ногами, червь сообщила ему от лица девочки:
– Завтра… С наступлением полной луны…
Он кивнул.
– Как долго это продлится?
– Не знаю… – шепнула девочка. – В этот раз не знаю… Обычно две луны… Если все пройдет хорошо, понадобится еще месяц на поглощение, после чего ты получишь свое: мое любимое дитя поделится с тобой некоторыми знаниями и пойдет за тобой…
Юлиан расправил складки мантии.
– Разве не страшна ли тебе, о Раум, смерть? – спросил он. – Почему ты так отчаянно желаешь умереть, будучи поглощенной своим собственным чадом, которое медленно пожрет тебя, доставляя ужасные муки и разрывая изнутри?
– Потому что это продолжение моей жизни.
– Но это будешь уже не ты.
– Не я… Но это будет мое дитя, которое заменит меня… Оно возьмет все, что я знаю, поглотив мою голову, брюхо и заняв мое место, оно будет более всезнающим, чем я. Мы все помним… Все знаем… Мои предшественницы застали переход Праотцами Земель олеандра, когда, взявшись за руки, вздыбили землю из пучин вод. Мы застали правление королевства Норр, когда оно было единым. Мы видели правление короля Элго Мадопуса, прозванного Огненножертвенным. Мы видели даже фениксов…
Юлиану вспомнился Уголек.
– Почему они улетели в горы? Из-за того что не доверяют людям? Или из-за Праотцов?
– Это мне неведомо… Мои дети редко заходят в горы. Но каждая из нас за свою жизнь хотя бы единожды отправляет посланца, который глядит, как они живут, – тут ее огромное тело колыхнулось. – Им не нужен человек… Им не нужен никто, кроме них самих… Они живут одной семьей тысячи лет, перерождаясь под крылом друг у друга, пережидая бури вместе. Они летят куда хотят… Спят где хотят… Касаются солнца. И только их крылья определяют, куда они могут донестись по воздуху и какие дали увидеть…
Голос девочки, что был голосом божества, задрожал. Юлиану почудилось, что эта старая толстая Раум, затаившаяся червем в глубоких пещерах, – пусть и могущественное, но беззащитное создание, восторгается и завидует фениксам. Ведь она всегда окружена людьми. Она не может жить без них; ей приносят еду, ее кормят, обмывают, за ней следят, пока она во время перерождения лишена своих детей. Уж не потому ли каждая Раум видит фениксов лишь единожды? Может, наблюдая за ними, она чувствует их превосходство над собой и больше не желает лицезреть их из зависти? Когда прижатый к земле червь, толстый и неповоротливый, глядит снизу на парящую птицу, каково жить этому червю, зная, что он никогда не вознесется в небо? Однако он может укрыться в своих подземельях, куда не попадет ни одно другое существо. Червь может ползти по горам золота, по останкам умерших королей, держащих в руках меч, он ползет все глубже и глубже в пещеры, полные отвратительной беззвучной тьмы.
– Праотец Фойрес чтил их. Он чтил всех своих детей. И поэтому не посмел поднять на них всех руку… Зато подняли другие… – послышался глухой шепот всех зараженных.
Юлиан усмехнулся. Значит, даже между этими существами существует некая борьба, как существует она между братьями за внимание отца и матери. Разве не чувствовал Малик когда-то в Уильяме угрозу из-за любви матушки Нанетты?
* * *
Стояла ночь. Он исподлобья глядел на склонивших головы жрецов и детищ Раум. Сердце его заколотилось, но он величаво двинулся по дорогим сатрий-арайским коврам, одетый в церемониальный балахон, сковывающий движения из-за обилия драгоценностей. Храм обставили бронзовыми чашами, завесили гобеленами, овеяли многочисленными благовониями, которые забивали нос и дурманили. Юлиан шел точно пьяный. Он проходил между всеми босой – и его пропускали. Вид покоящейся у стены Раум добавлял к опьянению чувство смутного отвращения к тому, что произойдет дальше. Он не видел это глазами Латхуса, потому что наемник был рожден много позже церемонии, но знал, как это произойдет, – и его нутро переворачивалось.
«Я иду путем Иллы. Нехотя прохожу ступень за ступенью его жизненный путь: Вестник, королева, дворец, теперь Раум. Что же меня ждет впереди?»
Он приблизился к ней, поклонился, разглядел свои босые ступни и желтую известняковую крошку между пальцев. Затем поднял глаза. Раум тоже тревожилась: судороги волнами прокатывались по ее безобразному телу, а глаза всех зараженных постоянно оглядывали зал, ожидая подвоха. Отростки потянулись к подошедшему, и он отодвинул их, чтобы освободить путь. Она тяжело извернулась, подставив пятнистый рыхлый бок, снова содрогнулась, как в припадке смерти, и Юлиан увидел, как ее чрево забурлило.
Ему протянули церемониальный кинжал, украшенный яхонтами.
Сделав надрез, Юлиан запустил руки внутрь толстого брюха и стал искать посреди слизи, которая потекла по его рукавам, пока не нащупал дитя. Оно лихорадочно дергалось, тут же оплело его руку десятками маленьких отростков – белых, полупрозрачных. Затем жадно подтянулось к нему. Однако оно было еще слишком слабым, чтобы поползти по руке выше, поэтому только обвисло, безвольно задергалось. Стоит сжать ладонь – и оно погибнет. Он очистил его от гадкой белесой слизи, а затем и вовсе прижал к своей груди, будто младенца. Тогда дитя по-хищному обвило его шею, отчего слизь заляпала драгоценный балахон, и Юлиан, чувствуя явное нежелание, но превозмогая себя, поднял существо еще выше, пока оно само не поняло, куда надо двигаться. Когда это случилось, – а случилось это неожиданно быстро, – он пошатнулся, инстинктивно попытался схватиться за ускользающий от него хвост. Его подхватили. Он захрипел, силясь успокоить себя, что так надо, молил, чтобы дар тоже не сопротивлялся. Внутри него шевелилось создание, оплетало органы… Ему было плохо. Грудь будто придавили кузней, а в горло сунули горящий факел. Он чувствовал, как отростки скользнули вверх, по глотке, отчего стало тяжело дышать, как зашевелились у носа, протягиваясь дальше. А потом вспышка боли. И сознание его померкло. Он погрузился в темноту, где его подхватили с десяток бережных рук.
* * *
Спустя три месяца
Элегиар
Илла Ралмантон лежал в малой гостиной, надушенный любимыми апельсиновыми духами и облаченный в тяжелую парчу.
– Что значит след потерялся? – злился он.
За последний год он не изменился, разве что лицо из-за морщин стало казаться мельче, суше. В то же время одежд на нем знатно прибавилось, и под его прекрасную мантию теперь можно было спрятать еще двоих таких же советников, которых никто и никогда бы не нашел. Подле него стоял наемник Тамар, склоненный в поклоне.
– Я ищу, – отвечал тот.
– Уже следовало найти его! Дрянь, какая может идти речь об отведенных мне годах жизни, если они закончатся, стоит королю поинтересоваться, где дитя Гаара? Негодяй, подлец! Сбежал, да так нагло! Куда он мог пойти?!
– Я ищу, – терпеливо повторил наемник.
– Паршиво ищешь! – вспыхнул Илла. – При твоих возможностях он уже должен был лежать у меня в ногах, закованный в кандалы, раз уж не захотел по-хорошему! Проверили все северные тракты, вплоть до прибрежных Аль’Маринна и Ор’Ташкайя?
– Проверили. На корабль он не садился.
– Точно?
– Да.
– Хорошо. Хотя у него и могут быть союзники на Севере, но, видимо, он к ним не пошел. А Голубой путь? За эти месяцы он мог, сверкая пятками, добраться до Ноэля, в свои родные земли, где жил с матерью! Ты узнал подробнее, Тамар, о тех слухах, которые ходят про возвращение графского сына? Графиня действительно пропала?
– Разузнал, да. Графиня Мариэльд де Лилле Адан исчезла. Ноэль захвачен соседним Детхаем, а незнакомцы, выдававшие себя за Юлиана, – лжецы. Он туда не пошел. Мы проверили все графство.
– Он ее сын, черт возьми! Он может заявить свои права на графство! Испокон веков Ноэль поклонялся детям Гаара, поэтому ему могут поверить, за ним могут пойти. Но… – Илла задумался. – Хотя там опасно, да… Он больше не будет под покровительством графини, а значит, прочувствовав его беззащитность, к нему обратят жаждущие взоры и Детхай, и Альбаос, и Гаиврар, и даже местная знать, которая доселе боялась поднять голову. Нет-нет, он не станет окроплять кровью эти земли, чтобы доказать свою власть. Не из той он породы. Он не станет рисковать своей жизнью в этих непредсказуемых игрищах. Даже я бы туда не полез с голым задом, с каким он сейчас бродит по землям! Куда он еще мог пойти? Может, в Элегиар? Вы обыскали еще раз трущобы? Тамар? Тамар?! Почему ты молчишь?..
Между тем Тамар вдруг вздрогнул. Тело его задергалось, как у припадочного, а руки замотыляли, словно веревки, по бокам. Он вдруг рухнул к ногам советника вместе с другим наемником, принявшим имя убитого Латхуса.
Надо сказать, Иллу Ралмантона мало что могло удивить в его столь долгой и столь же грязной жизни. Однако сейчас он застыл на своем диване в изумленном молчании, вытянув губы трубочкой вниз, и лицезрел, как его телохранители перестали дышать. Оба разом…
Пока наконец не догадался и глухо не возопил:
– Ах, сукин сын! Женское покрывало! Пригрел на груди змею. Научил всему! Сговорился с Раум, значит, гаденыш маленький, чтобы отобрать у меня все! И эта тварь обманула, предала. Конечно же… Конечно! Он предложил ей свое тело в рождении… Чего ей еще желать, кроме как долголетия своему новорожденному червю? Но как он догадался до такого? Ах, гаденыш, сукин сын! Пошла гадюка к червю совокупиться! Ну погоди у меня… Я тебе покажу… Поиграть, значит, со мной вздумал? Думаешь, сможешь удержать Раум? Нет! Я тебе, сукин сын, не позволю этого делать. Рабы, рабы! Ко мне!
В гостиной были разложены звуковые артефакты, и, понимая, что его никто не слышит, Илла со злобным кряхтением поднялся. Он вцепился своими кривыми, сухими пальцами в трость и, хромая, а также отборно ругаясь, заковылял к выходу так быстро, как мог. Увидел стоящих рабов, советник закричал:
– Ко мне!
Его в страхе обступили. Дрожа от гнева, старик начал раздавать приказы:
– Оденьте меня в лучшее платье. Черно-алое! Пошлите гонца к Его Величеству, предупредите, что я скоро посещу его по не терпящим отлагательства вопросам! Живее! Шевелитесь, псы!
Спустя всего полчаса – невообразимое время для сборов столь важного чиновника, который носил четыре слоя платьев, имел на пальце по кольцу, а также предпочитал являться в облаке апельсиновых духов, намасленным и натертым благовониями, – Илла уже стучал палкой под сводами дворца, направляясь к Коронному дому. Он хмуро глядел на всех кланяющихся ему придворных, не отвечая. Все окружающие, видя, что советник не в настроении, предупредительно отдалялись, чтобы не иметь ненужных проблем. Даже когда на пути попался его фаворит, улыбчивый Дзабанайя, алый шарф которого тут же взлетел от поклона, он лишь зло мотнул головой.
– Да осветит солнце вам путь, достопочтенный! Вы соизволите уделить мне время сегодня вечером? Помните о соглашении насчет Сапфирового…
– Не сейчас, Дзаба!
– Но это важный вопрос. Про…
– Не сейчас!
Под удивленным взором мастрийца, который гадал, что может быть важнее Сапфировых соглашений, Илла Ралмантон зашагал дальше по коврам. Там он перешел в Коронный дом и уже скоро был у покоев короля, тяжело дыша после покорения нескольких лестниц подряд. Лестницы… Он ненавидел лестницы, и ему порой казалось, что если его не прикончит болезнь, то это точно сделают они… Морнелий встретил его, сидя в кресле. Ему читал вслух книгу сатрийских сказок юный раб. Этого раба выбрали из многих других, специально обучили грамоте, чтобы он, обладатель поистине великолепного голоса, развлекал чтением короля. Его бархатный тенор стелился шелком по роскошно убранным покоям, и даже королева Наурика отложила свое шитье, чтобы послушать.
Когда гость вошел, Морнелий еще наслаждался сказками, обмякнув в кресле. Лишь погодя он будто очнулся ото сна, вспомнил, что от него чего-то хотят, и сообщил:
– Хороший у тебя голос, мальчик. Нечасто мне приходилось слышать такие голоса, как у тебя… Ты доставил мне редкое удовольствие. У тебя дар свыше, божественный дар, – и Морнелий насмешливо улыбнулся. – Но иди, мальчик. Почитаешь мне позже. Что ты хотел, Илла?
– Ваше Величество, – с деревянной улыбкой отозвался советник. Его трость продолжала постукивать, выдавая напряжение хозяина. – Если вы изволите, я займу ваше время для личной беседы, наедине!
– Хорошо, – ответил король. – Наурика, будь добра, оставь нас… Рабы, тоже уйдите…
Наконец они остались вдвоем. Илла Ралмантон присел в кресло, но продолжил опираться на трость, налегая на нее телом.
– Ваше Величество, – проговорил он сухими губами. – Прошу меня извинить, что нарушаю ваш священный покой, но…
– Он сбежал?
– Да… – нехотя признался советник.
– Давно?
– Недавно… – начал Илла, но, когда слепой король медленно поднял свое лицо, укрытое платком, будто желая видеть собеседника, вновь признался: – Три месяца назад.
– И почему он сбежал? – Морнелий криво улыбнулся.
– Из-за глупости рабов, которые позволили себя одурачить. Но он напуган! – торопливо заговорил советник. – Ему некуда больше идти, повсюду он будет обнаружен моими соглядатаями. И он это понимает, поэтому пошел туда, где думал обрести защиту. Одно ваше слово – и беглец прибудет от Раум закованным, чтобы вы могли воплотить свои планы.
– Разве не ты жрец культа Раум?
– Раум… Переродилась… Раньше времени…
– И ее слуги покинули тебя?
– Да, Ваше Величество… – И Илла заговорил нарочито уверенным голосом: – Юная Раум будет печься о том, кто послужил ей священным сосудом, как принято у нас в храме испокон веков. Она не допустит, чтобы, пока она рядом, ему причинили вред чужие руки. Однако от матери ей передалась полная память: о вашей власти и вашем мудром прощении. Поэтому она не станет перечить вашему слову и устроит все так, чтобы доставить Юлиана сюда – закованным, но невредимым.
– Кто из нас пес, Илла, чтобы бегать исполнять приказания? Я или ты? – насмешливо заметил король.
Советник промолчал. Затем осторожно заметил:
– Я бы тотчас отправился к Раум исправить положение, Ваше Величество, в которое поставил всех нас… Однако мне сейчас следует держаться от Юлиана подальше, ибо в моей памяти воспоминания о вас. Меньше всего я желаю вашего раскрытия, чтобы не нарушать вашего умиротворенного покоя. К тому же сейчас, после успешного завершения осады Сапфирового города, требуется полный его контроль, а также сборы войска для осады уже змеиного Нор’Алтела. Если вы скажете, что этот старейшина важнее, чем наша война, то я тотчас отправлюсь к Раум… – Илла понимал, что для короля война сейчас куда важнее.
– Для меня он неважен. Это детище моих братьев и сестер, которые заняты своими делами. Я лишь подсобляю им… Он – искра в нынешнем костре истории, которая вероятнее потухнет, чем зажжется отдельным костром. Поэтому ты останешься здесь. Здесь ты нужнее.
– Что тогда изволите делать с Юлианом? – Илла едва заметно выдохнул. – Мне послать туда своих людей, которые задержат его? С попечительством Раум это будет сложнее, но вполне осуществимо, потому что я знаю путь к ее храму.
– Не стоит. Им пока не могут заняться, у моих братьев появились срочные дела… – И король печально усмехнулся. – Так что пусть идет куда захочет: хоть на Север, хоть в Ноэль. Он не сможет прятаться вечно, где-нибудь да явит себя… А когда понадобится, за ним придут.
– Он может явиться сюда. Как мне тогда поступить?
– К вечеру я передам микстуру, которую ты выпьешь.
– Микстуру? – Илла вздрогнул. – Но как же ваше обещание?
– Чтобы не позволить получить из крови воспоминания, нужно быть либо очень древним мнемоником-старейшиной, либо иметь зараженную кровь, какая бывает у больных. Ты и так болен, похож на мешок с костями, который гремит под мантией. Микстура поможет сделать память еще фрагментарнее, чтобы воспоминания походили скорее на обрывки картин, нежели полное полотно.
– Но я могу не пережить…
– Либо, чтобы из крови ничего нельзя было узнать, ее носитель должен быть мертв… – насмешливо закончил король, затем подал руку.
Илла натянуто улыбнулся. Затем кивнул, соглашаясь, и припал губами к руке слепца Морнелия, выказывая свою преданность. Улыбка пропала с его лица, как только он покинул опочивальню. Советник принялся судорожно думать о своих оставшихся семи годах жизни и о том, в каком состоянии он их проведет. А жить Илла очень хотел!
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?