Текст книги "Демонология Сангомара. Часть их боли"

Глава 6. Старый падающий дуб

После заката всадник на сером коне покинул Йефасу и поскакал в сторону стоящего рядом замка. Однако туда он так и не попал, не добравшись даже до дубового леска. Вместо этого он свернул с тракта. Недавно прошедший моросящий дождь осеребрил под луной уже высыхающие травы и облетевшие с редких деревьев листья. Наконец конь донес его до широкой реки Йеф. У берега всадник спешился. Походка его под заурядным плащом была спокойной, легкой, можно сказать, грациозной. Даже спустя полторы тысячи лет в его глазах продолжал тлеть огонь любознательности, который уже давно потух в существах и куда более молодых.

В небе висела бледная луна. Горрон де Донталь сначала посмотрел на нее, потом на пятивековой дуб, раскинувший над ним трескучие от старости ветви. И принялся ждать. Он присел на бережок, заботливо подстелив под себя плащ. Со стороны могло показаться, что он просто любуется красотой отмирающей природы, однако чуть погодя все вокруг залил ослепительно-белый свет, заиграл бликами на реке. В воздухе образовалось пятно, которое росло, росло и росло, рассыпаясь искрами, пока не превратилось в зеркально-гладкий портал. Оттуда вышел пожилой аристократ в околоюжном костюме. Конечно, это был совершенно другой аристократ, нежели тот, которого порубили на части во время обмена. Гость был куда старше, суше, да и одевался менее щегольски.

Но герцог сразу задался вопросом, что заинтересовало его в прибрежных землях, отчего он так часто стал наведываться туда, прибирая к рукам тела местных?

– Доброй ночи, – поприветствовал он. – Между прочим, ночь сегодня на удивление прекрасна. Иногда даже кажется, будто я никогда подобной красоты не встречал – и мне так повезло увидеть ее. А потом вспоминаю, что думаю так каждую ночь на протяжении долгих-долгих лет…

– Этот мир при всей его изменчивости на удивление постоянен. Но сначала дело, – холодно отозвался аристократ.

– Да-да.

И Горрон достал из-под серого глеофского табарда, который носил, пока жил в Йефасе, сложенную бумагу: обожженную с края и потертую. Затем передал ее. И хотя гость не выказал ни одной эмоции, а лицо его оставалось безучастно-холодным, герцог заметил и эту мимолетную торопливость, и затаенное напряжение в глазах.

«Он любит ее, – понял Горрон. – Любит пуще своей жизни».

Аристократ тут же замер над раскрытой картой, а подле его плеча повисла подрагивающая светящаяся точка, созданная магией. Это для вампиров звездная ночь светла, ясна, но человеческие глаза, которыми глядел на этот мир велисиал, были почти слепы. Да к тому же дуб кидал свою огромную черную тень. Щурясь под наколдованным светильником, аристократ принялся вглядываться в каждое слово. Он точно переживал, что время и те условия, в которых бумага хранилась, оставили на ней отпечаток, который помешает найти сестру. Но нет. Карта была чиста, суха, разве что пропахла прогорклым маслом. И даже ее небольшая обгорелость с правого краешка не мешала прочесть текст целиком. Герцог стоял тут же, напротив. Он улыбался. Впрочем, скоро он примостился уже сбоку, вновь обернулся к луне и продолжил с наслаждением любоваться ею, будто рядом находился не всесильный бог, которого следовало страшиться, а товарищ, союзник, в общем-то, как минимум равный.

– Интересно… – произнес наконец Горрон. – Когда это случится, луна продолжит пребывать в звездном небе? Жалко будет потерять такую невероятную красоту…

– Ты ищешь красоту там, где ее нет, – сухо заметил аристократ, не поднимая глаз. – Это лишь окружение, состояние мира. Мари тоже поддалась этой причуде, – его губы поджались. – Сказывается долгое пребывание в бренной плоти, которая слишком привязывает к человеческим чувствам. Впрочем, я благодарен тебе. Хотя твоими же трудами и была создана эта трудность.

– Если бы я знал, что Мариэльд еще в Йефасе, я бы повременил с просьбой Прафиала, – извинился герцог. – Хотя он сам попросил меня содействовать в задержании Юлиана, чтобы тот не убежал на Север.

– Да, – признал аристократ. – Мари совершила ошибку, желая поставить на место зарвавшегося конюха. Мой брат также совершил ошибку, желая снять с себя обременение уже моей просьбой. Но что сделано, то сделано. Здесь наблюдается череда случайностей, которая порой вмешивается в даже выверенный до минуты ход событий. Такое подгадать невозможно даже нам. Тем не менее ты помог вызволить карту, ибо мои подозрения насчет тугодумства и упрямства конюха оправдались. Наша благодарность дорогого стоит, так что говори, чего желаешь. Закроем этот вопрос. У меня дела!

Он бережно спрятал карту в свою кожаную суму, затем острым взором вцепился в вампира.

– Я бы хотел большего, а может, и меньшего, нежели благодарность… – произнес Горрон.

– А точнее?

– Я бы хотел попросить прощения. Для всех нас.

– Зачем тебе прощение? Что за вздор? – быстро спросил аристократ.

– Оно нужно всяким детям, которые обидели своего родителя. Но иногда дети способны не только брать, но и возвращать долги. Многие другие старейшины мыслят лишь прошлым, причем недалеким, когда о вашей милости и участии в нашем рождении уже позабыли. Но я все помню… Помню и тех странных созданий, одно из которых наделило меня бессмертием. Стоял бы я здесь или мои кости уже обратились бы в прах, если бы не ваш дар? Так что единственное, о чем я прошу, – это прощения и мира всех нас с вами, чтобы стал возможен союз.

– Мира? Нет! Я обещал личную неприкосновенность только тебе, но о других речи не шло. Я еще не решил вопросы с некоторыми из вас.

– Филипп уже написал завещание.

– Ах, вот оно как… А как же его дочь? – в глазах аристократа вспыхнуло столь явное удовольствие от этой новости, что сразу стала видна его лютая ненависть к тому, кто доставил ему столько проблем.

– Она приютила мальчика. Человеческого.

– И как конюх относится к нему?

– Женщины между любовью к родителям и ребенку всегда выбирают второе, чем расстраивают первых, – печально улыбнулся Горрон. – Он был лишен Уильяма. А перед этим лишился и дочери, которая уже никуда не денется, а только передаст бессмертие дальше. Ее срок, увы, недолог. Так что Филипп потерял самое главное – смысл жизни. После произошедшего в замке он уже добровольно написал завещание, в котором обязуется явиться на праздник Сирриар, где и передаст дар. Он желал сделать это сразу же в замке, но Летэ нужно время на поиск наследника, готового перенять графство Солраг.

Оглянувшись на старый накренившийся дуб, страшно-вспученные корни которого разорвали землю с одной стороны, Гаар усмехнулся и поневоле провел сравнение.

– Дуб падает под своей тяжестью! – сказал он. – Что ж, не буду убивать его. Понаблюдаю, как доживет свой жалкий срок, заваливаясь все больше. Это даже хуже смерти, которую я ему придумал. Будет впредь уроком! Что касается прочих, то в целом я не вижу смысла в заключении союза с твоим кланом. От тех, кто мыслит, что счастье в смерти, нет никакого прока, когда речь зайдет о выживании. Вы умрете первыми.

– Но я здесь, – Горрон галантно улыбнулся. – Я, находящий счастье в жизни!

– Исключение лишь подтверждает правило, – сухо парировал аристократ.

Впрочем, он продолжал с неким ученым интересом глядеть на свое дитя, наделенное возможностью впитывать чужую память через кровь. Казалось, он находил Горрона достойным внимания, оттого и сквозила в его небрежных жестах тень уважения.

– Я приложу все усилия, чтобы мы все стали исключением в вашем правиле, – мягко продолжал умолять герцог. – Наш клан тоже похож на этот старый дуб, что трещит под собственной тяжестью и готов рухнуть. А вот что взойдет на его месте, что за зеленая поросль, зависит от нынешних решений. Ведь семена нужно закладывать заранее… И я готов это все совершить. Дайте нам шанс на жизнь, на союз с вами, Отец наш…

– Ты желаешь невозможного: вырастить вместо обычного дуба нечто иное, невообразимое, чего нет в постоянной природе!

– Разве вы сами не желали этого в свои молодые годы? Разве не этим желаниям мы обязаны своим рождением? – с пониманием улыбнулся Горрон.

Сказанные им слова возродили в аристократе давние воспоминания, но он лишь тряхнул головой, увенчанной бофраитским колпаком. Затем, подумав, ответил:

– Будь по-твоему. От вас – бесплодных паразитов – я не жду никакой пользы, но и опасности от вас нет. В отличие от других. Так что доживайте свою бесполезную жизнь, а там, может, чем-нибудь отплатите за мое «прощение», в чем я, правда, сомневаюсь. А пока гарантирую как с моей стороны, так и со стороны братьев и сестер неприкосновенность всему твоему клану, вашим землям и вашим потомкам. Клянусь.

– Спасибо, – кивнул Горрон и приложил руку к сердцу.

– Прощай!

Аристократ деловито положил руку на суму с картой и, наблюдая завороженное лицо герцога, который залюбовался луной, тоже невольно поддался порыву. Вскинув старые глаза к небу, сам того не желая, он вдруг окунулся в воспоминания своей душевной юности, когда порой у него еще возникало желание восхищаться новым для него миром. И тут же в нем всколыхнулась любовь к Мари. Он чувствовал затухание ее старой души, такой же старой, как и его. Создав портал, он торопливо исчез в его сияющем зеркале. Оттуда успела дохнуть морозом и снегом зима, что вовсю царствовала на вершинах острых Астернотовских гор.

Горрон остался наедине с собой. Он дождался, когда портал осыплется, будто стекло, и стеклышки эти растают в траве, не оставив после себя и следа. Тогда он опять присел на плащ, скрестил ноги и уперся в них ладонями. Герцог продолжил глядеть то на луну, рассматривал ее бледную красоту, то на заваливающийся на бок дуб.

– Что ж… Прощения… Они убивали, жгли, изгоняли всех своих детищ, когда додумались до конструктов-сердец и поняли, что все дети им соперники. Теперь, стоило им почувствовать угрозу перемен, они начали нас «прощать»… Разве провинились мы? – задумчиво произнес Горрон. – Они так привыкли, что дети должны просить у родителей прощения…

Он поднялся с плаща и заходил по мокрой траве. Взор его был обращен к реке, и к небу, усыпанному звездами, и к дубу, и к мирно жующей траву лошади.

Горрон думал о грядущем.

– Все они лишь пытаются сделать так, чтобы все было как раньше, где они велики, а у их ног пресмыкаются, целуя подошвы, люди и изуродованные ими детища. Они хотят, чтобы эти детища в дальнейшем спасли их ценой своих жизней. Все глядят назад. Что Летэ… Что Филипп… Что Прафиал… Что Гаар… Разве не мог я спасти Летэ? Мог, но он давно стал походить на замшелый камень, в чем я совершенно согласен с Мариэльд. Разве не мог я помочь Уильяму-Юлиану? Мог. Однако зачем, если он, гордец, сам не хочет принимать помощь? А Гаар… Что ж, Гаар – демон, привыкший к поклонению… Пусть тебе будет уроком, что не всякое дитя желает расплачиваться за твои грехи, да еще и искать прощения… Ты был так уверен, что я пойду у тебя на поводу и выкраду карту? Ты думал, что всякого можно купить, а того, кто не подкупен, как Филипп, необходимо сломить и раздавить с помощью его подкупленных друзей? Однако знай, что Филипп сжег настоящую карту. А у твоего сердца лежит пустышка! Я не обманывал своего единственного родственника, который напоминает мне о любимом брате. Я открыто признался ему в своей намеренной измене: и о договоре через Прафиала с Гааром, и о том, что якобы ради собственного корыстного блага пожелал стать звеном между кланом и велисиалами. И он мудро доверился мне, понимая, что способен победить бога в сражении, но обмануть бога и добыть мир могу только я! Что ж… Кажется, справедливость восторжествовала, но, свершив ее, я не допустил кровавой расправы, заставив пообещать мир. И ты ведь уже не сможешь, Гаар, отомстить. Я разгадал твои слабости, о демон, не могущий нарушать данные клятвы и оттого избегающий их…

Горрон продолжил стоять подле лошади, пока та не ткнула его мордой, фыркнув. Тогда он ласково улыбнулся и пригладил ее теплые раздувающиеся ноздри. Затем снова принялся разглядывать мертвую красоту луны и гадать, как все случится в будущем. А он обязательно до этого будущего доживет и увидит все воочию!

– Что касается вас, Уильям-Юлиан, – шепнул он задумчиво напоследок. – Вы сами отказались от моей помощи и пренебрегли родственными узами, которые передались вам от Гиффарда и которые должно чтить… Оставляю вас наедине с демонами. Вот и посмотрим, сможете ли вы, гордец, справиться собственными силами, когда должно объединяться и сплачиваться? Время рассудит, что с вами сделают и какую цену вы заплатите за такую опрометчивую ошибку, как высокомерный отказ от своего прошлого, ибо это не меньший просчет, чем жизнь в этом прошлом…

Глава 7. Божество мерзости

2156 год, весна

Элегиар

Солнце лучило сквозь веки, но лучило без боли, приятно. В безмятежности Юлиан приоткрыл глаза. Комната, в которой он лежал, была наполнена светом; южный ветер залетал в окошко, играл с черными прядями мужчины, шептал теплом и тут же весело уносился прочь. Ему показалось, что он очнулся от невероятно долгого сна. Его руки, ноги и голова были легки – будто невесомы. Медленно сев на ложе, он коснулся лба и рассмотрел свою белую ночную рубаху, затем поднялся и пошел к окну. Там он невольно прищурился. Небо было ярко-голубым. В раскинувшемся под ним саду между апельсиновыми деревьями работали невольники. В ветвях голосили певчие славки, и их нежная трель, напоминающая флейту, заставила пробудившегося улыбнуться.

Он стоял, любовался этим буйным цветением, нежным солнцем, слушал шелест одетых в зелень деревьев, вдыхал запахи девственно-белых цветов апельсина. И улыбался, как улыбался только в юности, – открыто, добродушно. В его только что очнувшейся душе расцветало счастье умиротворения.

Позади шелохнулась какая-то тень.

Курчавый раб, проспавший пробуждение своего хозяина, поднялся с кушетки и испуганно шепнул:

– Почтенный Ралмантон…

Юлиан резко замер, опершись ладонями о подоконник. Что-то знакомое шевельнулось в его памяти, что-то темное. Ему доводилось бывать здесь. Он уже видел этот сад… Он знает этот особняк… И тут на него обрушилась темная волна воспоминаний, гнетущих, мрачных, захлестнула все нутро, заставила судорожно вздрогнуть, будто Юлиан захлебывался. Пальцами он зло вцепился в подоконник. Сад перестал его радовать, пение птиц потеряло очарование. Улыбка спорхнула с его лица, а само лицо исказилось: взор потяжелел и растерял невинность.

Он почувствовал, что за спиной у него не только курчавый раб из Зунгруна, но и охранник. Еще несколько находятся в коридоре, стерегут вход в покои старейшины, а то и самого старейшину.

– Почтенный Ралмантон… – снова робко повторил раб.

– Да, Аго? – спросил слишком ровным голосом Юлиан.

– Ваш отец сейчас во дворце. Говорят, важный совет. Он… Надо отправить посыльного, что вы очнулись ото сна!

Юлиан оглянулся на невольника Аго, который дрожал перед ним, как перед будущим хозяином, затем – уже на раумовского охранника со знакомым рыбьим взором. Выходит, Илла жив? После всего произошедшего? И даже никому не поведал о том, что его нареченный сын – не сын?

– Вас одеть, чтобы вы после долгой болезни… ну… увиделись с отцом? – спросил раб.

– Да. Принеси мне наряд из моих будничных, не слишком ярких, – холодно произнес Юлиан.

– Хорошо, почтенный.

– И прикажи подготовить лошадь.

– Но зачем? Хозяин… Он же на совете… Он сам прибудет сюда…

– Тебе что приказали? Чтобы я дождался возвращения своего отца из дворца, раз мое пробуждение произошло в его отсутствие, и встретился с ним?

Аго кивнул. Покосившись на стоящего рядом наемника и понимая, что все сказанное будет тут же передано советнику трудами раумовских охранников, Юлиан добавил:

– Тогда я сам отправлюсь навстречу достопочтенному Ралмантону. Пусть меня сопровождают больше десяти всадников, одетых в лучшие свои наряды, а впереди едет глашатай с серебряным знаком советника. Я желаю встретить его с почетом и обсудить важные вопросы, не терпящие отлагательства. Делай что велено, Аго!

Рабу не было сказано ни слова о том, что молодой Ралмантон может поехать навстречу, но и ни слова про то, что не может. Что делать, Аго не знал… Требование было хоть и необычным, но приказу хозяина не противоречило. И все-таки юный раб засомневался, но, столкнувшись с сердитым взглядом, привычно испугался, что его накажут, поэтому тут же стремглав побежал к майордому. Чуть позже, получив разрешение, он кинулся за вещами. Все это время раумовский охранник продолжал стоять позади и чуть сбоку: немой, расслабленный, – но рука его как бы невзначай лежала на ножнах, ласкала их кожаную оплетку. Юлиан чувствовал его человеческий запах. В вампире медленно пробуждался голод, который вскоре обещал свести с ума. Бегло смерив стражника взглядом, он сглотнул слюну и почувствовал отвратительное жжение в горле, а затем быстро осмотрелся.

Не лежат ли здесь затаенные подслушивающие камни?

В спальню, выходящую окнами на сад, торопливо вбежал с костюмом в руках Аго. Передав его, он тут же приволок оправленное в золото зеркало, опер его на две ножки и придержал, высовываясь сбоку.

Юлиан рассматривал себя, накручивая шаперон. На него из отражения глядело решительное бледное лицо с длинным носом. Все так же белел на переносице шрам. Все такие же синие глаза, то напоминающие голубизной небо, то штормовое море – в зависимости от настроения. Однако сам взгляд этих глаз уже давно стал казаться его хозяину чужим, будто открывающим правду о его истинном возрасте и стареющей душе. Его вороньи волосы до сих пор касаются плеч, укрывая их. Лицо было гладким и с отпечатком бритвы. Его брили во сне. И все равно что-то неуловимо поменялось… Он не понимал истоков своей тревоги, хотя она витала повсюду. Уже отходя от зеркала, он вдруг осознал, что поменялся не он сам, а стоящий сбоку Аго – мальчик сильно вытянулся. Раб смутился от пристального, тяжелого взгляда, а потому покорно опустил голову.

– Аго, сколько времени прошло с пожара во дворце?

– Чуть больше года, почтенный.

– Года? – изумился Юлиан.

Выходит, он так долго спал? Почему же сон был столь черным и пустым?

Одевшись, он медленно спустился по мраморной лестнице. Во дворе уже бил копытом оседланный скакун с красивым изгибом шеи. За Юлианом тенью последовали, тоже взобравшись верхом, больше десятка вампиров, чтобы сопроводить до советника. Впереди ехал слуга с рожком из серебра, который при необходимости мог разогнать толпу от имени советника. Пристальнее всех смотрел на пробудившегося приставленный к нему охранник – снова этот рыбий взор.

Илла явно уже все знает, понимал Юлиан.

Покинув особняк, он двинулся по тихой улочке, вдоль которой торжественно стояли стеной платаны. Дворец возвышался над господским районом, давил своей слепящей белизной. Знамена на шпилях трех его монументальных башен трепались весенним ветром, и Юлиан не обнаружил никаких следов былого пожара. Добравшись до развилки, он замер. Пригладил гриву своего скакуна, затем оглянулся на сопровождающую его свиту и, вместо того чтобы повернуть налево, где ползущая вверх дорога привела бы его к главной аллее Праотцов, а там и к дворцу, вдруг направился направо – к выходу из Золотого города. Послушная свита двинулась за ним. Глашатай в смятении развернулся и обогнал его, уронив руку на свой изящный рожок, сделанный в виде древесного корня.

Тут же сбоку подъехал раумовский охранник.

– Вернитесь, – приказал он.

Юлиан промолчал и поддал лошадь пятками. Конь перешел на легкую рысь и заторопился мимо богатых таверн, пестрых магазинчиков, купален и борделей. Миновав небольшую площадь, где на ее окраине под платаном стоял поэт, донося до всех свои стихи, он двинулся дальше. Непонимающая свита следовала за ним, как хвост за собакой. Охранник снова поравнялся с ним. Его рука потянулась к уздечке скакуна, чтобы задержать, однако Юлиан ударил его по запястью. Завязалась недолгая борьба, пока раумовский головорез с глухим криком не был вышвырнут из седла. Остальное сопровождение не поняло, что произошло, но, повинуясь ситуации, просто последовало дальше.

Наконец впереди показались металлические ворота в виде громадного дерева. Юлиан поумерил пыл коня, чувствуя, как забилось от волнения сердце. На воротах он увидел все тех же стражников, которые распахивали перед ним калитку годом ранее. Увидев его, они склонили голову – узнали.

– Перед вами почтенный Юлиан Ралмантон, сын достопочтенного советника Иллы Раум Ралмантона! – оповестил глашатай.

– Да осветит солнце ваш путь, – жестко улыбнулся Юлиан.

– И ваш путь пусть будет светел, почтенный! – отозвались стражники, которые немало удивились, узрев перед собой мертвеца.

Они тут же начали привычно открывать калитку.

– Стойте! Стойте!

Из-за угла показался запыхавшийся раумовский охранник, очертания которого подергивались.

– Именем достопочтенного консула Ралмантона! – крикнул он вновь. – Не смейте открывать ворота! Не пускайте его!

– Тебе, раб смердящий, никто слова не давал! – как можно громче отозвался Юлиан. – В моем праве следовать куда захочу и когда захочу! Я – сын и наследник достопочтенного Ралмантона, который после продолжительной болезни отправился в город, как свободный горожанин. И твое слово няньки-сиделки здесь силы не имеет!

– Это точно Юлиан Ралмантон? – зашептались стражники. Все они видели его сопровождение, помнили заявление глашатая, явно указывающее на то, что это не подмененный мимиком аристократ.

Вся свита недоуменно закивала. Между тем сам Юлиан оглядывался в напряжении, стараясь не выказывать страха. Лицо его стало надменным. В его распоряжении очень мало времени до того, как его дерзкую выходку распознают. Однако ему уже открыли путь, и он, чувствуя, как исчез последний барьер, направил скакуна в проем. За ним последовали и непонятливые охранники вместе с глашатаем. Уже за стеной вампир пришпорил скакуна, тот понесся по вымощенным улицам Элегиара под окрики городской стражи, что верхом передвигаться запрещено. Оторвавшись от бестолкового сопровождения, Юлиан миновал окружным путем рынок, чтобы не увязнуть там, проехал несколько площадей Мастерового района, а также торговые улицы.

Он продирался сквозь толпу, крича и бранясь, и чувствовал, как его охватывает ненависть, как в руки возвращается былая мощь, как слабость сменяется кипучей злостью, а голод нарастает ежеминутно. Его убили год назад, лишив головы! Его изуродованный труп достался Илле! Кто же, как не советник, был способен это сделать? Как он сразу не догадался, что во дворце, помимо охранника Тамара, могли быть и другие прислужники Раума, с которыми тот не пересекался? Но как они подобрались к нему? Или он был так плох, что не услышал их шагов? Ему казалось, что все произошло буквально вчера, но он понял, что сон его был не сном, а долгой смертью, безысходной пустотой, и длилась эта пустота не день и не два, а больше года. Между побоищем во дворце и сегодняшним прекрасным весенним днем – пропасть!

Но почему он еще жив? Получается, Илла не смог перелить бессмертие в свое чахлое тело… Неужели местные демонологи оказались слишком несведущи в Хор’Афе?

Мариэльд де Лилле Адан рассказывала, что передача дара его хозяином не так сложна, ибо он может взывать к своей крови. Однако, предупреждала она, это вовсе не значит, что дар нельзя передать вопреки. Его вполне можно вырвать с корнем, заставив перетечь в следующий сосуд. Во время Кровавой войны не было такого случая, чтобы рано или поздно, но дар не переходил в новое тело, покинув прежнего хозяина, который всячески препятствовал этой передаче.

Злые мысли метались в Юлиане, пока конь нес его по тракту, ведущему в пустынные земли. О нет, он ехал не на север, а на юго-запад! Теперь он знал, куда ему следует отправиться. И то был трудный, опасный путь, пролегающий между южными провинциями. Но ему необходимы ответы на все вопросы, поэтому он решительно скакал по пыльной дороге, чтобы их найти.

* * *

Спустя два дня

Юлиан добрался до большого поселения на Полях Благодати. К этому моменту он уже успел выменять украденного породистого скакуна на золото, а также заглушить жажду. Спрыгнув с измотанной лошади, он снял в таверне комнатушку, зная, что ненадолго оторвался от преследователей, когда свернул с тракта. Знал он и то, что за ним сейчас начнут погоню силы совершенно иные – и им не нужно мчаться за беглецом, чтобы отыскать его.

К вечеру он спустился в зал.

Это было дешевое заведеньице. Здесь царили гам, рыгания и зловония, и Юлиан присел на табурет в самом дальнем углу, аккурат за бочкой с вином, чтобы не привлекать внимания. Пока за окном посреди оливковых деревьев пели цикады, народ живо обсуждал происходящие вокруг вещи – войну Трех королей. Скрытный гость сидел и слушал, сколько всего он пропустил за год своего мертвого сна. Королевство Нор’Мастри наконец подняло голову и начало возвращать назад все свои утерянные земли. Во многом благодаря элегийским войскам оно смогло отбить большую часть Рабского простора. После этого, когда был обеспечен спокойный тыл, объединенные силы Элейгии и Нор’Мастри пошли на город, с которого и началась братоубийственная война, – на Нор’Куртул. Его захват назвали величайшей за полвека победой, потому что это означало прохождение половины пути до взятия уже самой столицы змеиного королевства.

Следующей целью был сам Нор’Алтел.

О, Нор’Алтел, город золота, бронзы и зелени! Сколько жадных взоров устремилось к твоим украшенным изразцами особнякам, к твоим порочным богатствам, храмам и мудрым библиотекам. Все твои непоколебимые враги готовы положить свои жизни на алтарь войны, только бы подступить со знаменем победы к твоему пышному дворцу, упрятанному за красными стенами. Сколько крови было уже пролито ради этого, а сколько еще прольется у Нор’Алтела, прозванного среди народа Змеиным градом!

А ведь скоро родится Владыка владык! Юная принцесса Бадба уже носила под сердцем дитя. Все замерли в благоговейном ожидании мальчика, который, возмужав, станет хозяином горизонтов. Он сядет на трон трех столпов, на трон, который ему сейчас добывают его отцы, проливая реками кровь, и будет править почти всем Югом. Об этом судачили за каждым столом, у каждой конюшни, на каждом перепутье, обмениваясь новостями. Причем обсуждали это и богачи, и нищие крестьяне – гордость за величие своего королевского рода поселилась в каждой верующей душе.

«А ведь я был вне этого мира всего лишь год», – думал беглец.

Отвлекло его от мыслей то, что он вдруг уловил чей-то пристальный взор. Юлиан сидел в маленьком закутке, укрывшись около бочки с вином, и никому не был интересен в своем самом обычном дорожном костюме с капюшоном. Однако примостившийся подле окна мужчина продолжал украдкой рассматривать незнакомца. На его голове устроилась соломенная шляпа, какие обычно надевают в поле. Скорее всего, это был свободный крестьянин, возделывающий арендованную землю.

Заметив, что его взгляд заметили, мужчина сразу же поднялся и направился прочь из харчевни.

Юлиан пошел следом. И тут же обнаружил, что мужчина никуда не уходил, лишь спрятался за ящиками с овощами, откуда и зыркал. Снова увидев направленный на него взгляд, крестьянин неуклюже попятился, нырнул за угол харчевни в попытках исчезнуть. Но Юлиан не собирался отпускать его. Оба они миновали грязный от недавнего дождя задний двор, пересекли невысокие ограды, какие коза перепрыгнет, и растворились во тьме оливковых рощ. Мужчина пытался уйти быстрым шагом, но его уверенно нагоняли.

Наконец Юлиан схватил незнакомца за плечо. Крестьянин обернулся и промямлил:

– Что вам, почтенный? На кой я? А?

– Зачем следил за мной?

– Нет-нет… На кой вы мне? Отпустите несчастного бедняка…

Он заканючил, затрясся от страха, будто боясь быть избитым. Однако Юлиана это не обмануло. Он внимательно разглядел простолюдина: его сутулость, его просторную одежду, под которой торчало распухшее брюхо, – затем услышал тяжелое дыхание, выдававшее болезненность.

– Я знаю, – сказал он, – Илла приказал тебе найти меня.

Крестьянин промолчал. Лишь перестал ныть.

– Ты ведешь его ищеек по моему следу. И я не смогу укрыться, потому что на каждой тропе меня будешь поджидать ты. Куда бы я ни побежал, ты найдешь меня. Так знай. Я не бегу, а иду целенаправленно к тебе!

– Зачем? – спросил мужчина, и речь его стала внятнее. – Зачем тебе это потребовалось, дитя Гаара? Зачем ты ищешь того, кто тебя преследует?

– Я хочу поговорить.

– Нам не о чем разговаривать…

– Открой мне путь к своему храму, чтобы я пришел туда, отдавшись под твою власть! – сказал Юлиан с нажимом.

– Зачем мне впускать тебя?

– Я могу дать тебе то, что ты давно ищешь! Если наша беседа тебя не устроит, тогда верни меня, закованного в кандалах, этому изменнику. Тому, кто клялся тебе в пожизненном служении, а сам лишь воспользовался тобой, не дав ничего, кроме своей крови и тела. Разве не поставил Илла под угрозу твой святой храм, когда явился во дворец с мулом, набитым мешками с древним золотом? Разве потом не хлынули в твои земли волной златожорцы, которые желали раскрыть секрет богатства Иллы и присвоить его?

Крестьянин помолчал, раздумывая. Затем шепнул:

– Скачи к мраморным рудникам у Желтых хребтов.

– А дальше?

– Дальше я направлю тебя.

Умолкнув, он развернулся и с тяжелым дыханием, неся в себе сотрапезника, который пожирал его изнутри, побрел обратно. Юлиан же вернулся в таверну, где с восходом солнца вскочил на коня и помчался дальше, растворившись в бесконечных Полях Благодати.

Он знал, что теперь его никто не будет преследовать, а те, кто уже шел по следу, будут временно сбиты с него. Но лишь временно.

«Заключай союзы и бей в спину, чтобы выжить, – думал Юлиан, вспоминая разговоры с советником. – Что ж, достопочтенный, вы не оставляете мне выбора. Но если выяснится, что меня убили не раумовские головорезы, то в таком случае столь быстро мог действовать только Горрон де Донталь. Насколько оправданны мои обвинения в его сторону, я пойму, лишь когда достигну затерянного храма Раум. Там все и решится!»

* * *

Из воспоминаний убитого им наемника Юлиан примерно знал, где должен находиться храм Раум – где-то в срединных Желтых хребтах, прозванных так за светло-желтый цвет известняка. Именно там три королевства соприкасались своими границами: песчаный Нор’Мастри, глиняный Нор’Эгус и гагатовая Элейгия. Но вместе с тем эти горы были малообитаемы из-за скверных условий, поэтому все дороги вились вокруг них, а не сквозь.

Тогда еще шестнадцатилетнего юношу, Латхуса увозили из храма в безлунную ночь в покрытой полотнищами повозке. Под полотнищами он и пролежал несколько дней, опоенный отварами, погрузившими его в глубокий сон. Поэтому Юлиан не знал, какое конкретно поселение скрывает обиталище. Весь его путь напоминал продвижение вслепую, когда он отдавался на волю судьбы, рискуя своей жизнью.