Текст книги "Стань неуязвимым. Как обрести ментальную броню, научиться читать людей и жить без страха"

В человеческом организме имеются конкурирующие неврологические пути – симпатическая и парасимпатическая нервные системы. Обе они являются частью автономной нервной системы, а это значит, что управлять ими произвольно нельзя. Симпатическая реакция – или состояние стресса – активируется, когда мы пугаемся. В этот момент тело пытается приобрести сверхчеловеческие способности, наполняется норэпинефрином и адреналином. В организме происходит выброс химических веществ, в результате чего потеют руки, учащается сердцебиение и дыхание, напрягаются мышцы, расширяются зрачки – все это нужно нам физически для того, чтобы справиться с угрозой в данный конкретный момент. Взгляд фокусируется до предела, оттого, что тело вспотело, ухватиться за него становится сложнее, мышцы наливаются кровью и кислородом, готовые в любой момент незамедлительно отреагировать на опасность.

В свою очередь, парасимпатическая система – это то, что помогает нам успокоиться, расслабиться и восстановиться. Именно она активируется после того, как мы поели, а также помогает нам уснуть. По сути, ее действие противоположно симпатической. Вместе они обеспечивают поддержание в организме постоянного гомеостаза – физического состояния полного равновесия.

Определите свою реакцию на страх

Теперь вы можете определить тип своего поведения – то есть типичную F3-реакцию на опасность или конфликт. То, как я отреагировала на вторжение в наш дом, было характерным для меня: моей мгновенной реакцией было «бей». И по сей день, почувствовав угрозу, я немедленно иду в атаку.

Мама изначально намеревалась «бежать», но когда я рванула в бой, не смогла меня оставить – и потому «замерла» на месте. Она была слишком потрясена и растеряна, чтобы мгновенно сообразить, что делать. Ее тип поведения не позволил бы ей побежать вслед за мной, потому что в том направлении она чувствовала явную опасность и отчетливо осознавала: мое поведение – полнейшая глупость. Вот почему «замри» было для нее единственно верным решением. А между тем, в течение многих лет естественная реакция моей матери на возникающие конфликты была «беги».

Следует заметить, что ни одна из трех реакций не является «правильной» – такой вообще не существует. Наша реакция всего лишь показывает естественные склонности нашего характера, то, что в одной ситуации поможет нам, а в другой – навредит. Для меня свойственно реагировать на возникающую опасность боем, а это значит, что мне нужно вести себя осторожно – ведь зачастую подобная модель поведения бывает опасной или попросту глупой. Иногда сбежать от угрозы – лучший выход. Если бы я могла вернуться в тот день, то посоветовала бы себе шестнадцатилетней бежать из дома со всех ног, помочь маме спрятаться в надежном месте и вызвать полицию.

Однако, и мамина реакция не является универсально-благоразумной. Ей виртуозно удается избегать конфликтов, но если возникнет необходимость дать отпор, вряд ли у нее это получится. Суть не в том, чтобы одинаково реагировать в любой ситуации, а в том, чтобы понять, какое поведение наиболее характерно для вас лично. Поэтому, прежде чем научиться управлять своей реакцией, нужно определить типичные для вас модели поведения.

Зная собственную реакцию, я могу себя контролировать, понять что я буду делать прежде, чем это произойдет, и оценить тактические затраты и преимущества подобного поведения. Поэтому постарайтесь понять, к какой категории вы относитесь. Если не можете ответить сразу, припомните три последних случая, когда вам что-либо угрожало. Как вы поступили? Различалась ли ваша реакция в разных ситуациях? Или же вы последовательны и всякий раз действуете по одной схеме? Поняв свою инстинктивную реакцию, вы сможете предугадывать и наиболее вероятные действия, а также способы управлять поведением до того, как возникнет угроза, требующая оперативного реагирования.

Допустим, если для вас характерно «бежать», то в следующий раз, ощутив такую потребность, вы сможете составить в голове список из других возможных вариантов. Они будут зависеть от вашего умения планировать и выстраивать стратегии в целом, а не только от бессознательной реакции на угрозу (в главах 3–8 я подскажу вам несколько отличных идей). Чем лучше вы контролируете свою естественную реакцию, тем лучше сможете справиться в опасной ситуации и тем комфортнее станет ваше существование в этом мире. Это одна из основ на пути становления вашей пуленепробиваемости.

Глава 2
Как обуздать свой страх

«Неприятности дают человеку возможность познать себя».

Эпиктет

Наше возможное Я и то, которого мы боимся

Чем больше мы узнаем о себе через анализ собственного поведения в момент страха, тем самостоятельнее и независимее станем в принятии важных решений, от которых зависит наша жизнь. Страх не должен вас ограничивать. И жизнь не сводится к преодолению страха – иногда нужно лишь обуздать его и научиться использовать, чтобы получить то, чего вы больше всего хотите, чтобы стать сильнее, чем когда-либо.

Я выросла на легендах об Александре Македонском – великом земляке моей матери. Читала о героях Древней Греции – Ахилле, сражавшемся в Троянской войне; Леониде, царе Спарты и его трех сотнях мужей, устоявших против целой армии персов. Я жадно впитывала в себя эти истории и чем больше узнавала об этих героях, тем легче мне было отождествлять себя с ними. Это были легенды моего народа. Их храбрость и смелость жили во мне, определяя взгляды на жизнь и место в этом мире. В детстве так просто вдохновляться подобными историями, представлять себя на месте героев. Мы мечтаем обладать теми же качествами – быть храбрыми, сильными, справедливыми, честными – и мало-помалу начинаем и в реальной жизни вести себя так, чтобы соответствовать этому примеру. Подобная визуализация будущего называется «теория возможного себя». Этот термин вывели Хэзел Маркус и Паула Нуриус. «Возможные Я» – это результат самоидентификации через объединение представлений прошлого и проекцию их на будущее. Эти «возможные Я» мы демонстрируем двумя путями: через надежды и страхи. Надежды показывают, кем мы хотим стать; в этом случае используется термин «Я, на которое мы надеемся». Таким вы себя представляете – например, «я хочу стать врачом» или «президентом Соединенных Штатов Америки». Или агентом Секретной службы.

В свою очередь, страхи сконцентрированы непосредственно вокруг того, что мы твердо намерились избегать. Это явление получило название «Я, которого мы боимся». В этот момент мы решаем, кем не хотим быть. Лично я, например, боюсь стать бездомной. Боюсь стать как мой отец. Боюсь стать слабой. Именно благодаря слиянию этих двух ипостасей мы можем идти вперед, постепенно становясь тем, кем мы одновременно хотим и не хотим быть.

Порой траектория нашей жизни – те решения, которые мы принимаем или не принимаем, – приводят нас к более консервативной версии жизни, о которой мы мечтали, взрослея. Мир, в котором я жила, совсем не отражал модель мышления воина, которым я мечтала стать. Напротив, мои ранние годы воплощали собой идеальное противоречие между тем, кем я надеялась стать, и тем, кем против своей воли становилась: осмотрительной, молчаливой, постоянно пребывающей в плену страха.

Для тех, кто растет в страхе

В 80-х и 90-х Нью-Йорк был совсем не тем, что сейчас. За 2018 год в городе произошло 289 убийств. В 1990 году, когда мне было тринадцать, их зарегистрировали 2 245. Из-за торговли крэком и непрекращающихся бандитских разборок город напоминал поле битвы. В одном только районе Бруклина площадью чуть меньше десяти километров полиция регистрировала убийство каждые шестьдесят три часа. Сводки новостей были переполнены изображениями тел на улице в лужах крови, детей, задетых при перестрелке из окон машин, и простых людей, выдернутых из собственных автомобилей и застреленных только за то, что ошиблись кварталом.

Мои родители – оба иммигранты из Греции – привыкли к трудностям и опасностям на родной земле. Дядю несколько раз грабили. Отцу приставили к виску дуло пистолета и обокрали, когда он работал на своем первом рабочем месте – в кофейне. Не раз на него нападали, когда он уже водил такси. На маму однажды напал сосед. Наши машины взламывали и угоняли, в дома врывались и грабили – однажды вынесли все деньги, которые скопила моя мама, и те несколько украшений, что у меня были.

Пытаясь защитить, родители передали нам с братом свои страхи. Из дома нам разрешалось выходить только в школу, мы не играли во дворе, редко ходили в гости к друзьям, не колядовали на Рождество, не ездили на метро – по мнению родителей, это была самая настоящая граница Дикого запада, разрисованная граффити, где творилось одно только зло. Страх был повсюду. Пока росла, я вдыхала его, как кислород, – в каждом слове, что говорили мне мама, папа и бабушка – предостережения:

«Смотри в оба».

«Будь осторожна».

«Не задерживайся на улице».

«Молчи».

«Отводи взгляд».

«Будь умницей».

«Будь осторожна».

Нас научили оглядываться, выходя за порог нашей кишащей тараканами нищей лачуги в направлении автобусной остановки. А по вечерам, выйдя из школьного автобуса, тут же бежать домой. Всегда нужно было готовиться к худшему: остерегаться незнакомцев, бояться друзей, мира за окном, людей за углом и тех, что проезжали мимо. Каждый мой шаг за порогом дома был наполнен страхом. И я солгу, если скажу, что это меня не бесило.

Страх отнимал силы и энергию, лишал новых ощущений и стольких возможностей. Не дал даже получить хорошее образование. Когда я подала документы в Бруклинскую техническую среднюю школу, одну из трех лучших в Нью-Йорке, мне не разрешили. Мама сказала, что ездить туда на общественном транспорте каждый день слишком опасно. По ее мнению, Бруклин был еще страшнее, чем Квинс. Она ни по чем не соглашалась на мое обучение там. Если Квинс был полем боя, то Бруклин – самой настоящей преисподней. Сколько бы я ни упрашивала, ответ был один: нет.

Почему?

Страх.

Но чем больше мне внушали, что я должна всего бояться – быть осторожной, смотреть по сторонам, не терять бдительности, – тем сильнее росло во мне сопротивление. И тем крепче становилась моя решимость не позволять страху диктовать, что мне делать. Знаю: страх держит нас в тонусе, но он же не дает сполна ощутить вкус жизни.

Бунт против страха

Родительские амбиции на мой счет шли абсолютно вразрез с тем, что я сама для себя хотела.

– Найди порядочного мужчину, который будет о тебе заботиться, – говорили они.

По их мнению и по мнению общества, в котором я росла, приличная греческая девушка может заниматься чем-нибудь осмысленным и в то же время безопасным только до тех пор, пока не найдет себе хорошего греческого мужчину, за которого выйдет замуж и родит ему детей. Мне же хотелось быть сильной. Бойкой. Делать все, что, по мнению окружающих, я делать не могла. Если я чему-то и научилась в результате вечных мытарств моей семьи, так это тому, что перед страхом не следует склоняться – ему нужно противостоять. Я решила, что не стану, как другие, наблюдать со стороны и бездействовать, а призову на помощь всю свою силу и пройду необходимую подготовку, чтобы сделать собственную жизнь и мир вокруг безопаснее.

Итак, в возрасте двадцати трех лет я поступила в Академию при Полицейском управлении Нью-Йорка. Сказать, что для родителей это событие стало худшим кошмаром – значит ничего не сказать.

– Зачем ты это делаешь? – спросил отец, заглядывая через плечо, когда я заполняла заявку на поступление. – Даже не напрягайся. Они не возьмут такую, как ты. Им такие не нужны.

Когда меня приняли, он стал высказывать свое неодобрение еще громче и чаще. Мама избрала стратегию отрицания, и ее всегдашняя реакция на угрозу и конфликт – «беги» – была попыткой попросту уйти от проблемы. Вот почему всякий раз, когда разговор заходил обо мне, она отвечала лишь, что я работаю на хорошей, уважаемой работе – секретарем в Манхэттене. Своим поступком я так разочаровала родителей, что они сделали единственное, что могло прийти им в голову, – перестали обо мне говорить. Может быть, они думали, что в этом случае, я сама сдамся и вернусь. А может, по их мнению, выбранный мной карьерный путь был неподобающим для девушки. Или предчувствие подсказывало, что мне придется нелегко и я испытаю немало боли, тревог и опустошения, пытаясь уложиться в стандарты Академии. Разумеется, сама я понятия об этом не имела. Зато у меня за плечами была целая жизнь в иммигрантском квартале Квинс, и именно этот опыт помог мне научиться обуздывать свой страх и закалил решимость.

О чем я, черт возьми, думала

– Пападукис! Это что еще такое?

Шла вторая неделя обучения в Академии, и я уже привыкла к тому, что за один день инструкторы могли исказить мою фамилию пятью разными способами. Помпукус, Помпадорис, Пападопулос, Помпадоралаколус – казалось, их фантазии не было предела. Делали они это нарочно – фамилия была написана у меня на футболке большими печатными буквами. Их задачей было доводить нас, бесить и всячески ломать характер, чтобы подчинить себе. Я чувствовала себя абсолютно не в своей тарелке и уже подумывала о том, чтобы бросить эту затею. За годы учебы в колледже Квинса я регулярно занималась в спортзале и была в отличной форме – но подготовка в Академии была совсем другой. Вместо огромного зала площадью почти 1000 квадратных метров с кондиционером у меня был воображаемый прямоугольник 150х60 – ни полотенца, ни мата, ни бутылки с водой, ни зажигательной музыки. Триста человек на расстоянии вытянутой руки кое-как поспевали за указаниями инструктора. Подтягивания, отжимания, прыжки, вращения руками, и все – синхронно с ним, одно за другим.

Инструкторша, которая в эту самую секунду коверкала мою фамилию, приблизила свое лицо к моему так близко, что я чувствовала запах кофе и яичницы, которыми она позавтракала.

– Отвечай, Помпаломпус!

Каждая «п» и «с» сопровождались брызгами слюны прямо мне в лицо, и я не знала, как их незаметно стереть. Она поскребла неухоженными ногтями мои ресницы на правом глазу и сунула в лицо большой и указательный палец, испачканные черной краской.

– Что это такое, твою мать?

– Тушь «Кавер Гёл», мэм.

Наверное, она сочла этот ответ слишком подробным, потому что теперь ее лицо было так близко к моему, что наши носы соприкасались. С такого расстояния она казалась мультяшным персонажем, и я не удивилась бы, если бы у нее из ушей пошел пар. Откровенно говоря, использование туши – не преступление и не признак слабости. Но это было против правил.

– Разве в Академии можно краситься, а, Пупопус?

– Нет, мэм.

– Так какого хрена ты накрасилась?

Меня так и подмывало ответить ей во всех подробностях, почему я это сделала. Я устала и чувствовала себя совершенно разбитой и немного потерянной. Казалось, поступление в Академию было роковой ошибкой. Родители не разговаривали со мной с тех пор, как я призналась, что собираюсь пойти служить в полицию. Я всерьез подумывала о том, чтобы уйти. Вот почему, увидев в зеркале в 5 утра свои заплаканные глаза, я слегка подкрасила ресницы – просто чтобы придать себе уверенности. Хоть что-то, что помогло бы мне пережить очередной день в этой преисподней. Но ей я ничего такого не сказала. И без того во мне сомневалось столько людей – не хватало еще признаться, что я сама в себе сомневаюсь.

– Не знаю, мэм.

– Разве настоящему полицейскому нужна штукатурка, Пумпурас?

В тех случаях, когда правильно произнесенная фамилия смутила бы меня больше, чем исковерканная, она всегда выговаривала ее как надо.

– Нет, мэм, – тихо ответила я.

– Еще раз увижу это дерьмо у тебя на лице – вылетишь отсюда! – скрипнув зубами, рыкнула она. – А теперь – на пол и отжалась пятьдесят раз!

Я бросилась на пол, благодарная уже за то, что она не заставила других отжиматься из-за моих накрашенных глаз. Обычно, стоило кому-то промахнуться – и за его ошибку расплачивались все.

Тяжелее всего мне давались забеги, когда надо было наматывать километры по спортзалу. Круг за кругом, бег строем, по четыре в ряд, на расстоянии вытянутой руки от бегущего спереди и сзади. Нам не только приходилось держать ровный ряд, но и бегать с той же скоростью, что инструктор. До того момента я ни разу не участвовала в забеге на милю. Тех, кто не справлялся, инструктор заставлял выйти из строя и наматывать круги челночным бегом, из одного конца зала в другой. Это было унизительно – и уж точно никому не хотелось этим заниматься. Во время одного из таких забегов в первую неделю обучения мы бежали так быстро, что мне казалось, легкие вот-вот разорвутся. Я дышала как во время панической атаки и постоянно спотыкалась. Изо всех сил старалась держать строй. И все равно один из инструкторов вытащил меня – на лице его было написано отвращение. Выйдя на середину спортзала, я перешла на челночный бег – вперед-назад, вперед-назад, – так что вскоре в груди уже горело. И тут у другого новобранца начались рвотные позывы.

– Урна – у двери! – рявкнул на него инструктор. Тот подбежал к урне, сунул туда голову и его стало рвать. Закончив, он сел прямо на пол.

– Ты чего это? – взревел инструктор. – Нечего рассиживаться! Или беги, или – в Кабрини (так называлась больница за углом)! Решай сам.

При этих словах вид у новичка был такой, словно его сейчас опять вырвет – но он ничего не сказал и продолжил бегать вместе с нами. Когда урок физкультуры закончился, инструкторы велели всему классу (тремстам курсантам) повернуться к центру зала, где стояла я и другие «неудачники».

– Видите этих рекрутов? – громко спросил инструктор, обводя нас жестом. – Они должны покинуть Академию. И вы должны этого хотеть. Потому что когда на улице вам понадобится помощь, и вы наберете 10–13 (офицер нуждается в помощи) – вас уже убьют. И знаете почему? Потому что они не смогут вовремя прибежать к вам на помощь!

С этими словами инструктор снова посмотрел на меня и моих товарищей по несчастью. Мы уже готовы были провалиться сквозь землю от стыда.

– Сделайте нам одолжение, уйдите, пока из-за вас кого-нибудь не убили.

Это было ужасно унизительно. Я чувствовала себя совершенной неудачницей, но с того дня пообещала себе никогда больше не сдаваться.

В тот вечер, придя домой, я зашнуровала ботинки и отправилась на пробежку – и с тех пор после занятий всегда бегала самостоятельно. Как бы больно мне ни было и как бы сильно я не ненавидела это дело, боль не шла ни в какое сравнение с тем, что я испытала в тот день посреди спортзала. И еще перед каждым уроком физкультуры я стала тихо молиться у своего шкафчика: «Господи, пожалуйста, не дай мне упасть и сдаться!» Слова инструктора вселили в меня настоящий ужас. Я боялась, что из-за меня у однокурсников будут неприятности. Боялась не справиться, боялась того, что подумает обо мне семья, и того, что сама буду чувствовать, если упаду. Боялась опять испытать такое же унижение. Так страх превратился для меня в горючее: именно благодаря ему я не стала такой, какой боялась стать. В конце концов благодаря этим пробежкам я развила в себе такую ярость и целеустремленность, о каких и не подозревала. В тот день меня в первый и последний раз вывели из строя.

Сила сожаления

Мне стоило огромных моральных усилий не поддаться родительским страхам и собственным опасениям, что у меня ничего не получится, что я недостаточно выносливая, недостаточно сильная и смелая. Я знала, что разочаровала родителей. В своем обществе я была изгоем и позором семьи. Даже друзья считали, что то, чем я занимаюсь, – нелепо и смешно. Но я не могла продолжать жить в стеклянном шаре. И не собиралась этого делать. Даже когда все мускулы у меня ныли и болели, знала, что если поддамся страхам, то рано или поздно случится то, что причинит мне еще большую боль. Мышцы можно восстановить, а что делать с сожалением? Оно может мучить до конца дней.

Сожаление бывает двух типов: то, что мы испытываем после поступка и то, что чувствуем, если чего-то не сделаем. И хотя сожаление за собственные действия нередко принимает форму агонии, со временем боль утихает, и мы начинаем искать оправдания или смысл в произошедшем. В то же время бездействие – это то, за что мы изо всех сил цепляемся, втайне желая отмотать время назад и сделать все по-другому. Люди гораздо чаще жалеют о том, чего не сделали, чем о том, что сделали, даже если впоследствии некое действие начинает казаться им ошибкой. Именно то, что мы не сделали – будь то отказ от новой работы, от отношений, нежелание за себя постоять или выйти из зоны комфорта, – со временем начинает неотступно нас преследовать. Мы то и дело мысленно возвращаемся к упущенным возможностям или невыполненным обещаниям. Отказ от каких-то действий оборачивается в сознании бесчисленными сценариями возможного развития событий. А поскольку сценариям этим так и не суждено осуществиться, наш мозг никак не может перестать представлять другую жизнь – отличную от той, в которой мы живем.

Это может стать и проклятьем, и священным даром. Пусть нам никогда уже не достичь тех высот, каких могли бы, если бы начали раньше развивать в себе те или иные умения, – начать никогда не поздно. Подобные примеры существуют во всех областях. Мы то и дело слышим о том, что кто-то бросил высокооплачиваемую работу и стал «сам себе начальником», или что некий весьма успешный человек снова сел за парту, чтобы с нуля обучиться новой специальности. Иными словами, по прошествии времени гораздо проще принять мысль о том, что ты попробовал себя в чем-то и не преуспел, чем о том, что даже не попытался.

Как бы то ни было, я вовсе не собираюсь отрицать, что в самом начале своего обучения в Академии чувствовала себя настолько негодной для этого пути, что мне стоило просто-таки нечеловеческих усилий не сдаться и продолжить идти вперед. Наш разум может стать нам как другом, так и врагом; он может подтолкнуть нас к заветной цели или привести сотню аргументов и доводов в пользу отказа от нее. Взять хотя бы тот факт, что в моей семье никто не служил в полиции и никто из родных не был согласен с моим решением.

Но не смотря на то, что первые дни моего обучения были самым настоящим адом, я заметила и кое-какие интересные перемены. Главная заключалась в том, что мысль о последствиях ухода из Академии стала пугать меня гораздо больше, чем повседневные тяготы обучения. Я словно заглянула мельком в собственное будущее – то, в котором я была сильной и выносливой, где помогала людям и меняла их жизнь к лучшему. И чем четче становилась эта картинка, тем тяжелее мне было от нее отказаться. И я шла вперед. Со временем я перестала думать об этом в глобальном смысле. Всего каких-то восемь месяцев – и все закончится. Не будет больше ни орущих инструкторов, ни родителей, которые меня игнорируют, ни боли во всем теле, ни отчаянной борьбы за выживание в мире, о котором я совершенно ничего не знала. Вместо этого я стала просто жить – минута за минутой. Час за часом. Сосредоточилась на настоящем. Обуздала свой страх ухода из Академии и сожаления, что не приложила достаточного количества усилий, чтобы остаться. А между тем, тело мое становилось сильнее, разум закалялся, а мои решительность и выносливость росли с каждым днем. Постепенно и реакция семьи перестала на меня давить. Раздиравшие меня сомнения утихли, каждый день я доказывала себе и окружающим, что все могу. На месте моральной и физической слабости я возвела мощный фундамент для дальнейшего развития собственной силы, которая в конце концов позволила мне пойти на такие риски, о которых я прежде и не думала.

Следующее испытание

Однажды после пяти месяцев обучения в Академии я пришла в здание учебного отдела, где работал старший руководящий состав. Этих мужчин и женщин – в званиях лейтенантов, капитанов, инспекторов – мы, новобранцы, называли «белорубашечниками» – потому что рубашки у них были, ну… белыми. Как правило, мы старались не попадаться им на глаза и обходить этот корпус стороной, но в тот день мне предстояло принять решение, от которого зависела вся моя жизнь. Целых пятнадцать минут я стояла, вытянувшись по стойке смирно, пока наконец лейтенант не поднял взгляд от лежащего перед ним листка бумаги:

– Вольно, рекрут. Чего тебе? – нетерпеливо и недружелюбно спросил он, медленно поворачиваясь из стороны в сторону в своем кресле. Я опустила поднятую для приветствия руку и нервно прочистила горло.

– Сэр, мне нужно с кем-то поговорить. Мне только что предложили вступить в ряды спецагентов Секретной службы США.

Во время обучения в Академии я, никому не говоря, подала запрос в Секретную службу. Интерес к ней возник у меня после стажировки у конгрессвумен Нью-Йорка Кэролин МакКарти. Сотрудники ее аппарата посоветовали мне попробоваться после того, как я увидела женщину-агента в охране тогдашней первой леди Хиллари Клинтон, посетившей с визитом конгрессвумен. Они знали, что у меня есть диплом по политологии и международным отношениям, а за годы учебы в колледже я прошла обширное обучение за границей и говорила на четырех языках – греческом, испанском, итальянском и французском. Это было условное предложение работы – все зависело от того, пройду ли я суровую подготовку в Академии Секретной службы.

Хотелось бы мне сказать, что я была в восторге от этого предложения – но это не так. К тому времени я уже адаптировалась к своему новому образу жизни в полицейской Академии. Знала, чего ожидать и как это преодолеть. У меня появилось несколько замечательных друзей – по правде говоря, подобного чувства товарищества я никогда прежде не испытывала. Оказалось, что в подобных условиях, как нигде больше, формируются особенно тесные братско-дружеские связи.

Уход в Секретную службу означал для меня абсолютную смену реальности. Мне пришлось бы не только покинуть штат – обучение проходило сначала в Джорджии, а затем – в Мэриленде, – но, возможно, и вовсе выехать за границу (агент мог получить назначение в любую точку, где имелось подразделение службы, – в том числе, за океаном). И все пришлось бы начинать с начала – только на этот раз в одном из престижнейших подразделений мира. В тот момент само это решение и его возможные последствия не вселяли в меня ничего, кроме беспокойства и душевного дискомфорта.

Я подошла ближе к лейтенанту и села. Потом поделилась с ним своими сомнениями – и он терпеливо выслушал, и лишь затем ответил. Тон его голоса смягчился – теперь он напоминал не «белорубашечника», а скорее мудрого наставника. «Послушай, – сказал он. – Не так уж часто наших рекрутов принимают в ряды федерального правительства, а тем более – в ряды спецагентов Секретной службы. Это редкая возможность, и я считаю, тебе следует согласиться. Если не понравится, мы всегда примем тебя назад».

В голове у меня роилось множество мелких причин остаться там и не двигаться с места, но я понимала, что игра стоит свеч. Уже тогда я знала, что пожалею, если откажусь. Если уж мне удалось справиться с моральными и физическими препятствиями в Академии, неужто Секретная служба мне не по зубам? Тогда ответа на этот вопрос у меня не было, но мне очень хотелось это выяснить. И вот, вооружившись силой и решимостью, я стала готовиться к своему первому дню обучения в городе Глинко (штат Джорджия). Вскоре мне потребовались все мои ресурсы – до последней капли.

Секретная служба Соединенных Штатов

Секретная служба, учрежденная в 1865 году президентом Авраамом Линкольном, является одним из старейших федеральных органов США. Изначально она была создана для борьбы с фальшивыми деньгами (которые на тот момент составляли почти треть всего денежного оборота США) и подчинялась Министерству финансов. В 1894 году круг полномочий Службы расширился – начиная с Гровера Кливленда она стала обеспечивать и защиту президента. Затем, в 1901 году, после убийства президента Уильяма МакКинли, третьего убитого президента США за тридцать шесть лет (до него – Авраам Линкольн в 1865 году и Джеймс Гарфилд – в 1881), агентству была поручена круглосуточная охрана первого лица государства. Мало кто знает, но основу штата Федерального Бюро Расследований (ФБР), созданного в 1908 году, составили несколько агентов, нанятых тогдашним генпрокурором, Чарльзом Джорджем Бонапарте. 1 марта 2003 года Секретная служба была переведена в ведение Министерства национальной безопасности, департамент Правительства США, учрежденный после террористических атак 11 сентября.

В состав Секретной службы входят два подразделения – Штатное и Подразделение специальных агентов. Первое обеспечивает защиту Белого дома с прилегающими территориями и всех зарубежных дипломатических представительств Вашингтона и окрестностей, а также личных резиденций президента и вице-президента. У подразделения специальных агентов две задачи: расследование и защита. Предметом расследований может быть поддельная валюта, финансовые преступления, киберпреступность, детская порнография и подделка документов. Объектами защиты являются президент Соединенных Штатов и его ближайшие родственники (жена и дети), вице-президент с семьей, зарубежные главы государств во время пребывания на территории страны, а также бывшие президенты США, их супруги и основные кандидаты на пост президента. В 2000 году Секретная служба взяла на себя ответственность за обеспечение участков, выбранных для проведения масштабных мероприятий национального значения, которые могли бы стать мишенью террористов – таких как национальные конвенции демократов и республиканцев, Суперкубок и Олимпийские игры.

Став новобранцем Секретной службы, я перешла из разношерстного класса в 1500 человек в класс спецподготовки, где было всего пятьдесят четыре курсанта. По программе мы должны были проходить трехмесячный курс обучения под палящим солнцем Джорджии на бывшей авиационной базе ВМС Глинко, а затем прямо оттуда отправиться прямиком в ледяную стужу Мэриленда, где нам предстояло еще три месяца интенсивной подготовки в профильной Академии Секретной службы. Приблизительное число спецагентов – 3600 человек. На это место попадают лучшие из лучших – среди них встречаются бывшие профессиональные спортсмены и олимпийские чемпионы; спецназ ВМФ; рейнджеры и закаленные опытом офицеры полиции, прошедшие длительную подготовку в Отделе особого оружия и тактики (ОООТ).

Те же, кто не были закаленными в боях воинами, как правило обладали множеством званий и владели несколькими языками. Последний навык был особенно ценен при работе с зарубежными главами государств и их командами безопасности. Попасть в ряды спецагентов Секретной службы США труднее, чем поступить в Гарвард – одно из престижнейших высших учебных заведений мира. На 6 % прошедших конкурс в заведения так называемой Лиги плюща приходится всего 1 % принятых в новобранцы Секретной службы. И я каким-то непостижимым образом оказалась в их числе.