Текст книги "История одной советской девочки"

Соседи

С одной стороны по коммунальной квартире с нами соседствовал добрый работяга, выпивоха и инвалид татарин дядя Гриша с женой Альфией и маленькой дочкой Ларисой. Немолодые, Лариса поздний ребенок. Кисти обеих рук Гриша отморозил по пьянке, но нисколечко не сдавался и не расстраивался. Счастливо обрел себя в роли домохозяйки. Приспособился отлично все делать культяпками, воспитывал дочку.

Детский садик девочка не посещала ни одного дня. По-русски ребенок говорил лучше родителей. Когда мы приехали, она была совсем кроха. У меня в памяти четкий образ красивой пятилетней девочки с умненькими хитрыми глазками и вороватыми повадками. Да, уличена в воровстве игрушек. Родители звали ее на свой манер «Ларса» с ударением на первый слог. Забавный акцент. Не сомневаюсь, она выросла в роскошную брюнетку и достойного человека. Родители ее точно хорошие люди. Часто угощали нас национальными кушаньями, особенно по праздникам.

Тетя Аля (Альфия по паспорту) – красивая башкирка, фигуристая, статная, голубоглазая с длинными рыжеватыми косами, всегда приветливая и улыбчивая, трудилась маляром на стройке. Гриша страдал от одного неизлечимого недуга – безосновательной ревности. Поводы отсутствовали. Жена ему досталась образцовая. Но Гриша как примет на грудь посильнее, начинает жену молотить, припоминая и национальные различия, и мнимые грехи. На вопли Ларсы сбегались соседи, как правило, мои родители, и утихомиривали буяна. Проспавшись, дебошир извинялся перед всеми. Помню его жалкие глаза, полные слез, вытираемые культями. Меня удивляло, почему Альфия позволяет избиения. Все, на что ее хватало, – закрывать голову руками. Не мелкая женщина при желании могла бы легко дать отпор худощавому калеке.

Когда наши сараи определили под снос, эта семья уехала самой последней из дома. Им пришлось жить без воды и света, но стойко отвергали предлагаемые взамен их семиметровой норки подлые варианты. Бастовали, требовали более-менее достойное жилье. В конце концов им дали две большие светлые смежные комнаты с балконом и одним соседом в пятиэтажке на Избирателей. Через много-много лет после новоселья Гриша умер в вагоне поезда, направляясь на малую родину.

С другой стороны соседствовали молодые задаваки, воображавшие себя выше общего быта и выше простых работяг. Если учесть, что Валентина работала продавцом в промтоварах, а ее муж Саша рабочим на Уралмаше, причина задирания носов исключительно аморальна – комнату молодоженам выбила по блату служившая в райисполкоме Сашина мама. Тут же «голливудские» красавчики «Анне Вески» и «Гойко Митич» – не поспоришь, произвели на свет сына.

Получив долгожданные ордера, мы на всех парах готовились к переезду, Валентина (тезка моей мамы) пришла с бутылкой вина просить прощения за нетопленые печи, немытые полы, высокомерие и хамство. Мы удивились, нет, поразились! Респект! На свободу с чистой совестью, в новую жизнь с чистого листа! Они единственные из нашей квартиры втроем уехали в отдельную новую двушку. Опять постаралась высокопоставленная Сашина мама. Но жизнь молодой семьи так и не задалась. Глава хоть и был чертовски хорош, да дурак дураком. Гуляка, лодырь, пьяница. Типичная «золотая молодежь» всех времен и народов. Валентина – умница, чистюля, работяжка, помаялась да вскоре после переезда разошлась с непутевым мужем, осталась с сыном в квартире.

Спустя много лет они с мамой случайно столкнулись около магазина, обе радовались встрече, долго говорили. Валя так замуж больше не вышла, одна подняла сына, отец никак не помогал, так и сгинул в пьянках и гулянках.

Наше коммунальное рабство продолжилось в двух десятиметровых комнатках трехкомнатной квартиры с окнами без подоконников, картонными дверьми и фальшивым паркетом. Пройдут годы, и несуразная, смешная трешка станет нашей. После пышной свадьбы общими усилиями выкупится комната соседа. Но в одной квартире с пьющими людьми! Нет и нет!

Новые родственники голосовали за равнозначный размен – на две однушки. Я хотела для мамочки самую лучшую одежду, самую лучшую жилплощадь, самую лучшую жизнь! Наивно полагала: в хорошей отдельной квартире откроются новые горизонты, перестанет пить. И она сама выбрала прекрасную полнометражную двухкомнатную квартиру в кирпичном доме на втором этаже с балконом. Вдохновенно отремонтировала, обустроила. Молодожены поехали в четырнадцатиметровую комнатку с четырьмя соседями. У нас целая жизнь впереди, и мы справимся, справедливо рассуждала я. Никакие перемены – ни рождение ненаглядных внуков, ни достойное жилье – не сработали. Мама умерла через девять лет у подружки от передозы алкоголя, отмечали воскресенье… Моя красивая добрая мама, самая лучшая мама на свете! Первый год без нее сильно болело сердце, и супруг, спасибо ему, часто возил меня против всяких правил на кладбище. Там отпускало. Отступление, уводящее повествование много вперед.

Среди соседей далекого каркасного-коммунального раздолья водилась масса колоритных персонажей, непонятных пар. Она красавица и умница, он обормот-алкоголик – таких больше всего. Или она откровенный крокодил с колючим характером – он пупсик! Счастливых адекватных по пальцам пересчитать. Со всей России собрался народ строить УЗТМ, по детским впечатлениям, не самый лучший. Или становился таковым. Что не улица – винный магазин, впрочем, сейчас хуже: что ни дом – пивной ларек.

Дворничиха с сыном занимала комнатку в соседнем подъезде. Женщина работала не только за кусок хлеба, но и за угол. Плохо одетая, немолодая, невзрачная, сухая, с темным худым вымученным лицом, замкнутая, ни с кем не общающаяся тень. Неподвижный с печатью скорби взгляд всегда где-то далеко, непрестанно бормочущие губы. Без конца разговаривая сама с собой, она, как и Наташа-пьяница, вызывала у прохожих чувства неловкости и опасения.

Сын дворничихи – нормальный смышленый симпатичный мальчик, года на три младше меня, сильно стеснялся матери. Если они сталкивались во дворе, старался поскорее убежать прочь, по-детски наивно отвергая принадлежность. Неосознанное предательство. Замкнутый мальчуган ни с кем не дружил. Подозреваю, его дразнили из-за матери. Дети жестоки к чужой беде. Парень одновременно вызывал у меня и жалость, и неприязнь.

Да, мы, дети, варились в собственном соку. До сих пор не знаю, мне так повезло или не повезло? Прошла целая эпоха, и до сих пор, встречая одноклассников, сверстников, обнаруживаю – мало кто из нас рос в нормальных и полных семьях, мало кем интересовались родители. И мало кто чего-то стоящего добился, да просто достойно прожил жизнь. Но несдающиеся выжили, балансируя без опоры и надеясь только на себя.

Мы дети детей войны, что поделать, для наших родителей главный критерий родительской заботы – накормленность детей. Да, мы в отличие от них не голодали. Мы жертвы жертв, учились жить, учили правила игры, а если добились хоть чего-то, надеюсь, мы не в тягость миру.

Возможно, мне, наоборот, повезло: ужасы детства родили желание другой жизни моим детям. Ох, нет у истории сослагательного наклонения! Может, это генетика, а может, любимые уроки истории и литературы в школе. И моя любимая классная руководительница Наталья Михайловна (ей посвящены стихотворные строки). Да, настоящее везение! Но скорее всего, все вместе – и уроки, и гены, и трудности. Не помню, чтоб мне читали морали, объясняли, что хорошо, что плохо. Живя среди пьянок, драк, помоек и безнадеги, я всегда знала, как должно быть. Я играла в это, рисовала это. Играла в дружную семью, в заботливых родителей, строила замки для принцесс подручными средствами, рисовала красивую одежду. Самая любимая моя игра – в «дорогу». Как будто еду с маленькой дочкой в холодном поезде, дорога длинная, и вот мы едем и едем, кутаясь в ремки… в светлое будущее.

Наверное, я тоже была изгоем, как дворничиха или Наташа-пьяница, ведь и я жила в своем мире. Когда опускалась на землю из грез, мне становилось страшно, и я задавала себе вопросы: почему, за что? Повзрослев и помудрев, задаю другие вопросы: зачем и для чего? Не затем ли, чтобы стала тем, кем стала, не затем ли, чтобы написать это? Как бы ни было, я благодарна судьбе за ее уроки и людей, встретившихся на тернистом пути.

Наташа-пьяница, так звали неотъемлемый атрибут нашего околотка, жила в соседнем доме. Неопределенного возраста, от пятидесяти до семидесяти, пенсионерка невысокого роста. Круглогодично в черной телогрейке, простых бумазейных коричневых чулках. Между ними и телогрейкой подол цветастого ситцевого платьица, на ногах мужские черные полуботинки. Под подбородком обязательно небрежно повязан белый хлопчатобумажный платок, открывающий большой выпуклый, неровный от шрама лоб и жидкие волосы. Черты лица описать невозможно, близко мы подходить опасались, к тому же синяки, ссадины да грязь мешали восприятию портрета. Я бы сказала, простое рязанское лицо, не исключаю, в молодости Наташа считалась красавицей. Ни друзей, ни родственников у нее не наблюдалось. Очень шумная, скандальная, беспричинно агрессивная. Никогда нельзя понять, трезвая или пьяная. Сражаясь с невидимыми призраками с ровного места, размахивая конечностями и приседая, набрасывалась на прохожих. Даже собаки обходили ее за версту.

Удивительно, утром Наташа-пьяница появлялась во дворе чистенькая, опрятненькая и по заведенному ею расписанию начинала представление. Выделывая финты, брела к какому-нибудь винному или пивнушке, пристраивалась к коллективу распивающих граждан. Ей наливали, чтоб отстала. Время от времени поколачивали. Пока не закончится пенсия, покупала сама. Домой возвращалась еще заметнее, драматичнее, частенько засыпая в луже. Утром трагикомедия повторялась.

Непостижимо, но я ее уважала, возможно, за постоянство утренних воскрешений. Вполне себе безвредная и известная почти всему Уралмашу Наташа-пьяница после сноса переехала в девятиэтажку, получила комнату в двухкомнатной квартире с приличными соседями, я знала их немного. И как-то пропал ее запал, исчезли странности. На новом месте не видно и не слышно стало Наташу. Кто она и откуда, эта одинокая пожилая больная женщина? Хочется верить, умерла своей смертью, избежав участи жертвы черных риелторов.

Баня

О соседях из других коммунальных отсеков попозже, а сейчас о бане. Мыться ходили по субботам в баню на улицу XXII Партсъезда. Баня знатная, вряд ли найдется человек, родившийся на Уралмаше и не побывавший там. Даже те, кому посчастливилось иметь в те времена ванны или душ, приходили сюда париться и, конечно, помнят огромный круглый каменный стол в центральном холле и полукруглые каменные скамьи вокруг, репродукции картин Шишкина на стенах.

Посещение бани проходило через неделю-две, как получится. Зато регулярно плескались над унитазом, поливали себя из банки или над тазиком в комнате. Сейчас, когда принимаешь душ два раза в день, в ушедшие исторические подробности верится с трудом.

Иногда мама брала с собой соседскую Ларису, потому что тетя Аля пользовалась на работе душем. Правда, Гриша регулярно посещал ту же баню, что и мы, но девочку в мужское отделение не поведешь, а дома в корыте не мытье.

Троллейбусы по Уралмашу не ходили, вот и топали мы через несколько кварталов с хозяйственными сумками и по грязи и морозцу в вожделенную БАНЮ! А там такая очередь! Кошмар! Пока сдашь одежду и получишь бирку, сил помыться уже нет. Однажды зимой, пока мама стояла в очереди, я сбегала домой, немножко посмотрела по телевизору «Золушку», вернувшись, чуть не заплакала – стоять еще и стоять!

В целях гигиены лавку застилали газетой, вместо сланцев обрезали старые босоножки, превращая их в панталеты. Металлическую бирку с резинкой надевали на руку или ногу, как в рассказе Зощенко. За несколько десятков лет с написания непревзойденных шедевров мало что поменялось. Сейчас посетители бассейнов и бань украшают руку электронным браслетом. «Мы топереча не то, что давеча», – улыбаюсь, вспоминая прошлое.

В моечном отделении, как в преисподней. Народу тьма, шум, грохот цинковых тазов, плач детей. В парилке я минуты не выдерживала, ничего не видно, такой плотный пар и жар. Мы с мамой в парную заглядывали экскурсионно, для галочки. За водой очередь, в душ очередь. Хорошо, тазы даром и без ожидания. Подойдешь к огромному металлическому чану, выловишь цинковую посудину из хлорки, потом ищешь свободное местечко на лавке. Лучше два рядом и подальше от грязного пенного ручья водостока. Ошпариваешь таз кипятком – народ привычно врассыпную, набираешь кипятка, дальше ошпариваешь занятое место, застилаешь клеенкой, раскладываешься, и начинается!

Мылись хозяйственным мылом, простое банное – роскошь, земляничное – мммм, чудо! Шоркались рехотками из мочала, получается настоящими мочалками, до тех пор, пока наши тела и шевелюры не начинали скрипеть. Так и проверяли – скрипом! Народ в бане предельно вежлив и доброжелателен. Нагишом много из себя не покорчишь. С удовольствием терли друг дружке спины. Понимали просьбу без слов, просто покажи на мочалку, а слова терялись в грохоте тазов, плаче детей и шуме воды. Когда подросла, я столько старушечьих спин перетерла! Думаю, молитвами их хозяек мне многое простилось. А после бани!.. Вот она, песня песен! О, счастье, тело дышит, душа поет! И награда! Ванильный коржик и стакан лимонада из банного буфета!

На следующий день мою кудрявую шевелюру простой расческой да после хозяйственного мыла привести в порядок приравнивалось к истязанию, пытке. Терпения на кудрявые муки хватило до пятого класса. Маму уговаривала долго и настойчиво. И больше уж длинные косы не носила, хоть шампуни появились, и бальзамы для волос, и щетки массажные. Другой плюс к новизне и удобству – на вырученные от продажи кос деньги мама купила мне первые в жизни кожаные зимние сапоги вместо войлочных бурок!

Да, мои золотистые кудрявые, к тому же густые косы не давали покоя доброй тете Але. Как-то она язвительно пошутила: «Вот снимут с тебя скальп в Чаду!» Типа, будешь знать! У ее-то дочки три прямых каштановых волоска хоть вперед, хоть назад зачеши, все одно. Сказала она и забыла, а я спать несколько ночей не могла. Чад – железнодорожная станция, до которой вез нас поезд в деревню. А ездить с сестрой одни, без взрослых, начали рано, лет с десяти. С криминалом там полный непорядок, но не настолько, чтоб с девочек скальпы снимать! Тетя всегда была доброй… Возможно, еще и ее небезобидная шутка, засевшая в подсознании, способствовала нежеланию носить длинные косы.

И снова о соседях

Да, соседи проживали разнообразные в плане безобразности.

Этажом выше прозябали пенсионеры-алкоголики далеко за шестьдесят. Трезвыми их не видела. С колкой дров зимой не заморачивались, кололи прямо в комнате, у нас над головой. Однажды летом веселые старички затеяли под окнами кухни драку. Там как-то оказался выпивший отец, вообще-то он любил пить и закусывать дома. Мы с матерью увидели побоище из окна, мама пулей вылетела во двор. И едва успела отвести в сторону полено от головы папаши. Я наблюдала баталию, как замедленное кино. Это чудо! Старик-сосед легко мог размозжить папаше череп самопроизвольной березовой дубиной. Что с пьяни взять? Родители хоть и жили меж собой плохо, но, видимо, все-таки не без любви, как-то ведь мама почувствовала опасность, подошла к окну, успела выбежать во двор.

Пьяные заварухи собирались вокруг деревянного стола, справленного благопристойной одинокой бабушкой из нашего подъезда. Крепкая деловая бабуля своими руками сколотила на радость людям стол с лавками – посидеть, поговорить, в домино постучать. И ребятишкам праздник! Ведь никаких детских городков в наших дворах не водилось, построят зимой горку, и будьте рады! Мы за столом и в дом, и в магазин с подружками играли, да недолго. Стол быстро местные алкаши облюбовали. И началось! И понеслось! В общем, после той кровопролитной драки бабушка взяла и самолично изрубила топором в щепки прямо на наших глазах дело собственных рук, сделанное на совесть, не всякому мужику по силам, предварительно объявив: «Не бывать пивнушке!» Как жалко… Такие женщины на Руси. Короче говоря, «я тебя породил – я тебя и убью».

Против нашей коммуналки зеркально точь-в-точь такая же. И там народ занимательный. Входные двери квартиры для тепла привычно обиты старыми половиками. Однажды зимней ночью отец вышел покурить на кухню, чего ему не спалось? Вот счастье! И счастье, что трезвый. Учуял запах дыма, открыл двери в подъезд. А там батальная живопись: напротив нас дверь заставлена горящими ящиками и половики уже занимаются. Время часа три ночи, домишко сладко спит. Тут отец молодцом оказался, в тапочках, трико и майке голыми руками пылающие ящики вытащил на снег, а потом и дверь потушил. А ведь весь дом мог сгореть, спали же все. Утром разговоров было! Горяй удивляется: «А я смотрю в окно, Лешка по двору раздетый бегает, чего это?» Я, ребенок, поражаюсь спокойствию свидетеля – сосед бегает нагишом в мороз по двору, а этот спокойно поворачивается на другой бог и дрыхнет как ни в чем не бывало. Но я молчу, я – ребенок.

Причиной поджога оказалась то ли месть, то ли ревность. В одной из трех комнат подожженной квартиры скромно проживали три сестры-погодки от шестнадцати до восемнадцати лет. Две родные, одна сводная. Как на подбор пригожие и ликом, и фигурой, и косами. Но средняя, пожалуй, краше остальных. Наполовину сироты, самостоятельные, дружные, тихие. Одевались очень бедно. Бросалось в глаза – стесняются нищенского положения. В свой мир мало кого пускали. Думаю, за ними приглядывали соседи. Отец двух сестер то ли умер, то ли сидел в тюрьме. С отцом сводной сестры вроде бы жила их мамаша. Или не знаю, где она вообще жила. Иногда появлялась толстая тетка с красным опухшим, пропитым лицом и редкими волосешками, собранными в пучок на затылке.

Я любовалась девчонками едва не с открытым ртом. Они меня сторонились, я для них мелюзга, во-первых, и, во-вторых, девочка «из благополучной семьи», ведь у меня папа и мама! Старшая из сестер рано пошла работать. Догадываюсь, учась в школе, девочки пытались сами себя содержать, подрабатывали. Сводная сразу после окончания восьмилетки вышла замуж за деревенского и уехала. Не знаю, как устроилась их жизнь, надеюсь, хорошо, заслужили.

Красавиц-соседок часто провожали до дверей кавалеры, и не по одному. Видимо, кому-то дали отставку. И правильно сделали, только недееспособный придумал бы отомстить, спалив минимум тридцать шесть семей, да еще студеной зимней ночью. Тогда отвергнутому влюбленному пакость сошла с рук, но верю, мерзавец получил возмездие от судьбы.

Найда

Напротив второго подъезда под дровяниками местные собаки вырыли лазы. В одном таком углублении жила Найда, небольшая черная дворняга с коричневыми подпалинами на морде, лапах и животе. Ласковая умная собачуля. Удивительно, она знала многочисленных «своих», а «чужих» не пускала, охраняя двор от неблагоприятных элементов. Сердобольные аборигены подкармливали животину. Мы с подружкой таскали из школьной столовой недоеденные котлеты, предназначенные в отходы и стоящие на отдельном столе у выхода из зала, где посудомойка чистила тарелки. На полном серьезе я считала себя преступницей, но ради дворняги шла на сделку с совестью. Хозяева отходов – работники пищеблока, наши миссионерские порывы не разделяли. Зато как нам была благодарна собака, особенно когда у нее родились щенки! На смену моим душевным томлениям приходил восторг от осознания сотворенного доброго дела.

Однажды у Найды случилась любовь. К нашему дому прибился бездомный кобель по прозвищу Беляш. Раза в три крупнее Найды совершенно белый одноглазый бедолага прыгал на трех лапах, четвертая безвольно болталась. Найда пользовалась успехом у хвостатых кавалеров, куда же без собачьих свадеб! Но близко до себя никого не допускала. И вот этот калека. Первая и последняя любовь. Такой же добряк, как Найда, но, впрочем, за себя они постоять могли! Мы, дети, приняли Беляша всей душой, как и наша четвероногая подружка. Вот тогда-то и появились под дровяником щенки. Подросших малышей пристроили порядочные взрослые. Беляш вскоре из двора испарился, хочется думать, и он обрел хозяина.

Когда наши холобуды сносили, один из новоселов забрал Найду с собой. Хорошие люди существовали во все времена. Нам, детям, не хватало человеческой доброты, родительской ласки, внимания. Это и заменяли собаки, они беззаветно любили нас, а мы их.